Poison

      Бывают люди, которых отпустить несложно. Как лепесток, подхватываемый ветром. Чтобы смотреть на то, как он удаляется, и не чувствовать ничего, кроме облегчения.       Бывают люди, которых отпустить нужно даже через боль. Как тяжёлый груз, сорвавший нежную кожу ладоней, но совершенно того не стоявший. Чтобы позволить ранам затянуться и обрести настоящее счастье.       А бывают те, которых отпустить нету сил.       Они начали понимать это уже довольно давно. Что не подходят друг другу, что это ненормальные отношения, в которых царит постоянный хаос, проблемы, обиды и злость. И поступили, как взрослые — разошлись.       Почему-то не получилось.       Типичная ошибка людей — думать, что со временем они могут измениться. Однако, все имеют на неё право, чтобы затем обжечься вновь, сильнее, и точно осознать и принять судьбу.       Ромин и Бэкгёль почти сгорели заживо.       А осознали лишь свою беспомощность.       Насколько больная любовь и привязанность жила в их сердцах? Соседствовала с ненавистью, но не съезжала, будто ей удовольствие страдания доставляли.       Ромин себя мазохистом не считал. Он завидовал счастливым парочкам на улицах. Он завидовал одиночкам, наслаждающимся своей свободой. Он головой об стену разбиться хотел, лишь бы только забыть, стать умнее и сильнее.       Бэкгёль удалял его контакт. Блокировал везде, куда дотянутся пальцы. Переезжал. Встречал новых людей. Но его тошнило от одной только мысли понравиться им и влюбиться самому. Как будто он физически разучился это делать. Как будто химическая реакция, отвечающая за симпатию, потеряла один из реагентов, теперь став невозможной.       А та, что однажды заставила его полюбить Ромина, наоборот, необратимой.       — Вы убьёте друг друга.       Когда в очередной раз уставали противостоять бесконечной тоске и решали попробовать "в последний раз".       — Это не жизнь, а ад. У вас что, мозги совсем отсутствуют? Чего вы добиваетесь?       Когда сердца, итак искалеченные, новые раны получали от самого родного человека, обещавшего больше так не делать.       Впрочем, в какой-то момент они перестали обещать, потому что прекрасно знали, насколько это бесполезно. Глубокие разговоры тоже были неоднозначным и всегда неожиданным гостем. Они то проводили ночи напролёт, пытаясь вытащить каждого таракана из чужой головы, то забывали о них напрочь, сходясь молча и ничего никому не объясняя. Даже себе.

***

      Холодный осенний вечер настиг Ромина в баре, где он вместе с Вонхёком отдыхал, пытаясь избавиться от сезонной грусти и апатии.       Получалось не дурно, если опустить момент независимости состояния Ромина от времени года.       Год. Ровно столько парень живёт жизнью свободного, одинокого человека, которому так завидовал раньше. Ровно столько он пытается обмануть себя и всех вокруг, что наконец-то счастлив.       Чтобы затем одно мгновение обесценило старания так легко и нелепо, что закрадываются сомнения, существовали ли они вообще.       Когда экран телефона загорелся, высвечивая неизвестный номер, Ромин не сразу обратил на него внимание. Он протянул руку, чтобы перевернуть смартфон экраном вниз, но почему-то решил прочитать последовательность цифр целиком.       Тогда ему захотелось, чтобы мир закончился в эту же самую секунду. Его душу оплёл ядовитый плющ с шипами тонкими и острыми. В каждый орган воткнулось не меньше тысячи. Он сжал протянутую руку в кулак и вонзился ногтями в ладонь. Испуганно посмотрел на Вонхёка, который, конечно, тоже всё понимал.       Его встретил уставший и почти безразличный взгляд. Не сосчитать, сколько раз Хёк говорил с ним. Кричал на него почти столько же. И ничего не помогало. Ромин знал все его реплики наперёд, мог и сам добавить парочку, соглашаясь со всем и проклиная свою глупость.       А потом вся его рассудительность ломалась с первым намёком на существование Бэкгёля.       Ромин знал, что Вонхёк его не простит и больше не будет оказывать поддержку. Ромин знал, что сам себя тоже не простит. Это был какой-то грёбаный цикл. Личные девять кругов ада.       И Ромин самолично ступал на них вновь.       Вонхёк высказался в последний раз, глядя прямо в полные боли и сомнений глаза.       — Я бы на цепь тебя посадил и выкинул телефон к чёртовой матери. Но даже это ничего не изменит.       Ромин, как избитая дворняжка, опустил виноватый взгляд на стол. Хотел извиниться и найти оправдание, однако понял, что тогда Вонхёк его просто убьёт. Только что друг ясно сказал, что ему больше неважно, какое решение примет Ромин. Вернее, что он прекрасно знает его решение наперёд, несмотря на то, что один из первых поверил в "излечение".       Ромин не хотел выглядеть таким жалким в глазах друга, но на самом деле он уже показал ему свою слабость со всех сторон. Он сомневался ещё секунду, а потом взял телефон и кожанку со стула, чтобы выйти на свежий воздух.

***

      Сердце больно сжималось и разжималось, пока Бэкгёль ждал. Он молился всем богам, чтобы никто не ответил, вопреки своему неадекватному желанию обратного. Он чувствовал себя никчёмным из-за того, что сорвался, что вообще делает это, когда не должен. Но не мог остановиться.       Потому что это было последней попыткой. Столько времени прошло без единого порыва вернуться, и теперь оставалось лишь пережить его, чтобы отпустить окончательно.       Голова шла кругом. Бэкгёль перемещался из одного угла комнаты в другой, пытаясь отвлечь себя от навязчивых мыслей и рассеяно обводя взглядом пространство.       А потом прерывистые гудки сменились тишиной. И он замер, не верящий, но прекрасно знавший, что это случится. И на него обрушилась вина и жалость к себе. И он неосторожно разбил кулак об стену.       — Смени симку, чтобы я дозвониться никогда не смог, — отчаянный шёпот раздался в трубке, и Ромин зажмурился, поджав губы так, что чуть не прокусил их насквозь.       Почему они всегда оставляли эти лазейки? Удаляя контакты, блокируя и переезжая, почему Бэкгёль продолжал наизусть помнить ряд цифр, которые выводил, ненавидя каждую из них? Почему Ромин тоже чужие помнил, никогда не решаясь сбросить?       — Почему ты берёшь всегда, господи, ну почему. Просто отдай телефон Вонхёку, чтобы он сделал всё вместо тебя, раз не можешь сам.       Бэкгёль замолчал, вслушиваясь в дыхание по ту сторону и пытаясь по нему угадать человека, до которого на самом деле дозвонился. В его груди начала теплиться надежда на то, что это действительно Вонхёк, который сообщит о чём-нибудь очевидном и жестоком. Он хотел, чтобы ему сказали, что Ромин нашёл кого-то подходящего, что он счастлив и у Бэкгёля больше нет мостов в прошлое. Он хотел, чтобы его добили, и он был бы вынужден двигаться дальше.       Но.       К сожалению.       Знал, что они были отражениями друг друга.       — Не отдам, — тихо сказал Ромин, и этого хватило, чтобы задержавшаяся истерика накатила на Бэка разрушительной волной. У него подкосились ноги и пришлось держаться за стену, даже если хотелось упасть. Упасть в огненную бездну, вслед за своей душой.       — Ромин, — всхлипнул он с тупой яростью, болью и любовью. От вкуса чужого имени на языке стало ещё паршивее. Захотелось произносить его беспрерывно. — Я так устал. Я с тобой не могу, мне нельзя с тобой быть, Ромин, — но как же отчаянно и умоляюще это звучало. Тоскливо и беспомощно. Как всегда. Каждый из них рано или поздно срывался, в конце концов произнося заветное и проклятое: — Но без тебя ещё хуже.       Ромин провёл ладонью по лицу, а потом развернулся и пнул мусорный бак. Его сердце, уничтоженное и истерзанное, вяло трепыхалось в груди, подпитываемое этими чувствами, как наркотиками.       Бэкгёль прочитал вслух его мысли. Сказал то, что вертелось на его языке. Ромин будет дураком, если признает, что скучал, но он безумно скучал. Каждое воспоминание убивало и резало отголосками криков, проступков, слов, но Ромин ненавидел его ровно наполовину. На вторую он его любил.       И любовь всегда оказывалась сильнее.       — Где ты?       По сосудам Бэкгёля вместо крови словно разлился самый настоящий яд. Горячий, сладкий и смертоносный. У него застучало в горле, и он прильнул к стене, уткнувшись лбом в кисть руки. Ободранные костяшки пальцев ныли, но он даже не ощущал этого.       — Дома.       Ромин выдохнул клубы пара на вечернюю улицу, где постепенно начали включаться фонарные столбы. Дом, это больше не там, где живёт Ромин. Где жили они оба когда-то. Дом, это что-то незнакомое и чужое, режущее слух как неправильно произнесённое слово. Дом, это место, где хочет оказаться Ромин, как и любой нормальный человек однажды.       И так вышло, что его дом — ветхое здание, гниющее изнутри.       — Адрес мне скажи.       В глазах Бэкгёля потемнело от отравляющего волнения и предвкушения возможной встречи. Они не видели и не слышали друг друга уже год. Самый длительный срок, на секунду заставивший поверить в то, что у них получилось.       — Ромин, — последней частичкой здравого ума Бэкгёль попытался сделать не так, как хочет, а так, как правильно. Но не смог даже выдавить из себя жалкое "не надо".       Ромин не слышал. Не хотел слышать. Сейчас его волновало лишь расстояние между ними и желание от него избавиться.       — Я и так тебя найду, Бэкгёль. Во все двери ломиться буду, но найду. Не усложняй.       Бэкгёль испугаться должен, потому что Ромин ни капельки не шутит, а если ему станет известен его новый адрес, то это снова превратится в необратимый и более разрушительный процесс, потому что у него больше нет возможности переезжать. Но Бэкгёль не боится, потому что хочет, чтобы Ромин его нашёл.       И он говорит адрес.

***

      Ромин не видел его целый год, а хотел всю оставшуюся жизнь. И всё-таки первое, что он делает, когда оказывается внутри незнакомой квартиры перед чересчур знакомым человеком — обнимает его.       Сжимает в руках до хруста костей, прижимает к себе, словно пытаясь слиться воедино, и вдыхает запах.       Он нуждается. Именно в нём нуждается, и это главная проблема.       В тепле его тела, в аромате его кожи, в его губах на своих. В звуке его голоса, в руках, бережно перебирающих его волосы в периоды, когда у них всё хорошо. Иногда у них и правда всё хорошо. Они ведут себя как самая настоящая влюблённая пара, как правильная пара, заботящаяся друг о друге и переполненная нежностью.       Но это всегда кратковременно и быстротечно. Совершенно не стоит того, чтобы бороться и держаться за отношения как за спасительную соломинку.       И почему-то они всё равно держатся, слишком влюблённые и безжалостные. Эгоисты, не способные измениться ради друг друга, и не способные отпустить. Собственники, не способные отдать кому-то более достойному и позволить стать счастливым. Две убийцы и две жертвы, не способные выбраться из заточения.       — В последний раз, — говорит Бэкгёль, чувствуя, как сердце Ромина бьётся в грудной клетке, плотно прижатой к его собственной. Как будто в мире больше нет сердец. Как будто он способен слышать лишь одно. — И я тебя точно разлюблю.       Ромин не отвечает, пряча лицо в изгибе его шеи и глубоко дыша.