12 days

Каждый раз, когда он выпивает, Майя щелкает кнопку секундомера на старых наручных часах. На все удивленные вопросы говорит, что достались от отца. На самом деле подарили. Тогда еще новые, часы лежали в блестящем темном футляре. На крышке — смятая по углам записка: «Постарайся потише, не хочу, чтобы они знали». Это был единственный раз, когда она вместо громкого и яростного воя выдала еле слышный плач, сжимая в своей дряблую дрожащую руку. Калеб был другой. Ему не присуща забота о ближнем. Он эгоист до мозга костей, как и положено в этой эре. Майя смотрит в мутные от пьянства глаза и больше не видит любви. В человеке, которого она встретила несколько лет назад, были только отрешенность, холод и пьянящая чужой разум жестокость. Как сурова порой жизнь. Она ведь даже не планировала в него влюбляться. Просто так… получилось, что ли. Одинокий холодный понедельник, вторая половина дня. Майя наблюдает за своей очередной жертвой, глаз не спуская. Тогда еще жизнерадостный Калеб, сверкая счастливой белозубой улыбкой во все стороны, громко смеется над очередной шуткой друзей. Она мажет по нему ресницами и делает бездумный глоток из чашки. Он — уже на полпути к ней с заготовленной фразой и парочкой дежурных комплиментов. Потом были цветы и подарки, неловкие ужимки и влажные от волнения ладони, сцепленные крепким замком. Майя помнит романтичные прогулки под Луной и веселую беготню в летний дождь, танцы на веранде полупустого кафе и уютные вечера дома, где только они вдвоем и раздражающие соседи за стенкой, грызущиеся из-за очередной бытовой проблемы. Они думали, с ними этого не случится… Теперь Майя отсчитывает секунды до грандиозного финала, а Калеб пытается утопить проблемы в любом алкоголе, что попадется ему на глаза. — Он уже спит, простите, — шепчет она его родителям, решившим справиться о здоровье любимого сына. Майя знает, что Калеб не в порядке. Ее часы все ближе к заветной минуте. Крик застревает в горле. Она царапает кожу бледными длинными пальцами, на секунду являя свою истинную сущность пустой комнате. Мертвые впалые глазницы. Серость лица и спутанные волосы. Изодранное в клочья тускло-синего цвета платье. Его в тот самый день выбирала любимая мама. Майя получила вторую жизнь. Только все те, кого она когда-либо любила, существуют лишь в ее памяти серыми пороховыми облачками размытых силуэтов. Калеб душит ее спиртовыми парами, придвигаясь ближе. Еще горячие пальцы смыкаются на плечах, и Майя, словно безвольная кукла, подчиняется напору. Ему это нужно, ведь Калеб, как и она сама, долгое время провел без человеческого тепла. Майя прячет лицо в изгибе его шеи, слушает рваное сердцебиение и тяжелое пьяное дыхание. Еще чуть-чуть, и он закроет глаза, провалится в долгожданную пустоту. Так для всех будет лучше. Калеб сможет отпустить тяготы этой жизни и стать, наконец, свободным. Майя — попрощаться с ним по-человечески и оставить в воспоминаниях только хорошее. — Я не алкоголик, — темные кудри подпрыгивают в такт его лжи. Все так быстро закрутилось. В один миг они счастливы, в другой — она уже прикрывает лицо руками в попытке защититься. Шрамы на теле заживали быстрее, чем на душе. Калеб пил, бросался и извинялся; приносил цветы и клялся, что больше никогда не заставит свою любимую плакать. Майя хотела верить, но смотрела на часы. Нет, он всего лишь врет. И круг повторялся. Она пыталась спасти его от стресса на работе, от шумной компании с ее флером беззаботности, от самого себя, даже от нее. Но Калеб методично возвращался в эту клетку, как надрессированный хищник, чтобы вырваться уже диким монстром. — Ты же любишь меня? — спросит он, чуть не плача. — Конечно, — кивает Майя. Чужая кожа съедает ответ. Калеб его не слышит, не хочет, на самом деле. Это еще один повод вырваться наружу, дать свободу накопившимся эмоциям. Она слышит его возбужденное бормотание. Согласные скатываются на рык, гласные — проваливаются в пустоту. Калеб держит крепко, оставляя красные отметины на женской коже, не заботясь о будущих синяках. Нежность проходит, уступая место слепой ярости. Майя на ощупь жмет знакомую кнопку. Стрелки на циферблате отсчитывают еще один круг. — Мы будем вместе, — угрожает Калеб, и Майе не нужны доказательства его правоты. Они не расстанутся до самого конца. Она будет держать его руку, как много раз до этого делала с другими. Может, даже улыбаться или плакать — пока точно не уверена. Сейчас в ее голове только одна мысль: «Беги». Майя срывается с места, слыша топот мужских ног следом. Она скрывается в ванной, запирает дверь и тут же прислоняется к ней плечом. Глаза закрываются сами по себе, губы дрожат, а тело покрывается мурашками. Калеб звереет с каждым следующим дерганием ручки, которая не поддается. Удар. Еще один. Кулак остервенело врезается в дверь, сопровождается ее именем — больше не ласково, не с любовью и нежностью, не с тем счастьем, сотканным из бархата. В голосе Калеба лишь пустота, бесцельная борьба и внезапно появившаяся ненависть, заставляющая кровь кипеть. Он не сдается, а она кричит. До сорванных связок, треснувших стекол и лопнувших водопроводных труб, до треснувшей старой плитки. Их голоса сливаются в отчаянный унисон, который совсем скоро сменит минорное соло. Ранним утром его голова лежит на ее коленях, защищенная кольцом рук. Сердце не выдержало. Кто знает, чего — одиночества или страшной зависимости. Майя беззвучно плачет, прижимаясь все ближе, пытаясь запомнить давно ушедшее из их любви тепло. — Будь счастлив, Калеб, — прощается банши, растворяясь в воздухе, — в своей следующей жизни так, как не был в этой.