На рассвете взойдет новое Солнце

Кеманкеш, замерев, с трудом вдыхая воздух, стоял у печи. Стоял спиной к ней - к той, с чьих губ слетело едва слышное, но полное сокровенного упования “Кеманкеш…”. И пусть он не был в силах обернуться, чтобы не выдать своего трепета, мысленный взор филигранно рисовал её образ с точностью до каждой едва заметной морщинки у глаз. Удивляться не приходится, ведь этот навык был мастерски отточен: не сосчитать, сколько раз ум чертил её образ во снах и будил спящее в нём суровое сердце, которое, казалось, ни за какие сокровища не откроется постороннему. Но Кёсем была другой, особенной. Она завладела его неприступным сердцем одним своим взглядом, словно выстрелила из лука в самую цель. Она сразила его своим мудрым молчанием и властным словом, своей беспощадностью к врагам и милосердием ко всем слабым. Кеманкеш за свою жизнь встретил немало красивых женщин, но ни одна не сравнилась бы с его госпожой. Кёсем была той единственной, которой он отдал свое целомудренное сердце, не разделенное между другими, чужими, женщинами. Сладострастие и распутство делают мужчину слабым, без остатка отнимают его жизненные силы. Кеманкеш был не из таковых - никогда не смотрел он на женщин как на объект вожделения. Возможно, в этом и скрывался секрет его бесстрашия и превосходства над соперниками: он не разделял своего сердца между десятками женщин. Он был готов отдать его одной, чтобы сохранить его целым и тем самым укрыть в нем ту единственную, которая нуждалась в его силе. Кеманкеш не заметил, как Кёсем оказалась прямо за спиной воина. Она прикоснулась к его плечу своей рукой. Он прикрыл глаза, мысленно заклиная её остановиться: с каждым разом ему было всё невыносимее сдерживать свои чувства. “Что же ты делаешь, госпожа?” - тяжелая мысль проскользнула в его голове. Кеманкеш медленно обернулся, встречая серебристые глаза своей повелительницы. Кёсем, не убиравшая своей руки, неторопливо и плавно провела пальцами незримую линию от его плеча до ладони, вызывая и у себя, и у воина волну мурашек. Если бы Кеманкеш произнес тот вопрос вслух, то не получил бы ответ - она сама не знала, откуда черпает смелость выпускать из своего сердца теплую негу, которую прежде заключала на замок. Кёсем, не желая обрывать очерченную линию касания, остановилась на его шершавой ладони, завороженно, робко и мучительно неспешно рисуя витиеватый узор дрожащими от нежности пальцами. Кеманкеш не позволял ей опустить свои глаза. Пульс у обоих участился. Ему казалось, что сердце его никогда прежде не сжималось с таким шумом. Взгляд воина был прямым и настойчивым: он не позволял обрывать зрительный контакт, проникая через её глаза, наполненные лаской вперемешку с тоской, в её оголенную душу. Какая пытка - сдержать себя, не выплеснуть все эмоции и все желания. Какой утешение - она рядом, она не бежит от него. Увлекшись, Кёсем, казалось, и вовсе потеряла рассудок. Одной его ладони стало мало, и она дотронулась до его грубых пальцев своими, мягкими как бархат. Пик достигнут. Кеманкеш, будто выжидавший момента, когда же птичка попадает в клетку, обхватил нежные пальцы госпожи, слегка притянув её на себя. Ньютон лишь десятилетия спустя откроет закон Всемирного тяготения. Но в то мгновение Кеманкеш и Кёсем на себе ощутили его действие: тела притягиваются с равными по модулю силами, которые уменьшаются с увеличением расстояния. Гравитация и вправду похожа на любовь. Чем дальше они разумом бежали друг от друга, тем сильнее их сердца притягивались. “Нельзя!” - всё внутри Кёсем жалобно заплакало от голоса ума. Она набралась сил опустить свои глаза. Пальцы скользнули в пропасть, вырываясь из мягкой хватки Кеманкеша. Она зацепилась глазами за тарелку и поспешила скорее занять ею свои руки. - Прости, я сама не своя, - послышался рваный шепот, едва различимый из-за сбитого дыхания. - Не за что, - голос Кеманкеша звучал хрипло. Кёсем, подошла к печи, незаметно смахивая слезинки. Сердце её рыдало от тоски, а на свет родились лишь две скупые бисеринки. Как символично - то же было с её чувствами: нежность утопала внутри неё, так страшась выйти за её пределы. - Кеманкеш, ты наверняка голоден с долгого пути, - Кёсем собралась, как делала в любой сложной ситуации. - Присаживайся, я сейчас накрою стол. Кеманкеш вновь поразился своей госпожой: то ли от её мастерского умения брать себя в руки, то ли от её заботы, которую она проявляла о нем. В столовой горел тусклый, но оттого еще более уютный свет. Пока госпожа примеряла на себе роль заботливой хозяйки, Кеманкеш зажег еще пару свечей, чтобы развеять полумрак. Весьма небрежно поправив корзину с осенними яблоками и инжирами, он не упустил возможности украдкой понаблюдать за своей госпожой. Её движения были плавны, словно она была лебедем. Темная густая коса очерчивала изящную спину. Кеманкеш убеждал себя прекратить любоваться ею. Мысль, что минуту назад он мог совершить непоправимое, не покидала его. Кёсем положила на тарелку плов большой горкой и сделала две чашки чая. Обернувшись, она, как ни в чем ни бывало, легко улыбнулась: - Я бы хотела присесть у окна, - сказала Кёсем, взглядом указывая на уютнейший уголок в столовой. У низкого большого окна был глубокий и довольно широкий подоконник, устланный подушками и одеялами. Говорят, это "гнездышко" сделала для себя Авшар, чтобы вечерами читать книги. - Как пожелаете, госпожа, - Кеманкеш не удержал теплой улыбки. Кёсем едва могла различить её за густой бородой, но зато она увидела появившиеся от радости морщинки вокруг его черных, как ночь, глаз. Особенно его радовало то, что Кёсем не была против подпустить его к себе близко, ведь на подоконнике для двоих весьма тесно. Она присела на подушки первая, укрывая свои худые плечи теплым пледом. Кеманкеш с нежностью взглянул на нее, передавая теплый стакан с чаем. Их пальцы лишь на мгновение прикоснулись, но он поспешил отстраниться и, взяв свой стакан, присел рядом. Места на подоконнике было не так много, потому их колени то и дело сталкивались, напоминая о близости. Кёсем спросила о делах на верфи и новостях из столицы. Кеманкеш в привычной манере доложил все полученные сведения. Визит Синана и Юсуфа насторожил госпожу. - Мурад не теряет времени… Знает, что поиски нужно начинать с тебя. Еще и этих змей подослал к тебе, вдруг они следят за тобой, Кеманкеш? - Кёсем изрядно устала от всех этих политических дел, но она сама выбрала такую жизнь. - Не беспокойтесь, госпожа. Я был осторожен, хвоста за мной не было. К тому же, мне удалось создать видимость, что в ночь побега я был на верфи. Какое-то время я буду свободен он подозрений и смогу даже вернуться в Топкапы, чтобы разузнать что-то и установить связь с Хусейном. - Нет, - Кёсем отчаянно замотала головой, - нет! Это слишком опасно. Я не позволю тебе так рисковать собой. Я не вынесу и твой смерти, Кеманкеш… - в её глазах Мустафа видел страх и горечь переживания. Мысль о его смерти и без того донимала её, ведь он не щадил себя, и всякий раз она тревожилась о нем. Кёсем знала, что Кеманкеш готов отдать свою жизнь за неё, но он не понимал, что ей уже с трудом представлялась жизнь без него. - Госпожа, - Кеманкеш твердо посмотрел в её глаза, мысленно передавая ей свое спокойствие и уверенность, - не думайте больше о смерти. Всё прошло, - она внимала его тихому голосу, а внутри у обоих разливалось тепло от того, что они снова рядом и вновь могут утешить друг друга, - мы защитим наших шехзаде, я защищу вас, госпожа. Даю вам слово, я обещаю до скончания моих дней служить вам безропотно и преданно, - сказав это, Кеманкеш опустил взор, словно опасаясь, что его внутренний огонь сейчас вырвется и обожжет Кёсем. Она же продолжала ненасытно всматриваться в его глаза. - Кеманкеш, а ты можешь поклясться в другом? - она с вызовом встретила его удивленный взгляд, задающий встречный немой вопрос. - Можешь ли ты обещать мне, что ты не служить мне будешь до конца этой, земной, жизни, - Кёсем сделала паузу, собираясь с мыслями, - не служить, - она повторила, слабо качая головой, - а просто быть рядом со мной, что бы ни ждало меня в будущем? Если бы Кеманкеш в тот момент стоял, то его сердце бы провалилось в пятки. Но оно лишь пропустило удар или два. Он видел её насквозь: она погибала внутри от одиночества посреди толп людей, крутящихся вокруг нее по долгу той самой пресловутой службы. Люди служили ей. Люди были верны ей из долга перед государством. Люди служили ей потому, что разделяли её политический курс. Впрочем, она привыкла. Молила лишь об одном: чтобы человек, сидящий сейчас напротив неё, был с ней рядом не из-за долга службы, не потому, что она валиде султан. Но чтобы он был с ней рядом потому, что она - Кёсем и что это - его свободное желание, а не обязанность. - Да, моя госпожа, - голос Кеманкеша, низкий и шершавый, касался сердца Кёсем, и его ответ был незаменимым лекарством для её уставшей от пустоты души. - Я буду рядом. Что бы ни произошло - буду. За вовремя сказанными непустыми словами всегда следует затишье - это правильно. Слава плотные, правдивые, весят дорого, поэтому сменяться они должны не менее ценным молчанием, которое успокаивает растроганные души и позволяет лучше думать. Кёсем и Кеманкеш наслаждались ночной тишиной. Это молчание сближало их. Вдруг Кеманкеш достал из кармана небольшой сверток. Госпожа растерянно поглядела на него. Он, не нарушая безмолвия, развернул конверт, и оттуда показалась ослепительной красоты заколка. Кёсем, не веря своим глазам, слегка улыбнулась и в удивлении прикусила губу. Кеманкеш вложил в руку госпожи заколку и заглянул в её глаза, которые были не в силах скрыть растроганность её сердца. - Госпожа, простите мне мою дерзость. Знаю, что эта вещь не стоит и волоса на вашей голове, но я прошу вас принять этот скромный дар, - её полный трепета взгляд придавал ему уверенности. - Кеманкеш… - она прошептала тихо-тихо, завороженно перебирая хрупкими пальцами по камням на заколке, - она прекрасна! - Кёсем внимательно рассмотрела орнамент на украшении. - Это же “критская волна”? - она бросила на Кеманкеша восторженный взгляд, ожидая подтверждения. - Мама в детстве мне рассказывала о значении этого узора, - Кёсем, задумавшись, опустила руки на свои колени. Кеманкеш внимал её откровенному шепоту, бережно складывая слова в своем сердце. - Женщины подобны своенравным волнам: могут быть спокойными, неся в себе ласку и любовь, а могут быть бурными, скрывая ропот и стон. Греки же стали изображать на украшениях волны как символ своей преданности женщине в любом её стихийном воплощении и готовности утопить свои души на её дне, какой бы она ни была: спокойной или бурной, - она слегка улыбнулась, вспоминая свою маму. - В таком случае, моя госпожа, - Кеманкеш поднялся с тахты и склонил свою голову, - примите эту вещь как символ данного мной вам обещания. Кёсем задумалась. Её рука до боли сжала изящное украшение.