Anyone Who Knows What Love Is

      Людям свойственно приписывать другим качества, которых у тех других и в помине не имелось. Стечением обстоятельств, долгой жизнью и людским предубеждением Сукуна стал именем нарицательным для всего того зла, что люди сами делали друг другу. Будто в мире зло и правда существовало. Будто это всё – не людские выдумки, будто люди не ищут худшее в других, пытаясь сыскать себе оправдание. Хоть на миг почувствовать себя лучше кого-то.       Сам Рёмен никогда себя злом не считал, как и добром. Он был рожден не таким, как другие, жил не так, как другие, умер не по канонам и воскрес, что тоже противоречило всякой логике. А началось всё ещё задолго до его рождения. Так уж вышло, что человечество всегда было отвратительно в своей сущности и проблески добродетели в нём мелькали так же редко, как солнечные зайчики на поверхности воды в знойный полдень. Мир всегда был таким – напоминал то отвратительное месиво, в которое Сукуна превратил свою мать одним лишь фактом своего рождения. Чудище с двумя руками и двумя лицами убило свою мать. Так ему говорили в деревне. Впрочем, тогда он был лишь ребенком. А дети не бывают ни злыми, ни добрыми по факту своего рождения. Такими их делает мир.       Будущий король проклятий рос диким и совсем не рефлексирующим. Чтобы отделить добро от зла, нужны референсы, как воспитывается вкус, так воспитывается и нравственность, но маленький Божок был полностью окутан человеческим обществом, имевшим кровожадный звериный оскал. А пробудившиеся силы шамана не были чем-то, что сильно способствовало пониманию дуальности мира. К насмешкам, страху и издевательствам добавились проклятия. Рефлексия - всегда удел тех, у кого слишком много свободного времени. У человечка, который вынужден бороться со всем миром, на это времени совсем не оставалось. Сукуна усвоил законы мира: иерархия, не основанная на силе бессмысленна, а жизнь возможна только в борьбе.       Возможно, общество не обладает истинными добродетелями, но всё же люди быстро усваивают, что есть те, кого трогать не стоит. В деревне, где растёт маленький Рёмен его не трогают. Не то чтобы кому-то вообще было до него дело. Уже когда малышу было семь, не было ни одного человека в той округе, который бы не поплатился за то, что пристал к мальчишке. Формой ненависти люди избрали полное игнорирование существования ребенка, что позволило тому выжить. Не то редкие сердобольцы не давали издеваться над «уродцем», не то всем просто было не до этого.       Спустя ещё пару десятков лет, с существованием Сукуны пришлось мириться, а спустя ещё некоторое время – считаться с его интересами. Рёмен получил силу, бродя по местным землям и нагоняя ужас на деревни. Он мог заполучить все что угодно, но чего бы ему на самом деле хотелось он не знал, поэтому как безумный сперва тащил всё, на что попадал глаз, хватал девок, разорял местных купцов, вздумавших хотя бы взглянуть на него. Тогда ещё не все его походы заканчивались хорошо и жизнь кипела, вызывая безумную улыбку на лицах.       Сайгу местного святилища была действительно красивой девушкой. Она попалась ему на глаза случайно во время одного из набегов. Длинные шелковистые волосы, тонкий стан, мягкий взгляд и что-то, что двуликому было неведомо. Неподдельная доброта, которая бывает только у тех, кто мягкосердечен и не может противиться миру, будто созерцая только красивые его стороны. Такие как она мелькали бельмом на глазу. Хотелось вырвать с корнем снисходительный сочувствующий взгляд этих фальшивых добряков. Заставить биться за свою жизнь. Хоть раз дать ощутить то, чем он жил всю жизнь.       Сайгу навсегда становятся служительницами и не обращаются к мирскому, за это общество будто даёт им вздохнуть. А когда на душе совсем паршиво, люди стекаются в такие места, чтобы найти там утешение. Они считают, что всё то, что они выплеснули в мир, можно просто замолить у каменной статуэтки, а почтенные работники скажут, как лучше это сделать.       Когда девица, втащенная в дом, брыкается и кусает его, Сукуна обещает ей, что она будет молить его и почитать, как своего единственного Бога. Девушка съеживается и трясется. Так-то лучше. Теперь у них есть что-то общее. Она больше не похожа на то величественное существо на ступенях храма. Людям сложно признавать мысль, что они действуют не на пользу (не важно чью), а вот Рёмен Сукуна с лёгкостью решил, что он не станет искать оправданий. Он просто не хочет чувствовать той отвратительной боли, что живёт в нём от рождения.       Её тело оказывается маленьким и гибким. Рёмену нравится играть им. Нравится смотреть, как жизнь из глаз просачивается со слезами, роняемыми ей каждый раз, когда он прижимает её к футону и терзает долгими ночами. И все же контакт с людьми, как это не отвратительно, приносил ему наивысшее блаженство. Чувствуя ли чужое тело или чувствуя сопротивление противника на поле боя, Сукуна заставлял кого-то полностью сосредоточиться на себе. В эти моменты он был не одинок. И не было в его жизни эмоции более искренней, чем эта.       Вообще-то в то время он даже не то, чтобы совершал больше преступлений, чем чинуши из армии императора, какие-нибудь разбойники или воины, разоряющие деревни по чьему-то приказу. Он просто никогда не шел на уступки и отказывался служить кому-либо. Поэтому его и заклеймили преступником. Если бы он работал при императорском дворе, потроша людей по указке, его бы наверняка прославили, как великого. Идиоты просто искали себе подходящее оправдание, пресловутую пользу.       Двуликий часто менял женщин, ибо часть приходила в негодность, не сумев пережить произошедшее, а другие наскучивали. У первых его раздражал их круглосуточный плач. Но их жалкий вид, как у животных, доставлял ему некоторое удовлетворение. Они кричали, как силен их клан и что ему, Рёмену, обязательно придётся поплатиться, а потом рыдали в отчаянии. Что его особенно забавляло – это их нелепые попытки сбежать. Иногда он даже позволял им это, а потом натягивал свой арбалет и всаживал огненную стелу в тело. Они корчились, сгорая и превращаясь в горстку угля. Вторая часть изначально не была против связи с ним, напротив, быстро смекнув, что у него можно найти защиту и богатство, они сами стремились получить его внимание. Те навевали ему скуку изначально. Они были готовы спать с ним за блага или вообще предлагали себя бесплатно. Пытались заслужить внимание и заставить делать то, что сами хотели. Вот это было даже забавно. Когда они были прелестны в своем очаровании, он смотрел на их тщетные попытки заслужить его внимание, а потом, когда их лица искажались гримасами или утрачивали красоту, он избавлялся от них.       Сайгу была не похожа ни на одну из них. Она плакала беззвучно, оставалась гордой до самого конца. Сперва даже есть не хотела. И тогда он нашел прекрасный выход - просто обещал убивать случайных бедолаг. По одному за каждый пропущенный приём пищи. И складывать в её комнате. Сукуна уже видел таких людей, которые пытались заботиться о других сильнее, чем о себе. Не было ничего проще, чем манипулировать такими. Она не верит, и он приносит к ужину тело её помощницы из святилища, где она служила. Вид искаженного лица жрицы и звук её крика отзывается во всех ушах особняка. Она смотрит на него с ненавистью, остальные с осуждением и страхом. Вот так-то лучше! Теперь у неё есть силы бороться. Если нужно, он добавит мотивации. Рёмен улыбается:       — Напомнишь, что там Боги велят делать в таких случаях?       Сукуна стоит, возвышаясь и смотрит, как девушка сжимает чужой труп в руках. Все в особняке, уже привыкшие к причудам, сотрясаются при виде горя на лице служительницы. Сухенькая старушка, одна из хлопочущих по хозяйству причитает над несчастной:       — Вам лучше угождать ему, Госпожа. Такова уж наша доля.       На удивление Рёмена, девушка не пытается зарезать его ночью или сбежать. Она приходит к нему вечерами, ведет странные беседы, играет на своем причудливом инструменте и засыпает с ним ночами. На дне её глаз плещется что-то, что ему неведомо. В один из дней она приносит к нему сёги – новую игру, завезенную послами из Китая. Что ж, это даже забавно. Похоже кто-то пытается добиться его внимания? Пока ему весело – все в порядке.       Она интересуется его жизнью, рассказывает истории, подмечая, какие из них ему нравятся, готовит ванну, оглаживает огромные плечи и ложится под него снова и снова. Однажды она целует его так, как никто и никогда раньше. Сукуна чувствует её нежность, его даже не раздражает её снисходительность. А ночью она вдруг стонет, когда он случайно касается губами её груди и ему становится ещё интереснее.       Когда бы он не вернулся, сайгу всегда ждала его. В проливной дождь на террасе или прохладным вечером на улице. Ссадины на её теле исчезают, она больше не плачет, а однажды даже улыбается ему своей застенчивой светлой улыбкой. Рёмен скалится. Это льстит. Чужое внимание льстит. Его даже перестают опасаться так, как раньше, потому что любой, кто приходил в его поместье, видел улыбающееся лицо девушки и мир для гостя становился немного светлее. Может всё дело было в личности сайгу, а может в её храмовых одеяниях, которые для людей были скорее символом, чем нарядом. Если жрица улыбается, значит всё в порядке, нечего опасаться.       Она продолжает аккуратно спрашивать о нём, а он почему-то ей отвечает. Она складывает губы в сочувственное «ох», когда он говорит о детстве и кланяется в пол, сидя на коленях, складывая руки перед собой. Она вообще очень уважительна. Почти всегда на полу, когда они в здании. Что ж, это даже удобнее. В ту ночь он трахает её с особым усердием. А она тянет руки к нему и тогда впервые в жизни он позволяет кому-то себя обнять.       Девушка подаёт ему ужин вместо той сухенькой старушки, когда та становится совсем немощной. Ухаживает за ней, словно та ей кем-то приходится. Рёмену все равно, тем более девушка и правда хорошо готовит. Она ужинает вместе с ним, поэтому яда можно не бояться. В один из паршивых дней сайгу не приходит, не могут привести её и слуги, тогда Сукуна поднимается с места и заходит в пристройку для слуг. Жрица выхаживает хрипящее сморщенное тело.       — Я велел тебе всегда быть в главном здании, когда я там.       — Простите, Господин. Ей совсем плохо, - в глазах девушки столько скорби, что Рёмену хочется немедленно стереть это выражение с её лица. Он обнажает меч.       — Тогда покончим с этим!       Девушка кричит и кидается на его руку, отводя меч. Сукуна отбрасывает лёгкое тело одной из рук и с отвращением процеживает:       — Ты, кажется, забылась и подумала, что мне нужна твоя любовь или ты сама для меня что-то значишь? Ты не больше, чем одна из девок, что всегда будут подле меня. Довольствуйся тем, что имеешь и не зли меня снова. Если я сказал, что ты должна быть там, то ты должна быть там. Все остальное не должно иметь для тебя никакого значения.       Он не понимает значение взгляда, который она адресует ему. Позже он поймёт, что это было разочарование. Всё дело в том, что до того момента никто никогда не был им очарован, поэтому он и не видел этого взгляда. Он принимает его за смирение и жалость к пожилой женщине, отделяет голову старушки от тела и уходит из пристройки. Он думает, что сделал одолжение, ведь служанке не придётся страдать. Умирать от боли и чувствовать слабость, будучи не в силах справится с собственным телом. Сайгу идёт за ним, понурив голову, но остается до самого утра. По привычке гладит волосы и долго смотрит на спящие лица.       К его удивлению, она не устраивает истерики ни в тот момент, не неделей после, как он того ожидает. Просто хоронит старушку и вскоре просит его разбить сад. Ну, игрушкам тоже нужны развлечения, поэтому он кидает ей деньги – намного больше, чем можно потратить на сад, просто в качестве утешения. Сайгу улыбается ему, и он выдыхает. Чувства делают людей глупыми. Он даже немного уважает девушку за сдержанность. Он думает, что она бы могла остаться с ним навсегда. Всё же она умнее, чем он думал о ней изначально.       Быть необразованным – простительно, наивным – больно, быть глупцом – непозволительная роскошь для тех, кто хочет жить свободно. Этот урок преподаст ему сайгу. Сукуна, на его беду, обладал всеми тремя качествами. Он пытался жить свободно, используя общество. Быть выше социального конструкта, оставаясь его частью. Вообще-то незначительной частью.       — Если Вы убьёте всех, то кем же Вы будете править, Господин?       Рёмен смеется над наивной жрицей. Будто ему есть дело до какого-то там правления!       Император пытается теснить Сукуну: рой назойливой саранчи в лице императорских псов вторгаются на его земли, бесчинствуя и разоряя. В глазах простых жителей, Рёмен защищает посевы и поселения, которые было приказано сжечь, а он ведь просто не любит делиться. Император не в состоянии бороться с ним, а люди просто обожают, когда власть имущие терпят неудачи. Так рождается миф о Двуликом Божестве.       Если бы Сукуна был образован, он бы знал, что в храмах занимаются помощью больным, в том числе сбором и заготовкой лекарственных трав. И тогда бы он знал, что все жрицы были обучены травничеству. Если бы мужчина не был наивен, он бы узнал о сайгу чуть больше. Например, о том, как сильно маленькую девочку шокировал парализованный зверек, которому она дала листья и коренья пиериса. Как отчаянно дергались его лапки. Не будь Рёмен глуп, он бы понял, что жрица использует пиерис для того, чтобы мариновать в его настойке и соевом соусе мясо и рыбу. Она ведь ест вместе с ним, поэтому он предположил, что отравить его у неё не выйдет. Будь у Двуликого образование или сообразительность, достойная правителя, он бы понял, как мало ест жрица и как много он сам. А интересуйся он другими чуть больше, заметил бы, как женщина каждый день ест маринованные в уксусе продукты, которые он сам ненавидит.       Микродозы яда не убивают, а яда пиериса было нужно довольно много, чтобы убить взрослого мужчину. Да и сайгу не преследовала целью смерть. Она хорошо ухаживала за надгробиями, садом и собой, наверное, это и было её целью. Сад цвёл также, как и её красота. Единственное оружие, что у неё есть.       Не проходит и года, как жрица остается единственной, кто всегда подле своего Господина. Она обращается с ним так, как он и хотел. Он – её Божество. Сукуна злорадствует, когда прижимает её ночью к себе. Сайгу улыбается, но теперь Рёмен вдруг чувствует могильный холод, что тянется за ним из глубоких темных глаз.       Почему хозяин земель вдруг расхаживает один? Если бы Двуликий не был так наивен, он бы слушал слухи, но девушка точно знала, что он слеп и глух к таким мелочам. Поэтому не было ничего проще, чем выдать приступ от яда за признаки одержимости и пустить слух, будто Боги не любят уродцев, а если долго пребывать рядом, то проклятие и на тебя может перекинуться. Разве есть повод не верить сайгу? Угрозу могли представлять только такие же, как сам Сукуна. Шаманы, о которых в то время знали только знать и работники святилищ. Но те не были зваными гостями в доме Господина. Рёмен Сукуна-донно был в полной изоляции.       Сила так много значила для Двуликого и так мало для сайгу, что конфликт стал непримиримым. Но о том, что конфликт существует, знала только одна из сторон. Та, что ценила мудрость намного выше силы. И, может быть, не имела власти над человеческими телами, зато владела душами. Существует ли что-то хуже смерти? Для Сукуны смерть была самым сильным страхом, что всегда мотивировал его. Для девушки – это был просто неминуемый итог. На самом деле, многие ли из женщин её окружения могли рассчитывать на то, чтобы прожить долгую жизнь? Какой смысл бояться смерти, если жизнь и так невыносима? Какой смысл бороться, если ты проиграла просто фактом своего рождения?       Когда Рёмен в очередной раз угрожает ей расправой над кем-то из служанок, она смеется переливистым смехом:       — Мой несчастный глупый Господин!       Он приходит в ярость и даёт ей пощечину, что сбивает её с ног. Сайгу смотрит с благодарностью. Так она не чувствует мук, что иногда посещают её ночами, когда она смотрит на его безмятежное спящее лицо. Она бы могла перерезать ему глотку, наверное? Но он был нужен людям этих земель, что-то должно уравновешивать зверей во власти. У этого народа тоже должен быть свой цепной пёс, который будет охранять посевы и не даст всем умереть голодной смертью этой зимой. Девушка осторожно перебирает пряди его волос. Сукуна жмётся к тёплым рукам. Жрица роняет слезу на простыни и думает о том, что он был прав: вовсе она не добра.       Двуликий начинает понимать красоту, когда из-за внезапных приступов какой-то болезни, что не могут вылечить доктора, остается в поместье и видит цветение сада, за которым так тщательно ухаживает сайгу. Она стоит в светлом кимоно посреди цветов и выглядит так умиротворенно, что ему вдруг тоже хочется хоть на миг почувствовать себя так же. Он вздыхает и погружается в свои мысли. На душе впервые спокойно. Ему вдруг кажется, что время остановилось и никогда не пойдёт. Они навечно останутся здесь, в этом моменте. Ночью весенний воздух врывается в их спальню, а нежные руки девушки обнимают огромное тело. Рёмен смыкает все четыре руки вокруг тонкой талии и опускает голову на плечо. Может это и значит быть дома?       Проблема глупцов в том, что они думают, что они уникальны. Что все иные (отличные от их) точки зрения - ошибка. А потом сами же попадаются на свой крючок. Чувство собственного превосходства толкает Сукуну на то, чтобы доказать другим, что они неправы. Он решает, что только он может что-то решать и нет на Земле силы, что его остановит. Он хочет продемонстрировать, что ему дозволено то, что не дозволено никому, даже Императору. Он собирается жениться на сайгу. Для жрицы готовят лучший наряд. Ткани привозят из самого императорского дворца. Император может и против, только вот что он сделает? Двуликий бьёт общество наотмашь. Ликует, а народ лишь неодобрительно поджимает губы. Что же с ними будет? Боги не прощают оскорблений.       Когда катсугите подносят микоши и открывают полы ткани, Сукуна превращается в монстра, хотя вообще-то с ним ничего не происходит. Люди кричат, разбегаются в ужасе, в глазах женщин дрожит испуг, а мужчины нервно сжимают рукоятки оружия. Не в силах ничего сделать, они гневно глядят на Господина. В микоши Рёмен видит окровавленное тело сайгу. Пятна крови окропили белое одеяние. В тонкую шею воткнута шпилька – его подарок. От усталости, яда в крови и шока Двуликий дёргается. Он тут же создает свою собственную территорию, свой трон. В основание помещает тело в белом свадебном кимоно, а сверху закрывает всё трупами, устанавливая сверху тории. За десятки лет, в бесчисленных попытках воскрешения здесь появятся головы животных и хондэн.       Спустя месяц после её самоубийства, Рёмен почти проиграет императорскому псу и будет вынужден зализывать незаживающие раны, благодаря чему освоит обратную технику, изучит тысячи ядов и когда дойдёт до пиериса, почти с восторгом оценит подарок девчонки. Он будет смеяться, как душевнобольной, почти до колик в животе. Это был очень дорогой урок, но он его усвоил.       Когда приходит его черед умереть, он раскидывает частицы своего сознания в пальцы, убегая от старушки смерти. И когда он очнется спустя несколько веков, первым делом он прокричит что-то о женщинах, хоть они и не слишком его интересуют. Только одна, которую он будет неосознанно искать год, десять, сто, тысячу, десять тысяч лет. Он обязательно найдет её и заставит пожалеть о содеянном.       Когда Годжо Сатору скажет ему про одиночество, Двуликий съязвит что-то в ответ, но в голове зазвучит чужой голос:       — Кем же Вы будете править, Господин?       Правда же будет состоять в том, что он никогда не встретит её и никогда не найдёт покоя. Нельзя отомстить мертвецу. Однажды он даже подумает, что никогда не был так жесток с другими. Он всегда убивал быстро – проклятия и люди просто падали ничком или растворялись. Она же заставила его жить с осознанием собственной ничтожности. Напомнила, что он ничего здесь не решал. Указала на то, что и так было очевидным. У него ничего нет, никогда ничего не было и уже не будет никогда. Сайгу не дала ему даже надежды на смерть, ведь тогда он перестанет контролировать сознание, и снова увидит цветущий сад и светлое кимоно. Кто знает, вдруг он останется там навечно? Двуликий улыбается. Выходит, он ещё и трус!       Королю проклятий всё же настаёт черед умереть. В ускользающем сознании теплится облегчение. Никаких цветов. Только холод, темнота и ничего больше. Но вдруг чьи-то тёплые руки ворошат волосы, а нежный голос шепчет:       — Мой несчастный глупый Господин.       Рёмен Сукуна оборачивается и угождает в объятия. Кто-то рыдает так безутешно, что это даже досаждает, хочется сейчас же добить скулящего. Тёплые руки прижимают Сукуну к себе и проходятся по волосам. Губы касаются макушки. Сознание ускользает и в последние секунды Рёмен успевает заметить, что плачет он сам.       — Пойдемте, Господин. Вы припозднились.