Жестокость

***

Слезы текли по бледному лику даже после крепких объятий с ведущим программы, текли и после окончания съемки. Марьяна, опустошенная душевно и морально, глотала слезы, не издавая и звука. Обида на дорогого ее сердцу человека глушила прочие чувства, подавляя их, превозмогая и доминируя над ними. Ей хотелось пропасть, исчезнуть безвозвратно. Хотелось испариться, будто бы ее и не было никогда. Она стояла поодаль от прочих экстрасенсов, пустым взглядом буравя невозмутимый стан аланского провидца, что кажется не испытывал вины ни на йоту. Она пыталась собраться с мыслями, настроится на разговор, хотя бы на непродолжительный диалог, лишь бы задать животрепещущий вопрос: «за что ты так со мной?». По щекам, одна за другой текли слезы, портя макияж, обтекая ямочки щек и в итоги скатываясь на скоро вздымающуюся грудь. Рваные вдохи, прерываемые сглатыванием слизистых слезных выделений, также перемежались с нарастающей в районе сердца болью. Причиной тому могло быть ее пристрастие к курению и энергетикам, но единственной действительно объективной причиной был он; хладнокровный и, кажется, бессердечный медиум. Ее невыносимо обижал факт того, что он способен подумать о ней плохо, усомниться в ее искренности и, впоследствии уверенно заявить, что он точно знает, что она лгунья, готовая ради карьерной выгоды пойти на предательство друга. Скажи подобное кто-либо другой, едва ли бы ее тронули подобные формулировки и смысл, вложенный в них. Но это сказал он. Человек, не передать словами насколько важный для нее. И это задело ее живое, за хрупкое, трепещущее и ранимое сердце. Казалось, будто бы ее предали, оболгав и оставив наедине с мыслью о том, что в глазах Константина она укоренилась под жестоким прозвищем бесчувственной лгуньи, которая не способна на искреннюю дружбу. Но она не была и нее является бесчувственной. Она не может терпеть все невзгоды, сваливающиеся на нее, не может мириться с тем, что важный ей человек видит ее образ в лживом свете. Марьяна не могла не плакать и не могла и дальше молчать, поэтому собрав всю волю в кулак, она позвала его, преодолевая дрожь в голосе: — Костя. Он обернулся и замер, сраженный не то спонтанностью, не то бесконтрольным потоком слез. Кажется, только сейчас пришло осознание того, что именно он сотворил. Она молчала, буравя затравленным взглядом его безучастное выражение лица. Горечь сочилась из глубины ее растоптанного сердца, выливаясь на свет вместе со слезами. Он молчал тоже, то ли не зная, что ему стоит сказать и имеет ли смысл вообще пытаться успокаивать женщину, то ли ожидая выпада с ее стороны. Взгляды, один измученный режущими словами, пылающий непониманием и обидой, второй холодный и безучастный, отражающий его безразличие. Марьяна смотрела на него, силясь выдавить хоть слово, всхлипывала, глотала вязкую слюну и вновь всхлипывала. Приоткрыв рот, она замерла, но все выдавила из себя, пускай и подрагивающим голосом, слова. — Ну, разве я тебе что-то плохое делала? — Ой, ты часто. Очень-очень колкие выражения в адрес моих практик. — Он говорил сдержанно, серьезно, не смягчаясь. И даже смотря прямо в ее опечаленные очи, налитые тягостью от его слов и удушающей обидой, он, кажется, не признавал вины за собой. — Колкие выражения? — Он плакала, теперь даже не стараясь скрыть от него своей слабости. –Ну неужели я бы там могла что-то как-то тебя ранить? Она говорила беззаветно искренне, действительно не веря в то, что ее местами едкий флирт мог каким бы то ни было образом задеть за живое. Скажи он, что его подобное цепляет ранее, она не стала бы и пытаться поддеть его, не стала бы подначивать, но он, напротив, потакал ее невинному желанию поиграться в агентов «мистера и миссис Смит», оттого ей становилось вдвойне тошно. — Хорошо, прости, пожалуйста, если я тебя обидел. — Сухо, пресно отчеканил Константин, словно произнося сценарную речь, зазубренную минутами ранее. Едва ли Марьяна могла принять подобное извинение, прозвучавшее скорее-ка одолжение. Ведьма умолкла и дистанцировалась от Гецати, давая ему понять, что на этот их диалог окончен. По завершению съемочного процесса Марьяна спешно покинула зал, не прощаясь. Впопыхах собирая сумки, спешно натягивая дрожащими руками кеды на ноги, она и не заметила Константина, что беззвучно приблизился к ней. — Марьян, я… — Отвали и не смей со мной говорить. Ты уже извинился. Ведьма решила, что отплатить ему той же монетой будет как минимум честно. Она устала терпеть плевки в лицо, в особенности от тех, кто ей безгранично дорог. Схватив дорожную сумку со стула, женщина пулей вылетела из гримерной комнаты, наплевав на не завязанные шнурки и едва ли натянутую на плечи мантию. Так кстати такси уже дожидалось ее.

***

По возвращении домой ей не стало лучше. Домашние стены не лечили истерзанное сердце, а ласки любимой дочери ослабляли обиду лишь на мизерные минуты. Ей хотелось говорить и быть услышанной, хотелось, как никогда до этого снискать поддержки и любви, получить отклик от неравнодушных поклонников. Хотелось, чтобы ее поняли. Человек не может бесконечно копить в себе сильнейшие из отрицательных чувств и эмоций, а после счастливо улыбаться, особенно — если ты улыбаешься с телеэкранов, показывая всей стране свою фальшивую улыбку. Взбудораженная мыслью о том, что она впервые может и будет услышана, Марьяна направилась в «студию». Комнату, где она занималась рабочими вопросами. Натягивая бежевое, украшенное разнообразием цветов платье на дрожащее тело, ведьма представляла, какой ажиотаж вызовет ее признание. В хорошем и плохом смысле единовременно. Но ей было плевать, что о ней будут трепать злые языки хейтеров, ведь сегодня она получила удар в спину от того, от кого она никак не ожидала предательства. Подключив аппаратуру и настроив видеокамеру, Марьяна включила запись. Слова лились сами собой, ведь нескончаемый поток мыслей, ранее сдерживаемый предрассудками, был направлен руслом реки под названием «предательство». Она запиналась, повторялась, говорила уверенно, но вместе с тем прерывисто и дрябло. — Меня легко обидеть. Чем сейчас воспользовался, несколько часов назад один важный для меня человек. Это был финальный аккорд в симфонии трепета ее сердца. Ей больше не хотелось ничего. Не хотелось мчаться, сломя голову на съемочную площадку, лишь бы побыть с ним наедине и поговорить невесть о чем, не хотелось стоять рядом с ним в готическом зале, не хотелось в его компании дожидаться такси. Хотелось исчезнуть. Выключив камеру, съемочную аппаратуру, Марьяна отправилась в постель, не желая иметь ничего общего с этим днем.