Одержимые

Уже пятый день Ким слышит одно и то же. Гарри непьющий невыносим. Гарри неработающий — и того хуже. — Ким, расскажи, что сейчас происходит в участке. — Ким, а ты знал, что самые опасные фазмиды это люди? — Ким, принеси мне бутылку «Командора». — Ким, расскажи мне сказку. — Ким, я хочу работать. Мне нужно работать. Мне нужно работать, чтобы не сойти с ума.

***

День начинался абсолютно обыкновенно. Да, сложное дело, да, очередные непуганые наркоторговцы из Виллалобоса — но никто не ожидал, что эти парни в шикарных пиджаках сходу откроют огонь прямо посреди площади Свободы Ревашоля. Всего двое раненых, и один из них — Гарри, который поймал пулю в то же самое, только недавно зажившее с Мартинеза бедро. Теряя сознание, Гарри смеялся и бормотал что-то вроде того, что новый галстук его не утешает и вообще молчаливый мудак. Пусть это было не в новинку. Пусть Ким уже зажимал рану в том же месте, перебирая в голове все известные ему молитвы, прося Гарри говорить, говорить что угодно, нести любой бред про галстуки и бывших. Только не отключаться. Это не может стать делом привычки. Не должно. Даже на такой опасной работе, как у них. От одной только мысли, что он может потерять Гарри, сдавливало грудь. Теперь, когда они были вместе, Киму стало вдвойне тяжелее видеть боль Гарри, но он усиленно гнал от себя эти мысли. Он не привык быть эгоистом, но с недавних пор не мог решить: важнее ли ему состояние Гарри или то, что станет с ним без него? Наверное, это не любовь; наверное, это сродни одержимости. Зависимости. Как ни крути, приходилось признать: он зависим от Гарри. От его голоса — такого низкого и хриплого, что внутренности сводит самым невероятным и сладким образом. От его сумасбродных выходок, на которые сам Ким бы в жизни не решился, — как когда Гарри потащил всех членов отдела C на собственноручно устроенный квест в королевских катакомбах или станцевал на столе в лучшем ресторане Восточного Ревашоля. От его уникального ума — невероятного, почти сверхчеловеческого умения распутывать дела, которые казались неразрешимыми, и с полпинка открывать двери в сознание любого существа в Элизиуме. От его тела — его горячей, пылающей кожи, огромных мозолистых ладоней, неожиданной податливости и тихого хриплого «Ким, ну же…». От его невероятного, почти фантастического желания быть рядом несмотря ни на что. От него самого. От того, что такой невероятный, противоречивый, исключительный человек любил Кима — любил своей невероятной, противоречивой, исключительной любовью. И чем эта зависимость была лучше тех, от которых страдал Гарри?

***

— Ким, мы всего лишь пешки. Коалиция просто прикрытие для коммунизма, они держат законсервированный труп Мазова и молятся на него… Коммунизм серая цитоплазма… они стирают всех, и нас тоже сотрут… А это что-то новенькое. Ким хмурится и кладёт ладонь на мокрый лоб Гарри. — Чёрт, у тебя температура. Не двигайся, я проверю рану, — Ким порывается встать, но Гарри с внезапной силой перехватывает его руку. — Ляг. — Гарри, ты бредишь, мне нужно… — Пожалуйста. В этом выдохе столько тоски и боли, что Ким сдаётся и аккуратно ложится рядом, но тут же протестующе восклицает, когда Гарри проводит по низу его живота: — Гарри! У тебя жар, тебе нужно отдохнуть. — Мне нужен ты. В этом весь Гарри. Своевольный, непоследовательный, склонный к саморазрушению — но такой какой есть. Со вздохом Ким перехватывает его руку и прижимает к постели. Двигаться и почём зря тревожить рану нельзя, разве что… — Не двигайся, — шепчет Ким и тянется рукой вниз. — Ради всего святого, не двигайся, иначе мне придётся тебя связать. Как будто он мог бы обездвижить и связать этого громилу, даже если тот находится в полуобморочном состоянии. Гарри благодарно выдыхает и пытается приподнять бёдра навстречу ласке, но Ким прижимает его к постели другой рукой и проникает пальцами под влажную ткань белья. Гарри снова пытается выгнуться, но Ким крепко держит его. — Ш-ш-ш. Потерпи. Я всё сделаю. Гарри собирается что-то сказать, но Ким целует. Целует не жадно, не требовательно, а мягко, легко касаясь, обводя сухие губы кончиком языка, по-прежнему удерживая Гарри на месте одной рукой, другой скользя по его плоти. Гарри стонет в его рот; Ким ускоряется, ловит его вздохи, не обращая внимания на собственное возбуждение, не обращая внимания на то, как сводит руку, не обращая внимания ни на что, кроме этих слабых полустонов и тихого хриплого «Ким, ну же…».

***

После Ким сжимает его руку. Он гладит его по голове, покоящейся на его коленях, и стирает влагу с щёк. — Что случилось? Больно? Нужен ещё друамин? — Н-нет, всё хорошо. Прекрасно. Слишком прекрасно. Просто будь тут… или принеси мне бутылку, просто принеси мне чёртову… — Гарри жмурится, и из-под век бегут новые дорожки слёз. Ким даже не представляет себе степень его боли, но она убивает и его. — Что ты чувствуешь? Расскажи мне. Говори, отвлекайся, это может помочь. — Слишком много… всего, — он говорит с трудом, задыхаясь, прерываясь на полуслове, но Ким молчит и не прекращает гладить его по голове. — В ушах шум. Дышать… тяжело, будто гиря на груди. И эта… дрожь. Думать больно. Слышать навыки больно. Всё больно. Ким хватает его руку. — Давай, Гарри. Полный вдох. Задержи. Выдох. Пару минут он послушно дышит в унисон с Кимом, но потом вновь срывается на почти несвязный шёпот. — Послушай… послушай, я ломаюсь. Мы ведь просто сложные мясные машины, да? Моя машина уже проржавела, да? Шестерёнки съехали, механизмы затупились… Что, если когда-нибудь мне придётся убить себя, чтобы не навредить другим? На последних словах Ким вздрагивает. — Не говори так. Ты ведь не склонен к насилию. Твоя статистика убийств это подтверждает. — Ким, я планшетом разъебал парню колено, потому что он не мог перестать дрочить на улице… ну, или его приятелю, я даже не помню, п-понимаешь? Как-то бармен пытался выгнать меня, и я сломал ему руку и перебил все бутылки в баре. А ещё я... Понимаешь? — У всех есть моменты, которые стыдно вспоминать, Гарри. Это не делает тебя плохим человеком. Только тем, кто совершал ошибки — и сейчас о них жалеет. — Ким? — М-м. Гарри с трудом переворачивается на спину и заглядывает ему в глаза. — Почему ты такой? — Какой? — Добрый. Понимающий. Идеальный. — Я не такой, Гарри. Ты меня идеализируешь. Как… — Как Дору? Давай, скажи, скажи, что я просто зависимый идиот… — В его глазах скапливаются новые слёзы. Сейчас он словно натянутая струна. Ким гладит его по спутанным волосам, стирает со скул мокрые дорожки. — Т-ш-ш. Всё хорошо. Поспи. Гарри тяжело вздыхает, но послушно опускает веки. Вскоре его дыхание выравнивается, складка меж бровей разглаживается. Даже во сне он продолжает крепко сжимать руку Кима.