Обречённые

Секо хмурится, когда смотрит в спину удаляющемуся Гето. Что-то в его напряженной фигуре подсказывает ей, что точка невозврата пройдена. Сугуру идет тяжело, почему-то медлит — тоже, наверно, чувствует неизбежное — и не оборачивается. Идет уверенно, будто точно знает, что совершает поступки правильные. Верные. И ни разу не хочет остановиться, обернуться и хоть мельком пересечься взглядом со своей подругой. Йери выдыхает и отворачивается. Гето ощущается обреченным — обреченным искать правильный путь, но так и не найти его до самого конца. Сугуру кажется потерянным, далеким и безмерно одиноким. Но такова судьба всех, кто отправляется на поиски того, чего им вечно не хватает, — судьба быть одиноким до самого конца и, возможно, даже чуточку дольше. Секо неохотно прикрывает за ним дверь медицинского кабинета. Йери в очередной раз приходится сделать шаг в сторону, позволяя Гето и Годжо самим разбираться в своих дружеских отношениях. Она чувствует себя такой лишней, порой ненужной и периодически бесполезной. А еще такой одинокой. Но эти двое — им проще понять друг друга и решить конфликт между собой. С Секо так не работает: с Секо они не могут ни поделиться проблемами, ни опереться на нее в тяжелой ситуации. Йери прислоняется спиной к плотно закрытой двери и прикрывает глаза. Она правда не знает — не имеет ни малейшего представления, что происходит на душе Гето. Правда не понимает, и поэтому давит собственные чувства: непонятную щемящую нежность, непомерную злость, собственное разочарование всей случившейся ситуацией и тихую грусть. Кажется, Секо тоже обречена. *** Яга Масамичи всегда казался непоколебимым. По крайней мере так всегда считала Секо, когда, сомневаясь в себе, искоса смотрела на учителя. Он стоял рядом каменным изваянием, прочным и надежным, и Йери правда верила в это. Просто ей надо было во что-то верить, а это с каждым годом становилось все тяжелее. Директор тоже обречен, на самом деле. До Секо эта истина доходит долго, почти так же долго, как понимание собственной обреченности. И также мгновенно, будто молнией ударяет по голове, а потом медленно цветные круги вырисовывают единую картину мира без видимой опоры. Яга обречен. Обречен, как и любой другой человек, создавший оружие и понявший свой грех только по окончанию процесса созидания. Обречен на одиночество, вечную тайну и страх раскрытия. А как помогать обреченному человеку Секо до сих пор не знает. Не знала, когда Гето покидал медицинский кабинет в магическому техникуме, не знает и сейчас. Это пугает, самую малость, правда. Йери предпочитает не оборачиваться, когда учитель выходит за пределы лазарета. Она прекрасно знает, чем все закончится, знает не понаслышке. И не смотреть, отвернуться — для нее проще всего. *** Йери опирается на дверной косяк и с философским безразличием наблюдает, как Годжо в сопровождении Утахиме и директора Гакуганджи удаляется дальше по кабинету в сторону выхода. Идут они уверенно, с суровым видом и с явным намерением победить. Перед Сёко мелькают воспоминания о директоре Яга. Снова дурная обреченность витает в воздухе. Йери пытается определить на взгляд, от кого же веет надвигающейся смертью, хотя прекрасно знает, что это Годжо. Знает, но верить до последнего не хочет. Секо идет за ними до самой двери в своем кабинете, останавливается на пороге и ждет, смотрит в спины до последнего мгновения, пока они остаются в поле ее зрения. Стоит им только оказаться за поворотом, и смерть настигнет их — это Секо тоже знает. На этот раз Йери не закрывает дверь. Ждет напрасно, верит в пресловутое и незнакомое чудо, которому нет места в их жизнях. Надеется. Только обратно возвращаются Утахиме и директор Гакуганджи, а Годжо остается далеко за поворотом. Секо прикрывает глаза и выдыхает. Годжо всегда был обречен: Секо знала это с самого начала, просто предпочитала не замечать глупую истину. Жить, не замечая ее, намного проще, чем жить с пониманием неизбежного и попытками мириться с ним. Сатору обречен. Обречен, как и любой редкий человек, превосходящий остальных, обладающий огромной силой, мощью, талантом. Обреченный быть непобедимым, быть одиноким из-за своего превосходства, из-за своей избранности, из-за исключительности и уникальности. Обречен жить один, умереть один и провести вечность за дверью в кабинет Секо, за тем ужасным поворотом, полностью пропитанным багровой кровью, тоже один. Йери не может ничего изменить. Ей остается только терпеливо поджимать губы и ждать, когда что-то изменится. А пока дверь снова закрывается. *** Утахиме с задумчивой улыбкой ставит чашку с горячим чаем на стол и невольно кивает. Секо испуганно смотрит на нее и не может поверить своим глазам — глазам, что ни разу ее не обманывали и говорили только правду. — Похоже, ты права. — отвечает Утахиме и мягко кивает, легкой рукой откидывает волосы за спину. — Видимо, я правда его люблю. — Утахиме. — шепотом зовет ее Секо, словно призывая прийти в себя. Все кажется таким нереальным, призрачным и трагичным, что Йери правда не верит в действительность. Утахиме тоже обречена. Обречена быть на вторых ролях, быть поддержкой, а не опорой. Даже проклятая техника направлена на поддержку другого мага. Одного, конкретного, сильнейшего, непобедимого — в особенности в паре с ней. Наверно, для Иори это полное издевательство. Утахиме так жаждала вырваться из клана и отчего дома, желала обрести свободу и независимость, а Боги и Судьба каждый раз показывали ей, что она обречена. Обречена быть хорошей женой, бережливой хозяйкой и прекрасной матерью. Обречена играть ту роль, от которой бежала всю жизнь — и, как оказалось, напрасно. — У тебя получается вкусный чай. — говорит Утахиме, а Секо вздрагивает от ее голоса. Тихий, плавный, певучий — Иори говорит так, что у Йери волосы дыбом встают. Нехорошее предчувствие вновь накатывает на нее. В воздухе снова появляется отдушина дурной обреченности. — Спасибо. — выдавливает из себя Секо. Утахиме обречена любить того, кто умер. Наверно, это самое страшное, что только можно придумать: Йери живет с этим уже третий год. Впрочем, намного проще думать об этом не как об обреченности, а как о простой неудаче. Это не какое-то безнадежное чувство, мрачное и сокрушенное, а так — простая неурядица в жизни, с которой можно справиться, стоит только постараться. — Ладно, мне пора. — наконец произносит Иори и поднимается из-за стола. Секо резво подрывается следом, но так и не придумывает, что ей следует сделать. — Ты же вернешься? — на автомате уточняет Секо и ловит мягкий изгиб губ подруги. Утахиме обречена быть на вторых ролях. И когда тех, кто всегда играет на первых, не остается, в расход идут они — те, кто всегда в поддержке. — Конечно. Секо ловит закрывающуюся дверь и смотрит вслед удаляющейся подруги. Утахиме идет уверенно и неспешно, но она всегда так уходит — даже на те задания, после которых она едва возвращалась. Йери поджимает губы и старается запомнить каждую мелочь в образе подруги. В конце концов, обреченность другого человека никогда не ощущалась просто так. Утахиме скрывается за поворотом, Йери нервно вдыхает полной грудью воздух. Сердце в груди стучит бешено, непонятно только откуда берутся импульсы для биения. Секо прислушивается, пытается угадать, что же находится за тем поворотом. Она же ни разу там не была. Всегда в этой комнате, где воздух свежий и чистый, где стерильная белизна режет глаза, где жизнь бьет ключом. То пространство, что пряталось за поворотом, и этот кабинет соединял узкий коридор, но и он не был таким страшным — Секо несколько раз выходила в него, чтобы помочь неудачливому магу. Но поворот — он был близко, так близко, что потребовалось бы всего десять шагов, чтобы оказаться за ним — казался таким страшным, неизведанным. За этот поворот она единственная из всех магов не сможет зайти. Ей никогда не позволят. Секо слышит приглушенный крик — тихий, едва различимый в завывании ветра, всегда веющего из коридора. Йери чувствует, как цепенеет ее тело, как в горле встает ком, и только глазами ловит темную жидкость, расползающуюся по бетонному полу. Эта жидкость течет из-за поворота, просачивается в коридор и льется дальше, льется прямо под ноги Йери. Секо по запаху понимает, что это кровь, — слишком уж концентрированный запах. Секо судорожно вздыхает, с силой закрывает глаза, но запах не дает ей забыться. Йери спиной чувствует, что безликая толпа, всегда стоящая позади нее в этом кабинете, становится все меньше и меньше, исчезает постепенно. И легче от этого не становится. Йери оседает на пол, неловко тыкает пальцами в лужу и понимает, что это кровь Иори. Впрочем, в большей степени она знает, что это кровь ее подруги, чем понимает, потому что — а чья еще? Не ее же собственная. Секо правда обречена. Обречена быть последним оплотом спасения, обречена смотреть, как окружающие ее люди — ее знакомые, ее семья, ее друзья — умирают в незнакомых местах, у нее на руках, обречена хоронить их, обречена ждать, когда они вернутся, обречена надеется, что они вернуться. Обречена стоять за спинами всех этих людей, пока последний из всех не ляжет у ее ног. Обречена жить, пока другие ее защищают, обречена на самое настоящее одиночество — когда она окажется совершенно одна, когда людей вообще не останется и некому будет похоронить ее тело. Секо обречена быть последней. И возможно, она замечает не чужую обреченность, а собственную.