Мы не знали друг друга до этой весны

      «Гето-сенсей, я в Шиногаве. Не волнуйтесь, буду поздно».       Сугуру проснулся, лежа головой на столе, в восемь вечера. Он точно помнил, что садился проверять работы учеников, примерно в половине пятого, чтобы завтра полностью сосредоточиться на занятии по профориентации и не пасть жертвой клоунского поведения одного конкретного родителя. Но что-то пошло не так, и после — Сугуру прошелся по проверенным работам — всего через девять контрольных он заснул.       Сон еще был идиотским каким-то. Сугуру толком не запомнил, что именно в нем происходило. То он куда-то падал, то за кем-то бежал, то ждал поезд — каша, в общем, вместо сна. Но одна деталь все-таки запомнилась — удивительные голубые глаза, настолько красивые, что в них хотелось утонуть. Яркие, живые, божественно великолепные, словно этому миру не принадлежащие — самые красивые, которые Сугуру видел за всю свою жизнь, несмотря на холодность. В них словно бескрайний спокойный океан встречался с ясным небом и уходил за горизонт в бесконечность. Во сне они смотрели с таким восхищением, с таким обожанием, что можно было задохнуться от нежности. У Сугуру до сих пор щемило в груди.       Черт бы побрал Годжо Сатору!       С того самого злополучного вечера, когда Сугуру увидел эти глаза в жалких сантиметрах от своих собственных, он не мог перестать к ним мысленно возвращаться. Они были слишком прекрасны. Настолько слишком, что Сугуру начинал медленно задыхаться от восхищения, стоило их представить. Они будто запечатлевали всю красоту этого мира, обрамленные густыми светлыми ресницами как весенним сияющим снегом. Эти глаза можно было увидеть и умереть — настолько это был неземной опыт.       И находились они прямо напротив глаз Сугуру. Прямо тут, за этим чертовым столом, стоит руку протянуть — и можно коснуться прекрасного во плоти.       Даже несправедливо, что эти ангельские глаза достались редкостному мудаку. Годжо Сатору, их хозяин, не вызывал в Сугуру ничего, кроме бесконечного раздражения. Его было слишком — слишком много, слишком вульгарно, слишком громко. Слишком красиво. Ох, как же Годжо был красив! Он был словно не с этой планеты, потому что таких красивых людей быть не могло.       Годжо отвратительно шутил. Угрожал. Пользовался связями ради собственной выгоды. Щеголял деньгами. Был, в общем, ужасным человеком. Но глаза!.. Было в них что-то, что делало их такими притягательными. Они будто принадлежали самому чистому существу на свете, интимно искреннему, прекрасному в своей уязвимости, сильному в своей честности.       И во снах Сугуру они смотрели на него с такой щемящей нежностью, что по пробуждении хотелось плакать.       Эта картина стояла перед его взором двадцать четыре часа в сутки: Годжо Сатору в его кабинете, грудью оперся о его стол, сложил на столешнице руки и уперся в них щекой, с нежной улыбкой и веселыми чертятами в голубых глазах. Красив как бог, прямо напротив, прямо там, где обычно останавливались его ученики, чтобы задать дополнительные вопросы. Останавливались они, а Сугуру видел Годжо Сатору. Говорили они, а Сугуру слышал глубокий голос и пошлые шуточки.       Сугуру упал лбом на стол. Он не выдерживал. У него и так жизнь была не сахар, и постоянные мысли о голубых глазах и белоснежных ресницах явно не поправляли ситуацию. Ну почему, почему он чувствовал вот это? Ему бы бояться, злиться, ну или хотя бы ненавидеть, а он будто в первый раз поднял взгляд и увидел бескрайнее ясное небо — и так и остался ошеломленным и в восхищении.       Почему именно Годжо Сатору? Гиперопекающий мажор, поехавший кукухой на почве собственной безнаказанности? От несправедливости хотелось выть. Почему эти божественные глаза не могли достаться какому-нибудь хорошему человеку, а не… ему?       Сугуру кое-как вспомнил, что разбудил его звонок Юджи, на который он не успел ответить. В телефоне висело только одно сообщение о Шиногаве, и Сугуру нахмурился, потому что… что Юджи забыл в Шиногаве?       «Что ты там делаешь?» — нервно напечатал Сугуру. Руки вспотели.       «Годжо-сан пригласил нас с Фушигуро на выставку».       Сугуру нахмурился, потому что, во-первых, Годжо-сан, который откуда-то взялся уже в сообщении Юджи. Он будто понял, будто заметил состояние Сугуру, хоть они и не виделись с того вечера, и возникал тут и там как специально. Во-вторых, Юджи не очень вписывался в район посольств, корпораций и музеев, а уж тем более в «выставки». Сугуру мог представить его в Роппонги или Шибуе, но уж точно не в Шиногаве. В-третьих, Фушигуро. Мальчишка был меньшим из беспокойств Сугуру, но все равно… в какой-то момент этой семьи стало просто слишком много.       Слишком.       Все еще лучшее слово, чтобы описать Годжо Сатору.       Сугуру постучал ногтем по экрану, взвешивая все за и против. Он мог потребовать вернуться домой, но это было бы совсем уж мелочно и несправедливо по отношению к Юджи и его — возможной! — влюбленности. Мог подорваться и поехать в Шиногаву, чтобы портить молодежи все своим понурым видом; этот вариант тоже не особо нравился, в основном по причине «Годжо Сатору тоже там был». Этот мужчина был катастрофой, каким-то персональным наказанием именно для Сугуру.       Сугуру с силой потер лицо, надеясь на какое-то озарение, но оно так и не пришло. В итоге пришлось остановиться на компромиссном варианте:       «Напиши, как закончите, я тебя заберу».       Юджи несколько раз отнекивался, мол, доедет сам на метро или попросит Годжо-сана, но Сугуру все-таки настоял на своем. Было в этом что-то странно-принципиальное.       Работы были как всегда отвратительными. Сугуру потратил несколько полных уроков на объяснение и обсуждение темы, но дети все равно ничего не усвоили — усваивать не хотели. Нормально бедные контрольные написали только два отличника, Мимико, которая всегда любила его предмет, и внезапно Фушигуро-кун.       Сугуру вчитался в его работу. Мальчишка был талантливым — любил рассуждать и выдавать по итогу нестандартные решения, не переписывал учебник. Все задатки, чтобы стать любимым учеником, у Фушигуро Мегуми были. Без оглядки на абсолютно кошмарного отца.       Выпив две чашки химозного ванильного капучино из автомата, прогулявшись по коридорам школы раз пять, понаблюдав за тем, как здание полностью опустело и даже Яга уехал под покровом глубокой ночи, получив пожелания сладких снов от обеих девочек, Сугуру вдруг понял, что от Юджи давненько не было вестей. Диалог пустовал. Последнее сообщение было получено все в те же восемь вечера, а часы уже показывали половину двенадцатого. Сугуру особенно не ругал Юджи за поздние возвращения — мальчишка был самостоятелен не по годам и имел голову на плечах, но бодрствование в столь поздний час вдали от дома немного напрягало. Все-таки среда была, завтра был не выходной. Несмотря на то что в школу надо было к одиннадцати и из уроков была только злополучная профориентация, все равно было поздновато.       Сугуру еще раз обновил диалог. Пусто. Написал раз, написал два. Нуль реакции. Позвонил.       Спустя несколько удивительно долгих гудков Юджи все-таки взял трубку.       — Гето-сенсей! — воскликнул он, да так громко и радостно, что Сугуру на момент потерялся. Юджи казался таким счастливым, что даже не верилось. Нет, он всегда казался счастливым, несмотря на всю ту жуть, что творилась в его жизни, но в тот момент он звучал так, будто сам стал большим комом этого самого счастья. Сугуру буквально слышал эту широченную улыбку. — Извините, что не отвечал! Годжо-сан взял нас прогуляться по магазинам.       На фоне слышалась возня и приятная музыка. И один конкретный голос.       — Мегуми! Тебе идет!       Сугуру мысленно отвесил себе подзатыльник. Ну разумеется, только один человек мог быть достаточно громким, чтобы влезть в чужой разговор.       — Я не буду это носить!       А этот голос уже принадлежал Фушигуро. Громкий, недовольный, но все равно как будто такой же счастливый, как и у Юджи.       — Но тебе идет! — продолжал настаивать Годжо. — Юджи, скажи, ему же идет?       — Извините, Гето-сенсей, — промямлил Юджи, прежде чем продолжить громче и увереннее: — Фушигуро, тебе очень идет!       Сугуру готов был поклясться, что слышал побежденный утробный рык и громкий смех. Ну, им по крайней мере было там весело, а это главное. Юджи не помешало бы немного расслабиться и просто получать удовольствие.       На минуту воцарилось молчание. Когда звук вернулся, Сугуру уже слышал оживленную улицу — далекие голоса, гудки машин, отголоски музыки.       — Извините еще раз, Гето-сенсей! — Юджи говорил быстро, в голосе прослеживались нотки веселья, будто он пытался успокоиться. Сугуру против воли улыбнулся, представив счастливое лицо. — Пора закругляться? Вы уверены, что сами хотите меня забрать? У Годжо-сана такая классная машина!       О да, Сугуру помнил, какая классная у Годжо-сана машина. Такая, на которую самому Сугуру не заработать за всю свою жизнь, даже если он начнет питаться солнечным светом и перестанет платить за квартиру. А еще такая, о потолок которой Годжо стукался затылком каждый раз, когда забирался внутрь или выбирался наружу. Сугуру помнил запах свежей дыни, пропитавший бежевый кожаный салон, помнил триптих из фотографий самого Годжо, совсем маленького Фушигуро и красивой улыбчивой девчушки с высоким хвостом на приборной панели, плюшевую панду на заднем сидении и захламленный бардачок. Помнил он и свое удивление, ведь он ожидал чего-то более минималистичного и возвышенного, в духе состоятельной молодежи, а у Годжо машина была такая же, как у среднестатистического любящего родителя. За исключением того факта, что это была чертова серебристая ламба.       Годжо Сатору ставил Сугуру в тупик одним своим существованием.       — Уверен, — прочистив горло, заявил Сугуру. — Давай не будем напрягать Годжо-сана слишком сильно.       — Принято! — радостно воскликнул Юджи. Может, даже встал по стойке смирно и честь отдал, но Сугуру не мог сказать точно. — Мы в котокафе с горничными… э-э, я скину геолокацию, подождите!       И Юджи правда скинул геолокацию. Икебокуро, значит. Сугуру мысленно прикинул, сколько времени займет дорога, и вздохнул.       — Буду через полчасика.       Метро уже опустело. Возвращающиеся с работы уже давно отгремели, и вагоны были заполнены веселыми подростками да трудоголиками. Сугуру очень не понравился тот факт, что сам он относился скорее ко второй группе, ведь не так давно — каких-то десять лет назад — был предводителем первой. Вот так же громко обсуждал музыкальные новинки и будущие татуировки, строил грандиозные планы на жизнь, назначал репетиции с группой, пока ехал на пары. Подобное поведение было таким родным и в то же время таким далеким, словно дверь, которая уже навсегда закрылась, но все равно продолжала маячить перед глазами.       Сугуру скучал по своей молодости.       Он так давно не брал в руки гитару. Девочки не очень любили резкие звуки, когда были маленькими, потом начались дети друзей, кружки, у всех не было времени, у него тоже — и вот музыка как-то сошла на нет. Сугуру, наверное, сейчас даже простейших аккордов не взял бы.       В Икебокуро было холодновато. Юджи, наверное, надел одну из своих извечных толстовок, поэтому Сугуру особенно не волновался. К тому же, у Годжо-сана была машина.       Сугуру пошел вверх по улице от станции, пытаясь разобраться с картой на мобильнике. Он давненько не выезжал за пределы собственного района, максимум забирал девочек, а те тусовались только в магазинчиках в Шибуе, поэтому снова открывал для себя город. Прохожих было не так много, как он ожидал; с другой стороны, Икебокуро — это не Роппонги, чтобы тут было оживленно по ночам.       Пройдя по аллее мимо многочисленных ресторанчиков, Сугуру завернул во двор. Первым он увидел именно Годжо — мужчина был ростом с флагшток, хоть сейчас на него знамя вешай всем на обозрение. Сколько ж в нем было роста? В районе двух метров? Белые волосы развевались на слабом ветру, гуляющем между высокими зданиями, солнечные очки, которые тот, очевидно, носил и по ночам, скрывали голубые глаза. На сей раз они были круглыми и огромными, не как прошлые прямоугольные.       Вторым уже появился Юджи. Широко улыбнулся, помахал рукой, счастливый настолько, что аж в груди защемило. Юджи заслужил.       Он, слава богу, и правда тепло оделся: из-под серой куртки торчал белый капюшон, а сверху еще болтался незнакомый Сугуру черный кашемировый шарф с длинными кисточками. Интересно, кто из сегодняшней компании Юджи его отдал?       — Гето-сенсей! — крикнул он. Сугуру прекрасно его видел — Юджи тоже был не самым низким парнем — но Юджи, очевидно, хотел помочь. — Сюда!       Потребовалось несколько мгновений, чтобы Сугуру заметил определенную деталь, которой при обычных обстоятельствах быть не должно было — кошачьи ушки. У Юджи были огромные нежно-розовые, в цвет свежеокрашенных волос, мягкие на вид. Ему очень шло.       Сугуру не удержался и потрогал мягкий синтетический мех. Юджи только шире улыбнулся.       — Тебе идет, — губы Сугуру растянулись в ответной улыбке. Юджи весь сиял, как новогодняя елка, и эта картина грела лучше любого шарфа.       — Ага, Годжо-сан купил всем по ободку, — хихикнул Юджи, — но Фушигуро идет больше всего.       Справа недовольно фыркнули, и Сугуру наконец повернулся в сторону своей основной головной боли — семьи Годжо Сатору. Повернулся и так и замер на какое-то время, потому что да… Фушигуро и правда шли ушки. Черные, с милыми кисточками, они украшали аккуратно уложенные волосы и слегка розоватое от румянца лицо. Фушигуро усиленно делал вид, что залипал в телефон, что-то настойчиво листал, но его красные кончики ушей можно было заметить даже в тусклом свете уличных фонарей.       Но даже не эта милая сцена заставляла воздух застрять в легких. Нет, со спины мальчишку обнимал, завернув в свою безразмерную куртку, Годжо Сатору. Его огромная фигура закрывала собой фигуру его сына, словно одеяло, точеный подбородок уютно лежал на чернявом затылке, будто всю жизнь там был. Годжо тоже наблюдал за происходившим на экране и иногда тихо хихикал Мегуми в волосы. Но самое страшное — на его голове тоже красовались ушки, кипельно белые, с нежно-розовой сердцевиной. Выглядели они даже мягче таких же у Юджи, более аккуратными.       Сугуру готов был с Юджи поспорить, потому что Годжо кошачьи ушки не то чтобы шли… он будто с ними родился. Они так органично смотрелись в растрепанных белых волосах, и сложно было поверить, что находились они на голове взрослого мужчины, отца двоих детей.       Годжо оторвал взгляд от экрана, посмотрел на Сугуру поверх очков. И господи, Сугуру нельзя было видеть эти глаза — они были проклятьем. Они же были благодатью. Светлые, сияющие, такие живые и удивительные. Очаровательные. Неотразимые. Годжо Сатору в целом выглядел неотразимо — он словно был ненастоящим, потому что настолько красивого человека существовать не могло.       Годжо игриво ухмыльнулся, высунув озорной кончик языка, и отвернулся обратно к экрану телефона Мегуми.       Настолько красивого и раздражающего человека существовать не могло, Сугуру в этом был уверен. Годжо будто создавала четырнадцатилетняя девочка в Симсе — и красота, и деньги, и дерзкий характер — все было выкручено на максимум.       От трепещущих светлых ресниц оторвать взгляд было физически тяжело. Возможно, если бы Оскар Уайльд был знаком с Годжо Сатору, Дориан Грей выглядел бы именно так.       — Ну-с! — воскликнул Годжо. — Уже поздновато. По домам?       Сугуру тяжело сглотнул и кивнул. Ветер приподнимал челку, хотелось распустить волосы. После восемнадцати часов с пучком скальп начал побаливать — Нанако немного перетянула утром и выбрала не самую удобную резинку.       — Пора уже. Завтра не выходной.       Юджи шутливо отдал честь и начал прощаться с Фушигуро. Сугуру чувствовал на себе долгий, внимательный взгляд, но не видел. Годжо выпрямился, поправил очки, и теперь было неясно, куда именно он смотрел. Голова была повернута в другую сторону, но Сугуру этот взгляд чувствовал кожей, он словно обжигал холодом. Как металл на морозе.       Годжо Сатору был проблемой, потому что Сугуру, если честно, так и не смог заставить себя его ненавидеть.       Хотя «ненавидеть» было неподходящим словом. Годжо должен был его как минимум раздражать, причем всем, от внешности до поведения, но этого не происходило. Сугуру буквально собирал крупицы этого раздражения и заставлял себя их раздувать во что-то большее, убеждал себя, что Годжо его неимоверно бесил, тогда как на деле Годжо его завораживал. Хотелось узнать больше. Хотелось добраться туда, куда Годжо чужих людей не пускал — туда, куда был доступ у его приемного сына. К тому, каким человеком Годжо Сатору был на самом деле, потому что он точно не мог быть таким простым, каким отчаянно хотел казаться.       Простые люди не хватали две пули от страшнейшего наемного убийцы Японии в шестнадцать. Простые люди не усыновляли детей этого наемного убийцы в восемнадцать. Простые люди не защищали этих детей так, будто от этого зависит их собственная жизнь.       Простые люди не смотрели так холодно и внимательно.       Годжо Сатору не был простым человеком. Он был кем угодно, только не простым человеком. И Сугуру до подрагивающих, чешущихся пальцев хотелось узнать, кем же он был на самом деле.       Это желание не покидало его на протяжении всей дороги до дома. Юджи рассказывал про выставку, Сугуру задавал вопросы, пытаясь уложить в голове тот факт, что Юджи вообще оказался в одном предложении со словосочетанием «выставка современного японского искусства». Юджи даже не понимал, что совсем недавно видел, и рассказывал больше про реакцию Фушигуро и как мило тот хмурился, как завороженно рассматривал инсталляции — слово, разумеется, правильно с первого раза произнесено не было — и как Годжо-сан скупил весь буфет. Какие вкусные были пирожные-корзинки с маленькими грибочками и как Юджи уже нашел рецепт и хотел их приготовить на выходных. Как Фушигуро абсолютно прекрасно улыбался и как ему шла бордовая рубашка. Как Годжо-сан оказался шумным и активным, как они с Фушигуро отличались друг от друга.       Сугуру мягко улыбался, пока слушал. Юджи активно жестикулировал и пытался пародировать выражения лиц и интонации, пока они ехали в вагоне с двумя другими такими же поздними пташками.       — А как вы вообще добрались до кафе?       — О! — воскликнул Юджи. В его голове будто что-то кликнуло, он мечтательно залип на карте метро напротив. — Рядом с музеем была фотозона с кошачьими ушками, и мы с Годжо-саном решили, что Фушигуро сам очень похож на кота. Фушигуро начал отнекиваться, и мы… как бы… решили ему доказать. Ну, Годжо-сан предложил. И мы поехали в котокафе!       Сугуру кивнул. Осознавать, что Юджи наконец отдохнул и повеселился, было приятно. Последние три дня Юджи работал без выходных, чтобы купить немного новой одежды, наотрез отказавшись от финансовой помощи Сугуру. К своему стыду, Сугуру даже облегченно выдохнул, ведь денег на одежду для еще одного ребенка не было — платья Нанако и босоножки Мимико уже влетели в копеечку.       — А шарф откуда? — скорее на автомате спросил Сугуру, потому что мысли уже закрутились вокруг плачевной ситуации с финансами.       Юджи потрогал шарф, будто только что его заметил. Его лицо вытянулось в очень удивленную моську. Он что, забыл о его существовании?       — Я не отдал его Фушигуро! — Юджи звучал аж испуганно, поэтому Сугуру поспешил его успокоить:       — Ничего страшного, завтра отдашь. Или можешь передать девочкам, чтобы постирали, и потом вернем.       Юджи продолжал воодушевленно болтать, пока они брели от станции до дома. У Сугуру был соблазн начать считать, сколько раз за разговор возникнет имя Фушигуро, но эту идею решено было отмести — Сугуру не собирался издеваться, а в факте как минимум заинтересованности Юджи сомнений не было уже давно. Поэтому Сугуру просто слушал, изредка кивал и поддакивал. Юджи выглядел умилительно, когда говорил о том, что ему нравилось.       Дома Юджи сразу же упал на свой кухонный диван, стоило ему переодеться, и моментально засопел. Устал. Сугуру тоже налил себе молока, слегка его подогрел и пошел к себе.       Когда Сугуру наконец распустил волосы, перевалило далеко за полночь. Мягкие локоны рассыпались по плечам, немного спутались с длинной сережкой, и Сугуру блаженно прикрыл глаза, распутывая. Он никуда не спешил — несмотря на поздний час, спать уже не особо хотелось. Поэтому он сидел на краю кровати и рассматривал кончики. Секлись. Пора было уже их стричь, но Сугуру все никак не мог выделить на поход в парикмахерскую пару часов.       Может, стоило попросить Нанако их подстричь? Она обожала делать ему разные прически и заплетать косички, может, со стрижкой тоже справится.       Сугуру расчесался, собрал волосы в высокий пучок, зажег сандаловую палочку. Слабый свет торшера причудливо ложился на предметы в его комнате, заставляя ее выглядеть особенно волшебно. Спать не хотелось. Было так спокойно на душе, тихо и уютно, и Сугуру знал, что все это разрушится, стоит магии ночи отступить. Потому что днем у него занятие по профориентации.       Сугуру уже предчувствовал тот балаган, в который обязательно превратится этот урок. Выступления родителей, разумеется, будут неловкими, потому что заинтересовать детей перспективой работать бухгалтерами, финансовыми аналитиками и домохозяйками было тяжело, а пул профессий был именно такой. За исключением, разумеется, Годжо. Но с Годжо была другая проблема — его выступление обещало стать катастрофой масштаба одной конкретной школы. Сугуру еще не знал, что долговязая пародия на родителя приготовила и как именно это подаст, но трех встреч с ним было достаточно, чтобы сделать некоторые прогнозы.       Впрочем, всегда оставалась вероятность, что Годжо просто не явится. Его публичный образ был тесно связан с биологическим отцом Фушигуро, и вот так просто его раскрыть означало подарить всем слушателям возможность узнать правду. А Годжо, судя по всему, хотел эту самую правду скрывать как можно дольше.       Надо будет закупиться таблетками от головной боли перед уроком.       С этой мыслью Сугуру наконец-то щелкнул выключателем и забрался под одеяло. В конечном счете, сколько бы он ни оттягивал следующий день, тот все равно наступит, он мог повлиять только на состояние, в котором будет поутру.       Снились ему голубые глаза, что уже становилось рутиной. Оставалось лишь надеяться, что через пару недель оно само как-то сойдет на нет, когда неземная красота Годжо Сатору наконец приестся и больше не будет вызывать такого восторга.       Приняв душ и позавтракав, Сугуру пошел будить детей. Девочки снова заснули на одной кровати при просмотре фильма, запутавшись конечностями в одеяле и друг с другом, и Сугуру бережно начал их распутывать, приговаривая всякие глупые нежности. Они мало изменились с годами: все такие же дружные, один организм, разделенный на двух человек. Мимико, с детства более закрытая и интровертивная, полагалась на открытую и общительную Нанако, когда речь шла про общение с людьми вне семьи; а Нанако, в свою очередь, полагалась на знания и непоколебимую мораль сестры, когда надо было принимать серьезные решения. Для Сугуру до сих пор было удивительно, что в этот маленький мирок они пустили именно его. Девочки выбрали его, словно маленькие бездомные котята, прибились и не пожелали отпускать, да и Сугуру как-то сам к ним прикипел почти моментально.       Теперь девочки пустили в свой мир еще и Юджи, и Сугуру ими очень гордился.       Стоило их разбудить, как Нанако заносилась по квартире, пытаясь уложить волосы, почистить зубы и накраситься одновременно. Мимико вела себя гораздо спокойнее: неспешно жевала свои тосты с медом и запивала огромной порцией эспрессо, пока Юджи делал ежедневную зарядку.       Сугуру не переставал ими восхищаться. В последнее время он часто думал, чувствовали ли его родители то же самое, когда он сам был таким же подростком. Гордились ли они им? Любили ли?       В школе царило удивительное спокойствие. Народу пока не было, учителя или мирно заполняли бумажки в учительской, или торчали по своим кабинетам и готовили оборудование. Сугуру сам потратил полчаса на проверку проектора и экрана, расставил дополнительные стулья, а потом сходил в соседнюю кофейню за большим флэт уайтом с кленовым сиропом.       Мероприятие началось.       Ученики подтягивались постепенно: отличники пришли раньше минут на пятнадцать, их закованные в выглаженные костюмы родители сразу сели рядом; позже подтянулись все остальные. Девочки пришли вместе с Юджи, громко смеясь над каждой сценой из последнего фильма. Последним в кабинет ввалился слегка запыхавшийся Фушигуро — ровно в одиннадцать, ни минутой раньше, ни минутой позже. Выглядел он слегка взволнованным и очень недовольным, розоватые скулы блестели на ярком утреннем солнце. Фушигуро подошел сразу к Сугуру и прошептал всего одну фразу: «Заранее извините». Потом сел на свое место.       Что ж, первое предположение оказалось правильным — Годжо подготовил что-то кошмарное.       Первой выступала Кондо-сан. Женщина средних лет в брючном костюме на черных лакированных лодочках, она аккуратно вынесла все преимущества работы топ-менеджера на минималистичную презентацию с белым фоном. Никаких картинок, только сухой бюрократический язык и такое же монотонное изложение. Сугуру кинул взгляд на детей и к своему стыду обнаружил Юджи дремлющим, а Мимико и Нанако — перебрасывающимися записками. Справедливости ради, винить он их не мог — Кондо-сан будто свое руководство пыталась убедить в жизненной необходимости наличия ее должности в компании.       Потом выступал Такаги-сан с пламенной речью про полезность таксистов. Вот он уже принес пару забавных историй, одна из которых была явно не для детских ушей, и Сугуру пришлось тактично прокашляться. Но детям, разумеется, понравилось — они оживились и начали задавать вопросы.       Выступление Анаэ-сан про божественное предназначение женщины стеречь кухню и рожать детей особого энтузиазма не встретило. Одна из отличниц спросила, какой именно бог повелел женщинам заниматься именно этим, и, когда Анаэ-сан не нашлась с ответом, Сугуру пришлось прервать ее выступление под предлогом недостатка времени. Времени было достаточно — занятие по профориентации было единственным и они могли сидеть так хоть до вечера, но бедная Анаэ-сан начала краснеть и заговариваться.       Мурата-сан рассказывала про преимущества дизайна и работу в айти-сфере, сопроводив презентацию мемами и шутками, что детям пришлось по душе. Особенно Мимико — она задала больше всего вопросов и даже договорилась побеседовать с Муратой-сан после урока. Сугуру не смог сдержать довольной улыбки.       Урок шел удивительно гладко. Кто-то из учеников все-таки заснул, но быстро был разбужен собственными родителями. Юджи заинтересовали выступления повара-кондитера и пожарного, причем с первой они особенно разговорились, обсуждая мастику. Нанако не заинтересовал никто. Фушигуро же задал пару вопросов врачу и вернулся обратно к молчаливому наблюдению.       И только на последнем выступлении Сугуру наконец понял, почему все было так спокойно — Годжо Сатору не было. Фушигуро на первой парте становился все мрачнее и мрачнее с каждой секундой, изредка кидал взволнованные взгляды на экран телефона. Он выглядел таким несчастным, что его очень хотелось потрепать по беспорядку на голове и успокоить. Но едва ли с таким отцом, как у него, это поможет.       Последнее выступление отгремело, Ямашита-сан поклонилась, как и полагается актрисе театра, вот только аплодисментов не последовало. Сугуру с облегчением выдохнул. Годжо оправдывал статус самого безответственного родителя, но в кои-то веки это приносило больше пользы, чем вреда.       Хотя… Сугуру до сих пор не знал, чего ждать. Сложно было сказать, какое решение в этой ситуации было бы правильным. Сложнее было только предположить, какое в итоге было принято.       Но Фушигуро все еще пилил взглядом телефон. Пытаться понять, что именно это значило, не хотелось.       Стоило Сугуру подняться и открыть рот, как дверь в кабинет отворилась. На пороге возникла миниатюрная женщина в медицинском халате. Длинные волосы небрежно спадали на узкие плечи, черные лодочки мерно цокали по полу, пока она со вселенской скукой на лице продвигалась внутрь кабинета. Она остановилась не доходя два шага до Сугуру и обернулась к классу.       — Сап, дети, — как-то полусонно поприветствовала она. Лицо так и не выразило ни единой эмоции, кроме бесконечной экзистенциальной скуки. — Пока не появится труп, меня не трогать. Живыми вы меня не интересуете.       Потом женщина — девушка?.. с ее фиолетовыми тенями под глазами сложно было сказать наверняка — уселась прямо на стол Сугуру и закинула ногу на ногу. Только тогда Сугуру заметил Фушигуро снова. Скорее даже не Фушигуро, а тот факт, что он лежал лицом в парту и как раз упомянутый труп напоминал.       Ага. Спокойствие, кажется, на этом моменте заканчивалось.       Сугуру повернулся к женщине, которая тем временем невозмутимо достала упаковку никотиновых пластырей и начала отклеивать тот, что уже был на миниатюрном предплечье. Ее Сугуру ни разу в жизни не видел, но стоило ему открыть рот снова, как женщина невозмутимо перебила:       — Все вопросы к Годжо.       О, Сугуру не сомневался, что вопросы к Годжо возникнут. Уже возникли — вот только самого Годжо не наблюдалось.       По кабинету пронеслись шепотки, одна из матерей, что была на той чертовой встрече в воскресенье, поняла, о ком шла речь. Поняла и начала громко описывать неженатого красавца с дорогущими часами. Сугуру очень хотелось закончить урок сию же секунду, выставить нахер незнакомую женщину, засунувшую в рот леденец, туда же отправить неженатого красавца и уйти домой смотреть тупые дорамы про любовь вместе с девочками.       Но дверь снова открылась — и на сей раз в кабинет ввалился улыбчивый шатен в синей рубашке на пять размеров его больше.       — Извините за опоздание! — объявил он и аж поклонился. Сугуру уже даже не пытался задавать вопросы. — Задержали на выезде. Шоко-сан, Годжо-сан пока не пришел?       Женщина выгнула бровь и обвела кабинет рукой. Достала леденец, облизнула и засунула обратно в рот. Сугуру почувствовал, как у него немного дернулось веко, когда с последних парт послышались восхищенные вздохи.       — А… хорошо… — шатен растерялся, но уже через мгновение пришел в себя и повернулся к классу. — Хайбара Юи, капитан Токийской полиции! Приятно со всеми познакомиться!       Сугуру моргнул. Полиция, значит? Кого Годжо еще притащит? Живого маньяка из тюрьмы достанет для наглядности?       — Гето Сугуру, классный руководитель, — представился Сугуру и тоже слегка поклонился в знак уважения. Даже если бедного капитана полиции затащил сюда Годжо, никого не предупредив, и Сугуру на него уже злился, приличиями нельзя было пренебрегать. Тем более перед учениками.       — Конечно! — воскликнул капитан Хайбара. — Годжо-сан о вас рассказывал.       — А вы с вызова с трупом? — послышалось с одной из задних парт. Коно-кун глумливо ухмылялся, развалившись на стуле. Разумеется, именно главный хулиган класса позволил себе влезть в разговор взрослых.       Сугуру хотел вопрос деликатно свести на нет, но капитан Хайбара ответил раньше:       — Разумеется! Я из убойного отдела. — При этом он так светло улыбался, словно о щенках говорил, а не о мертвых людях. — Но ничего серьезного, простая бытовуха. Даже Шоко-сан не вызывали.       — Расскажете подробнее?       О, а этот голос уже принадлежал Ояме-сан, их главной активистке. Сугуру по старой привычке упер подушечку большого пальца в висок, чтобы тот не так болезненно пульсировал, и сел обратно на свое место. Капитан Хайбара начал рассказывать про резню на задворках города, причем в таких подробностях, что снова пришлось тактично кашлять. Детям нельзя знать такие детали.       Дети, впрочем, так не думали. Вопросы сыпались отовсюду, один кровожаднее другого, а Сугуру смотрел на дверь и молился, что виновник балагана все-таки не появится.       Молитвы не были услышаны. Годжо явился с помпой. Вернее, сначала явились его длиннющие ноги, а потом уже подоспело все остальное — одетое в дорогущие, идеально сидящие шмотки и те же прямоугольные очки, что и на встрече. Он держал в вытянутой руке флешку в виде пингвина, словно священный грааль, и Сугуру очень не хотелось знать, что на ней было.       — Видишь, Мегуми, я не опоздал! — объявил Годжо. Сугуру по-человечески было Фушигуро очень жаль, потому что такого не заслужил никто, тем более такой талантливый и спокойный мальчик.       — Ты опоздал, — безэмоционально хмыкнула женщина. Сугуру, сидевший в полуметре от нее, кинул осуждающий взгляд. — Они вообще-то закончили.       — Шоко, дорогая, начальство не опаздывает, — торжественно заявил Годжо. Он наконец добрался до компьютера и перекинул на него презентацию, и боги, Сугуру все еще не хотел знать, что в ней. — Начальство задерживается.       — Ты даже своим волосам не начальник. Что у тебя на голове?       — Произведение искусства!       — Уволь художника, он тебя обманывает. — Шоко захрустела остатками леденца. — Здесь курить можно?       — Нет? — моментально отреагировал Сугуру. Это звучало скорее как вопрос, нежели чем запрет, но, справедливости ради, его тоже можно было понять — не каждый день к ним приезжает настолько титулованный цирк. — Нельзя.       — Жаль.       Шоко достала второй леденец. Годжо наконец запустил презентацию, и по аудитории прокатилась волна еле сдерживаемого смеха. Экран находился у Сугуру за спиной, и нет, Сугуру не хотел оборачиваться. Но, вздохнув, обернулся.       Ему было очень жаль Фушигуро.       На экране красовалась фотография очень недовольного Фушигуро, грубо обведенная неоново-красной линией, а рядом было название: «Расследовательская деятельность на котиках».       Фушигуро так и оставался лицом на парте и не подавал признаков жизни.       — Итак! — Годжо хлопнул в ладоши. — Представлюсь: я Годжо Сатору, глава самой знаменитой расследовательской группы Японии. С моими коллегами вы уже должны были познакомиться. Грубую женщину зовут Шоко Иери, она лучший судмедэксперт страны, а улыбчивый паренек — Хайбара Юи, он отвечает за наше сотрудничество с полицией. Кстати, все мы закончили именно эту школу!       — Яга-сенсей убьет тебя за антирекламу, — хмыкнула Шоко. Она уже уткнулась в телефон и что-то увлеченно листала.       — Не обращайте внимания, она обиделась на «женщину». Кое-кто не может принять свой возраст.       — Мы ровесники.       — Врешь. Я тебя на месяц младше, старая женщина.       Шоко ничего не ответила, даже не посмотрела на него. Сугуру же посмотрел на Фушигуро — тот будто и правда умер. Он, кажется, даже не дышал.       Сугуру не мог представить себя или своего отца на месте Годжо; едва ли кто-то, кроме самого Годжо, мог творить такую откровенную херню. Представить, что именно Фушигуро чувствовал, тоже было сложно, но это явно была не благодарность. Помочь ему было решительно нечем — Сугуру не мог прервать выступление или вывести его, чтобы дать возможность успокоиться, но вот если бы он попросился сам…       Сугуру достал телефон и быстро напечатал сообщение. Фушигуро не ответил, даже не прочитал.       — В общем, сегодня я расскажу вам все про расследовательскую деятельность и почему вам ни в коем случае не надо ей заниматься. На котиках! — Годжо с широченной лыбой указал на экран, где все еще висела фотография Фушигуро. Сугуру очень громко прокашлялся. — И самый главный котик — мой дорогой приемный сын. Просто хотел подчеркнуть.       На следующем слайде фотографий Фушигуро, слава всем богам, не было. Но там и правда были котики — самые проклятые, кривые фотографии бедных животных, которые Сугуру когда-либо видел. Там было все: кот, державший заварник двумя лапами, кот с огромной дырой вместо рта, поедающий попкорн, злобная мохнатая морда, кот в средневековом шлеме, со щитом и почему-то киркой, кот в огромных наушниках, кот под одеялом. Кот-висельник. На этом конкретном Сугуру снова громко прокашлялся, причем настолько, что аж по горлу резануло, но Годжо только обворожительно ему улыбнулся и подмигнул поверх очков.       Кот с зубастой человеческой улыбкой. Этот, кстати, чем-то напоминал самого Годжо — выглядел таким же укуренным.       Сам Годжо все говорил и говорил. Упоминал самые страшные дела, нестабильный доход, ужасных коллег — Шоко снова хмыкнула — и потенциальную опасность для семьи. Стоило отдать ему должное, рассказывал он потрясающе: умел цеплять и держать интерес, знал, когда именно стоит вставить шутку, а когда лучше оставаться серьезным. Он же вел специальный курс в Токийском университете — немудрено, что он был таким популярным среди студентов.       Фушигуро Тоджи не упоминался. Разумеется.       У Сугуру не было времени подумать о причинах и значении этого перфоманса. Но разве такое открытое признание не заставит людей обратить пристальное внимание на Мегуми? Узнать правду? Не было ли это тем, чего Годжо так хотел избежать?       Фушигуро уже со скучающим видом наблюдал за выступлением, словно слышал все это не по первому кругу. Выглядел он измотанным.       — А теперь передаю слово моим коллегам! — объявил Годжо.       Следующей выступать начала Шоко. Она говорила менее увлеченно, больше опиралась на вопросы и вообще будто не хотела здесь находиться. Сугуру хотел ее послушать, но Годжо решил иначе — взял единственный свободный стул и придвинул его к Сугуру почти вплотную. А потом оседлал его и сложил руки на спинке, снова оказавшись слишком близко.       — Личико попроще, сенсей. — Годжо не звучал враждебно или издевательски, напротив, он казался даже веселым.       Сугуру бросил на него недовольный взгляд. Годжо говорил достаточно тихо, чтобы остальные их не слышали, но такие разговоры во время выступления все равно неприемлемы. Неуважение к выступающему. Пусть он видел Шоко впервые в своей жизни, это все еще был дурной пример для детей.       — Знаю, какой вопрос тебя гложет, о юный падаван! — Годжо аж хихикнул. Щекой он снова уперся в сложенные руки, белые волосы рассыпались по ладоням и лбу. Возможно — только возможно! — Сугуру мог бы поспорить с Шоко по поводу его прически. — Мы с Мегуми это обсудили. Но предупреждение в силе: выкинешь что-нибудь — лишишься карьеры. Одно дело, когда травлю устраивают дети, с этим обещал разобраться Яга; совсем другое — когда зачинщик травли является учителем. Такого я в покое не оставлю.       — Но разве такое выступление не нарисует у Фушигуро мишень на спине? — так же тихо спросил Сугуру. Пришлось слегка отклониться на стуле, чтобы оказаться ближе к уху Годжо.       — Да. Нет. Понятия не имею. — Годжо хихикнул, и Сугуру к своему стыду только сейчас заметил, что его поведение отличалось от обычного. Он нервничал. Сильно. Пальцы бездумно постукивали по спинке стула, а сам Годжо постоянно двигался, не в силах усидеть на месте. — Если б ты узнал, сколько семейно-дружеских советов я отсидел за последние три дня и сколько с Мегуми и стариком скандалил, ты бы заплакал.       — Ты только что сказал.       Сугуру не мог вспомнить тот момент, когда они перешли к более неформальному общению. Наверное, потому что такого не было — Годжо просто решил перейти на «ты», а Сугуру почему-то принял новые правила без нареканий.       Годжо только отмахнулся:       — Ты все еще не представляешь. Держу пари, ты никогда не пробовал спорить с Ягой, когда он и правда был с тобой не согласен.       Вопрос так и вертелся у Сугуру на языке. Какого… Почему Годжо внезапно решил с ним поделиться своими семейными перипетиями?       Шоко продолжала отвечать на вопросы с таким лицом, будто готова была оказаться где угодно, лишь бы не здесь. Дети, казалось, были полностью поглощены описанием трупов и работы судмедэксперта, чтобы обращать внимание на них с Годжо. А вот Годжо нервно зачесал упавшие на глаза волосы, открыв взору высокий лоб.       — И чья это была идея?       — Мегуми, — коротко и слишком быстро ответил Годжо. — Но в чем-то он прав. Вечно от этого бегать не выйдет: раз уж ты понял, то и другие скоро поняли бы. Это как с угрозой слива нюдсов, знаешь? Если начинают шантажировать, лучше просто слить самостоятельно и разбираться с последствиями, чем сидеть и трястись.       Сугуру почти закатил глаза. Сравнить судьбу своего приемного сына со сливом нюдсов мог только Годжо Сатору. Но также Сугуру не мог отрицать некоего рационального зерна в его словах.       Чему быть, того не миновать. Можно лишь форсировать столкновение, чтобы не накручивать себя.       — Он знает?       Годжо расхохотался, но все еще тихо. Значит, какие-то правила приличия ему все-таки были знакомы.       — Ты всех детей считаешь идиотами или только моего?       Сугуру насупился. Не считал он детей идиотами. Напротив, зачастую они были умнее взрослых и смелее мыслили в силу своей открытости.       — Мегуми с этим с детства, — продолжил Годжо уже гораздо серьезнее, — но он больше не ребенок и в праве сам решать, как именно своей жизнью распоряжаться. Я же могу его только поддерживать.       Шоко закончила. Кинув последний взгляд, она отошла обратно к столу и снова на него забралась, словно это был ее любимый стул. Эстафету принял капитан Хайбара.       Хайбара тоже подробно рассказывал про свою работу и снова фокусировался на недостатках: недосыпах, переработках, жутких историях. Ему дети задавали уже меньше вопросов — он на них отвечал не так охотно и часто перескакивал с темы на тему. Сугуру особо не слушал. Его волновал Годжо — тот заткнулся и наблюдал за детьми, пилил каждого внимательным взглядом, задерживаясь на тех, кто уткнулся в телефон. Фушигуро с первой парты строил ему недовольные рожи.       Сугуру было очень неспокойно. Ничего из ряда вон не происходило, но сдавливающее грудь беспокойство не желало проходить. Он повторял себе, что с проблемами надо разбираться по мере поступления, что Фушигуро — всего лишь еще один из его учеников, и Сугуру сделает все возможное, когда придет время, не раньше. Повторял и повторял, но все равно беспокойство не уходило. Нервозность Годжо была на удивление заразительной.       Закончив, Хайбара снова поклонился. Воцарилось неловкое молчание, и Сугуру несколько мгновений не понимал, что не так. Мысли вились вокруг ситуации с Фушигуро, он уже представлял возможные сценарии…       — Эй, лапуль, тебе бы закончить урок, — тихо посоветовал Годжо откуда-то со спины. Сугуру вздрогнул. Годжо не шептал, но был слишком близко, и Сугуру не мог понять, мерещится ли ему горячее дыхание на загривке, но волосы там все равно встали дыбом.       Сугуру повернулся, только чтобы увидеть те самые глаза — какого черта Годжо снял очки? Когда? — снова в жалких сантиметрах от своих собственных. С настолько близкого расстояния можно было рассмотреть каждую деталь яркой радужки, каждую светлую прожилку. Сугуру мог поклясться, в глазах Годжо природа запечатлела небо.       — Я понимаю, я очень красивый и тебе хотелось бы полюбоваться подольше, но урок сам себя не закончит. — Годжо улыбался, причем улыбался мягко и даже нежно. Даже если бы Сугуру придумал хоть одну осмысленную реплику, прямо сейчас он бы не смог ее выдать. — Я тоже его закончить могу, но тебе не понравится. Прислушайся к совету.       Сугуру моргнул. Отвести взгляд было тяжело — очень хотелось рассматривать дальше, продолжить подмечать мелкие детали вроде совсем микроскопической родинки под уголком левого глаза. Заметить ее было невозможно, если не находиться совсем впритык, нос к носу, и Сугуру не мог не думать, что же еще можно заметить, если постараться.       Отвратительные, неприемлемые мысли.       Фыркнув, Сугуру отвернулся и поднялся. Завершать урок не было особенно тяжело — он просто прочитал небольшую речь о важности каждой профессии и свободном выборе, ничего сложного. Дети засуетились, стоило почувствовать нотку потенциальной свободы, начали собираться. Никаких странных взглядов Сугуру не поймал и облегченно выдохнул — значит, их внезапный раунд гляделок прошел незамеченным.       Все собрались достаточно быстро. Сугуру ответил на пару вопросов, выслушал несколько поздравлений, попрощался с каждым отдельно с одинаковым спокойным выражением на лице. Девочки заявили, что пойдут в кафе попробовать новый фруктовый чай, а Юджи… Юджи, кажется, так и не подошел. В суматохе тяжело было уследить за всеми, и цирк имени Годжо Сатору в полном составе каким-то образом умудрился уйти незамеченным с места преступления, захватив с собой и Фушигуро с Юджи. Сугуру даже не сомневался, что мальчишка был с ними.       Сугуру тихо простонал, когда наконец распустил волосы и собрал прядки сбоку в небрежный пучок на макушке. Закончив с бумажками, он прибрал кабинет, полил цветок, смахнул пыль с тумбочки и с легкой душой закрыл дверь. Школа еще не опустела — дети проводили время по клубам, общались на улице, кучковались возле автоматов со снеками и напитками. Сугуру неспешно прогуливался по коридорам, любовался небольшим садом во внутреннем дворе и в целом наслаждался редким моментом спокойствия.       Заметить разношерстную компанию было несложно, потому что, во-первых, директор Яга не так часто покидал кабинет, а во-вторых, директор Яга никогда не переходил к физическому воздействию, а тут он буквально таскал Годжо по внутреннему двору школы, засунув белобрысую голову под мышку. Сам Годжо, выгнув спину под жутким углом градусов в шестьдесят, послушно таскался и только вставлял редкие капризные реплики про неприятный запах старческого пота. Удивительно, что у него не треснуло ничего — Яга был его на голову ниже, пусть и раза в два шире, и эта разница должна была ощущаться особенно сильно в такой позе. Сугуру аж вздрогнул, стоило представить. Он и вполовину не был таким же гибким.       Юджи и правда нашелся в компании цирка — увлеченно поддерживал Годжо, в то время как Фушигуро сидел тут же на скамейке и с абсолютно каменным лицом читал книгу. Будто такая картина была в порядке вещей. Шоко же невозмутимо закуривала сбоку.       — Не курить на территории школы! — прогремел Яга, но Годжо из захвата не выпустил. Напротив, сдавил бедовую голову сильнее, и Годжо недовольно крякнул. — Выкину!       Шоко раскурила сигарету, спокойно затянулась и выдохнула сизый дым. Фушигуро помахал перед лицом, словно муху отгонял, но от книги не оторвался.       — Я больше не школьница.       — Правила для всех одинаковые!       — И что, вы меня исключите? — хмыкнула Шоко и сразу затянулась снова. — Маме позвоните? Так она…       — С Годжо на час запру.       Шоко закатила глаза, но сигарету затушила сразу же.       У них у всех были удивительно теплые отношения с Ягой. Сугуру припоминал, что говорила Мей Мей — Годжо был с директором лично знаком и жертвовал школе огромные суммы. Она тогда преподнесла всю эту ситуацию как коррупционную схему, пусть и не сказала прямо, но Сугуру в этом очень сильно сомневался. Вряд ли коррупционная культура предполагает физическое насилие над взяткодателем со стороны взяткополучателя. Ну или Сугуру чего-то в этом процессе не понимал.       Годжо капризно уведомил, что задыхается, и Яга наконец его отпустил.       — Гето! — воскликнул он, стоило только заметить Сугуру. — Иди-ка сюда и популярно объясни этому придурку, что решение рассказывать всем о прошлом Мегуми было самым идиотским в его жизни. Тебе первого такого раза мало было?       Годжо насупился. Светлые волосы окончательно растрепались и стали похожими на небольшое облачко. Ну или сугроб, Сугуру не мог сказать точно. Шоко попыталась что-то с ними сделать, обратно нацепила Годжо на нос очки, в то время как сам Годжо фыркал и плевался. Аккуратные женские пальчики никак не могли совладать с вечно крутящейся головой, роста не хватало, чтобы дотянуться, и в итоге Шоко плюнула на эту затею.       — Я же не рассказывал ничего прямо, — запротестовал Годжо. Он и правда напоминал ребенка, которого отчитывал строгий родитель — стоял, уперев руку в бедро, и капризничал. — Вообще не факт, что хоть кто-то из них копать пойдет. Раньше времени паникуешь, старик.       — Кто в прошлый раз мне звонил и рыдал в трубку, что проебался?       — Это было десять лет назад!       — Какая разница!       Сугуру тихо подошел к скамейке. Мальчики еле слышно переговаривались, пока розововолосая голова Юджи лежала у Фушигуро на плече. Ладно, они и правда смотрелись абсолютно умилительно. Первая влюбленность, да еще и взаимная — великое счастье, и Юджи в этом плане очень повезло. Сугуру свою уже толком не помнил, но фантомная горечь отказа до сих пор чувствовалась на языке.       Яга зацепился языками с Шоко, а Годжо каким-то образом пропал из виду, только чтобы вырасти совсем рядом, слева. Сугуру против воли вздрогнул. Больше походило на магию — Годжо был высоченным мужчиной с очень яркой внешностью, он не должен был сливаться с окружением. И тем не менее это, очевидно, было еще одним скрытым талантом знаменитого Годжо Сатору.       — У тебя и правда волосы до жопы, — впечатленно пролепетал он совсем рядом. Сугуру уже даже не удивлялся — Годжо же не знал, что такое личное пространство. Ну или соблюдением личного пространства Сугуру себя не заботил. — Сколько отращивал?       Сугуру окинул своего собеседника внимательным взглядом. Годжо все еще не привел волосы в порядок, да и нежно-голубая рубашка сбилась, открывая взору небольшой участок крепко сложенного плеча. У него была очень нежная, светлая кожа. Сложно было сказать, насколько накаченным было его тело, но по сильной жилистой шее можно было заключить, что Годжо был в отличной форме.       — Одиннадцать лет, — ответил Сугуру после небольшой заминки. — С семнадцати.       — Двадцать восемь, значит, ха? — Годжо ухмыльнулся. Сугуру находил небольшие острые клычки очаровательными, они делали казалось бы взрослого мужчину еще более похожим на кота. — А выглядишь на все тридцать пять. Настолько плохо спишь?       — Если предложишь помочь, я за себя не ручаюсь.       — Вообще-то хотел посоветовать неплохого психотерапевта. Но твой вариант тоже ничего, хотя с этим псинки справятся лучше меня. Мегуми говорит, я пинаюсь.       Сугуру открыл рот, но моментально его закрыл, как только дошло. Он сам намекал на секс, тогда как Годжо, скорее всего, говорил про буквальный сон. Продолжать эту тему было бы… как минимум очень глупо.       Ну вот и кто из них больше на ребенка похож?..       Сугуру скрыл смех за недовольным фырканьем.       Яга разразился очередной тирадой на тему идиотизма одного конкретного белобрысого придурка, но Годжо только показал ему язык из-за плеча Сугуру и пустился наутек. Сугуру ожидал, что директор подобное ребячество проигнорирует, но Яга пустился за ним вслед, да так прытко, что на свой почтенный возраст походить перестал.       Цирк. Иначе назвать эту компанию было решительно невозможно.       Тем не менее в груди разливалось непонятно откуда взявшееся тепло, пока звонкий смех Годжо разносился по внутреннему двору, смешиваясь со сладким ароматом весенних цветов.