Мы не знали друг друга до этой весны

      

Неужель в моем сердце огонечек потушишь?

Неужели тропинку ко мне не найдешь?

Вениамин Бурыгин — Зацвела под окошком белоснежная вишня

И не съест меня голодный-голодный волк,

Не задавит пехотный-пехотный полк.

Только сбросите на меня горсть земли,

Как прошепчут губы мои:

Я переживу.

Монеточка — Я переживу

             Ублюдок хотел жить. За это она его даже немного уважала.              Кровь на его лице была жидкая. Липкая. Горячая.       Все было горячим в самый разгар лета. Жара стояла ужасная, тошнотворно стрекотали цикады, и что-то подозрительно похожее на жука в голове Сатору вибрировало с ними в унисон, стреляя болью в виски. Он словно дышал раскаленным песком — тот закупоривал дыхательные пути, не давал кислороду добраться до мозга. И цикады — чертовы цикады! — все стрекотали и стрекотали, не останавливаясь ни на секунду, и даже выстрел не заставил их заткнуться. Притормозить, передохнуть, оценить обстановку — перестать петь хоть ненадолго.       На его лице точно была кровь. Она скукоживала кожу, моментально высыхая. Какая-то часть скатилась вниз по щекам, губам, подбородку… ее было немного. Не могло быть много. Траектория выстрела была другой.       В его руке все еще была чужая ладонь, и Сатору с ужасом обнаружил, что и она была горячей. Что-то кипело под тонкой кожей — а может, ему лишь чудилось?. Но ладонь была там, в его собственной, и ее вес превратился внезапно в мешок картошки.       — Аманаи?..       Ее лицо только что было напротив. Пусть залитое слезами и соплями, но живое.       Теперь напротив не было ничего, кроме тривиального пейзажа большого поместья на окраине Токио. Забор, залитый солнцем, сад камней, красиво подстриженные кусты, небольшие одноэтажные постройки. Камни и древесина плавились на глазах под палящим солнцем.       Сатору не хотел опускать глаза ниже. Он смотрел прямо перед собой и просто не мог опустить голову, будто ее зафиксировали и держали. Не давали двигаться. Пальцы все еще сжимали маленькую ладонь. Горячую, как и все вокруг. Как камни под кроссовками.       — Аманаи.?       Желудок скрутился в узел и настойчиво толкал содержимое вверх по пищеводу. Сатору еще не сообразил, что произошло — не давал себе подумать — но тело уже знало. Нос уже услышал металлический запах крови, рот уже наполнила желчь с кусками не до конца переваренного онигири и двух пирожных — наскоро сооруженного завтрака. Курои очень переживала, что он не ел нормально, поэтому начала готовить завтраки и для него. Она не одобряла тягу Сатору к сладкому, поэтому постоянно читала лекции про макронутриенты, передавая блюдце с очередным моти.       Курои, Курои… она ведь должна была предупредить, если кто-то посторонний зайдет на территорию. На страже должно было быть минимум три человека из личной охраны отца Аманаи, и последним бастионом была Курои. Если она не сказала ни слова, не издала ни звука…       Сатору не хотел смотреть.       То была не снайперская винтовка, так что он точно его увидит, стоит только повернуть голову немного левее. Нет, выстрел был близко — пара десятков метров максимум. Не автомат, не дробовик… ружьё? Пистолет? В любом случае, он все еще был там. Совсем рядом. Оставалось лишь повернуть голову.       Опустить взгляд — там Аманаи, повернуть голову — там стоял он. Он, точно он, потому что Сатору его уже видел, когда выносили то тело. Память не сохранила точные черты лица, но на нем были морщины. Нет, не обычные морщины… носогубные складки, причем глубокие, и только они. Само лицо было квадратным, с массивной челюстью, а лоб закрывала челка, ниспадающая уродливыми ассиметричными сосульками.       Волк. Он был похож на волка, это Сатору помнил. Злобная, неуправляемая, жаждущая крови дикая псина, пробравшаяся в его дом, потому что дверь заботливо оставили открытой. Пустили бедствие внутрь. Знал ли отец, что добровольно пригласил хищника, на клыках которого не успевала обсыхать кровь?       Эта псина не остановится, пока не вырвет им всем глотки зубами. Будет вгрызаться в животы, раздирать плоть, утробно рыча, жевать органы и оставлять за собой кровавый след из ошметков тел, пока вокруг есть хоть что-то живое. Сатору знал. Сатору видел это в узких глазах, пока его оттаскивала от тела очередная гувернантка, имя которой забылось в тот же день.       Какого же они были цвета, эти глаза? Узкие, но не карие. У псины в генах было намешано что-то западное.       Сатору не представлял эту встречу ни разу. Несмотря на ту историю, Сатору не хотел его видеть, не жаждал мести. Нет, стоило услышать о следующей жертве, как на секунду появилось детское желание посмотреть ублюдку в лицо, но оно быстро пропало. Гораздо больше хотелось не дать ему убить. Если бы только получилось утереть псине нос, захлопнуть ту же дверь прямо перед наглой рожей, чтобы оставалось только целовать асфальт… ах, мечты.       Ошметки мозга Аманаи разлетелись по пыльным камням. Кровь все еще стекала тонкой струйкой из дыры в голове, наполняя относительно маленькую лужицу, которая все ближе подбиралась к белым подошвам. Сатору как завороженный смотрел на нее, не в силах оторвать глаз.       Иссиня-черные волосы закрывали ее лицо, но даже так можно было увидеть небольшую дыру в виске. С другой стороны скорее всего была такая же — пуля прошла навылет, пробив мозг. Аманаи не мучилась. Смерть случилась так быстро, что она, скорее всего, даже и осознать не успела, что умирает.       Цикады, цикады… чертовы насекомые не затыкались! Они всегда так громко орали? Почему раньше Сатору их почти не слышал? Они будто смеялись на ним и его жалкой попыткой чему-то помешать, кого-то спасти. Вот его спасение — истекало кровью на тропинку из полированных камней.       Слезы все еще блестели на ее щеках. Аманаи плакала, когда изливала душу, и продолжала повторять, что Сатору и Курои были самыми близкими ее людьми, что с ними она больше не чувствовала себя одинокой. Она все говорила, как сложно найти друзей в ее супердорогой католической академии для девочек с органами, клавесинами, латынью, хором… Аманаи просила остаться с ней. Не бросать.       Тело Курои таким же мешком лежало в ногах у…       У него.       Классическое черное платье горничной скомкалось, на белых колготках отпечатались грязь, пыль и кровь. Вокруг ее шеи была обмотана белая бельевая веревка, на самой коже виднелся красный ободок ран. Карие глаза так и остались широко раскрытыми.       Он стоял с пистолетом в левой руке. Дуло с глушителем прижималось к виску, голова была немного наклонена. На черной облегающей футболке не было ни следа пота, белые широкие штаны были идеально чистыми, словно только что из спортивного магазина. Даже не запыхался.       Ублюдок сыто ухмылялся. Вокруг него некогда богатое, бесподобное традиционное поместье превратилось в выжженное поле из трупов и орущих цикад, а он стоял и ухмылялся. Доволен был собой, уебок.       Сатору смотрел ему в глаза и не двигался. Голубые. Не того оттенка, что у него самого, темнее. Серее, что ли. Узкие. Все та же идиотская сальная челка. Квадратный подбородок. Шрам в уголке рта, рассекавший обе губы. Носогубные складки. Острые скулы. И взгляд неуправляемого дикого животного, готового разорвать жертву на куски веселья ради.       — А ты, должно быть, щенок Годжо. Как был мелкой соплей, так и остался.              Вчера будто случайно кубарем скатилась по ступенькам. Мать разохалась, к фельдшеру потащила. Плод был на месте.       Может, было недостаточно высоко.              Благотворительные мероприятия всегда были и оставались лишь способом почесать эго богатеньких дядей в сшитых на заказ в европейских домах моды костюмах. «Смотрите, мы такие хорошие — отдаем ничтожную часть денег на нужды умирающих от голода деток, лишь бы нам попели дифирамбы купленные медиа». Сатору не было до них никакого дела. Отец таскал его сюда как трофей, хвастался дружной традиционной семьей с женой и наследником, мол, такой он был идеальный член общества. Сатору опять-таки не возражал. Пока он послушно чесал запястья и старался не уснуть во время очередной речи про помощь нуждающимся, его не трогали. Каждый такой бал снимал с него обязательство проводить время с очередным бредовым учителем по богом забытому предмету вроде византийской мозаики или изготовлению катан, которого Годжо Касуми-сама выписывала из Самого Тридевятого Царства за баснословное бабло. Сатору вертел их всех на…       Сегодняшний бал не отличался ничем. Кимоно да смокинги мелькали тут и там, женщины преклонного возраста вальяжно расхаживали кто в платьях, кто в богато украшенных юкатах, официанты сновали с подносами, полными шампанского. На столах стояли дорогие фарфоровые сервизы и вазы с редкими цветами. Все денежные мешки Японии делали вид, что очень внимательно слушали Годжо-саму, и часть из них пялилась на Сатору. Черт бы с ними. Сатору не винил их за наличие вкуса — он и правда был тут самым красивым.       Отец закончил вещать, и зал взорвался овациями. Хрен его знает, что такого он там сказал, но Сатору тоже начал хлопать как угашенный. С подиума его за локоть утянула Касуми-сама.       — Ты можешь хоть немного уважения проявить? — шикнула она. Выговоры Сатору ей давалось тяжело — сложно казаться угрожающей, когда надо задирать голову вверх. — Как ни прискорбно, но тебе это все наследовать. Ты такое же лицо этой семьи, и от тебя в том числе зависит наш имидж. Так что прекрати вести себя как идиот!       Сатору только хмыкнул в ответ, и лицо напротив перекосилось неприкрытой злобой.       Годжо Касуми была статной женщиной. Владелица самого крупного и успешного модельного агентства Японии, и так высокая для своей страны, она всегда носила элегантные шпильки и высокий хвост, что заставляло мужчин вокруг томно вздыхать, когда она проходила мимо. На свои пятьдесят лет она совершенно не походила. Касуми предпочитала строгие классические костюмы, иногда — такие же строгие блузы с юбками-карандашами. Макияж ее всегда был неброским, но лицо оставалось запоминающимся. Длинные черные волосы были бесподобно уложены, стрелки на глазах идеально ровные, ресницы — достаточно длинные и густые, чтобы красиво бросать тени на веки, но недостаточно вычурные, чтобы привлекать лишнее внимание. И уверенный, надменный взгляд глубоких карих глаз.       Эта женщина знала себе цену, и цена была заоблачной.       Но даже бесподобные туфли от Кристиан Лубутен не делали ее выше Сатору.       — Неприятно наверное не иметь выбора, да, ма-туш-ка?       Обращение заставило идеальное лицо сморщиться, как сухой изюм, и Сатору победно усмехнулся.       — Неблагодарный щенок! — Касуми-сама была похожа на змею, когда злилась. Сколько Сатору себя помнил, его «мать» никогда не кричала. Она могла угрожающе щуриться, шипеть и шикать, изредка порыкивать, но никогда не опускалась до криков. Драгоценные голосовые связки были важнее. — У тебя есть все, о чем только может мечтать нахлебник твоего возраста — семья, дом, деньги, навыки, образование, имя, в конце концов! Ты думаешь, это все просто так дается?       Нахлебник, конечно. Сатору ни разу не слышал, чтобы Касуми-сама сказала слово «ребенок». Дети у нее становились то нахлебниками, то отпрысками, то наследниками, то иждивенцами, но никогда не были детьми. А сам Сатору был главной болью в благородной заднице сразу после внезапно вылезшего в прошлом году геморроя.       — Та женщина хотя бы красивой была и работала хорошо, — тихо-тихо, чуть ли не на ухо шепнула Касуми; Сатору против воли закрыл глаза, отсекая разговоры и смех на фоне, — а ты вообще ни на что не годен, кроме ужимок да смешков. И мы приняли тебя таким, дали тебе будущее. Всегда помни об этом.       Касуми-сама его не ненавидела. Ненависть была слишком низменной эмоцией для ценительницы Йозефа Бойса и пекинской оперы. Но легче от этого не становилось.       Когда Сатору открыл глаза, Касуми уже грациозно шагала в сторону небольшой группы «друзей семьи», мелькая красными подошвами лакированных туфель. Глупо было пялиться ей вслед — она явно сказала все, что хотела, и возвращаться не собиралась. Сатору вздохнул и потер лицо. Хрен с ней. Мало ли что там было на душе стареющей богачки, пусть брызжет ядом сколько влезет.       От Сатору требовалось общаться с бесконечными инвесторами, рекламодателями, акционерами и прочей нечистой силой, собравшейся на благотворительный шабаш. Часа же должно было хватить, да? Ему надо было посветить лицом, поулыбаться тут и там, и главное — не оскорбить хрупкую честь очередного толстосума.       Сатору расправил плечи, сдул отросшую челку с глаз и нацепил свою самую обворожительную улыбку. Пришла пора красоваться.       Дочери денежных мешков краснели и чуть не падали ему в ноги от одной улыбки, сами денежные мешки одобрительно поглядывали и многозначительно кивали. Сатору же купался в лучах обожания. Собирать восторженные ахи и охи было легко: перед его экзотичной внешностью, обворожительным голосом и обезоруживающей улыбкой еще никто не устоял. С этой группкой посмеялся, тут произнес восторженный тост в честь отца информационного века Японии, здесь закинул одну длинную ногу на другую и ухмыльнулся, показав клычки. Проще простого.       — Клубничный лимонад у них отменный! — кивал Сатору, пока какой-то инвестор хвалил местное шампанское. — Отец знает толк в напитках.       — Разумеется-разумеется! Мы и не сомневались в Годжо-сане!       Все стелились перед отцом Сатору, превращаясь в один большой черно-белый ковер. Иногда раздражало, но если не сопротивляться течению и спокойно идти по проложенной дороге, то проблем не возникало.       — Впечатляет, — присвистнула одна из девушек. Сатору посмотрел в ее сторону. Эта отличалась от остальных: на ее кроваво-красных губах играла уверенно-надменная улыбка, а серебристая толстая коса вальяжно отдыхала на левом открытом плече. Ярко-красное платье казалось пятном цвета посреди пустого холста. Эффектная дама, ничего не скажешь. — И где же обучают так эффективно воровать женские сердца?       — Что вы, что вы! — Сатору всем корпусом повернулся в ее сторону, благо они оба делили один диванчик. — Природный талант.       — Боюсь представить, какие еще природные таланты есть в вашем арсенале. — Ее наманикюренные пальчики оказались на спинке и игриво зашагали в сторону плеча Сатору. Подведенные светлые глаза игриво блеснули. — Продемонстрируете?       — Конечно! — заулыбался Сатору, но на ее действия никак не отреагировал. — Перечислить вам всю периодическую таблицу? Водород, гелий, литий, бериллий, бор…       — Потрясающе!       — Углерод, азот, кислород, фтор, неон, натрий…       С каждым названным элементом Сатору все шире улыбался. Лицо девушки не менялось, сколько бы он ни говорил, оставаясь все таким же уверенным, но пальцы так и замерли на спинке. А она была крепким орешком, стоило отдать ей должное. Касуми-сама уже развернулась бы и ушла, но дама в красном слушала с притворной внимательностью и даже изредка вставляла восхищенные комментарии.       И что же такой красотке было нужно?       — Нобелий, лоуренсий, — закончил Сатору с плохо скрываемым восторгом. Дама в красном выслушала ее всю и ни разу не попыталась прервать! Сатору так-то выучил таблицу, только чтобы людей бесить.       — У вас удивительная память, — похвалила девушка. Ее улыбка не изменилась ни на секунду, но Сатору видел, что не интересна ей была ни его память, ни таблица Менделеева. Черт знает вообще, что ей было интересно. — И правда природный талант…       — Знакомы? — прервал Сатору, прежде чем она успела перевести тему.       Лицо ее казалось смутно знакомым. Где-то он ее уже видел, но Сатору за всю жизнь успел повидать столько лиц, что все упомнить уже было невозможно. А ведь ему было всего пятнадцать! Еще пара лет — и все, деменция.       Но если дама в красном была на мероприятии, значит, она кому-то приходилась или женой, или дочерью. На владелицу собственного бизнеса она не походила, больно молодой была. Макияж скрывал реальный возраст, но ей можно было дать максимум двадцать-двадцать пять лет от роду. Может, она что-нибудь унаследовала, но шансы наследования женщиной, тем более в таком юном возрасте, были малы. Никаких некрологов о трагической смерти богатея в самом расцвете сил Сатору не помнил. Молодая вдова? Некоторые под старость лет заводили себе молоденьких жен — стремились доказать миру, что еще были в строю. Но тогда она не надела бы столь кричащий цвет.       Чья-то дочка. Но чья?       — Мей Мей, — представилась незнакомка и протянула руку ладонью вниз. Сатору ее с энтузиазмом пожал.       Мей Мей, значит. Мей Мей…       — Дочка Кихары-сана?       Теперь все вставало на свои места. Строительный бизнес, значит.       Кихара Мичи был одним из крупнейших застройщиков Токио, и отец Сатору прибегал именно к его услугам, когда строил офис компании. У Мичи было двое детей: старшая дочь и младший сын. Сатору часто слушал причитания Касуми-самы о его безвыходной ситуации с отсутствием наследника, но вот года три назад они всей дружной семейкой посетили празднование рождения долгожданного сына.       Значит, вот она дочь, что была лишена наследства сразу же, стоило ее брату появиться на свет.       — Мой драгоценный отец не мог обойти стороной столь достойное мероприятие. Дети из малоимущих семей? Как можно не хотеть им помочь?       Сатору мало интересовался, кому они там собирали деньги сегодня. Никто из находившихся здесь людей в одном поле срать не сядет ни с малоимущими семьями, ни с их детьми, не то что помогать им. И Мей Мей, и отцу ее, и отцу Сатору, и самому Сатору было глубоко начхать на них всех.       Что же она действительно здесь делала?       — Мужа ищете? — Мей Мей приподняла одну аккуратную бровку, но даже близко не оскорбилась. Жаль, Сатору очень надеялся ее спровадить. — Вон тот бородатый старичок недавно развелся со своей супругой, той стукнуло двадцать три. Вы же еще успеваете запрыгнуть в поезд?       На сей раз она почти искренне рассмеялась. Сатору против воли начинал наслаждаться разговором.       — Боюсь, я предпочитаю поезда посовременнее. — Мей Мей общалась на удивление открыто и легко. Сатору любил людей, которые знали, чего хотели, и не скрывали своих желаний. — Есть еще варианты?       — Примерные года производства?       — Лет пятнадцать назад. Чтобы пах свежей краской и скрипел чистотой.       Ах. Вон оно как. Под такое описание тут подходил только он.       Сатору снова осмотрел девушку напротив. Она несомненно была шикарной. Все было при ней: чарующие светлые глаза, густые серебристые волосы, идеальные песочные часы, громкое имя, статность, непоколебимая уверенность, волевой характер и непередаваемый шарм отчаянной женщины. Если бы он искал жену, Мей Мей и правда стала бы отличным вариантом.       Вот только Сатору жену не искал. Да даже если бы искал, не приведи бог попасться именно к Мей Мей — такая женщина выжмет все до последней капли, а потом устроит пир на костях. Нет, у них не было ничего общего.       — Боюсь, этот поезд не берет пассажиров.       — Какая невосполнимая потеря для пассажиров. — Мей Мей недовольно цокнула, но осталась сидеть на месте. Настойчивая. Отчаянная. — А я-то думала, что как раз пришла пора вводить его в эксплуатацию. Даже тестовую поездку не организуют?       Опасная.       — Нет. Какой смысл, если регулярного маршрута не будет?       — О… — Мей Мей надолго замолчала. Сатору грешным делом подумал, что на этом беседу можно было завершить и направиться к следующей группе толстосумов, но тут кроваво-красные губы растянулись в самой ехидной ухмылке, что Сатору когда-либо видел. — Или просто пассажир не пришелся по вкусу? Может, нужно что-то более… маскулинное?       А это она откуда вообще взяла?       Сатору удивленно моргнул. Никогда раньше его прямым текстом не обвиняли в нетрадиционной сексуальной ориентации. Да никто и не решился бы — Годжо-старший был известен своими консервативными взглядами и неимоверным влиянием, так что ни одна живая душа не осмелилась бы даже предполагать такое о его единственном сыне. Кроме этой женщины.       — Не все пассажиры… — Мей Мей причмокнула, подбирая слова, и Сатору мысленно попросил ее остановиться тут, — с предрассудками. Некоторые готовы загружаться компанией. Или закрывать глаза на иные маршруты.       Да она должно быть совсем отчаялась, подумал Сатору. Чтобы женщина готова была принять походы потенциально партнера налево, причем в таком контексте… удивительно.       — Разумеется, — ответил он спустя некоторое время. — Вот только поезд и правда не принимает пассажиров. Любого толка и количества.       — Печально.       И вот теперь Мей Мей наконец встала и зашагала прочь, сверкая тонкими черными лодочками с жемчужинами на ремешке. Джимми Чу. Абсолютно бесполезная информация, и тем не менее Сатору это помнил. Черт бы побрал Касуми-саму и ее любовь к дизайнерским вещам.              Ублюдок орал. Истерил. Но не плакал — просто орал, словно его резали, и все.              Аманаи Рико.       Сатору смотрел на худющую девчушку сквозь круглые солнечные очки и никак не мог понять, кто в здравом уме додумался заказать киллеру вот ее из всех людей. Эта мелкая неугомонная палка орала и брыкалась, когда он тащил ее во дворы, кричала что-то про насильника. Сатору не был похож на насильника. Сатору выглядел неотразимо, и похож он был на сошедшего с небес на бренную землю бога, а не насильника.       — И кому понадобилось стрелять глупую малолетку? — спрашивал он, разумеется, у вселенной, но вспыхнула как спичка именно девчушка:       — Сам ты малолетка! Мне четырнадцать! А тебе типа больше?       — Мне шестнадцать.       — О, ему шестнадцать! А рожу строишь на все двенадцать!       Когда Сатору услышал о следующей цели, он представлял себе важную даму ближе к среднему возрасту, которую решили убрать конкуренты. Или надоевшую жену какого-нибудь престарелого магната, слишком упертую, чтобы соглашаться на развод по-тихому. Чего он точно не ждал, так это тщедушного ребетенка в школьной форме и с гувернанткой-горничной под боком.       Примерный прайслист того человека должен был быть весьма кусачим. Сатору не мог знать наверняка, но раз он работал с отцом, то точно привык к шестизначным долларовым чаевым. Значит, кто-то раскошелился на… вот это. Кто-то готов был вывалить миллионы йен именно за ее труп.       — Ты хоть знаешь, кто мой отец?       — Знаю. Большая шишка в рекламном бизнесе. Все экраны центра принадлежат именно ему.       Конечно, Сатору знал. Стоило отойти от шока, как он сразу полез рыть информацию. Увидев, Яга тут же громогласно заявил, что Сатору мог не возвращаться, если собрался лезть в это болото. Что ж… возвращаться он и не планировал.       План был простой: не дать ему убить следующую цель.       Сатору готов был костьми лечь, но засунуть ему его же пистолет в глотку. Откуда взялась эта жгучая жажда поднасрать хоть как-нибудь, он и сам не понимал. Вроде никогда не любил ее, да и она Сатору ненавидела. Ее смерть никак не изменила его жизнь. Но стоило тем ублюдкам лишь раз ее упомянуть, как дороги назад уже не было.       То не было желанием отомстить за ее убийство. Да и откуда бы ему взяться? Та женщина даже вспоминалась с трудом. Всплывали обрывки диалогов, полные яда фразы, въевшиеся в тогда еще неокрепший детский мозг. Даже ее родителей Сатору помнил лучше.       Сатору знал, что они были очень похожи, но не потому что помнил, как она выглядела. Нет, она была моделью и мелькала в журналах. У Касуми-самы была коллекция фотографий лучших работ ее «девочек», и там был он — снимок красивой молодой женщины с длинными белыми волосами и холодными голубыми глазами. Сатору был ее точной копией, только мужского пола, от отца он не унаследовал буквально ничего. Отец был среднестатистическим японцем с настолько посредственной внешностью, насколько это вообще возможно: узкие карие глаза, морщинки в уголках, черные жесткие волосы, круглое лицо, низковатый рост, если сравнивать с представителями европеоидной расы. Годжо-старший был один сплошной доминантный ген, а Сатору все равно был похож на нее как две капли. Какая ирония.       Увы, Сатору совсем не хотел за нее мстить. Ее смерть не вызывала никаких эмоций, кроме тотального безразличия.       Но вот тот человек… тот человек вызывал бурю эмоций, и Сатору даже под дулом пистолета не смог дать бы им имена. Не ненависть точно. Но что тогда?.. Безумно хотелось испортить ему планы, не дать убить, заставить кланяться заказчику в ноги и виновато вешать голову. Может даже доказать самому себе, что все вокруг и правда сошли с ума, и это Сатору был единственным сохранившим рассудок.       Сатору видел пулевое в голени. Видел. Сколько бы няньки ни причитали о «несчастном случае» и «трагической случайности», Сатору видел ту блядскую дырку. Не трогался он умом, не было никакого помешательства от горя или шока, там была дыра! Пуля скорее всего раздробила кость, так как вошла достаточно низко. Ту женщину подбили как дикое животное, а лестница лишь закончила начатое.       Сатору обязан был утереть ублюдку нос.       Эгоистично? О, не то слово. Но Сатору было как-то наплевать, из эгоистичных побуждений он действовал или же альтруистичных, ведь от этого выигрывали все: цель оставалась жива, заказчик оставался с носом, а сам Сатору — довольным собой. Все должно было быть и-де-аль-но.       Вот только цель была надоедливой, заносчивой малолетней девочкой, которая и секунды не могла усидеть на жопе ровно и хотя бы попытаться вникнуть в грозившую опасность.       Сатору щелкнул по курносому лицу.       — Сосредоточься! Кто-то хочет получить твою черноволосую голову. Кто?       Возможно — возможно, окей? — он звучал слишком угрожающе. Возможно, он девчушку пугал. Возможно, надо было снять очки и дать ей смотреть в глаза.       … нет, его взгляд — последнее, что ей сейчас надо было видеть. Его сосредоточенные холодные глаза пугали людей только больше. С бывшим отцовским секретарем такая тактика оказалась самой рабочей, но девчушку-то зачем пугать? Там и без него было чего бояться.       — А мне почем знать?       Справедливо. Тот, кто ее заказал, явно метил в ее отца.       Аманаи сидела на металлических ступеньках в подворотне, пока Сатору дотошно осматривал ее с головы до ног. Бант, коса, воротник, блузка, юбка, колготки, ботинки — ну хоть что-то же должно быть зацепкой. Хоть что-то.       — Братья? Сестры?       — Эй! С каких пор у тебя есть право меня допрашивать?       — Кажется, с тех самых, как я узнал о цене за твою пустую голову.       В ней не было абсолютно ничего примечательного. Просто четырнадцатилетняя девочка. Ученица частной католической академии с личной гувернанткой — да таких сотни в одном только Токио! Отец — акула рекламного бизнеса, мать — малоизвестная итальянская актриса. Конкурентов куча, но какой смысл убирать дочь, а не отца? Бизнес-то останется. Акции компании может и пошатнутся, но черт знает в какую сторону.       Почему она? Почему?       — Кто наследник, если не ты?       — Да не знаю я! — Аманаи всплеснула руками. — Почему ты вообще уверен, что меня хотят убить?       — Достоверный источник.       Изначальной целью тех идиотов была Аманаи, а не Сатору. Они собирались похитить ее, потребовать с безутешного отца выкуп и жить в шоколаде следующие лет десять, но что-то их остановило. Вернее, кто-то. Придурки даже не пытались держать язык за зубами, говорили обо всем на свете, в том числе и про «психопата», что застолбил их изначальную жертву.       — Сосредоточься. Кто второй в линии наследования?       — Откуда я знаю? Почему я вообще что-то должна тебе говорить?!       — Мать твоя?       В теории…       Хотя зачем матери убивать собственную дочь? Как расплатиться с киллером, чтобы муж не заметил? Да и с какой стати зарубежной актрисе перехватывать бразды правления местным рекламным бизнесом? Она все еще снималась в короткометражках и играла эпизодических персонажей, ей явно было выгоднее иметь мужа-рекламщика, готового выбить ей пару лишних ролей. Убивать единственную дочь ради невыгодного сценария… бред какой-то.       — Нет, не мать… обделенные дяди-тети? Обиженные бизнес-партнеры? Любовницы? Любовники?       — Я не знаю! — Аманаи закричала настолько громко, что Сатору вздрогнул. Она вскочила на ноги и начала колотить по его груди. Удары были ни о чем, Сатору даже не стал ловить ее руки — не дай бог сломает еще, они выглядели как сухие ветки. — Не знаю! Не знаю я, прекрати меня допрашивать! Придурок!       — Я связалась с охраной. Они… всевышний, что у вас тут происходит?!       Гувернантка сразу же подбежала и начала их разнимать. Сатору не сопротивлялся — он вообще ничего не делал, только думал. Аманаи снова брыкалась, стараясь хотя бы пнуть, если уж руками бить больше не получалось. Женщина с пучком обнимала ее за талию, простые коричневые ботинки шаркали об асфальт. В воздухе повис нескончаемый визг.       — Рико, милая, успокойся…       — Нет! Он достал! Достал!       Сатору запрыгнул на крышку огромного мусорного бака и погрузился в мысли. Малявка не подавала признаков спокойствия, сколько бы гувернантка ни ворковала. Были дела важнее — обезопасить это злобное тельце и найти заказчика.              — У тебя самые прекрасные глаза, что я когда-либо видела. Жаль, конечно, что ни одна камера не сможет передать их сияние. Я купила самую лучшую, что в принципе есть на рынке, но… все не то. На, посмотри сама. Нравится?              Возвращение обратно в мир бодрствующих давалось тяжело. Мозг пульсировал внутри черепной коробки в такт битам гребанной Шакиры. Шакиры… кто вообще неиронично слушал Шакиру?       Вокруг все расплывалось, взгляд не мог зацепиться за деталь. Наверное, именно так себя чувствовали люди, идущие по волнам в туман. Не видно было ни зги, лишь мутные образы и кляксы света. И голова раскалывалась.       Шакира отпела свое, и тишину прорезал каркающий голос слишком веселого ведущего. В виски будто вогнали кинжалы, причем с обеих сторон и одновременно. По самые рукоятки.       Сатору попытался схватиться за голову, но руки не поднялись. Попытался еще раз — и они снова не послушались. Чертовщина… а нет, руки были примотаны скотчем к стулу. Одна еще и болела, и боль была такой… ноющей. Сатору как идиот снова попытался их поднять, но они не дались. Черт. Черт, черт, черт…       Что последнее он помнил? Как вообще его звали? Нет, звали его Сатору. Годжо Сатору. А пахло здесь почему-то бензином, табаком, ржавчиной и… пиццей? Кажется. Грибной.       Здесь — это где вообще было?       Сатору проморгался, и картинка более-менее пришла в норму. Одно большое световое пятно телесного цвета двигалось вдалеке, частично скрытое бампером старого байка, второе же стояло на месте и покачивалось в ритме следующей песни. Две девушки надрывались, горланя наперебой о своем сумасшествии, и Сатору умолял бы их заткнуться, если бы не кусок армированного скотча на губах.       — Ты написал отцу его? — причмокивая, вальяжно спросило сидевшее пятно.       — Ага. — Второе пятно тоже наконец успокоилось и остановилось рядом с мотоциклом.       — С нужной симки?       — Ты думаешь, я настолько тупой?       Сатору жутко хотелось вставить свое экспертное мнение. Да, настолько, раз решил связаться с его отцом. Он свою сраную эсэмэску отправлял с телефона, произведенного под одним из многочисленных брендов Годжо Груп, руку можно было давать на отсечение. Если тут был компьютер, то он тоже был произведен брендом компании, и интернет к нему подводили они же. Мобильную связь отец пока не купил, но уже плотно сотрудничал со всеми сколько-нибудь значимыми операторами. И если придурки рассчитывали на щедрый выкуп, то отец скорее сожрал бы собственный лакированный ботинок, чем выкинул бы хоть сотую часть денег на ветер.       Желание указать ублюдкам на их беспросветную глупость свербило в груди, но Сатору терпеливо молчал. Те на него даже не смотрели, жрали свою пиццу да переговаривались. Ну пусть трындят. Пока они самозабвенно делились тут всяким дерьмом, Сатору стойко жевал скотч на губах и вертел руками.       От таких идиотов сбежать будет раз плюнуть. Даже если Сатору встал бы во весь рост и спокойно вышел, они и не заметили бы.       Как он тут оказался, еще раз?       Последним воспоминанием была дорога из школы домой. Следовательно, похитили его тогда. Как?        Последнюю неделю Сатору осваивал общественный транспорт и вынужденно переехал из загородного поместья в одну из токийских квартир, потому что до отчего дома ни один автобус не ходил. Охраны с ним не было — накануне случился скандал. Отца достало, что Сатору вечно от неповоротливых чернокостюмных амбалов сбегал. Ну разумеется! Старый пень им платил, а неблагодарный сыночка спускал эти деньги в унитаз своими выкрутасами. В качестве наказания родитель года еще и водителя отобрал, и Сатору не мог нарадоваться долгожданной свободе. Столько лет вертеться как уж на сковородке, лишь бы хоть немного продохнуть — и вот оно! Иди куда хочешь какой хочешь дорогой. Он пару ночей провел в школе, носясь с Шоко по пустым темным коридорам и пугая охранников, потом начал спать на квартире. В кафе ходил, успел забежать в караоке, исследовал столицу. И никто, ни одна живая душа за ним не следила!       Ладно, они с похитителями друг друга стоили. Сатору настолько преисполнился собственной свободой, что не заметил слежку. Ну или пиццееды купили кого-нибудь из одноклассников. Не то чтобы у них там особо возвышенные отношения были. Сатору их всех различал по прическам. Кто бы это мог быть? Курносая Челка? Угрюмый Горшок? Резвые Шторы? Да хрен его знает.       — Недоносок пырнул меня в бедро! — Тот, что сидел за столом, стукнул кулаком по пластику. Инструменты подпрыгнули и приземлились обратно с громким клацаньем, и Сатору недовольно поморщился.       Ах да, он же еще отбивался.       Сатору плохо помнил, как пытался вырваться. У него на носу тогда уже была тряпка с резким сладковатым запахом, и удерживали его сзади поперек груди. Он точно пытался царапать руку, кусаться, а еще отчаянно пинался и… Сатору нахмурился. У него в руке было стекло. Откуда?       Кажется, он разбил какое-то окно и воткнул одному кусок стекла в бедро. Вот почему болела правая ладонь. Сатору снова ей пошевелил, и да, рана точно была. Черт его знает, насколько глубокая. Вроде не кровила.       — Напомни, почему мы выбрали в итоге дикаря, а не девку? Ну эту, которая Амакай?       — Аманаи, имбецил! И девка заказана.       — Кому?       — Психопату.       Скотч на губах поддавался так медленно, что у Сатору в прямом смысле зачесались пальцы. Невозможно было терпеть — полоска каждый раз двигалась меньше чем на миллиметр и цеплялась за волоски. Балансируя между желанием сдаться и дебильным порывом начать мотать головой как мокрая псина, Сатору старался не сойти с ума. Нельзя было шуметь.       — Тому самому? Который ту жадную потаскуху для Годжо-старшего завалил?       Сатору по инерции продолжил жевать скотч, но вдруг замер. Моргнул. Гараж — а это был именно тесный гараж два на три метра — уже удавалось нормально рассмотреть, но внутри не было абсолютно ничего примечательного. Так, ржавое ведро с гайками в форме мотоцикла, пора полок да пластиковый стол.       Кого там «завалил» этот «психопат»? Жадную потаскуху? Какую еще…       Они же не… нет, они не могли говорить о той женщине. Это было невозможно. Та женщина умерла лет восемь назад, и с тех пор… о ней вообще никто не говорил! Касуми-сама упоминала иногда, и то совсем редко, но… Они не говорили об ее убийстве! О чем-то другом… нет, о ком-то другом, они точно говорили о ком-то другом. Не о ней.       Сатору заметил, что перестал дышать, только когда в глазах помутнело.       — Эх… говорят, красотка была!.. Я бы с такой!..       Воздух не поступал в легкие. Сатору пытался его туда протолкнуть, но липкая лента на губах не давала. Она не двигалась, никуда не двигалась, вообще никуда, а Сатору не мог вдохнуть, сколько бы ни пытался…       — Эй, он очнулся!       — О, наша принцес… а че он как угашенный?       — Я ебу?       — Скотч сними!.. Да со рта ему скотч сними! Кретин ртом дышит!       — А какого хуя он ртом дышит?       — Да я ебу?!              Паразит не желал вылезать. Она перепробовала все, о чем кудахтали старые бабки — и все без толку. Оставался только нож. И она держала нож у живота, лезвие целовало голую кожу. Оставалось лишь порезать. Немного надавить — совсем капельку. Последний шаг. И как назло, паразит… зашевелился. Прямо под кожей, глубоко-глубоко. Он словно погладил лезвие и обратно лег спать. Она попыталась надавить, но рука не слушалась. Оно было живым. Монстр был живым.              Ближайший полицейский участок был всего в трех клометрах. Мозг Сатору отказывался понимать, как он туда доковылял и сколько времени это заняло. Может, полчаса, может, день. Солнце вполне могло сесть и снова встать, и Сатору не заметил бы. Обычно четкая картинка сбоила, по углам то расползалась, то снова сужалась черная рамка.       Ноги болели. Правая болела особенно. Кости не были сломаны, хоть Сатору и не ручался. Вроде Тоджи ничего не сломал. Вроде. Как минимум удавалось с горем пополам идти, со сломанными костями не походишь особо. Значит, не были сломаны.       Сатору заметил, что идти перестал и уже лежал грудью на асфальте, только когда вдохнул дорожную пыль. Как же жгло солнечное сплетение… и громко хрипела носоглотка. Или громко только для него самого, хер его… Ступни послушно шли дальше, но над землей поднимался только таз. Грудь буксовала. Подбородок проехался по мелким камешкам. Сатору попробовал снова и недовольно застонал, когда подняться так и не вышло. Вот ведь упертое тело!..       Еще болел живот. Вот Сатору вроде знал, что в нем в сумме было две пули — Тоджи заботливо уведомил, чтоб его черти на том свете во все дыры… — а вроде и не чувствовал их. Значит, не так велика было проблема. Лица, кажется, вообще уже не было. Может, дикая псина его откусила. С Сатору сталось бы не заметить.       Ночь была на улице, день, вечер — он не видел. Волновало только одно — добраться до участка. Добраться до участка, назвать им имя, и вот только потом можно было помирать. Раньше — ни в коем случае. Нет, только потом. Вот как только удастся добраться, можно и глаза закрыть, и отдохнуть, и вообще все на свете сделать.       Чьи-то заботливые руки его все-таки подняли. Лица Сатору перестал различать километра полтора назад, речь — ну, метров пятьсот. Хотя сказать точно он не мог. Он и неточно сказать ничего не мог, язык бесполезно ворочался, в зубы врезался, а толку не было никакого. Не говорилось как-то.       Ну ничего. Вот доползет — ковылять сил уже не было — до участка, а там заговорит как миленький. Обязан был заговорить.       Кашель бесил, но бесил с опозданием. Мозг не успевал за телом. Оно во что-то врезалось, падало, вставало, путалось в ногах, запиналось о ступеньки, кашляло, кряхтело, хрипело и стонало, но сам Сатору узнавал об этом как бы постфактум. Ему не нравилось.       У дежурной на ресепшене была удивительно белая кожа с сероватым отливом. Сатору хотел посоветовать ей обратиться к врачу, а то мало ли что… потом. Он тащился сюда не за этим. Сначала важное.       — Фушигуро Тоджи. — Голос был ему незнаком. Хрипящий, с высокими, свистящими срывами. Не его. Или его. Да и какая уже разница, в самом деле? Хоть Иисуса Христа или сына Небес. — Аманаи Рико убил Фушигуро Тоджи.       А дальше Сатору не помнил ничего.              — Все просто великолепно! Я столько предложений о сотрудничестве давненько не получала. Ты просто нарасхват, красотка! Говорила же: мы с тобой произведем фурор. Перевернем индустрию. А ты не верила.              Сатору ничего не ел последние… часов семь, наверное. Касуми-сама почти насильно втиснула в него свой «правильный» белково-углеводный завтрак из риса, кучи рыбы и овощей, и пришлось его все-таки съесть, чтобы не эскалировать ситуацию еще больше. Она и так на Сатору волком смотрела и почти с ним не разговаривала, если только не надо было в очередной раз указать на неправильно подобранные аксессуары, неправильно заправленную рубашку, криво уложенные волосы или не так произнесенную фразу. Она была не самой худшей в мире мачехой. Сатору даже ее немного понимал: ребенком он, вопреки записям и общественному мнению, был не ее, а вместо этого служил постоянным напоминанием, что сама она так и не смогла зачать, и муж отправился оплодотворять женщин на стороне.       Солнце уже садилось, и небо окрасилось в красивый малиновый оттенок. Сатору сидел на крыше небольшой многоквартирной высотки, свесив длинные ноги с края, и подставлял лицо уходящему солнцу. Весь день пришлось убить на поиск возможного заказчика, и сейчас наконец-то можно было немного расслабиться. Девчушка была совсем рядом, буквально под боком, и настойчиво драла бумагу карандашом.       — Не получается! — воскликнула она с забавно-недовольной моськой. Сатору поймал летящий в него карандаш. — Это все ты! Твое дебильное присутствие убивает мою креативность!       — А может, кое-кто просто рисовать не умеет?       Сатору с небольшим боем отобрал альбом. Где-то сбоку вздохнула гувернантка, но вмешиваться не стала, только погладила их обоих по волосам и попросила не ссориться. Глупость какая. Сатору был прав, это малолетка обижалась на простейшие вещи.       Рисунок и правда был не самым лучшим. Девчонке не хватало смелости — линии были прерывистые и кривые, видно было, что она не знала, куда и как их вести. Сатору сжалился и исправил контуры домов, добавил немного штриховки, затер ластиком подсвеченные участки, нарисовал пару теней тут и там. Брать карандаш в руки давненько не доводилось — последнего учителя по графике из поместья выгнали ссаными тряпками за воровство с год назад, и Касуми-сама сдалась. Но руки-то помнили.       — Ты умеешь рисовать? — уже спокойнее спросила Аманаи, забирая альбом обратно. Скетч был закончен, ей самой добавлять было уже нечего, и она недовольно фыркнула. — Ты такой идеальный. Аж бесит.       Сатору только плечами пожал. Да, он был именно таким.       — Линии увереннее веди, малявка. Они не кусаются.       — Я не малявка!       Девчушка вспыхивала удивительно быстро. Одна фраза могла поджечь праведный гномий гнев как искра порох, а Сатору только улыбался в ответ. Это было даже мило.       — Годжо-сан, — гувернантка аккуратно подергала за рукав рубашки, и Сатору послушно развернулся, — вам правда обязательно быть с ней таким грубым?       Сама девчонка уже счастливо ускакала обниматься с отцом, чуть ли не отрываясь от земли. Вокруг столпились многочисленные охранники, до этого успешно мешавшиеся с толпой тут и там. Аманаи-сан не поскупился на безопасность собственной дочери и сам регулярно ее навещал. Полиция, насколько было известно, отреагировала весьма лениво, даже дело не завела за неимением оснований. Но вот бдительный родитель взял предостережение во внимание и даже позволил самому Сатору оставаться рядом. Черт его знает, откуда взялось это желание все контролировать лично, но до жути хотелось быть рядом, когда тот подонок потерпит поражение. А он потерпит, сомнений в этом не было — вокруг Аманаи собралась целая рота обученных дяденек в черных костюмах с пистолетами наперевес.       — Простите?.. — переспросил Сатору. Он не был с ней груб, даже не пытался. Просто был рядом и изредка разговаривал. Разве это было преступлением? — Я ее вообще-то спасаю.       — Знаю. — Гувернантка слабо, но при этом обезоруживающе искренне улыбнулась. Как же ее звали? Куро? Куроми? Куроку? Точно что-то с черным, но вот что… — Просто… Рико-чан достаточно ранима. Она хорошая девочка, Годжо-сан. Будьте с ней подобрее, пожалуйста.       Сатору состроил недовольную моську. Подобрее, ага. С чего бы? Пока что девчонка только на мозги ему капала и норовила сбежать или учинить скандал, но полезного ничего не говорила. Ответов все еще не было.       Кому понадобилось тщедушное тельце заказывать? Хрен его знает. Борьбы за наследство не предвиделось, так как из родственников были только престарелые бабка с дедом, обиженных соратников у отца семейства не было, скелеты из шкафов пока не вываливались. Дело было сплошной загадкой. Казалось даже, что кто-то ткнул пальцем наобум, когда выбирал жертву. Но так ведь не могло быть, правда? Услуги киллеров не из дешевых. От балды им никого не заказывают.       Мотив, казалось, был на на расстоянии вытянутой руки, но от Сатору ускользал и смеялся ему в лицо, а он и не слышал. Бесило до невозможности.       Сатору прислонился лбом к стеклу. Аманаи забирал кортеж из трех разноцветных седанов эконом-класса, и даже охранники были одеты в самые обычные шмотки, чтобы не вызывать подозрение. Ехали разными улицами, сворачивали на разных перекрестках, но все равно становились в линеечку на каждом светофоре. Аманаи-сан и правда нанял профессионалов.       Сегодня им надо было ночевать в отеле. Номера были оформлены на неприметного сотрудника четвертого эшелона, и Сатору с облегчением прыгнул на высокий мягкий матрас. Мысли выматывали. Ну не мог он решить эту головоломку, сколько ни пытался.       Могли ли это быть всякие двоюродные братья? Возможно, но даже со смертью дочери они едва ли стали бы первыми в очереди за наследством. Купить компанию тоже никто настолько желанием не горел. Ну или владелец об этом не знал. Боги, как же Сатору устал…       — Эй! — Сумка упала на пол, и Сатору лениво повернул голову. Аманаи стояла в проходе, уперев руки в бока, и злобно на него пялилась. — Это моя кровать!       — На ней написано, что твоя? — Сатору с плохо скрываемым удовольствием повертелся и устроил голову на многочисленных подушках. Кожа скользила по шелковому покрывалу. — Нет? Ну вот и не возникай. Тут есть еще одна.       — Но я хочу к окошку!       Каким же она все-таки была ребенком. К окошку она хотела, ага. Что еще ей надо было сделать? В пятки целовать?       Сатору хмыкнул и закрыл глаза. Пусть учится. В этом мире недостаточно хотеть — надо быть готовым сражаться за желаемое. Как там говорили? Даже если ей удалось родиться в состоятельной семье, это не значило, что…       — Ай! — Сатору мгновенно проснулся и ухватился за ближайшую подушку, когда его потянули за ноги вниз. — Прекрати! Я первый сюда лег!       Вот же наглая малявка… Сатору попытался ее пнуть, чтоб отстала, но девчонка увернулась с подозрительной ловкостью и ухватилась за вторую ногу. Чтоб ее! Прицельное попадание подушкой в голову тоже ничего не дало, и Сатору схватил вторую. Когда и вторая не помогла, пришлось браться и вручную отдирать тонкие проворные пальчики от собственных щиколоток. Задница стремительно ехала вниз по покрывалу, и Сатору даже взвизгнуть не успел, прежде чем оказался лежащим на полу. А в девчушке было на удивление много силы.       Аманаи сразу же рванула к кровати, но Сатору вовремя заметил движение и ухватился за острые коленки. Потом сразу обвил ноги вокруг ее голеней, чтобы не дай бог не сбежала, и так и замер, блокируя любое движение. Мелочь не сдалась — вцепилась когтями ему в голые предплечья.       — Отцепись! Отцепись, я хочу спать тут!       — Мало ли чего ты хочешь! Я был первым!       — Какая разница! Мой отец платит за номер!       Сатору стоически терпел царапанье и несильные удары по рукам. Он и сам уже не помнил, из-за чего началась эта перепалка, но сдаваться было не в его природе. Нет уж, раз начал — надо было довести до конца.       — Дети! — послышалось со стороны двери вместе с веселым смешком. Гувернантка. Сатору так и не вспомнил ее имени. И вообще, дети?! Если кто и был ребенком, то Аманаи. Сатору же был достаточно взрослым. Уж повзрослее этой… этой… пигалицы! — Распутывайтесь, я принесла ужин.       Сатору нехотя отцепился от чужих ног только спустя пару минут, да и Аманаи не сразу оставила в покое его руки и волосы. Мелкая демоница, не иначе. Откуда в этом худющем теле только взялось столько сил и энергии? Сатору обиженно провел ладонью по волосам, проверяя, все ли на месте. С нее сталось бы вырвать клок.       — Сегодня у нас тонкацу с рисом, — объявила гувернантка, плохо сдерживая хихиканье. Они с Аманаи сидели в нескольких метрах друг от друга и перебрасывались недовольными взглядами. Девчонка точно готовилась рвануть к кровати сразу, как только ужин подойдет к концу, и Сатору не собирался ей позволять. — Вам обоим нужны силы.       — Я не голодный, спасибо, — коротко отозвался Сатору, так на женщину и не посмотрев. Он сам в состоянии был найти себе еду. Просто не хотел. Но живот его заурчал, стоило лишь почуять запах приготовленной свинины. Предатель. — Я схожу к автоматам.       — Тем, кто доест тонкацу, положен десерт! — добродушно объявила гувернантка. — Я приготовила дайфуку. С клубникой.       Вот это заставило Сатору мгновенно повернуться и навострить уши. Дайфуку с клубникой… рот наполнился слюной, и как бы сильно он себя ни убеждал, что гостиничный ресторан был в состоянии предложить десерты поизысканней, их попробовать все равно хотелось. А вот тонкацу не хотелось. Да и быть должным не хотелось. Блин… Сатору жалобно посмотрел на женщину, но та только улыбнулась и пододвинула тарелку с тонкацу к нему ближе. Манипуляторша.              Кровь.?       Там точно была кровь. Она перепроверила — совать туда руки, чувствовать это жгучее месиво было тошнотворно. Но когда она повернула ладонь под свет небольшого уличного фонаря — единственного в этой части парковки — там точно было алое. Растекалось по пальцам. Въедалось в них.       Откуда бы крови взяться? И почему так много?..              — Эй, куколка, твой папаша что-то не спешит платить. Может, не так уж и дорог ему единственный сынуля?       Сатору почти засмеялся. Почти. Идиоты и правда не понимали, как именно нужно было его отца шантажировать, и до сих пор даже не попытались подкинуть информацию журналюгам. Старый хрыч будет тянуть до победного. Сын или не сын, если циферки на счетах можно было придержать, он вцепится в них онемевшими пальцами.       Черт его знает, сколько времени прошло, но теперь Сатору мог рассмотреть их лица. Обоим было дай бог за двадцать пять — молодые, ни единой морщинки, азарт в глазах. Первый был повыше и похудее, носил клетчатую рубашку на американский манер и высокие черные ботинки со шнуровкой. Из-под кислотно-желтой шапки с Пикачу выглядывала криво обрезанная черная челка и ухо с пирсингом. На подбородке виднелась редкая щетина, максимум трехдневная. Сережка — обычное серебряное кольцо.       Второй был ниже, но шире в плечах. Этот был одет в протертую черную футболку и болоньевую ветровку цвета хаки, все на пару размеров больше него самого, так что сложно было оценить телосложение. Стрижен был почти под нуль, поперек левой брови протянулся шрам. Если бы не отсутствие там волос, Сатору его и не заметил бы. И вот он таскался по гаражу с удивительно кислой миной, в то время как первый все хихикал да отпускал сальные шуточки.       Куколка, мать его. Куколка! Нет, Сатору, конечно, приятно было, что его считали сногсшибательно красивым, но подобное обращение было просто… грязным, что ли. От него хотелось отмыться, как от песьих слюней.       — Ну не смотри на меня так! — Первый — Сатору для себя обозначил его как «Шапка» — что-то увидел у него на лице и зашаркал дешевым стулом по бетонному полу, придвигаясь ближе. Фу. — Как только папочка скинет нам денежку, я оставлю тебе номерочек. И ты как самый хороший в мире мальчик позвонишь мне какой-нибудь одинокой ночью. И тогда я приду и отжарю тебя так хорошо, как никто в мире не сможет. Понял?       Сатору готов был плюнуть ему в рожу. Тюремные харчи пусть жарит, говна кусок.       Вместо этого он только ухмыльнулся, насколько это позволяла новая полоска скотча на губах. Уже третья — от прошлых двух удалось избавиться, и каждый раз Сатору начинал их бесить, с удовольствием наблюдая за тем, как вытягивались и краснели их рожи. И от этой тоже избавится, а как избавится — сразу отомстит и за куколку, и за папочку, и за номерочек. Уебок общался с Сатору как с декоративной собачкой или пухлощеким младенцем. Желание сломать ему пару костей отзывалось зудящими пальцами, которые то сжимались, то разжимались, то барабанили по стулу.       — Ты идиот? — недовольно спросил второй — пусть будет Унылой Рожей — и треснул ему свернутым журналом по затылку. Сатору даже не допускал мысли, что Унылую Рожу из себя вывело посягательство на честь подростка, и оказался прав: — Мы не можем оставлять следов. Другого кого-нибудь отжаришь, девок вокруг дохуя. Сдалась тебе его тощая задница?       — Ты просто толк в задницах не знаешь! — с отвратным хихиканьем отозвался Шапка и облизнулся. Фу. Просто фу. — Девки — это другое. Девки податливые, жмутся постоянно, и дырка у них не такая узенькая и мягкая. Туда со свистом залетаешь, все мокрое, готовое, а вот этот… — Шапка словно жрал его глазами, и, стоило ему пододвинуться еще ближе, Сатору рефлекторно пнул мелькнувшую коленку; лодыжку поймала чужая рука и уже не отпустила, сколько бы Сатору ни брыкался. — Этот будет другим. Этот будет жмуриться и тихо стонать себе в кулак, и сжиматься будет, как ни одна девственница на свете. А внутри мягонько и туго, а как хныкать будет, если попасть по…       Сатору пнул уебка в очередной раз и попал наконец по колену, но тот только засмеялся. Смешно ему было! Чужая рука поползла вверх по лодыжке, ухватилась уже за икру, и скинуть ее никак не получалось. Сатору смотрел на нее как приговоренный на плаху. Отвратительно — весь этот человек был отвратительным. От него хотелось отмыться, искупаться в спирте, окунуться с головой, чтобы вывести все вплоть до собственной кожи. А одежду сжечь.       — Держи меня от своих пидорских фантазий подальше, — угрюмо буркнул Унылая Рожа. Спасать Сатору он, разумеется, и не думал. Вместо этого проверял телефон чуть ли не каждую секунду.       — Удовольствие, друг мой, не имеет пола, а уж тем более удовольствие от распечатывания целочки. — Шапка продолжал двигаться ближе, пластиковые ножки скрежетали по полу. Сатору слушал все, что ублюдок говорил, и хотелось то ли язык ему выдрать с корнем, то ли себе уши, то ли все вместе. — Скажи, куколка, тебя ведь никогда не ебали в твою узенькую дырочку? Кивни, если да.       Сатору не собирался идти на поводу у ублюдка. Он бы скорее еще пару уроков с частными учителями Касуми-сан отсидел, чем доставил этому человеку хоть какое-то удовольствие. От одного его взгляда все тело потряхивало.       — Ну не смотри на меня так, котенок, я не обижу. Напротив, ты горло стонами сорвешь. А… — Шапка вдруг изменился в лице. Всего на мгновение — но Сатору сразу не понравилось. Ничего хорошего в этой больной голове появиться не могло. — Хочешь, чтобы я сам проверил? Люблю кокеток!       Хуеток! Ничего Сатору не хотел! Нет, нет… мысли путались, и в треклятом гараже не хватало воздуха. Почему тут вообще было так жарко? Сатору задыхался, и дебильная полоска скотча на губах не давала вдохнуть.       Угрюмая Рожа возник словно из ниоткуда. Сразу схватил за подбородок и силой повернул голову, да так резко, что что-то щелкнуло.       — Значит слушай сюда, щенок. — Этот не звучал сально, нет. Этот был раздраженным и шипел от злости. — Если твой папаша не ответит в ближайшие пять минут, я позволю заднеприводному делать с тобой все, чего его голубая душа пожелает, понял? Молись.       Сатору в бога не верил, ни в какого из них. Ни одной молитвы не знал. Ни разу в храме не был, даже для вида. Но в тот момент что-то словно щелкнуло в голове — и он вспомнил все молитвы, которым его когда-то давно учили. В глухой, всеми забытой деревушке, в полуразвалившемся деревянном доме с красным углом в единственной спальне, располагавшимся прямо напротив печи, пожилая женщина в аляповатом шерстяном платке на коленях стояла перед пятью иконами и каждый день молилась. Утром и вечером, в грозу и снегопад, она шептала одни и те же молитвы, повторяла одни и те же имена. Сатору никогда не заставляли преклонять колено. Его обнимали со спины, держали у груди, и показывали на нарисованные лица, окантованные неаккуратно вырезанными кусками металла. «Смотри, внучок, это Божья Матерь. Если позовешь ее, она обязательно поможет, ” твердил ласковый голос, а сухая морщинистая рука поглаживала волосы. «А это сын ее, Иисус Христос. Он сын Божий, он может все». «Все-все? Даже то, чего не может дедушка?» «Все-все. Гораздо больше, чем может дедушка. Больше, чем любой из нас.»       Время истекло слишком быстро. Сатору не успел даже сообразить, что случилось, а Угрюмая Рожа уже швырял гаечный ключ через весь гараж и кричал, какие все вокруг ублюдки.       А дальше все пошло по накатанной еще быстрее. Сатору не поспевал за событиями: вот Угрюмая Рожа орет и переворачивает стол, потом — гаркает приказ, и через секунду чужие пальцы цепляются за пуговицу брюк.       Никакие брыкания и попытки пинаться не помогали. Руки лезли вверх по ногами, забирались под кожу. Щупали, гладили, щипали, хватались, сжимали. Мазали по голой коже. Скотч впивался в запястья, когда Сатору пытался отбиваться; растягивался, опутывал как ядовитая змея, кусался, жег. Перед глазами стояла пелена, в голове мелькала одна-единственная мысль: выжить. Выжить любой ценой. Даже если переломать себе руки и ноги, даже если зубы вонзались в потную кожу, а рот наполнялся чужой горячей кровью и вкусом сырого мяса.       — Мелкий уебок! — визжали над ухом. Сатору не видел, кто именно. Визг был высоким, полным боли, но Сатору только сжимал челюсти, проталкивая зубы глубже под кожу.       Незнакомое тело дергалось, почти выбивая ему клыки, но Сатору двигался за ним вслед, не отпуская. Если ему переломают конечности, Сатору выгрызет им глотки. Если выбьют зубы, то ухватится за домкрат, что примостился за стулом. Оставалось совсем чуть-чуть — скотч сдавался под напором. По пальцам сочилась кровь, боль застилала глаза.       Треснул пластик — и в следующее мгновение перед глазами мелькнул бетонный потолок, а голова ударилась о пол. В правой руке оказалось оторванная ножка стула, и Сатору со всей силы вогнал ее в человека над ним, для точности повернув. В спертом воздухе повис очередной визг, но Сатору уже тянулся за домкратом. До него было всего-то рукой подать, но не хватало пары сантиметров. Совсем немного — но казалось, что между ними лежала бесконечность. Ноги не двигались. Кончики пальцев щекотали красный бок, и Сатору почти плакал, когда увесистое тело приземлилось сверху.       — Строптивый ты гаденыш, — шипел человек сверху, брызжа слюной. Сатору морщился и отворачивал лицо, но капли все равно попали на уголок рта. — Ну ничего, брыкающиеся даже слаще. Выбью тебе зубы и вгоню по самые гланды, слезками смажешь.       Пальцы впились в запястье и дернули с такой силой, что послышался хруст. Вовремя удалось сломать вторую ножку — и Сатору наотмашь вмазал уебку по голове, вогнал пластик в щеку, потом в висок. Куда угодно, лишь бы выиграть время.       Домкрат оказался тяжелым. Черт знает как, но Сатору в него вцепился и начал бить уже им.       Ухватились за шею сзади — Сатору вонзил зубы в кожу, выдрав кусок мяса, не отпуская домкрат и продолжая бить куда придется. Не было времени думать, что именно он делал — он делал все, чтобы выжить. Неважно как, неважно чем, главное — выбраться отсюда. Подумать можно было потом.       Рука начала душить, и Сатору впился зубами в новое место. Кровь приходилось глотать, но она все равно лилась изо рта и стекала по подбородку. Воздуха не хватало, вдыхать было некогда. Правая рука бездумно шарила по полу, пока не наткнулась на что-то металлическое, и Сатору воткнул это что-то в душившую руку. Отвертка. Стержень вошел до корня, лопатка уперлась ему самому в шею, но хватка ослабла. Всего на мгновение — но Сатору тут же не глядя ударил домкратом за спину.       Сработало. Рука исчезла, и Сатору развернулся, поднял домкрат над головой и со всей силы опустил вниз. Хруст костей. Звук можно было спутать с хрустом спрессованного снега — короткий, громкий, тошнотворный. Потом — ничего. Ни движения, ни писка, ни визга — кромешная тишина. И в этой кромешной тишине только Сатору кричал. Кричал, когда бил куда, как и чем придется, пока не выдохся, а потом по инерции ударил еще пару раз.       Он не хотел приходить в себя, не хотел думать. Сознание возвращалось постепенно. Сначала стало понятно, что стоял он на коленях, а руками упирался в лужу крови на полу. Лужа была ярко-красная. Между рук были чужие ноги в высоких армейских ботинках на шнуровке, и они не двигались. Лампа болталась под потолком и мигала. Слева лежал окровавленный домкрат. Оба запястья все еще были примотаны к пластиковым ножкам, те — вырваны, с кривыми ошметками сидушки. Во рту была кровь, была кожа, было мясо.       Сатору сплюнул. А потом разрыдался, как ребенок, и рыдал так долго, что умудрился забыть, кто он был и где находился.       Перед ним лежало тело с отверткой в предплечье и нехваткой пары кусков мяса возле запястья, сзади — еще одно тело, но с избитым до неузнаваемости лицом. Сатору захлебывался слезами, не в силах заставить себя подняться и бежать. Надо было бежать. Надо было удирать отсюда, так быстро, как способны были нести ноги, но он просто не мог подняться. Пытался — и падал обратно в кровь.       Кровь. Все лицо было в крови, причем не своей. С волос капала тоже кровь. Руки были в ней, одежда ей пропиталась. Брюки болтались, скрутившись жгутом на бедрах, но белье все еще было на месте. Сатору никогда даже и представить не мог, что однажды будет настолько счастлив из-за оставшегося на месте белья.       Полное осознание пришло с опозданием: Сатору убил людей. Какими бы ублюдками они ни были, их больше нет. Их легкие больше не расширятся, вбирая воздух, сердца больше не сократятся, прогоняя кровь по очередному кругу. Их больше нет, потому что Сатору их убил.       Эта мысль скрутила живот с такой силой, что Сатору добавил к луже крови еще и рвоту.              Пережил даже ночь на улице. К сожалению, дождя не было. Надо было вынести его в ливень, но у нее вышло продраться через защиту бдительной бабульки только раз, и то случайно.              — В смысле они «приняли мои показания к сведению»?! — Сатору не хотел срываться на Юи из всех людей. Тот был прекрасным, светлым человечком, самым лучшим в мире кохаем: в рот заглядывал, когда Сатору говорил, смеялся над всеми его шутками и с энтузиазмом участвовал в любой херне, что удавалось придумать. Он не заслужил злости. Не он принимал решения за полицию. А решения были максимально уебищными. — Я дал им полное имя! Ты хоть понимаешь, на что я ради этого имени пошел?! У меня две лишних дырки в теле! Две!       Юи даже не поморщился.       — Годжо-семпай, все не так плохо! — заулыбался он сразу же, но улыбка эта отличалась от его обычной. Не такой лучезарной была, что ли. Словно он старался казаться счастливым, но на самом деле не был. Сатору понимал: сложно быть счастливым, когда перед носом маячил бешеный забинтованный с ног до головы подросток. — Папа говорит, у них есть подвижки по другому вашему делу. Ну, того, с похище…       — Да плевать мне на тех ушлепков! — рявкнул Сатору. Те дебилы могли хоть в ад провалиться, насрать ему было. Поймали их там или нет, было абсолютно неважно — то были лишь недалекие энтузиасты, пиздюки по сравнению с… этим. — У них по улицам свободно разгуливает вооруженный до зубов киллер-психопат!       Фушигуро Тоджи. Наглая, горделивая, кровожадная, беспринципная псина, для которой убийство было развлечением. И этот человек топтал те же тротуары, по которым ходили друзья Сатору, другие невинные люди, такие же четырнадцатилетние девочки, не успевшие еще пожить, как и…       Хотелось швырять дорогущее оборудование в стены. Расколошматить эту долбанную пиликалку, выкинуть в окно вазу с цветами. Все равно эти цветы были здесь исключительно картинки ради. Касуми-сама не переживала за его ранения, ей было насрать. Она ненавидела его как люди ненавидят назойливую муху, которая отказывается умирать, сколько бы ее ни били. О, они все его ненавидели! Сатору не принадлежал этой семье, но и другой он тоже был не нужен — чужаком он уже родился.       Отец, разумеется, перевел его из обыкновенной плебейской больницы в лучшую частную клинику Токио сразу, как ему доложили об операции. Касуми-сама притащила цветастый веник. Сатору не мог на них смотреть без желания наблевать им на дизайнерские пиджаки.       Он знал. Разумеется, он знал. Не мог облечь ощущения в слова, не мог придать этому фантомному ощущению ненужности форму, но он всегда знал — они все его ненавидели. Просто игнорировал. И одна лишь мысль, что именно Фушигуро Тоджи подарил ему эти слова, выворачивала наизнанку и заставляла орать по ночам в подушку.       «Даже твоя мать тебя не хотела.»       Сатору пытался вспомнить ту женщину. Последние несколько ночей он провел в болезненных попытках пробудить крупицы давно похороненных воспоминаний. Покосившийся деревянный дом. Пустующий хлев, где раньше жила коза Белка, а сейчас обитали только тазы да пауки. Ржавая ванная, собиравшая дождевую воду для полива. Одинокая, маленькая белая церквушка на холме. Синий купол с позолоченным крестом. Красный угол с пятью иконами. Два комнаты: спальня с большой печью и кухня со скрипучей металлической кроватью. Пожилая женщина в аляповатом бордово-черном платке и такой же пожилой мужчина в потрепанном жилете. Божья Матерь с грустным лицом. И ни следа той женщины.       Она была словно фантом. Как тень человека, оставшегося за кадром семейной фотографии, навсегда запечатленная на снимке рядом с остальными. Сатору знал, что она там была, чувствовал, но не мог вспомнить. Знал, как она выглядела, какими длинными были ее белые волосы, каким красивым ее холодное лицо и аквамариновые глаза. Но он никак не мог ее вспомнить.       «Каково это — быть плодом насилия?»       Отвратительно. Отвратительно, отвратительно, отвратительно!..       Сатору провел больше десяти лет — всю свою осознанную жизнь — в попытках забыть, а сейчас не мог вспомнить. Почему? Почему он так стремился ее забыть? Почему бросился к Касуми-сан, почему не стремился обратно к ней? Почему, почему, почему… Почему она умерла? Почему Фушигуро Тоджи наняли ее убить? Почему они все наперебой твердили, что это был несчастный случай, когда там была пуля, почему это животное впустили в дом, почему Сатору никогда не пытался разобраться…       Почему он был плодом насилия?       Отец не был хорошим человеком. Годжо-сан был холоден, никогда с Сатору не разговаривал, если то не были обстоятельства исключительной важности — даже об его успеваемости расспрашивал учителей, но никогда его самого. Оплачивал все хотелки, нанимал лучших специалистов. При всей своей скупой натуре никогда не жалел денег, лишь бы Сатору его не трогал. Считал каждую йену и готов был вцепиться в глотку любому, кто угрожал его цифрам, но… он не был преступником. Не был монстром. По крайней мере Сатору так думал.       Мог бы он.?       Если да… если допустить, что он и правда ту женщину изнасиловал, то все вставало на свои места. И Сатору до блевоты ненавидел тот факт, что все так стройно складывалось в уродливый семейный портрет. Вот был он, ребенок; вот была законная жена, не способная зачать; вот был успешнейший бизнесмен, «отец информационного века Японии»; а вот была неземной красоты заморская модель, молодая, фертильная, но несговорчивая.       Отличная у него была семья. Им бы на какую-нибудь ежегодную антипремию, да вот только один был жадным ублюдком, вторая — старой сварливой каргой, третья померла, а ребенок торчал в больнице с двумя пулевыми.       Сатору подобрал ноги к груди и уткнулся лбом в колени. Все его мысли были бесполезными. Все это было бессмысленным — Аманаи уже была мертва, ее тело изрезали вдоль и поперек ради бумажки в суд. Приглашение на похороны Сатору разорвал и выкинул. Отец Аманаи прислал письмо с благодарностями и выразил сожаления по поводу ранений, даже предложил оплатить счета за лечение. Сатору ненавидел тот факт, что он был таким… добрым. Благодарным. За что благодарил? Аманаи скоро будет гнить в земле, Сатору не смог сделать ни-че-го, абсолютно нуль. Даже подраться не вышло, его избили как подвесную грушу, не способную дать сдачи.       Юи молчал и смотрел этим своим взглядом полным сочувствия и понимания. Сатору хотел выцарапать ему глаза, чтоб перестал.              — Смотри. Кладешь одну палочку на возвышение большого пальца, вторую зажимаешь вот так и ее двигаешь. Понятно? Молодец. Теперь сама.              Вокруг было тихо. Вдалеке были туристы, ужинавшие в небольших прибрежных ресторанах, Сатору слышал парочку детей. Охрана была где-то рядом. Заметить их не получалось, но они точно были здесь — молча наблюдали, готовые в любой момент выскочить и надавать любому люлей. Должно было быть спокойно на душе, но Сатору никак не мог расслабиться. Последние пару ночей он толком не спал — сидел в кресле в номере и ждал чего-то. Чего ждал? Черт его знает. Прошло уже две недели со знакомства с Аманаи, три с половиной с того случая в гараже. Уже появилось это опасное ощущение миновавшей бури, но Сатору душил его как мог. То был обман. Заказные убийства не происходили моментально, то были сложные, хорошо спланированные операции. Ничего еще не миновало.       Небольшая поездка на Окинаву помогла Аманаи расслабиться. Девчушка скакала по пляжу как конь, плескалась, из воды ее было не вытащить, а Сатору и рад был ей подыграть. Они успели построить три песчаных замка, устроить небольшую войнушку, пару баталий в воде, половить проворную рыбу руками, поохотиться на морских ежей и огурцы — в общем, пожить полной подростковой жизнью. Курои в это время нежилась на солнышке и пару раз даже присоединилась к ним. Особенно ей понравилось небольшое путешествие на лодках вниз по течению — листва, подсвеченная ярким летним солнцем, выглядела божественно.       Сатору почти забыл про опасность. Почти.       Звезды на Окинаве выглядели иначе. Ярче, что ли. Сатору удобно устроился на песке и смотрел в ночное небо, пытаясь угадать знакомые созвездия. Легкий бриз холодил разгоряченную кожу, и сверху не было ни облачка. Конец июля — прекрасное время для созерцания. И почему он раньше никогда этим не занимался?       Сбоку шлепнулось тело. Сатору не надо было даже смотреть, чтобы узнать ее — Аманаи пахла соленой водой, крыжовником и хризантемами.       — Курои приготовила ту рыбину на ужин, — мечтательно заявила она, устроившись у Сатору под боком. Она была мелкая — кожа да кости, рост дай бог полтора метра. Без своих школьных ботинок на небольшом каблуке она казалась совсем уж немощной. Все еще сложно было уложить в голове, что вот ее должны были убить. — И как ты умудрился ее поймать? Руками! У меня не вышло…       — Природный талант, — хмыкнул Сатору, и только потом вспомнил, что уже отвечал так на вопрос. И сразу поморщился. Это хоть и было давно, но разговор тот все равно был не самый приятный. — Она у тебя хорошая. Курои, в смысле.       — Самая лучшая! — тут же оживилась девчушка. Она подскочила, не пролежав и минуты, скрестила ноги и уперла руки в бока. Вот же ж неугомонная… — Самая-самая! Если думаешь ее переманить…       — И в мыслях не было. — Сатору улыбался, сам не зная почему. Было в этих полутора метрах энергии и недовольства что-то милое.       — Да кто ж тебя знает! — Аманаи внимательно смотрела, словно пыталась прочитать как книгу. Сатору лишь спокойно смотрел в ответ, позволяя. Он не открывался ей, но и не препятствовал изучению. Что же в ней такого было?.. Живость ее, что ли. Аманаи хотелось доверять. — Всем нужен хороший друг. Таким, как мы, особенно.       Сатору задумался. Таким, как они? Но они были обычными людьми из плоти и крови. Ничего особенного за исключением родителей с толстыми кошельками.       — Как мы? — с легкой усмешкой озвучил вопрос Сатору.       — Да! — Девчушка закивала с таким энтузиазмом, что казалось, будто у нее вот-вот отвалится голова. — Как мы. Люди нас не особо жалуют, так что действительно хороших, надежных друзей единицы. Вот у тебя есть кто-то, как моя Курои?       Сатору снова замолчал. Как Курои… Как Курои, наверное, нет. Но у него была Шоко — отличная подруга и соучастник любых, даже самых сумасшедших выходок. Еще те два первогодки — добродушный Хайбара Юи и угрюмый Нанами Кенто. Они может и не были пока друзьями в общепринятом смысле, но уже шли именно в этом направлении, пусть Нанами и строил кислющую мину каждый раз, как Сатору открывал рот. Да даже Яга-сенсей, готовый спорить с отцом, если тот зазнался и лез куда не следовало, можно сказать, был отличным другом.       — Не переживай, — Сатору и сам поднялся, чтобы потрепать иссиня-черные волосы, уложенные в небрежный пучок, — я не собираюсь уводить Курои. У меня тоже есть отличные друзья.       Рядом шумели волны. Впереди раскинулся бескрайний океан, ночь была теплая и звездная, ветер нес с моря запах соли, а из ближайших ресторанов — свежей рыбы. Сатору наконец понял, что же в Аманаи было особенного: они были похожи. Кажется, впервые в жизни он встретил не просто принимающего человека, а понимающего, прошедшего через похожие проблемы. И это ощущение единения было… приятным.              — А я тебе сразу сказала, ничего хорошего из этого не выйдет. Чего слезы льешь?       — Мама…       — Не вой! Не маленькая. Если достаточно взрослая, чтобы против матери идти, значит, в состоянии за себя отвечать. Ты чем думала? Другая страна, торгуешь лицом. Немудрено, что кто-то решил взять и тело.       — Мама!       — Да не визжи ты! Соседей перебудишь! Взрослая ты, да? Родители глупые. Мать не понимает. Личиком торговать за морем не дает. Наторговалась? Счастлива?.. Молчишь? Ну молчи, молчи. Мы с отцом тебя вырастили, все тебе дали, но тебе же больше надо. Больше внимания, больше мужского восхищения. Жадность — смертный грех, доченька. Смертный! Не вой! Выть удумала… натворила дел! А расхлебывать кому? Мама-мама. Опять мне!              Не к кому было идти.       Сатору впервые столкнулся с этим удивительным фактом — при всей его общительности и обширном круге знакомств, пойти было не к кому. Все они были партнерами отца, детьми этих партнеров, няньками, охранниками, водителями, экспертами по экспертной экспертизе… была Шоко, разумеется, но Сатору был с ног до головы в крови. В чужой крови. Она, казалось, забралась под самую кожу и смешалась с его собственной. И воняла — боги, как же она воняла смертью и болью! Этот металлический вкус и запах, несущий только страдания. Сатору не боялся крови. Он судя по всему ее ненавидел.       Спотыкаясь о рассыпанные по полу инструменты и ошметки внутренностей мотоцикла, Сатору бежал из того гаража так быстро, как вообще был способен. Само небольшое здание казалось по меньшей мере порталом в ад. В вечернем тумане зловещей пастью разверзлась настежь открытая дверь, из которой лился тусклый свет, смешиваясь с серой дымкой. Сатору из раза в раз отворачивался, ежась, только чтобы через секунду посмотреть обратно. Трупы не встанут. Трупы не будут его преследовать. Но казалось, что, стоит только отвернуться, и сзади окажется Угрюмая Рожа с проломленной башкой и ошметками черепа, застрявшими в оголенном мозге, и замахнется окровавленным домкратом. Стоило только перестать смотреть.       Была ли голова действительно проломлена? Сатору не знал. Он даже не посмотрел, что было у трупа выше пояса. Он и так глотал рвоту, которая нещадно жгла глотку и проваливаться обратно в желудок не желала. Если бы посмотрел, он бы не сдержался и заблевал место преступления еще больше. Достаточно было уже того, что кровь присохла даже к волосам, залила рубашку, затекла за воротник и прилипла к позвоночнику.       Сатору ни секунду не сомневался, что убил их.       Первичный шок прошел. Мысли вертелись вокруг возможной линии защиты. Самооборона. Да, он самооборонялся… вот только это не отменяло того факта, что он лишил жизни двух людей. Двух. А ведь они его даже не собирались убивать, так…       Сатору внезапно замер и все-таки наблевал в траву. Фу, фу… его тошнило до озноба от одной только мысли. Они не собирались его убивать, но собирались сделать кое-что гораздо хуже. Гораздо, гораздо хуже. Фантомные руки все еще шарили по ногам, Сатору никак не мог отряхнуться от этого ощущения, и очередной позыв заставил рухнуть на колени и открыть рот. Ничего не вышло, кроме булькающих звуков сокращающейся глотки и тонкой нити слюны. Противно, как же это было противно! Надо было помыться. Срочно. Надо было смыть кровь, грязь, дорожную пыль, сжечь одежду, убрать все это с себя.       Но сначала надо было решить, куда идти. Кто примет его, пропитанного кровью, и поможет? Точно не семья. Отец начнет отчитывать, Касуми-сама посмотрит с омерзением. Нет, туда Сатору пойти никак не мог. Няньки? Эти сдадут отцу, лишь бы получить премию к обычному окладу. Шоко? Даже если она сама захочет помочь, родители ее Сатору не то чтобы жаловали. Они справедливо опасались за дочь, все еще лелея надежду устроить ей сногсшибательную медицинскую карьеру. Мажор-раздолбай, не способный спокойно отсидеть даже один урок, явно не способствовал этим планам. Сатору понимал, правда. Хайбара с Нанами были слишком мелкими, не пристало им видеть семпая таким… таким. Разбитым.       Оставался только Яга-сенсей.       Сатору не знал, как он отреагирует. Знал только, что отцу не сдаст — Яга-сенсей на дух его не переносил и каждый раз об этом напоминал краткими, но меткими ремарками. Может быть… может быть, Сатору не испортил с ним отношения настолько, чтобы он прогнал его такого взашей. А если прогонит… если все-таки прогонит, Сатору заночует на улице. Обворожит каких-нибудь бездомных и пристроится рядом. Да, без душа, но хотя бы не к отцу.       Думать о семье было нельзя. Сатору сразу понял, что выкуп отец платить не будет, но все равно было больно.       Люди в метро смотрели на него с настороженностью, женщины прижимали детей к себе. Вопросов не задавали. Вежливые какие.       На улицах его тоже не трогали, но обходили по широкой дуге. Тоже вежливые.       Школьный двор выглядел зловеще за компанию с тем участком с гаражом. Чертов туман обволакивал все здания, как молочное одеяло, скрадывал и искажал формы. Из ниоткуда под ногами вырастали камни и бордюры, Сатору пару раз прошелся по ухоженным клумбам, сам того не заметив.       Сама школа стояла уже пустая. В нескольких окнах все еще был свет. Сатору замер перед входом и задрал голову. Нужный кабинет был на третьем этаже, второй слева от центральной лестницы. Насколько жалко было молиться об обычном свете из окна? Сатору было плевать, он все равно помолился. Помолился, желание загадал, к вселенной обратился. Перепробовал, в общем, вообще все, что только мог придумать. И черт его знает, что из этого сработало, но в нужном окне брезжил мягкий желтый свет.       Сатору позволил себе выдохнуть.       Яга-сенсей смотрел на него бешеными глазами, словно призрака Гитлера увидал. Забавно. Сатору бы даже посмеялся, не будь он таким измотанным. Сил не было даже думать, не то что смеяться или разговаривать. Хотелось свалиться прямо на пороге и уснуть, позволив Яге-сенсею делать все, что тот посчитал бы нужным. Но надо было объясниться. Некультурно было бы оставлять учителя без ответа.       — Я убил человека, — просипел Сатору. Почему он вообще сипел? Вроде не было такого. Хотя он давно не разговаривал. День, как минимум, он провел почти в полном молчании. Вау. Оказывается, тело могло еще и так. В последние дни они с Сатору будто отдельно существовали: тело выкидывало новый финт, а сам он только и успевал что поражаться. — Двоих.       Яга-сенсей все еще смотрел на него, как на нечто, что не должно было перед ним стоять. Сатору даже на секунду приготовился идти к бездомным.       Но через мгновение, растянувшиеся в вечность, учитель вскочил со стула и начал остервенело сдирать с себя пиджак.       — Сатору, Сатору… где ж ты… — Сатору никогда не слышал, чтоб Яга-сенсей мямлил; он, казалось, умел только орать да ворчать. Но вот в его голосе слышались чуть ли не слезы, и совершенно непонятно было, откуда они там взялись. Сатору же жив. Ну, относительно. Немного покоцан, почти изнасилован, с чужой кровью на руках, но жив и даже в целом здоров. — Где ж ты так умудрился, ребенок?       Ребенок… Сатору не был ребенком. Он был человеком с ответственностью, лицом семьи, будущим. Не ребенком.       На плечи лег тяжелый пиджак. Он был немного коротковат, заканчивался, не дойдя толком до поясницы, но слишком широк в плечах. Выглядел, должно быть, как балахон. Но Яга-сенсей с непонятно откуда взявшимся рвением кутал его в этот пиджак как в пеленки.       — Тебе в больницу надо, Сатору. — Яга-сенсей хватал его за подбородок и пытался заставить смотреть прямо, но голова все равно упорно опускалась. Сатору устал. Вымотался так, что в голове было настоящее перекати-поле. — Слышишь меня? Кивни, если слышишь.       Сатору кивнул. Слышал же.       — Не надо в больницу, — снова просипел он. Раздражало. Непривычно было слышать собственный голос, когда он так сильно отличался от обычного. Будто говорил не он, а кто-то за него. — Не хочу домой. Они будут… смотреть.       — Кто будет смотреть? — Яга-сенсей трогал волосы. Не приглаживал и не трепал, просто щупал. Пальцы запутались за слепившиеся из-за крови пряди, и Сатору тихо зашипел — больно было.       — Они все. — Яга-сансей продолжал ощупывать его голову. Зачем он… ах. Кровь. Он пытался понять, где рана. Умно. Сатору поспешил уведомить: — Кровь на голове не моя. Моя только на запястьях.       Учитель снова посмотрел на него этим взглядом. Будто Сатору пришел за ним лично с того света. Будто он не принадлежал этому миру. Был неправильным. У Сатору не было ни сил, ни желания его винить. Все-таки он и правда теперь был убийцей. Хладнокровным убийцей, забившим двух человек домкратом. На него и надо было так смотреть.       Но потом Яга-сенсей его обнял, да так крепко, что у Сатору, кажется, сместились ребра.       Почему? Почему он не утащил его в полицию? Почему не ненавидел? Сатору же сказал…       — Ты уверен, что убил? — спокойно спросил Яга-сенсей, и Сатору кивнул, проехавшись лицом по крепкому плечу. Уверен. — Почему?       — Я встал. Они нет.       Яга-сенсей только сжал его сильнее, а потом начал… укачивать. Неужели он и правда принимал Сатору за грудничка?.. Прижимал, кутал, укачивал, повторял, что все будет хорошо… Сатору не понимал. Ничего он уже не понимал. Мозг просто выключился, никак не желал обрабатывать информацию, только регистрировал зачем-то. Чего Яга-сенсей от него хотел? Сатору тупо смотрел перед собой и даже не моргал толком, из-за чего глаза начинали сохнуть.       — Чего тебе сейчас больше всего хочется? — внезапно спросил Яга-сенсей. Сатору не мог сказать, сколько времени прошло с последней его реплики. Сколько они так простояли? Ноги уже начали ныть, но Сатору даже не заметил.       — Отмыться, — сразу же заявил он. Думать не получалось — отвечал на автомате, говорил первое, что приходило в голову. — И спать.       Больше вопросов не было. Яга-сенсей затолкал его в машину, а Сатору в это время сражался с медленно работающими конечностями. Шел он по коридорам со скоростью черепахи, его даже немного шатало. Он может и упал бы, но Яга-сенсей почти нес его тело на себе до самой парковки.       Машина оказалась доисторическим темно-синим седаном. Сатору не задавал вопросов. Будь что будет. Яга-сенсей вроде не собирался сразу сдавать его полиции. Да даже если и собирался, было уже совершенно плевать. Сатору сразу сознается, под арест пойдет спокойно. Там и поспит. И отца там не будет. О чем еще мечтать?       Но высадил Яга-сенсей его посреди спального района. Туман еще не рассеялся, и Сатору не мог сказать точно, где они находились. Где-то в городе — не так долго они ехали.       Дальше была квартира. Маленькая, если не крохотная, обставленная минималистично, но хорошей, крепкой мебелью. Потом душ — тоже крошечный, достаточно горячий, чтобы Сатору просто уперся руками в стену и свесил голову, позволив себе совсем не думать. Он иногда смотрел на свои окровавленные запястья, красившие проточную воду в красный. Не выглядели они красиво. Некоторые считали кровь эстетичной, фотосессии какие-то с ней устраивали. Сатору согласен не был. Кровь была уродливой — она несла лишь смерть и боль. Не было в ней ничего красивого.       Яга-сенсей оставил на машинке целый набор полотенец и безразмерную пижаму с мультяшными медведями. Миленько. Сатору натянул штаны, которые почти сразу начали сползать. Плевать.       — Комната твоя, — коротко объявил Яга-сенсей. Он уже орудовал на кухне, но Сатору с удивлением обнаружил, что вроде бы приятный запах не вызывал аппетита. Но вот пустой черный чай пошел хорошо, даже несмотря на отсутствие сахара. — Выспись. Завтра отвезу тебя в больницу к знакомому врачу, посмотрим руки. Потом в полицию.       Сатору только кивнул в ответ. Врач так врач. Полиция так полиция. Он все равно скрываться не планировал.       — Вы меня не боитесь?       Вопрос повис в воздухе. Яга-сенсей будто не услышал, что он сказал. Или услышал, но верить ему не хотел. Или не понимал. Но что там можно было не понять? Сатору убил двоих людей. Пусть не самых хороших и уж точно не невиновных, но убил же. Как мог Яга-сенсей все еще относиться к нему… по-старому? Как к несмышленному дитю. Когда он был убийцей.       Сатору не понимал. И почему-то непонимание даже не напрягало.       — А должен? — Яга-сансей хмыкнул и вскинул кустистую бровь. — Ты ребенок, Сатору. Ребенок, переживший что-то, что ребенок переживать не должен. Что ты там собрался со мной делать? Зарезать во тьме ночной? Ну, удачи. Не худшая смерть.       Ответ ничего не прояснил. Сатору, в принципе, озарения и не ждал. Больше вопросов он не задавал.       Спальня была такой же обычной, как и все остальное в этом доме. Выделялся только большой коричневый диван с геометрическим орнаментом и коричневый плюшевый медведь в синих боксерских перчатках, вразвалочку примостившийся на спинке. Сатору взял его в руки, пощупал. Ткань была мягкой и приятно холодила кожу. Выражение мордочки у мишки было сонное, с мультяшной соплей у рта. В этом доме, кажется, очень любили медведей.       — Я сшил его своему сыну. — Яга-сенсей опирался плечом о косяк. В свете торшера его широкоплечая фигура выглядела как один большой шкаф. Это было даже забавно. — Он… любил всяких мишек. Панд, бурых, даже гризли. Говорил, что я на них похож — такой же огромный и мягкий.       Сатору снова кивнул. Уставший мозг не поспевал за разговором, и прошедшее время проскользнуло мимо него.       — Он не живет с вами?       Сатору правда не хотел обидеть. Сатору, если честно, вообще ничего не хотел — просто существовал и двигался по инерции. Он даже не понял, что сказал не то, пока Яга-сенсей не ответил:       — Он умер.       И Сатору внезапно замер и посмотрел на мужчину в проходе так, словно в первый раз его видел.       Что в подобных ситуация нужно сказать? Сатору не знал. Он никогда с таким не сталкивался. Для него, смерть всегда замалчивалась, все вокруг делали вид, что ее не существовало вовсе, а сам он был единственным адекватным человеком и старался докричаться до остальных. Смерть есть, всегда была и всегда будет, и она совсем рядом.       И вот кто-то прямо об этом сказал. Да так легко, что Сатору даже не знал, куда себя деть. В руках все еще была игрушка — мягкая, уже перенявшая тепло его рук. Но теперь она ощущалась слишком ярко. Каждая ворсинка чувствовалась под пальцами.       — О, — было единственным, что Сатору смог из себя выдавить. Он не знал, ничего не понимал, надо было что-то говорить, посочувствовать, но он просто не мог, не умел, не сталкивался… — Не знал, что вы шьете.       Простая фраза утонула в непонятно откуда взявшемся всхлипе.       Следующее, что Сатору отчетливо помнил: он лежал на диване, прижимал к груди чертову игрушку, а голова его была у Яги-сенсея на коленях, и большая ладонь нежно гладила по волосам. Сколько времени так прошло, он не помнил. Голова раскалывалось, перед глазами все плыло, и Сатору с удивлением понял, что такое состояние его не пугало. Он был… в безопасности. Впервые за последнюю неделю он чувствовал себя в безопасности. Или даже… или даже за всю жизнь. Последнее подобное воспоминание уходило корнями в такую седую древность, что превращалось в мешанину эмоций и ощущений. Ничего четкого.       Проснулся он один.       В голове прояснилось. Сразу нахлынула куча бесполезных мыслей. Например, насколько же ему повезло, что Яга-сенсей оказался вчера в школе — учителя во время летних каникул все равно работали, но шансы, что кто-то задержится так сильно, были настолько ничтожны, что… Сатору понравилось не думать. Даже хотелось вернуться обратно в то состояние.       Завтракали они в гробовой тишине. Яга-сенсей не задавал вопросов, а Сатору не готов был говорить, используя отсутствие расспросов как оправдание. Если не интересуются, зачем лезть с разъяснениями? Удобно. Даже приятно.       До врача тоже ехали в тишине. Тот поставил диагноз, обработал раны, намазал пахучей жижей, забинтовал. Отпустил с миром.       В полиции Сатору рассказал все, как помнил. Похищение, драка, требование выкупа, разговоры, гараж, скотч, попытка изнасилования, еще драка, домкрат, частный дом на окраине. Все уже замылилось. Весь тот день казался идиотским, плохо срежиссированным ночным кошмаром, после которого обычно просыпаются и еще долго думают, каким же абсурдным вышел сюжет. Не хватало только магии, покемонов и внезапных НЛО.       Полицейский внимательно выслушал, все записал. Сказал приходить с родителями и подать заявление. Два раза повторил, что тот дом с гаражом они найдут и все проверят. Подтвердил, что Сатору ни в чем не виноват, что то была абсолютно адекватная самооборона. Сатору ему не верил. Точнее верил, но… какая разница, самооборона или нет, если люди мертвы? Кто-то же их убил. Он убил.       — Спасибо, капитан Хайбара, — поклонился Яга-сенсей. Сатору не кланялся, но его схватили за затылок и все равно согнули.       У входа в участок Сатору остановился, чтобы помассировать лицо. Он почему-то снова устал. Не то чтобы воспоминания о том месте были болезненными… а может и были, Сатору уже и сам не разбирался. Что-то он все-таки чувствовал, но вот что? Да черт его знает. И без названия нормально было. Какая вообще была разница?       — Ты больно задумчивый, — скептично отозвался Яга-сенсей. Сатору все еще не привык видеть его таким… обычным. Он все-таки был учителем, а не перекаченным мужчиной среднего возраста. Приходилось постоянно напоминать себе, что учителя тоже люди со своей историей и проблемами. — Точно все рассказал?       — Ага, — Сатору широко зевнул. — Ну, почти. Они там еще про какую-то девочку говорили. Вроде как похищать должны были ее, а не меня, но ее заказали.       — Заказали?       Яга-сенсей абсолютно уморительно чесал бороду. Если бы он ее чуть-чуть отрастил, стал бы похож на Гендальфа, которому подарили абонемент в зал. Эта мысль развеселила настолько, что Сатору тихо хихикнул.       — Убийство ее, в смысле.       А еще он смешно хмурился. Серьезный такой был, в этих своих желтых очечах. Очень соблазнительной была идея сорвать их и напялить себе на нос. Интересно, Яга-сенсей видел мир словно через пиво или словно через мочу?       — Сатору. — Раскатисто пробасил он, да так серьезно, что Сатору вытянулся по стойке смирно и шлепнул себя ребром ладони по лбу. — Обещай, что ты в это не полезешь. Ты ребенок. Может сам ты этого не понимаешь, но ты слишком юн. У тебя сейчас, конечно, как раз пора набивания шишек, но не таких. Влюбляйся, встречайся, срывай уроки, гуляй с друзьями, вкусно кушай — но в наемные убийства не лезь. Позволь себе быть ребенком, а взрослые пусть разбираются.       Сатору, разумеется, кивнул. А потом все равно сделал по-своему. Стоило Яге-сенсею только отвернуться, он малодушно удрал. Ну не мог он ему в лицо сказать… много чего. Что чувствовал себя обязанным пойти, чтобы загладить жрущую изнутри вину. Что понял, о ком те придурки говорили. Что, даже если не считал себя ребенком, абсолютно по-детски, до дрожи в коленках хотел утереть наглой псине нос. Что не мог позволить ему выиграть еще эту партию, если уж прошлую по дурости проиграл.              Все вокруг принимали ублюдка за ребенка. Умилялись. Нянчились с ним, сюсюкались. Но ее он не обманет — то было чудовище, притворявшееся ребенком. Паразит.              — Двенадцать лет, м? — Сатору не знал, что он должен был говорить в такой ситуации. Перед ним стоял отец застреленной четырнадцатилетней девочки, которую сам Сатору обещал сберечь и не сберег. Стоял и смотрел на него, но при этом молчал. Первой мыслью было банальное — осуждал. Но нет, конечно, он не осуждал, и Сатору это знал. Видел. Не было в Аманаи-сане ненависти.       Почему в нем не было ненависти? Сатору заслужил. Он каждую ночь засыпал с мыслью о случившемся, а просыпался чуть свет с той картинкой под опущенными веками. Кровь. Бездыханное и неподвижное, но все такое же тщедушное тело. Внезапно потяжелевшее. Растрепанная иссиня-черная коса. Те же черты лица, но навечно застывшее без какого-либо выражения. Просто лицо. Сатору никогда даже не думал об этом, но у живых всегда было какое-то выражение лица, пусть даже безразличное. Мимические мышцы были в движении, кровь пульсировала под кожей. А вот у мертвых — нет. Их лицо было… никаким. И Аманаи настолько не подходил этот пустой набор линий и бугорков, что Сатору хотелось залезть в гроб посреди похорон и сдвинуть хотя бы уголки губ. То ведь была не она. Почти. В гробу будто кто-то другой лежал — с ее лицом, ее коротенькими и тонкими пальцами, ногами-спичками и волосами, теперь похожими на мочалку, наскоро натянутую на голову. Не она.       Но Сатору знал, что это была она. Как и знал, что за незамысловатой прической скрывалось пулевое отверстие. Надо было лишь отвести пару локонов — и вот она, лишняя дырка.       А еще Сатору знал, что виной тому стала его собственная беспечность. Все вокруг твердили, что нет, что вина лежала целиком и полностью на шрамированной псине и заказчиках, но все вокруг были идиотами. Они вечно твердили о вещах, не имевших отношения к реальности. Как с той женщиной — она ведь тоже была застрелена, Сатору видел отверстие, которое так варварски пробурила пуля в белоснежной коже. Они все ему врали. Все, всегда. И что самое обидное — Сатору даже не мог их винить, ведь прекрасно понимал, почему они врали.       Но нет. В многочисленных диалогах со следователями и психологами он, разумеется, кивал и со всем соглашался, вот только истина от этого не менялась — Сатору был слабаком. Слишком много на себя взял. Надо было больше доверять охране. Быстрее расследовать. Не быть напыщенным, самоуверенным индюком. А то из одной передряги удалось выйти целым — и вот он уже возомнил себя величайшим воином из когда-либо ступавших по земле. Придурок. Идиот. Сатору сколько угодно мог про себя повторять, что все вокруг были идиотами, но сам он от этого другим не становился — такой же идиот, только моложе и неуправляемее.       Псина была права. Сатору не надо было в это лезть. Наверное. Он сам наломал дров больше, чем должно было быть наломано. Бесполезный, бесталанный, тупой…       Мог бы и догадаться, что заказчик не связан был с конкуренцией! Мог бы заглянуть в контакты Аманаи, спросить про странных незнакомцев. Оказалось, она с заказчиком контактировала, тот жирный преисполнившийся в своем познании старик задвигал ей что-то про конец света за полгода до… до развязки.       Полиции накрыть чертову секту ничего не стоило. Бедолаги даже не скрывались — поприветствовали вооруженный до зубов спецназ, двери им открыли, чай налили, сладостей домашних насыпали. Блаженные психи. Труп их главаря к тому моменту уже окоченел, причем тоже с простреленным виском. Показания дали его помощники, баллистика совпала. Плевое дело. Вот только сдвинулось оно с мертвой точки, только когда в садике поместья уже успели полежать с дюжину трупов.       Только когда Сатору успел наворотить хуйни.       Суд тоже прошел стремительно. Тоджи даже не отпирался. Расселся в своем аквариуме, ухмылялся, и даже его шрам на губе будто смеялся над всеми явившимися. Сатору весь процесс пялился ему в глаза, ища хоть каплю раскаяния, а тот лишь смотрел в ответ. Полное понимание произошедшего. Ни тени сожаления. Ублюдок. Какой же ублюдок. Ублюдок, ублюдок… Сатору его ненавидел. Всем сердцем, всей душой. Хотелось расколотить ему рожу в мелкую кашицу из костей, крови и ошметков мышц. Зудели и подрагивали пальцы. Смотреть на его ебло было почти физически больно.       Надо было его додушить. Довести начатое до конца.       Нет… нет, тогда бы он не получил срок. Да и то был лишь первый суд. Полиция уже работала над другими совпадениями по баллистике, следующие дела тоже направятся в суд, псина получит больше лет и будет гнить за решеткой до конца своих жалких дней.       — Двенадцать, — кивнул отец Аманаи. Он был мужчиной статным, широкоплечим, пусть и ниже Сатору на добрую голову. Видеть его поникшим, высохшим каким-то, скукожившимся, как изюм, казалось неправильным. Одет он был с иголочки: отполированные блестящие туфли, выглаженный черный костюм, поблескивавшие запонки, идеальная укладка — но не хватало в этом только жизни. Аманаи-сан как никогда похож был на саму Аманаи. На ее труп.       Мужчина помолчал немного, смотря куда-то сквозь Сатору. Суд завершился, убийца его дочери сел на очень много лет, но облегчение так и не пришло. Придет ли оно хоть когда-нибудь? Сатору не знал. Оказывается, он не знал так много — и это рождало зудящее, холодное чувство в недрах живота.       — Спасибо, Годжо-кун, — сказал Аманаи-сан после долгой паузы, и у Сатору будто землю выдрали из-под ног.       — За что?! — Он не кричал, но был близок. Это чувство, эту скребущую внутренности жажду действия, настоявшуюся за более чем полгода следствия, когда сам он только и мог что ходить по допросам да повторять одно и то же как попугай, девать было некуда. — Она мертва! Я ничего не смог сделать!       Аманаи-сан улыбнулся. Нет, не так. Он попытался улыбнуться, и попытка эта была настолько неудачной, что Сатору только больше разозлился. Эта бессильная злоба циркулировала по телу с кровью, отравляя каждую клетку, зудя, требуя действий, справедливости, мести — чего-нибудь, ну хоть чего-нибудь, только бы оно успокоилось наконец.       — Ты ребенок, Годжо-кун.       — Я не ребенок!       — Ты ребенок, — с нажимом повторил Аманаи-сан, а Сатору хотелось разрыдаться, — и ты сделал все, что мог. Даже больше. Спасибо.       — Пиздеж! — вскипел Сатору. Злость просилась наружу, клокотала внутри изголодавшимся зверем. — Я мог сделать много чего! Например…       Сатору не успел даже начать делиться мыслями. Из дверей зала суда послышался ломаный японский с сильным итальянским акцентом:       — О мой бедный мальчик!       Аманаи-сан и Сатору перекинулись взглядами и не сговариваясь пришли к обоюдному согласию — горюющую мать вовлекать в этот спор было нельзя. Она и так натерпелась. Всю похоронную процессию по католическому обряду мать Аманаи проплакала, а после всех молитв упала на гроб с громкими стенаниями. Сатору никогда не слышал столько боли, сконцентрированной в казалось бы бессмысленных криках и плаче, и больше никогда слышать не хотел. Она даже не плакала — нет, она выла, словно раненое животное, и было в этом звуке одновременно что-то природное и скрежещуще неправильное. Не должны родители хоронить детей. Все в мире, от травинки до гигантских саванных слонов, говорило об обратном: цикл жизни идет в одну сторону, и дети должны переживать родителей, чтобы оставить потомство, которое похоронит уже их. Не наоборот.       В день похорон Сатору не мог не задаться одной отвратительной мыслью: если бы Тоджи довел начатое до конца и выстрелил не в плечо, а, допустим, в сердце, плакал бы кто-нибудь так над его гробом? Неправильно было думать о таком на чужих похоронах. Не тогда, когда все вокруг рыдали или стояли с такими лицами, что семидневный труп казался живее. Но ведь… по нему ведь некому было плакать. Шоко не плакала, как и Яга-сенсей. Касуми-сама его ненавидела. Отец притащился бы с калькулятором и бумажками, чтобы считать убытки на годы вперед. Делала ли эта предательская зависть к трупу Сатору плохим человеком?..       — Мой бедный мальчик… — Несмотря на громкое цоканье каблуков, Сатору даже не заметил, когда она успела подбежать и вцепиться в него мертвой хваткой. Нос уткнулся в черные локоны. — Мне так жаль, о Всевышний, если бы ты только знал, как мне жаль!       Сатору недоуменно взглянул на Аманаи-сана. Тот стоял все с тем же грустным лицом, и даже если и понимал, то не подавал виду. Выглядел он таким же потерянным, только не по той же причине.       — О чем вы, Аманаи-сан? — неуверенно спросил Сатору.       — То, что он сделал с моей дево… дев… — Женщина заикалась, давилась слезами, а Сатору оставалось только растерянно положить ладонь ей на спину. Ему не то чтобы часто приходилось иметь дело с плачущими людьми. Что люди делали в таких ситуациях? Трепали по спине? Молча слушали? Спрашивали, что случилось? — Что он сделал с моей бедной девочкой, она… она уже в лучшем мире. Но то, что он сделал с тобой, мой мальчик, мой дорогой!.. — Объятия стали крепче, и Сатору послушно расслабился. По шее вниз за ворот рубашки текли чужие слезы. — Мне так жаль!       Она отстранилась и начала бездумно приглаживать его волосы. Ее загорелое лицо, что одним своим видом должно было воплощать красоту и жар итальянского солнца и легкий соленый бриз, казалось серым, как стертая кухонная тряпка. Сатору все еще смотрел на нее удивленно, толком не понимая, о чем она говорила. Чего ей жаль-то было? Он остался жив по милости — и признавать это даже перед самим собой было тошнотворно — Фушигуро Тоджи. Учился, ссорился с отцом. Не его жизнь оборвалась, нет. Его жизнь продолжится, а Аманаи лежала под толстым слоем земли, и вот она уже не встанет никогда.       — То, что он сделал с тобой — в высшей степени ужасно. Ни один ребенок не заслуживает жить с тем грузом, что Господь взвалил на твои плечи. Ты ведь жертва не меньше, чем моя прекрасная девочка!..              Ублюдок даже сиську сосать нормально не мог. Отворачивался, губки свои противные поджимал. Не нравилось паразиту.              — Ну, ну… не смотри ты на меня так, а то я живот надорву со смеху. — Псина не смеялась. Псина не разговаривала. Псина гавкала шрамированной пастью, довольно порыкивала, азартно скалила окровавленные клыки. Сатору смотрел ему в глаза. В эти бесстыжие, никуда не годные узкие синие глаза, ища хоть каплю человечности. Те лишь насмехались над ним в ответ, безумно гогоча. — Ты похож на злобного щенка, которого оторвали от мамкиной сиськи. Ах да… мамочка-то давно откинулась. А мачеха сиську дает? Или модельная фюрерин строит из себя монашку?       Сатору не мог пошевелиться. Он смотрел псине прямо в его уродливую рожу и видел лишь гогочущие тени да звериный оскал. И трупы, сколько же там было трупов… садик был усеян ими как семенами, а садовник стоял посреди этого великолепия с пистолетом наперевес и пировал их останками. Чистейшее, первозданное, ничем не ограниченное насилие. Сатору хотелось блевать; но не потому что сам пейзаж вызывал тошноту, нет. Этот человек являл собой средоточие всего, что порочного было в роде человеческом. Его хотелось стереть с лица Земли, чтобы не пачкал то красивое, что на ней осталось. За ним тянулся след из грязи и крови и шлейф трупного запаха.       Ох как бы Сатору хотелось стереть гиеновую ухмылку с лица! Жаль, что на сей раз под рукой не было домкрата.       Псина слегка наклонила голову в сторону, но оскал никуда не делся. Готовилась снова выплюнуть грязь — пуля уже была в стволе, ударник сбил капсюль. Сатору глотнул воздуха, и весь мир застыл.       — Только не говори, что девка твоей была. Я ж расплачусь.       У ублюдка хватило наглости изобразить рыдания.       Картинка перед глазами начала таять, как сливочное масло на сковороде. Пятна света расплывались, превращаясь в яркие круги, но огромная фигура в паре десятков метров была четкой. Словно все вокруг прекратило существовать, оставив только его, и все внимание Сатору, вся злость, вся ненависть, все эти уродливые, кипевшие и булькавшие эмоции, переливавшиеся через край, устремились в одну-единственную точку.       Сатору никогда в жизни так сильно не жаждал чужой агонии.       Стоило сделать первый шаг — и вот он уже бежал со всех ног, так быстро, как никогда раньше не передвигался. Широкие шаги сожрали разделявшие их метры за пару секунд, один за одним, и Сатору с плохо скрываемым наслаждением шмякнул кулаком по уродливому лицу. Кулак встретился с челюстью, боль стрельнула вверх от костяшек к запястью, прошила кожу до самого локтя. Лицо напротив даже не изменилось, чертова ухмылка осталась на месте. Чтоб его!       — Ублюдок! — Собственный крик резанул слух, настолько громко, сломанно и отчаянно он звучал под аккомпанемент бесконечного стрекотания цикад.       Псина не сдвинулась с места. Как булыжник, ублюдок даже не шелохнулся, когда Сатору ударил снова. И снова. И снова. Удары, кажется, причиняли боль только ему самому. Ни лицо, ни грудь, ни плечи — куда бы ни ударил Сатору, ничего не помогало.       Когда руки устали и повисли безвольными гирями вдоль тела, в ход пошли ноги. Сатору бил куда придется, не разбирая, что именно попадается под беспорядочные удары. Какая разница? Уебок все равно не реагировал, только лыбился и изредка выдавал подначивающие комментарии. Сатору словно пытался отмудохать кирпичную стену.       Бессилие заставляло кровь кипеть и пениться под кожей. Сатору отдаленно слышал собственные отчаянные вопли и рычание, редкие всхлипы разрезали горячий, спертый воздух. Пот тек по спине, рубашка липла к коже. Но булыжник стоял на месте.       Очередной удар был перехвачен огромной лапой, руку вывернули, послышался громкий хруст, потом — очередной вопль. Сатору с размаху ударил коленом промеж ног, за что тут же получил удар наотмашь по лицу, да настолько сильный, что голова мотнулась в сторону. Снова хрустнуло, но теперь в шее. Картинка поплыла перед глазами еще больше, ноги сделали два грузных шага назад по инерции. Не болел только торс, но тяжелый кулак под дых исправил это недоразумение. Воздух, до этого жегший перенапряженные легкие, испарился моментально, земля ушла из-под ног. Сатору закрыл глаза всего на мгновение, но открыл их уже будучи сложенным в три погибели на пыльных камнях. Слезы и сопли текли по лицу, солнечное сплетение пульсировало болью. Пыль лезла в глаза и ноздри, мазала по раскрытым губам.       В метре от него лежало тело. Завалившееся набок, сложившееся подобно карточному домику тело. Белые колготки, черные лакированные туфли с парой царапин, пыльные подошвы. Взгляд поднялся выше, хотя Сатору не хотел смотреть, не хотел видеть, не хотел давать телу имя. Выше был подол черного платья, белый хлопковый подъюбник, озорно подмигивающий кружевным краем. Курои. Это был труп Курои. Задушенной бельевой веревкой Курои.       В кровь словно впрыснули яд. Больше злобы, больше ненависти, больше гнева. Сатору вскочил на ноги, снова ударил, но руку в очередной раз поймали. Попытка освободиться, отвести конечность назад, опять замахнуться и ударить не удалась — псина держала крепко, впивалась пальцами в кожу. Ногти оставляли глубокие лунки, тянули, рвали.       — О! А я думал, ты только и можешь что вопить да плакать.       Ублюдок смел сыто хмыкать. Радовался. Лицо Сатору перекосилось. Он рванул руку на себя и впился зубами в чужое предплечье так сильно, как только мог. В рот хлынула отравленная кровь, потекла вниз по подбородку.       — Жаль портить такое красивое личико, — раздалось сверху, но на сей раз удар пришелся в другое место.       Сатору учился быстро. Псина обожала бить под дых, смотреть на агонию. Смаковать боль, что удалось причинить. Чувствовать власть над другим человеком. Если увернуться не получалось, надо было подставить другое место под удар, не такое уязвимое. Сатору в последний момент перед ударом сдвинулся вправо, наклонился, и мясистый кулак врезался в левое плечо. Все равно было больно, но поток воздуха оставался на месте.       Сатору стиснул зубы крепче и зарычал.       — Настырный, — в низком раскатистом голосе сквозило восхищение, — весь в мать. Та тоже была упертой, это ее и убило. Помнишь мамочку?       Сатору не понимал, о чем он говорил. Слова по отдельности были знакомые, выстраивались в четкое предложение, но смысл ускользал. Просто набор звуков. Один только голос разжигал пламя внутри, и оно пожирало все на своем пути. Сатору было абсолютно насрать, что он там говорил, на что намекал. Достаточно было лишь слышать голос, чтобы хотеть навсегда ублюдка заткнуть.       Зубы держали чужое предплечье, но кулак врезался в пресс — и снова словно в камень. Накачался, утырок. Жаль не было ножа. Да даже домкрат был бы уже чем-то. Сатору отчаянно завертел глазами, пытаясь приметить хоть что-то, что можно было использовать в качестве оружия. Даже палка подошла бы.       — Не помнишь? — продолжила тем временем псина. Тот факт, что яд лился откуда-то сверху, добавлял ощущения беспомощности перед превосходящей силой, но ощущение это заставляло лишь больше ненавидеть. Ударить. Разбить. Сломать. — Ну и правильно. Продай меня мамка, как ненужную безделушку, я б ее тоже помнить отказался. Но вы друг друга стоите, разве нет? Плод изнасилования и охочая до бабок дура.       Сатору было плевать. Плевать. Этот сукин сын убил кучу народа у Сатору на глазах, средь бела дня, застрелил ребенка, задушил беззащитную женщину бельевой веревкой, убил… и имел наглость еще и пургу про деньги и изнасилвоания нести!       А может он просто хотел заставить Сатору ответить? Разжать зубы. Отвлечься. Да, звучит логично. Нет, нет, Сатору на это не поведется, он не настолько наивный.       Вместо этого он снова замахнулся ногой, но прежде, чем он успел ударить, сверху донеслось всего одно слово:       — Достал.       Тон сменился. Не было больше восхищения. Не осталось ехидных ноток.       Следующий удар неподъемным валуном обрушился на заднюю часть шеи, вышибив почву из-под ног. Зубы отчаянно клацнули и разжались, Сатору попытался отползти, но тяжелая подошва врезалась в живот. Пальцы впились в камни дорожки, но те словно ускользали из хватки, не давались в руки. Мир завертелся, небо с землей поменялись местами. Ноги отказывались слушался, не находили опоры.       Время замерло, когда что-то холодное прижалось к правому плечу. Сзади. Сатору чувствовал этот холод через вымоченную в поту ткань рубашки. Этот холод жег кожу. Мозг не успевал за происходящим, но тело будто знало и без него.       Щелкнул затвор.       Боль была адская. Сатору не понимал ничего, кроме этой чертовой боли. Она пульсировала, волнами, сносящими все на своем пути, разливалась по телу вместе с сердцебиением. Он не мог сказать, кричал ли. Наверное, да.       — Такие мелкие опездолы, как ты, думают, что все им под силу, — продолжал лить желчь голос сверху. Слова мазали затылок, отдавались тупой болью еще и там. — Вы ни разу в жизни не сталкивались с отказом. Папочка все оплатит, да? Запомни, пиздюк: вот что случается, когда выходишь из своей золотой башенки и шутки шутишь не с теми людьми. Никто не будет с тобой церемониться.       Огромная лапа давила на загривок, прижимая к земле. Все отчаянные попытки подняться или уползти пресекались. Такая же громадная нога стояла на лодыжке, держа ее вывернутой.       — Ты жив, только потому что я рискую потерять постоянного и платежеспособного клиента, если пущу пулю тебе в лобешник. Твое миловидное личико и сладкая попка тоже могут хорошо послужить, но у меня не встает на худощавых твинков. Скажи папочке спасибо, когда вернешься. Так и передай: «Спасибо, папа, что нажил такой денежный мешок, а то плохой дядя Фушигуро Тоджи вышиб бы мои тупые мозги».       Сатору барахтался, как выброшенная на сушу рыба. Задыхался, плакал, орал. Слезы лезли в нос и рот, смешивались с потом, соплями, кровью и пылью. Он уже вообще ничего не понимал — где он, кто он, зачем он. Тело иррационально пыталось просто встать и уйти, но вес сверху держал на месте.       — Ты даже матери своей был не нужен, выродок. Каково это, быть плодом насилия, а?       Боль не унималась. Сколько бы времени ни прошло, она становилась лишь невыносимее, но не притуплялась.       Но и злоба никуда не делась. Даже пуля не в состоянии была убрать ее, она все еще циркулировала по телу, отравляя все, до чего могла добраться, подпитывалась болью. Сатору вцепился в руку на загривке, полоснул короткими ногтями. Под ними моментально скопилась кожа и кровь, какие-то сломались. Больно. Все, что бы он ни делал, было больно. Даже дышать и всхлипывать было больно, и хотелось всю эту боль куда-нибудь деть. Вылить на другого человека, заставить его так же корчиться на земле.       Второй рукой удалось откопать камень из дорожки. Не самое грозное оружие, этот камень был достаточно легким, чтобы даже обессиленный Сатору был в состоянии его удержать. Но уже что-то. Камень о камень — если псина была крепкой как булыжник, то голыми руками сражаться с ней было невозможно.       Рука с загривка пропала. У Сатору была всего секунда. Он резко развернулся, увидел гигантское широкоплечее тело, уродливое ебало — и сразу же ударил. Камень вонзился в чужой нос будто всю жизнь там и был, приземлился как миленький. Кровь хлынула во все стороны, капли упали Сатору на глаза, закрыв обзор. Мгновение паники из-за отсутствия зрения, очередной щелчок затвора — и снова боль, свежая поверх старой, то же самое плечо, но теперь спереди.       Сатору, кажется, отключился на какое-то время. Когда он снова открыл глаза, лапа уже держала его за нижнюю часть лица и медленно поднимала над землей.       Сатору был выше, но ноги распластались по камням безвольными тряпками. Обе руки вцепились в предплечье, правая нащупала рану от зубов, пальцы забрались промеж разорванных тканей. Сложно было не улыбаться. Даже боль отошла на второй план — перед ним было то самое лицо со шрамом поперек губы, но облитое собственной ядовитой кровью, со смещенным носом, от которого осталось лишь название. Перекошенное ненавистью. Сатору, может, был слабее, неумелее в драке, но ему удалось! Ему удалось оставить на ублюдке след, стереть ухмылку, полную едкого превосходства и спеси. Нахуй его.       — А ты ничему не учишься, щенок.       Фушигуро Тоджи — Сатору теперь знал имя зверя, что заставляло кипящую злобу ликовать — больше не радовался. Нет, он пылал такой же ненавистью. Радовался теперь Сатору. Он это сделал, он заставил псину потерять самообладание.       Сатору с чувством плюнул в эту рожу. Слюна приземлилась прямо в кровавое месиво и устремилась вниз вслед за кровью.       — Закончишь как та дура. Ее изнасиловал твой папаша, накончал ей внутрь тобой, а потом я ее убил. И с тобой то же самое будет, помяни мои слова.       — Ты сгниешь за решеткой, — процедил Сатору. В этих простых словах было столько злорадной радости, что на секунду он сам себя испугался. На секунду. Ненависть быстро привела его в чувство. — Жил как псина, и сдохнешь ты как псина.       Страшно не контролировать собственное тело. Сатору никогда даже и думал, насколько пугает полное отсутствие контроля. Сколько бы он ни сопротивлялся, Фушигуро Тоджи все равно запустил его в землю, как баскетбольный мяч. И ничего не помогло. Последняя волна боли затопила все тело, начиная с головы, и принесла с собой блаженное забытье.              — Ба-ба. Скажи «ба-ба». Баба. Давай, ба…       — Ба… ба! Ба-ба! Баба!       — Молодец, золотце! Какой же ты у бабули умненький! Такой смышленыш. Солнышко ты мое маленькое. Как папа будешь, да? Гением!              Все в этой комнате было настолько бесполезным, что Сатору медленно ехал крышей, переворачивая очередную папку вверх ногами и просто вываливая бумаги на пол. Договоры, чертежи какие-то, квитанции, платежки, еще договоры — все было рассованно по бесконечным безликим черным папкам с датами и суммами на корешках, а сами папки нескончаемыми фишками домино мостились по дизайнерским шкафам со стеклянными дверцами. Офис, ебать его. Зачем отцу был архив, если весь этот мусор копился здесь как грязь под ногтями?       Сатору уже месяца три перерывал архив с упорством бульдозера, поднял все сделки на пятнадцать лет вглубь, снова и снова продирался сквозь эту бюрократическую витиеватую ебанистику, которую будто специально писали так, чтобы даже налоговая, сунув нос, плюнула. Все аж скрипело от чистоты. Каждая буква словно ехидно пищала: «А меня проверила сотня юристов, куда уж тут шестнадцатилетнему пиздюку?» Но Сатору все равно пер напролом, перечитывал один договор по пять-десять раз, и через месяц с небольшим трехслойные бюрократические вензеля даже стали идти на контакт.       В архив у него был свободный доступ. Отцу хватило одной криво брошенной фразы про ответственность за компанию и подготовку, как он сам потащил Сатору к местным работягам, лично представил и наказал бедолагам помогать в светлых начинаниях. Принимая во внимание этот его энтузиазм, шанс найти стоящие улики в архиве можно было оценить почти в нуль. Но отец был умнее табуретки — поэтому Сатору допускал, что и он мог так подумать. Чтобы что-то спрятать, надо положить это туда, где искать не будут — на самое видное место. Стройная была теория. Жаль, что с реальностью не билась.       Ближе к концу второго месяца Сатору начал задумываться об офисе. В архиве не было никаких документов о сделках купли-продажи других компаний, как и юридического сопровождения слияний. Не то чтобы Сатору о них много знал, но они точно были, причем последняя такая покупка успешно завершилась совсем недавно. Даже Шоко жаловалась, что ее любимую студию купили Годжо Груп, и пропустить такое было невозможно — вся индустрия игр стояла на ушах. А бумаг в архиве не было. Может, конечно, их туда еще не спустили, ведь несколько месяцев — не такой уж и большой срок, но Сатору никак не мог отделаться от ощущения, что туда много чего еще не донесли. Например, отец точно покупал крупных провайдеров пару лет назад, но документов не было, вообще ни следа. Словно и не покупал вовсе, они сами как-то возникли и начали получать переводы.       Вывод был один — договоры о сделках хранились в другом месте, и на ум приходил только офис в поместье.       Офис представлял собой тайну за семью печатями. Когда Сатору был ребенком, он любил представлять, что вся жизнь была одной большой компьютерной игрой, а та комната была главной целью на локации «поместье». Когда просочиться туда не получалось, он просто решал, что пока недостаточно прокачал навыки или уровней недобрал, и только поэтому очередной безликий непись оттаскивал его от заветного куска древесины. Дверь казалась большой и величественной, как слишком проработанные врата, мимо которых игрок точно не пройдет. Да и как можно было? Везде куда ни плюнь были шоджи, у которых от дверей было лишь название — так, каркас да куча рисовой бумаги. А вот она! Она была высоченной, монолитной, из темного дерева. И на замок закрывалась! Сатору несколько раз пытался его взломать. Выискивал журналы с советами по взлому, кропотливо оставлял закладки в книжках, сооружал самодельные отмычки из сворованных у женщин невидимок — и все впустую. Даже посреди ночи его хватали поперек живота и тащили прочь от заветной тайной комнаты.       Неделя ушла на изучение расписания смен охранников и поведения прислуги. Убиралась в ней только домоправительница, причем лично и только дважды в неделю. Каждый раз она заходила внутрь, только когда отец тоже был там, и выходила спустя два часа. Если же отца там не было, дверь оставалась запертой, и ни одна живая душа не имела к ней доступа. «Годжо-сама очень переживает за важные документы, ” поведала Сатору одна особенно разговорчивая служанка, когда он как бы ненароком принес ей цветов и крем для рук. «Оно и понятно! Если что-то важное пропадет, что он будет делать?» Объяснение казалось логичным. Действительно, стоит паре важных бумажек пропасть, как напыщенные дяди в костюмах обидятся и со счетов пропадет сумма с шестью нулями. Вот только Сатору знал, что отцу было что скрывать, и это знание заставляло любое слово воспринимать со скепсисом. Не слишком ли чрезмерные меры для охраны бумаги? Тем более когда львиная доля уже перекочевала в цифру.       С охранниками тоже вышла запара. Сатору не нравилось как подкупать, так и запугивать людей. Способы были весьма эффективными, и некоторые в ноги кланялись, стоило только услышать фамилию, но с работниками поместья они не работали. Что бы Сатору им там ни наобещал, как бы ни стращал, отец все что угодно мог перекрыть в десятикратном размере. Единственной надеждой стала возможность запугать отцом, так что из всей дюжины бесполезных костюмов рабочим вариантом был лишь один. Он пару раз катил к Сатору яйца, намеки делал, по углам зажать пытался. И если пряником пользоваться желания не было никакого, то вот кнут был весьма эффективным — одно слово, и шкаф два на два отъехал бы или в тюрьму, или в мир иной, но тепленькое рабочее место не сохранил бы точно. Жена и двое детишек не были бы в восторге.       Оставалось лишь дождаться, когда его смена совпала бы с отсутствием хозяина в офисе, причем часов эдак на десять. И вот оно — командировка! Отец свинтил на открытие нового завода в Осаку и собирался провести там целых трое суток. Сатору только немного надавил, послушал тираду о том, какой он избалованный мудак и как ему все на блюдечке с голубой каемочкой принесли — и вот у него был доступ к заветной комнате.       Внутри не было ничего примечательного. Сатору ждал какой-нибудь ачивки или сияющих сундуков, обещавших щедрые награды за проделанную работу, а нашел лишь угрюмые шкафы да грустные папки. У отца, кажется, была аллергия все цвета, кроме монохрома и древесного спектра. Сатору первые минут пять постоял, как идиот разглядывая безмолвные полки, и со вздохом принялся разбирать весь этот мусор.       Первые три папки он перебрал, сидя на небольшом кожаном диванчике. Поначалу Сатору даже пытался не оставлять следов: тонкие тканевые перчатки, запасливо купленные накануне, нацепил, аккуратно переворачивал файлики, ничего не доставал и не мял, только ксерил самые подозрительные документы и складывал башенками возле входа для дальнейшего изучения наедине. Потом заколебался. За первых три часа упорной работы он успел устать, сменить десять поз, посидеть на диване, полежать, посидеть на спинке дивана, посидеть на полу, на столе, на кофейном столике, дважды сбегать за кофе на большую кухню и до смерти перепугать кухарку. К концу пятого часа он на все плюнул и решил не конспирироваться, содрал перчатки и начал выворачивать содержимое каждой папки, а потом складывать обратно. Если отец узнает, отбрехается как-нибудь, свалит все на домоправительницу или раннюю деменцию. Плевать.       Папка за папкой, а ничего кроме странных цен и мутных транзакций Сатору не видел. Он наскоро пролистал все, что годами пылилось в шкафах, и отксерокопированных документов собралось уже на три приличные башенки, но сдаваться было рано. За окном брезжили первые солнечные лучи, раскрашивая пушистые завитки облаков в розовый с желтым. Сатору же стоял посреди офиса, медленно дышал и думал. Если папки были пусты, то… стол? Может быть. Может, отец не настолько умным был и оставил такую улику в самом ожидаемом месте. Стоило попробовать, все равно делать больше нечего было.       Стол был большим и крепким. Он вроде был вырезан из одного огромного куска… Сатору провел пальцами по столешнице. Бук? Возможно. Сатору не видел стыков. Мощные ножки врезались в нежный паркет, широкая столешница протянулась от одного конца не самой узкой комнаты почти до противоположного. Монстр, а не стол.       Отец даже в оформлении офиса решил выебнуться! Надо же! Небольшой рост, что ли, компенсировал этой громадиной? Сатору никогда не видел его сидящим за этой буковой бандурой, но одна лишь картинка небольшого лысеющего мужичка за пятьдесят, пытающегося прыгнуть выше бесконечно длинной столешницы, заставила в голос рассмеяться посреди рассветной тишины. Так ему и надо. Может, это его кармическое наказание за убийства людей, догнавшее и укусившее за жопу раньше срока.       Сатору, отсмеявшись, уселся на кресло и, закинув длинные ноги на столешницу, начал открывать всякие ящички. В первом оказалась пепельница с… бриллиантами? Сатору поднял вещицу выше, повернул на свет, чтобы оценить сияние — и да, белое золото с бриллиантами собирало тут пепел с дорогущих сигар. Кем стареющий калькулятор на ножках себя возомнил? Бароном? Доном Корлеоне? Сатору, к своему удивлению, в первый раз задумался о цене вещей. Нет, разумеется, он и до этого умел читать цифры на ценниках, но то были лишь цифры с нулями да девятками. Но вот он смотрел на пепельницу, которая стоила как подержанная машина провинциальной семьи, и то, на что некоторые копят годами, помещалось у него на ладони. То было… странное ощущение. Сатору не чувствовал ни гордости, ни превосходства, но и совесть не спешила просыпаться. Просто факт.       Второй ящик тоже ничего не дал. Там его ждали старые исписанные от корки до корки ежедневники, калькулятор, набор канцелярских скрепок, степлер и дырокол. А, еще был клей-карандаш и блок стикеров. Сатору быстро пролистал ежедневник, но там были только встречи и звонки.       Третий ящик тоже поначалу не радовал. Но под завалами черновиков с кучей перечеркнутых фраз Сатору увидел снимок — и замер. На фотокарточке — Сатору повертел ее, чтобы удостовериться, и да, то был оригинальный полароид — была изображена женщина. Эту женщину ему видеть уже доводилось: она смотрела с одного из немногочисленных «легендарных» снимков в офисе агентства Касуми-сан, но там она была холодной как ледышка. На этом же снимке она была… совсем другой. Точеные, острые черты лица казались мягкими, сама женщина выглядела немного виновато и стыдливо, но при этом непередаваемо очаровательно. Она держала в руках палочки для еды, и держала неправильно. Перед ней на столе были разложены маленькие блюдца, полные всевозможных яств. Сатору сразу узнал место — то была главная столовая поместья, где обычно принимали гостей и устраивали семейные ужины, да он и сам там ел не раз и не два. И эта женщина тоже там была. Яркие голубые глаза сияли как два драгоценных камня, и даже не самый лучший фотоаппарат смог запечатлеть их чарующий свет. Растрепанные белые волосы, небрежно уложенные в пучок, тоже будто сияли, а выбившаяся с левой стороны прядь заставляла эту женщину выглядеть еще моложе. Она была похожа на… вчерашнего подростка? Юная, по-детски наивная, сражающаяся с концептом употребления пищи двумя палками. Сколько ж ей тогда было лет?.. Сатору, к своему внезапному стыду, никогда не интересовался. Да и казалось, что вот эта молодая невинная девушка и та серьезная глыба льда были двумя разными людьми. Но нет. И Сатору с ужасом обнаружил, что эта женщина была его точной копией — вернее, он был точной копией ее.       Сатору поежился и отложил фотографию. То есть, та женщина была вхожа в дом. Она сидела там же, где столько раз сидел сам Сатору, ее потчевали как самого дорого гостя, но когда она умерла, все наперебой твердили, что то был несчастный случай, а не убийство, и за шкирку оттаскивали мелкого Сатору от тела, словно щенка, нассавшего мимо пеленки. Как все так обернулось?.. И почему отец хранил ее фотографию, причем не отретушированную для журнала, на которой она выглядела неотразимо, а вот… это. Старый, блеклый, немного выцветший полароидный снимок.       Казалось бы, на этой фотографии сюрпризы могли бы и закончиться, но нет. Дальше — больше. Под фотокарточкой оказались письма, куча писем. На кривом японском вперемешку с хорошим английским, аккуратно выведенными печатными буквами и неумелыми иероглифами. «Не пиши мне». «Не называй меня так.» «Придется заплатить.» «К письму приложен локон, можешь сам заказать тест. Говорят, они точные. Также говорят, что дорогие, но у тебя-то денег хватит.» В последнее письмо был вложен короткий локон белых волос, и Сатору аккуратно его поднял. Казалось, что лишь одно грубое движение — и он мог исчезнуть, раствориться в рассветных лучах. Сатору знал, что то был его локон. Знал. Но поверить не мог. Все казалось нереальным. Время, казалось, остановилось, а то и шло по кругу. Словно он застрял где-то между прошлым и будущим, и прошлое упорно лезло назад из могилы, напоминая о себе. Сатору положил локон на стол, рядом с фотографией.       Последнее письмо. Рукописная кириллица. Сатору давно не видел эти буквы курсивом, и, пусть они и были красивыми и растекались по нелинованной бумаге стройными линиями, пришлось постараться, чтобы прочесть. «Его зовут… Крестильное имя…»       Сатору выкинул бумажку, будто она его обожгла. Его звали не так. Его звали Сатору, Годжо Сатору, единственный сын и наследник Годжо Груп, а не… это. Это был не он, не о нем. Но нет. Умом Сатору понимал, что речь шла именно о нем. Он не только носил другое имя, но и был крещенным в, судя по всему, православной традиции.       «Сможешь назвать его как хочешь.»       Сатору тяжело сглотнул и откинулся на спинку кресла. Что ж такое… он ведь не был породистым щенком, которого можно было просто купить и назвать от балды. Он же… он же был человеком, да? Не собакой, не аксессуаром. Человеком. Но отделаться от ощущения, что его купили как чертову пепельницу с бриллиантами за дохуя бабла, не получалось. Вот почему они все его так ненавидели, да? Собак, которые не слушаются и гадят, когда и где не просят, не любят. Их покупают, чтобы выполняли определенные функции и не лаяли лишний раз. И даже если номинально они являются частью семьи, они все равно не люди. Никто к ним не относится, как к людям.       Последняя бумажка в ящике была на английском. США, штат Нью-Йорк, ДНК экспертиза, 99,3%. Ну конечно. Перед покупкой породистой псины надо удостовериться, что родословная у нее в порядке. Сатору правда хотел бы удивиться, но наличие этой бумажки было настолько предсказуемо, что удивлялка не включалась. Вот если бы ее не было, можно было бы изумится. Но вот она была — 99,3%, отцовство доказано. Сатору вздохнул и пошел ксерокопировать еще и все эту макулатуру.       Это не то, что он ожидал найти в офисе. Он ждал грязный кэш непонятного происхождения, контракты с киллерами, может, фотографии с трупами в качестве подтверждений закрытия заказов, но не… это. В любом случае, это было лучше чем ничего.       Усталость навалилась на плечи промышленным прессом, да так внезапно, что Сатору сел на диван. Живот урчал, требуя что-нибудь кроме кофе. Время близилось к пяти утра. Надо было сворачиваться потихоньку, так что Сатору перенес все стопки ксерокопий к себе в комнату, сбегал на кухню и перекусил вчерашними гедза со свининой и молоком. Второй такой возможности может и не быть, а у него не хватило времени на сейф. Хотелось спать, но Сатору все равно поперся обратно, но на сей раз запер дверь изнутри.       Сейф стоял под столом, но с другой стороны. Если тумба примостилась слева, то металлическая махина ютилась справа и занимала добрую четверть от длины стола, и Сатору сел на пол. Кодовый замок. Код Сатору, разумеется, не знал. Он опробовал заранее подготовленные комбинации: дата рождения отца, дата рождения Касуми-сан, дата их свадьбы и дата основания первой компании. Ничего. Стальная дверца не дрогнула. Сатору вздохнул. Сколько бы он на сейф ни пялился, сколько бы ни уговаривал Сезам открыться, упертый кусок металла не шел на контакт.       Какие еще комбинации могли подойти?       Год основания компании? Мимо. Дата рождения Сатору? Нет. Год рождения Сатору? Тоже нет. Год выпуска первого компьютера? Ага, как же. Дата первого патента? Снова мимо.       Сатору уперся лбом в дверцу. Глупость какая-то. Он снова чувствовал себя персонажем игры, но на сей раз квеста с разгадкой пароля. В таких играх подсказки всегда находились в одной комнате с замком, так что Сатору мог попытать удачу и снова перерыть кабинет. Времени оставалось совсем немного, но… что ему терять, в самом деле? Ну придет тот амбал, ну поторопит. Пусть.       На сей раз решено было начать с ящиков. Они, как оказалось, хранили наиболее важную информацию, и Сатору попробовал несколько дат наиболее важных контрактов. Все мимо.       Сейф будто смеялся над ним и его ограниченными умственными способностями, и Сатору строил ему рожи в ответ. Ублюдочный кусок металла. Но сколько бы обзывательств ни летело в сторону упертой коробки, факт оставался неизменным — у Сатору заканчивались идеи. Что там говорила Курои? Сладкое стимулирует работу мозга? Может, поэтому стальной упрямец и не поддавался — потому что Сатору не съел ничего сладкого? На столе вроде была коробочка леденцов, так что он не глядя потянулся за ней. Правая рука орудовала в третьем ящике, перебирала бумажки, схватилась за фотокарточку. На обратной стороне была дата с двоеточием и скобочкой, и Сатору нахмурился. Могло ли.? Была ли встреча с этой женщиной настолько важной? Если бы у него спросили, Сатору сказал бы, что весьма маловероятно. Для отца не было ничего важнее компании, контрактов и банковских счетов, на втором месте у него стоял традиционализм. Красивая несговорчивая женщина, которую он вроде как изнасиловал и случайно заделал ребенка, вряд ли была достойна стать ключом к самому охраняемому пространству в поместье. Но попытаться стоило, Сатору все равно ничего не терял.       В этот момент левая рука нащупала что-то, чего в коробке с леденцами быть не должно было, и он вынужден был отвлечься на него. Сам ларчик не выделялся: металлический, с замочком-крючком, фиолетовый с выпуклыми цветочками и большим логотипом старой компании по производству сладостей. Сатору даже не смотрел на него, когда открывал. Вот только внутри были не леденцы — внутри были аккуратно сложены небольшие чеки.       Моргнув, Сатору принялся читать. Все это были транзакции баснословных сумм между компанией отца и… агентством по организации праздников? Сатору, не поверив глазам, еще раз перечитал. Нет. Платил отец за «услуги по организации мероприятий», причем платил столько, сколько ни одно мероприятие стоить не могло. В качестве исполнителя указано было агентство по организации праздников «Хлопушка». Какое дебильное название, подумал Сатору. Подумал, а потом в голове что-то щелкнуло. Хлопушка? Какая еще нахуй хлопушка?! Во-первых, кто в здравом уме назовет так компанию, во-вторых, кто в здравом уме и трезвой памяти заплатит десятки миллионов за подвоз гирлянд на корпоратив, в-третьих, почему все это хранилось в ларчике из-под леденцов, в-четвертых… Сатору, кажется, сходил с ума. Иначе объяснить то, как быстро он подорвался ксерокопировать чеки и рассовывать получившиеся по карманам, было невозможно. Казалось, что если копии не сделать сию же секунду, оно просто исчезнет, растворится в воздухе. Не могло это быть обычное «агентство по организации праздников», не за такие суммы и не в таком месте. Будь это простые корпоративы, чеки хранились бы в архиве, всеми забытые. Нет, это было что-то другое, совсем не праздничное. И, кажется, именно за этим Сатору сюда и пришел — вот за этими бумажками, выписанными от руки на пожелтевшей бумаге. Их было столько… Сатору насчитал тридцать четыре, и даты этих чеков уходили далеко в историю. Первый был… пятнадцать лет назад? Боже, Сатору тогда только родился!       Со всей этой внезапной эйфорией он почти забыл о сейфе. Да и зачем он нужен был? Вот оно — то, за чем он Сатору сюда шел, зачем организовывал проникновение целый месяц. Но нет, надо было попробовать последнюю комбинацию.       Закончив с чеками, Сатору как мог аккуратно сложил их на место и постарался поставить ларец так, чтобы комар носа не подточил. Вроде вышло. Теперь пришло время последней попытки. Ни на что особо не надеясь, Сатору встал на корточки перед дверцей. Та снова смотрела на него как на идиота, но на сей раз это даже не обидно было. Он же нашел то, что всю ночь тут выискивал! Счастью не было предела.       Четыре цифры с обратной стороны фотографии. 1214. Четырнадцатое декабря. Сатору неспеша выставил нужные цифры и дернул ручку. По идее, ничего не должно было произойти. По идее. На деле же послышался щелчок — и дверца поддалась. Если до этого Сатору сидел на корточках, то теперь полноценно упал жопой на пол. Вау. Дата с фотографии и правда оказалась паролем. Он даже оглянулся, проверяя кабинет на наличие камер, потому что, ну… он будто и правда оказался то ли в игре, то ли в каком-то шоу. В реальность происходящего верилось все меньше с каждой секундой.       Сатору вернул фотокарточку на место и осмотрел офис, прежде чем заглядывать в сейф. Это была последняя остановка. И только удостоверившись, что все было на своих законных местах, он полез внутрь.       Ничего экстраординарного там не было: стопки наличных, украшения, пара связок автомобильных ключей да пистолет с патронами. Сатору сначала показалось, что это был тот самый пистолет. Перед глазами всего на долю секунду промелькнула картинка: огромная накаченная лапа, кривая челка из черных сосулек, узкоглазая квадратная рожа, уродливый шрам в уголке рта, пистолет с глушителем — но наваждение быстро прошло. Нет, этот был другим. У псины был модифицированный в кустарных условиях Хеклер-Кох, с которым до сих пор маялись эксперты по баллистике, а это была Беретта. Золотая классика.       Сатору погладил рукоятку кончиками пальцев. Металл приятно холодил кожу. Вопреки ожиданиям, оружие не пугало. Нет, конечно оружие не пугало. Пистолеты не стреляли в людей — люди стреляли в других. Человека можно ранить или убить листом бумаги, было бы желание. Поэтому Сатору повел пальцем выше, к спусковому крючку, затем погладил затвор. Пистолет был всего лишь орудием. Сам пистолет ни в чем не был виноват, виновато было животное, спустившее курок — Сатору продолжал себе напоминать это, как мантру. Животное, спустившее курок, чтобы застрелить четырнадцатилетнюю девочку, а до этого — ту женщину с фотографии, озадаченную палочками для еды. Не пистолет и не пуля.       Беретта весила гораздо меньше, чем Сатору ожидал. Пистолет лег в руку как родной. Серебристый металл поблескивал в солнечных лучах, игриво подмигивая. Магазин был полон. Сатору мог бы кого-нибудь застрелить. Мог бы взять Беретту и явиться в полицейский участок. Его бы пропустили, капитан Хайбара был весьма благосклонен и гостеприимен. Скорее всего, получилось бы выбить разговор с Тоджи, а там оставалось лишь надавить на спусковой крючок — и вот уже песьи мозги разукрасят пол и стены.       Еще он мог бы застрелить отца. В любое здание, принадлежащее Годжо Груп, его всегда пускали без досмотра и записи. Подобраться достаточно близко не составило бы труда. Или можно было пустить ему пулю промеж глаз, когда жрал с важным видом, чтобы кровь смешалась с супом. Конец достойный убийцы.       Но была загвоздка — Сатору совершенно не хотел убивать. По идее должен был хотеть, должен был жаждать крови, и он и сам не знал, почему этого желания не было. Все, чего он действительно желал, было раскаяние на кривой роже. Вина должна была тяжким грузом лечь на плечи, придавить к земле, заставить страдать до конца всей жалкой песьей жизни. Сатору что, настолько много хотел? Всего лишь справедливости и признания ошибок. Ему жизненно важно было услышать тот отвратительный низкий голос надломленным, молящим о прощении. Потому что было за что. Потому что нельзя убивать людей средь бела дня, а потом делать вид, что пролитый на штаны кофе был большей трагедией, чем усеянный трупами сад.       Убить его? Нет. Слишком просто. Не заслужил Фушигуро Тоджи легкой смерти. Он заслужил нести эту вину годами и забрать ее с собой в гроб.       Сатору сел в кресло и поднял Беретту. Совсем не тяжелая. Сколько в ней было? Максимум килограмм. Металл быстро перенимал тепло его ладони, и вот он уже словно живое существо держал в руке. Сатору прицелился. Беретта сливалась с ладонью, срасталась с телом и становилась его продолжением.       На мушке была деревянная дверь, но Сатору видел не ее. Вернее, не только ее. Он был по ту сторону пистолета, и на прицеле была тщедушная девчонка четырнадцати лет, улыбчивая, живая. Сатору целился ей в голову. Стоило моргнуть — и вот на прицеле была уже женщина немногим старше двадцати лет с растрепанным пучком белых волос и яркими голубыми глазами. Палец дрогнул на спусковом крючке, но предохранитель не дал выстрелить. Сатору рвано выдохнул и опустил пистолет.       Быть по эту сторону пистолета было… страшно. Что другие в этом находили? Власть над чужой жизнью? Сатору не понимал. Не было в этом ничего пьянящего, только ужасающее. Одно нажатие, совсем немного давления в правильном месте — и вот жизни напротив уже не было. Одним легким движением можно было вымарать из истории десятки лет, которые человек мог бы прожить, тысячи событий, которые не произойдут, только потому что кому-то захотелось поиграть в бога. Какой бы эта жизнь ни была… нет. Сатору не был вправе ее отнимать. Никто не был.       Сатору держал пистолет двумя руками, как учил капитан Хайбара. Правая лежит на рукоятке, палец на спусковом крючке, левая придерживает под магазином. Правильный хват. Обеспечивает точность и минимизирует риск промахнуться из-за трясущихся рук.       Обе руки висели дохлыми змеями, но пистолет держали крепко, и Беретта болталась между икр. Сатору смотрел на нее, понурив голову. Пистолет как пистолет. Страха перед ним все еще не было, но стоило поднять и прицелиться… это ведь была не пневматика капитана Хайбары. Нет, та годилась только по банкам да по мишеням в тире стрелять, а это… это был огнестрел. Этим, возможно, убивали людей.       Щелчок замка рассеял абсолютно все мысли, оставив после себя лишь тихую, сосредоточенную пустоту. Сатору, сам того не ожидая, моментально выпрямился и вскинул руки, беря дверь на мушку. Даже страх пропал. Он смотрел, не моргая, как деревянная махина медленно отодвигалась от дверной коробки и приближалась, сантиметр за сантиметром. Слышались голоса, до того глушившиеся деревом, и Сатору положил палец на предохранитель. Он… не собирался стрелять. Оно случилось само.       На сей раз на мушке не было ни Аманаи, ни той женщины — на прицеле оказался невысокий мужчина средних лет стереотипной японской внешности в костюме от-кутюр. Отец.       — Годжо Сатору. — Отец всегда звал его полным именем. Он редко с ним разговаривал, пару раз в год от силы, но когда говорил, всегда использовал полное имя. Даже когда Сатору не было и десяти лет, он все равно не называл его имени. Никаких милых прозвищ, никаких уменьшительно-ласкательных форм, никаких суффиксов. Только полное имя. У Сатору сперло дыхание. — Что ты здесь делаешь?       Мысли не складывались в стройную цепочку, а скорее представляли собой разрозненные факты. Тон у отца был серьезный, но не недовольный. Приехать он должен завтра — что-то заставило его вернуться раньше. Любой выход из ситуации подразумевал или разговор, или кровопролитие. Сатору целился в живого человека из заряженного огнестрельного оружия.       — Годжо-сан, я могу объяснить…       О. За спиной отца копошился сегодняшний охранник, которого Сатору угрозами принудил к сотрудничеству. Достаточно было бросить на него один лишь взгляд, чтобы тот весь сжался и отступил. Сатору выглядел страшно?.. Возможно. Он не хотел и не мог оценить собственное выражение лица. Быть может, тот амбал по жизни был не более чем пугливой крысой. Сатору больше склонялся к этому варианту.       Отец сузил и без того узкие глаза, и непонятно зачем отнял палец от предохранителя и вернул обратно. Продемонстрировал. Откуда взялось это движение? Сатору не знал. Оно будто всегда там было, глубоко в базовых настройках, а сейчас вылезло само. Но самое главное — оно произвело нужный эффект: отец обернулся на охранника, и тот расстегнул кобуру. Сатору не видел — Сатору слышал характерный щелчок кнопки.       — Ты изнасиловал мою биологическую мать.       Возможно, разговор нужно было начинать не так. Часы показывали всего-навсего восемь утра, за окном была удивительно ясная для конца ноября погода. Идеально, чтобы пойти на прогулку и наслаждаться жизнью. А Сатору держал на прицеле своего отца и утверждал, что тот изнасиловал его мать, в то время как широченный амбал доставал пистолет.       Но у такого начала были свои преимущества: разговор был не для чужих ушей. И как бы отец ни хотел иметь второй огнестрел на своей стороне, он не позволит выносить подобный сор из избы при свидетелях.       — Вон, — и правда объявил он. Охранник помялся, но решил не вмешиваться. Сатору услышал удалявшиеся от офиса шаги. Больше он его, скорее всего, никогда не увидит. — Опусти пистолет, и мы поговорим.       Условия, значит, диктовал. Спокойным, но серьезным тоном, словно животное дрессировал. Судя по всему, ставил на неопытность Сатору и его внушаемость. Пусть подавится.       — Мне вполне комфортно и так, — отрезал Сатору, и подтекст был ясен как день: Беретту он опускать не собирался. Добровольно лишать себя преимущества было бы глупо.       — Мне так некомфортно.       — В этом суть.       Отец пытался заговорить ему зубы, а сам уже сделал шаг вперед. Сатору заметил сразу. Сложно было не заметить — взрослый мужчина крался так, словно боялся спугнуть дичь.       Сатору снял предохранитель. Дороги назад больше не было: если палец снова дрогнет, пулю не остановит уже ничего. Он глубоко вдохнул, задержал воздух в легких. Теперь надеяться можно было лишь на себя.       — В следующий раз выстрелю в воздух, — ровным тоном уведомил он. Как говорил капитан Хайбара, обо всех своих действиях надо предупреждать четко и громко, и, вполне вероятно, можно будет обойтись без кровопролития. Страх — лучшее оружие. — Ни шага ближе. Ты в состоянии разговаривать, не двигаясь.       Отец послушался и остановился. Сатору бы испытывать гордость — такой триумф! Но гордости так и не было. Он держал пистолет, и пистолет давал ему власть, но наслаждения это не приносило.       — Ты не умеешь стрелять. — Да, он стоял, но все еще пытался заговорить. Отвлечь. Увести от темы. Это даже не раздражало — просто факт в копилку ублюдочности человека напротив.       — Я учусь. На данный момент восемь попаданий из десяти.       Сатору для верности вернул предохранитель на место, вынул магазин и вставил обратно, потом снова снял с безопасного режима. С пистолетами он обращаться уже умел. Пусть не так умело, как сам хотел бы, но достаточно, чтобы попасть в цель.       Отец посыл понял.       — О чем ты хочешь поговорить? — спокойно спросил он. Спокойный был, ублюдок, как море в штиль. Биба и Боба — один дикий кровожадный упырь, второй безэмоциональный уебок. Исполнитель и заказчик. Стоили друг друга.       — Ты изнасиловал мою биологическую мать, — повторил Сатору. Сомнений не было. И тот факт, что отец хранил ее фото как трофей, что установил дату, связанную с ней, в качестве кода от сейфа с пистолетом, что делал вид, будто любил ее, будто способен был любить… Сатору хотелось плюнуть ему в лицо. — А потом ты ее убил, когда надобность в ней отпала.       — Я любил твою мать. — Он смел возражать. Да еще так правдоподобно! Сатору бы посмеялся и похлопал, если бы не сжимал Беретту.       — Ты ее изнасиловал, — он давил, говорил с нажимом, потому что бесталанные оправдания были пустой тратой воздуха, — а потом убил.       Отец недовольно причмокнул.       — Это правда, что она не проявляла особый… энтузиазм, — выдал он в итоге, и лучше б он все-таки молчал. Или кинул очередное безэмоциональное «да». Потому что что нахуй? Не проявляла особый энтузиазм? Сатору был на грани выстрела в какую-то из ебанных папок, палец гладил спусковой крючок. В голове набатом раздавалась одна лишь мысль: тот ублюдок из гаража сказал бы то же самое о нем, доделай он начатое. Вот так же стоял бы и с гордым видом вещал про недостаточный энтузиазм.       — Ты ее изнасилосвал.       Изнасиловал, изнасиловал, изнасиловал… это слово заставляло что-то неприятно ворочаться в животе. Сатору не просто продали, как породистую псину, он еще и был плодом насилия. Не желанным ребенком — отвратительным последствием не менее отвратительного акта. Даже не человеком. Вот почему та женщина звала его так — не человек. Сатору помнил, хоть и пытался забыть. Она его ненавидела. Они все его ненавидели. Все, поголовно, они все его отвергали как инородное тело, не подходившее никуда.       — А потом ты ее убил. Когда она стала бесполезной, ты пристрелил ее как дикое животное. Хоть на стол не подал и шкуру на стену не повесил, я надеюсь.       Слова сочились ядом. Снова. Снова эта отрава, которая циркулировала по телу с кровью, заражая уродливой злобой каждую клетку.       — Это Тоджи тебе сказал? — Тоджи. Они были знакомы лично. Ну конечно! Это он пустил псину в дом, это он потом стыдливо затирал пятна крови и ссал Сатору в уши про несчастный случай. Он, все он. Такой же ублюдок, как и все они — как те ебланы из гаража, как Фушигуро Тоджи, простреливший висок девочке, не успевший даже пожить.       — Какая нахуй разница, кто мне сказал? Это правда. Ты ее заказал. Скольких еще ты так же изнасиловал и убил? Сколько мне подобных бегает по разным уголкам земли? Или остальных ты не обрюхатил?       — Годжо Сатору, язык. — Сатору отвел пистолет в сторону, готовый стрелять, но отец сразу же продолжил: — Ты мой единственный ребенок! Она была… Я любил ее. Она не любила меня в ответ. И тебя она тоже не любила. Если ты думаешь, что она была прекрасной доброй матерью, ты ошибаешься. Она тебя ненавидела. Она продала тебя мне, лишь бы избавиться, а потом продолжала приходить за деньгами, каждый раз увеличивая требуемые суммы. Одного платежа ей не хватило, она появлялась тут каждый год, угрожала прессой и полицией, она не давала нам жить! Она не давала тебе жить!       Правильный хват не помогал, и руки все равно крупно подрагивали. Не то чтобы… не то чтобы Сатору не знал. Догадывался. Но слышать это вот так — открыто, без прикрас — все равно было больно. Никто и никогда его не любил. Никто его не хотел, никому он не был нужен. Матери нужны были деньги, отцу нужен был наследник для галочки, мачеха его просто на дух не переносила. Нигде в этом мире не было человека, которому нужен был бы просто… просто Сатору. Не наследник Годжо, не денежный мешок, не кусок биологического материала, а он сам. Сатору был абсолютно один. Во всем мире на семь миллиардов душ не было ни одной, что была бы ему рада.       Сатору понимал… нет, Сатору знал, что слова отца надо было делить на десять, а то и на все сто. Когда человека держат на прицеле и предохранитель уже снят, в ход идет любое вранье. Еще Сатору знал, что у него были как минимум Шоко, Яга-сенсей, капитан Хайбара, который вроде как его ценил и обучал, как собственного сына, но… но это все было не то. Там, где должна была быть родительская любовь, зияла громадная дыра, в которую всю его жизнь закидывали деньги и красивые игрушки, а она никуда не девалась, лишь росла. Сатору даже казалось, что в тот момент эта дыра готова была поглотить его всего, ни косточки не оставив.       — Это не оправдание убийству, — в итоге сказал Сатору. Он услышал все, что хотел, и даже то, чего не хотел. Беретта медленно опустилась, а сам он поднялся. Как же он устал. — Я забираю пистолет, у тебя все равно скорее всего нет лицензии. А еще я съезжаю. Не желаю тебя больше видеть.       Дальше все похоже было на плохой ситком: Сатору шагал прочь из офиса, отец шагал следом, причитая, как ворчливая бабка. Все еще не кричал. Они с Касуми-сан тоже друг друга стоили: два манипулятора-тихушника, не способных на эмоции, кроме, разве что, шипящего гнева да надменного отвращения. Тошниловка.       — Ты ведешь себя, как ребенок. Прекращай эту истерику.       Теперь вот Сатору был ребенком. Как удобно. Никогда им не был, взрослый сразу с пеленок, а тут вдруг стал.       — На что ты собрался жить? Я не буду финансировать эту выходку.       У Сатору было много талантов, спасибо Касуми-сан, искреннее считавшей, что свободная минута для ребенка — зло. Заработает. Брать его залитые кровью деньги… да Сатору скорее перекусил бы этой чертовой Береттой.       — В квартиры тебе доступ закрыт.       Снимет. У Яги-сенсея поживет. К капитану Хайбаре напросится. Бездомных потеснит. Уж что-что, а место для ночлега он надет.       — Можешь не возвращаться.       Сатору не собирался возвращаться. Все поместье было большой кровавой баней, полной гадюк. Уж лучше с голоду сдохнет, хоть это и весьма маловероятно. К этому месту он зарекся приближаться, кроме как в составе следственной группы, которую сам сюда за ручку приведет. Сатору собирался провести собственное расследование всего, что удалось откопать в офисе — и он планировал посадить отца на ту же скамью, на которой совсем скоро будет чахнуть Фушигуро Тоджи.              — Ой, дура ты дура! Дура! Послал же Господь Бог… Ребеночка! В мусор! Какая ж ты мать-то после такого? А я тебе скажу: ни-ка-ка-я. Дура! Ду-ра! Скажи спасибо Господу, что он жив остался! Живо села!              Сатору прицелился. Жестянки стояли ровным рядом, но все разных размеров и из-под разных напитков. Капитан Хайбара, конечно, отодвинул его на метр дальше от цели, но сложности почему-то не добавилось. Сатору видел каждый изгиб жестянок так отчетливо, будто рассматривал их под лупой, видел каждый блик полуденного солнца. Длинный выдох оставил за собой облачко пара — и щелкнул затвор.       Сначала банка из-под Кока-Колы. Пулька пришлась четко в середину, жестянка свалилась с деревяшки. Вторая пулька ударила в верхнюю часть корпуса — и Фанта присоединилась к сестре на земле. То же самое произошло с Доктором Пеппером, но на Маунтин Дью Сатору решил поэкспериментировать и выстрелил в нижнюю часть, в самое начало сужения. Банка пошатнулась, и на секунду показалась, что устояла, но потом все-таки шмякнулась логотипом вперед. Пепси получила пульку ближе к правому боку, потом вторую в середину, и наконец грузно завалилась назад. И последняя пулька пришлась на алюминиевый шов на крышке Ред Булла.       Сатору медленно опустил обе руки, пневматический пистолет приятным весом лег в правую ладонь. В нескольких метрах от него лежал абсолютно пустой брус, все банки рассыпались по земле, местами деформированные пневматикой. Огнестрел прошил бы тоненький металл насквозь, но у Сатору в руках была не Беретта. Никто, кроме капитана Хайбары, не знал, что у него было оружие. Никому и нельзя было знать. Проблема была даже не в лицензии — они все переживали за него самого, и Сатору правда был им благодарен, но иногда эта забота переходила предпочтительную грань. Беретту у него точно конфискуют. Никуда не доложат, разумеется, но пистолет все-таки хотелось иметь. На всякий случай.       — Молодец, Сатору! — Капитан Хайбара хлопал в ладоши и выглядел таким гордым, что Сатору просто не мог не вернуть улыбку. Его помощь была неоценима. В нескольких десятках метров Юи отстреливал магазин, пытаясь сбить неподатливые жестянки, которые ни в какую не хотели падать. Язык даже высунул от усердия, надо же! Сатору перенес вес на левую ногу, упер свободную руку в бедро. Юи был забавным. С ним приятно было проводить время, а из-за его отца еще и полезно. — Ну что, как думаешь, пришло время опробовать винтовку? С ней будет чуть посложнее, но… Юи, мальчик мой, не торопись! Прицелься! Мушка должна быть ровно посередине прорези, и ее края должны быть на одном уровне с краями прорези. Не целься ниже или выше, верх твоей мушки должен приходиться ровно на середину желаемой точки попадания…       Сатору позволил себе не слушать дальше. Капитан Хайбара правил стойку сына, ставил правильно руки и по десятому кругу объяснял правила прицеливания. Проблема была ясна как день — Юи стрелял слишком рано. Не тогда, когда мушка становилась в правильное положение, а уже тогда, когда она просто оказывалась в прорези, и из-за этого пульки летели то выше, то ниже цели. Но Сатору не вмешивался в образовательный процесс. Вместо этого он отошел в сторону, к стойке с оружием.       Они находились на небольшом тренировочном полигоне Токийской полиции, не особо далеко от города, но и не в черте. Здесь, совсем рядом с небольшим лесом, время будто шло медленнее, а проблемы пропадали. Сатору мог не думать о Тоджи. О секте. О трупе. Аманаи давно похоронили, Тоджи поймали, «Хлопушку» накрыли, но Сатору все равно… не мог отпустить.       В центральном участке к присутствию подростка привыкли, даже начали поить кофе и подкармливать домашней едой. Сатору был оформлен как помощник архивиста, так что изредка забегал исполнять свои формальные обязанности — таскать туда-сюда увесистые талмуды с заключениями и показаниями свидетелей. Разумеется, занимался он не только этим: в полиции работали удивительно некомпетентные люди. То ли они ждали у моря погоды, то ли и правда были настолько недалекими, что пропускали очевидные несостыковки, но подавляющее большинство просто сидело на жопе ровно. Убийцы же и прочая шушера не спешили идти к ним в руки с явкой с повинной, поэтому Сатору потихоньку начал подглядывать в папки, которые растаскивал по кабинетам.       Люди были идиотами. Все, причем, за редкими исключениями. Напыщенными индюками, купающимися в собственной недалекости как в шелках. Если помощник архивиста умудрился раскрыть четыре дела, пока от нечего делать перебирал бумажки, этот город был обречен.       Ладно… Сатору, возможно, был слишком строг. В конце концов, пусть Сатору и предоставил им «Хлопушку», полиция сама накрыла секту, отследив, с кем контактировала Аманаи за весь предшествовавший смерти год. То есть сделала то, до чего Сатору додуматься не удалось, и сделала быстро — всего четыре дня, и от блаженного балагана не осталось камня на камне.       Может, ему не давал успокоиться тот факт, что он сам не смог дойти до такого простого решения? Копал не в ту сторону. Он все искал заказчика среди выгодополучателей, перекопал все семейное древо Аманаи, всех друзей семьи. А надо было спрашивать подружек и учителей. Оказалось, как минимум трое стали свидетелями тому, как старик в белом схватил Аманаи за руку и начал заливать про конец света и единственный способ его предотвратить — пожертвовать идеальный сосуд божеству, чтобы… Сатору вздохнул. Вся эта ситуация была чистейшим абсурдом, и по ней можно было бы снять гениальную комедию, если бы она не была такой печальной.       Конец света согласно учению юродивых белых пиджаков должен был вот-вот настать из-за эволюции божества. Мол, то было на грани превращения во что-то новое, невиданное и настолько сильное, что все живое было бы моментально уничтожено. И чтобы сдержать это превращение, божеству нужен был сосуд, приемлемость которого рассчитывалась по десяткам критериев, включая все от звезд до медкарточки.       Такая глупость. Всего лишь серия совпадений. Они оказались в той точке истории, где совпала куча переменных: кучка платежеспособных сумасшедших, задумавших творить великое добро, один долбоеб, придумавший отбитое учение, включавшее в себя жертвоприношение, Аманаи, идеально подошедшая под набор рандомных критериев, богатые родители, способные оплатить толпы охраны, и талантливый киллер, готовый приняться за любую гнусь, лишь бы платили. Ну и, разумеется, подросток, имевший личный конфликт с упомянутым киллером. Вот и все. Никакого сакрального смысла. Просто пара подвернувшихся совпадений — и снежный ком унес жизни стольких людей, скольких не все природные катаклизмы убивали. Ради этой глупости убили ребенка. Просто так, как оказалось. Ни за что, если не считать коллективную шизофрению сотни помешанных валидной причиной. И если б только убили! Своровали тело у родителей, оставили гнить без надлежащего ухода, и в итоге Аманаи вернулась к родителям уже полусгнившей.       Сатору вернул пистолет на стойку и взял винтовку. Как это доисторическое чудо заряжать? Вроде говорили, что у этой модели особенное строение. Патрон вставлять надо не в магазин, а напрямую в дуло… или что-то типа того. Мыслями Сатору был настолько далек от этой винтовки, насколько вообще возможно. Как с этим гнетущим чувством надо было справляться? В полиции ему никто не выдал методички по этой… незавершенности. Будто он не довел дело до конца. И Сатору даже знал, откуда это чувство взялось. Догадывался.       Во всех фильмах, во всех сериалах, во всех сюжетных играх преступники каялись. Везде был этот идиотский момент, когда они объясняли свою мотивацию, признавали ошибки. Это должно было приносить удовлетворение — и приносило. То было логическое завершение сюжетной линии: завязка, развитие, кульминация, развязка. И вот в истории с Аманаи развязки не было.       Псина не каялась. Ни в какую. Сколько бы ему ни показывали фотографий, ни зачитывали заключений, ни устраивали встречи с родителями, ни описывали труп, все было впустую. Псина только скалилась, показывала острые клыки. Сними наручники — кинется, выгрызет глотку, выцарапает глаза. Никакого признания ошибок. Нуль сожалений. У камня было больше совести, чем у Фушигуро Тоджи, и у Сатору руки чесались каждый раз, как видел сытую морду и ухмыляющуюся пасть. Кислота вливалась в кровь вместо кислорода и не желала пропадать, даже когда участок оказывался далеко позади. Она жгла. Активнее, когда псина маячила поблизости, слабее, но все еще ощутимо — когда оказывалась далеко, горьким послевкусием оседая на языке. Укрыться от нее было негде. Куда бы Сатору ни пошел, она шагала следом.       Сбоку послышался усталый вздох.       — Тебе надо научиться отпускать. — Капитан Хайбара не советовал и не предлагал, капитан Хайбара утверждал. Сатору нравилась эта его манера речи — настойчивая, уверенная, четкая. Никакой отвлеченной вежливости, только по делу. — Первое дело всегда такое. Ты заберешь его с собой в могилу. — Тяжелая рука приземлилась на плечо, и Сатору поежился. Капитан Хайбара не был как Тоджи, но было в них что-то… неуловимо одинаковое. Имени у этого чего-то не было, ну или Сатору не мог его отыскать. Но оно говорило с себе подобным уже внутри него самого, и ощущение это было… странным. Будто они втроем видели пулю там, где все остальные видели несчастный случай. — Но если не научишься отпускать, в могилу затащит уже оно тебя.       Сатору повел плечом, и рука исчезла. Сатору знал — видел — что капитан Хайбара не велся на его широченную улыбку и наисветлейшее выражение лица. Сколько бы он ни кривлялся, сжатые в тонкую линию шелушащиеся губы не улыбались в ответ. Не верил.       Пневматическая винтовка опустилась дулом вниз, Сатору оперся на нее как на трость, мгновенно обмякая. Не работало. Юи все еще отстреливал банки. Сатору коротко глянул в его сторону и, убедившись, что тот не смотрел в их сторону, наконец ответил серьезно:       — У меня не получается.       Не надо было Юи видеть семпая таким. Мальчишка видел в Сатору пример для подражания, восхищался его острым умом и проницательностью. Он не знал, что новоиспеченный «юный гений сыска» плохо спал и ел, по ночам часами стоя перед зеркалом и рассматривая шрам на правом плече.       То было небольшое пулевое отверстие, уже заросшее — скорость регенерации оказалась выше среднего. Оно не было особенно уродливым. Сатору не переживал за красоту собственного тела. Шрам уже и не болел. Но Сатору все равно бездумно пялился на его отражение в зеркале и водил пальцами по контурам.       Шрам был не более чем свидетельством уже завершенной драки и пережитой боли, и надо было о нем забыть и жить дальше, но Сатору не мог. Каждый раз, как видел, замирал, и время замирало вместе с ним. Сатору ничего о нем не думал. Шрам просто был. Аманаи была навечно погребена под землей, а его кожа навечно запечатлела итоги той драки. Его поражение. Сатору не был достаточно умным, достаточно сильным, достаточно быстрым, достаточно дальновидным, опытным, умелым… много чем он не был.       — Я могу чем-нибудь помочь? — Капитан Хайбара переживал, да? Ну или как минимум был обеспокоен. Но Сатору лишь помотал головой. Нет, капитан Хайбара ничем не мог ему помочь. Сатору проиграл. Да, псина была за решеткой. Но какой в этом был смысл, если Аманаи гнила в земле, а ее убийца ерничал? Что обыкновенный капитан полиции мог с этим сделать? Воскресить полуразложившийся труп? Унять тоску родителей? Воскресить совесть животного, по определению ее лишенного? Ничего. Сатору не мог ничего сделать, и капитан Хайбара от него не отличался. — Что именно тебя гложет?       — Не знаю, — вздохнул Сатору и тут же скривился. Даже своим чувствам имени дать не мог. Сплошное разочарование. — Все. Ничего.       Капитан Хайбара смерил его серьезным взглядом. Сатору уже жалел, что решил с ним быть серьезным. Пока шутились шутки и строились рожи, мужчина не выглядел таким грустным.       — Мы ищем его агента, — заверил он. — Отследили его до Кореи, объявили в международный розыск. Рано или поздно нам его выдадут.       Хорошо. Наверное. Сатору и тут был бессилен. Ну накрыл он «Хлопушку», вскрыл их схему, выковырял агента и еще парочку киллеров, с ним связанных. Ну и что? Агент успел смыться в родную Корею, другие киллеры были всего лишь мелкими сошками, половина из которых была застрелена во время оказания сопротивления аресту. И больше ничего. Никакого удовлетворения, никакой завершенности, только больше бессилия.       — Не на все мы в состоянии повлиять, Годжо-кун. — Сатору снова поморщился. Просил же! Просил же звать его по имени, а не этой фамилией. Чертова вежливость. — Иногда нам остается только ждать.       — Я знаю, — поспешил заверить Сатору. Он знал, он правда знал. Вот только легче от этого не становилось. Иногда, рассматривая шрам посреди ночи, Сатору ловил себя на желании разбить зеркало вдребезги, а потом пройтись по осколкам.       — Тебе нужно заставить себя отпустить и жить дальше. — И это Сатору тоже знал. Казалось бы, что было бы проще? Забыть и все. Вот только оно не забывалось. И одна лишь мысль, что та тварь лежит на матрасе и жрет казенные харчи, воротя при этом рожу…       Сатору выпрямился, сунул корпус винтовки под правую мышку и надавил на ствол. Металл обиженно щелкнул, не желая поддаваться. Неправильный хват. Давил не в том месте. Сатору было плевать — он приложил больше силы, не беспокоясь о потенциальной поломке. Не настолько он был сильным, чтобы гнуть металл.       Капитан Хайбара с угрюмым видом схватился за конец ствола и дернул на себя. Вместо того чтобы передать винтовку, Сатору наоборот вцепился в корпус пальцами и рванул в другую сторону.       — Ниже. Ладонь на середину, дави аккуратно.       Сатору из вредности продолжил давить там же, но винтовка и не дрогнула. Паскуда! Даже простейшая пневматика ему не давалась, куда уж там до одичавшей псины. А то ишь ты, в себя поверил после того, как забил двух бесталанных неумех домкратом — возомнил себя хуй пойми кем, драться полез, расследование какое-то завершил.       — Сатору. — Большая шершавая ладонь легла поверх его собственной и нежно спустила вниз по стволу. Немного давления — и металл послушно сдвинулся, оголяя маленькое дуло. — Моргай. И дыши.       Сатору шумно выдохнул и закрыл глаза. Под веками заплясали цветные пятна, мягкий пар лег влагой на губы. В пальцы левой руки вложили малюсенький цилиндр, направили их к дулу и помогли вставить туда пульку. Заостренной гранью по направлению выстрела.       — Я могу организовать вам один разговор, — убаюкивающе спокойно продолжал говорить голос. — Всего один. Так как ты нам очень сильно помог и до сих пор помогаешь, никто в участке не будет возражать. Но ты должен пообещать мне, что после этой беседы прекратишь жрать себя, понял?       Сухие пальцы с короткими ногтями и заусенцами отодвинули его собственные от ствола и положили уже под него. Надавили снизу — все так же нежно — и винтовка вернулась в исходное положение, издав удовлетворенный щелчок.       — Поговори с ним. Посмотри, что это за человек. Выскажи ему все, что наболело. Убедись, что корить себя не за что. И отпусти.       Сатору открыл глаза. Пейзаж не изменился: все тот же небольшой полигон возле леса, конец ноября, шелест верхней одежды и Юи, заряжающий уже третий по счету магазин из-за одной настырной банки.       Приклад уперся в шрам. Больно не было, не было даже неприятно. Но Сатору знал, что затыльник упирался аккурат в него — и знания было достаточно, чтобы шрам казался чуть ли не пятой конечностью. Он был как отдельная часть тела, не предусмотренная заводскими настройками. Может, что-то подобное ощущали люди с опухолями — всегда там и не исчезает, сколько б ни отряхивался.       Сатору наклонил голову к прицелу, уперся щекой в ложу и закрыл левый глаз. Мушка сошлась с прорезью, и верхушка ее оказалась ровно в середине логотипа Фанты.       — Сатору. — Капитан Хайбара не отпускал тему, звучал все еще спокойно, но уже с большим нажимом. — Обещай мне.       — Обещаю.       Щелкнул затвор. Пулька на огромной скорости вылетела из дула, просвистела в паре метров от Юи и попала на сантиметр выше намеченной цели. Тонкая стенка не справилась с натиском и порвалась, и на логотипе образовалась зияющая дыра. Сама банка отлетела, причем отлетела достаточно далеко, чтобы Юи повернулся в сторону Сатору с отвисшей челюстью. Сатору же озорно подмигнул ему в ответ.              — В этом доме не будет смерти детей!       — Это не ребенок, мама! Он даже выглядит, как крыса! Ты была на УЗИ!       — Это божье дитя! Невинная душа!              Первым шагом была беседа с сотрудниками.       Судя по чекам, «Хлопушка» регулярно занималась организацией праздников для отца. Ну, при условии что она и правда вела заявленную деятельность, разумеется.       Сатору начал с поместья.       В самом поместье мероприятия если и устраивали, то отвечала за них либо домоправительница, либо Касуми-сан. С Касуми-сан разговаривать было бесполезно, да и Сатору не смог бы ввернуть вопрос про «Хлопушку» так, чтобы та ничего не заподозрила. Карга будто еще одну лишнюю дырку прожечь в нем пыталась каждый раз, как видела, а значит, была настороже. Домоправительница такой же проблемной была: зрелая тучная женщина вторила хозяйке аки попугай и с неистовым рвением ненавидела все то же самое, что главная гадюка. Будь ее воля, она выкинула бы Сатору за шкирку в первую же минуту после скандала и дала бы пинка для рывка сверху.       На помощь неожиданно пришла молоденькая горничная. Сатору наскоро запихивал в себя паровые булочки, сразу целиком для верности. Его, конечно, из большой кухни никто бы не попер, всего лишь посмотрели бы косо, но у Сатору не было лишнего времени. Его ждало расследование! И вот была она — спасительница в непримечательном серо-белом наряде, протирала рабочую поверхность после приготовления обеда.       Сатору протолкнул булочку глубже в горло, так и не дожевав. Ничего, желудок переварит.       Оставалось лишь подобрать правильные слова. В лоб спрашивать было нельзя, да и имени девушки Сатору не помнил. Их он тоже идентифицировал по форме челки, и вот у этой была густая штора на весь лоб и два миленьких пучка.       — Господин, вы закончили? — Девушка выпрямилась и встала напротив, лучезарно улыбаясь. Тряпка в ее руке выглядела немного угрожающе, и Сатору не сразу сообразил, чего она хотела. Он стоял, уперевшись бедрами в столешницу, которую ей надо было мыть. Ха! А вот и шанс.       — С переездом или с трапезой? — оскалился он в ответ, демонстрируя два ряда идеально ровных зубов и маленькие клычки. Работало безотказно — женщины любых возрастов и иногда даже мужчины моментально очаровывались. Вот только улыбка горничной не изменилась, оставаясь все той же идеально вежливой маской. — Не переживайте, дорогая, скоро меня тут не будет. Закатите, должно быть, банкет!       Ох, Сатору был гением! Ге-ни-ем! Он только что придумал, как именно ввернуть агентство в разговор так, чтобы тема не казалась притянутой за уши. Ну конечно! Надо было всего лишь предложить ей номерок «проверенной конторы», а она сразу расколется. Ну чем не гениально?       — Что вы, — продолжала улыбаться девушка, но Сатору уже сиял от счастья, как начищенный чайник, — вас в этом доме очень любят. Это же ваше родовое гнездо!       Ага, гнездо. Отец купил этот участок и отгрохал чуть ли не небольшой город в традиционном стиле с вкраплениями западных инноваций. Его собственный отец, дед Сатору, был инженером из Киото, а прадед был военным оттуда же. Никакого отношения к родословной это место не имело.       — Нет, я вас всех как облупленных знаю. Закатите вечеринку, да такую, какую ни один здешний гость не видал. Хотите, дам номерок хорошего агентства? Говорят, в организации праздников им не равных! Все пожелания учитывают, понимают с полуслова, берут не особо дорого…       Сатору видел, как миловидное личико напротив каменело. Не нравилось горничной его слушать, ей надо было помыть столешницу и идти дальше, но Сатору продолжал описывать прелести организаторских способностей некоей конторы. Раздражение играло на руку. Если раздраконить ее достаточно, то как миленькая выдаст всю нужную информацию.       И правда, не прошло и пяти минут, как девушка его прервала:       — Господин, я уверена, персонал поместья оценит ваше желание помочь. — Ладно, он не на это рассчитывал. И Сатору уже думал зайти с другой стороны, как горничная наконец выдала нужный кусок информации: — Но госпожа домоправительница — женщина ответственная. Помощь сторонних организаторов не потребуется. Все мероприятия госпожа курирует лично.       Бинго! Значит, для работы над празднованиями в поместье никакие агентства не привлекались. Сатору отвесил горничной шуточных поклонов, похвалил виртуозно уложенную челку, спер еще парочку булочек и поспешил удалиться с кухни.       Второй остановкой была компания.       Конские цены в чеках не бились с обычными расценками на организацию даже самого вычурного корпоратива, но если предположить, что одним платежом покрывалась серия мероприятий для, например, нескольких офисов в разных уголках страны, можно было допустить легитимность подобных транзакций. Это было нецелесообразно — не проще ли нанять несколько разных организаторов, каждого в своем городе? Они лучше знали бы местных надежных поставщиков, да и вообще климат в городе, но в теории… Если допустить, что имел место пусть и сговор, но вполне легальный, между двумя конторами…       Сатору вернулся в архив. Местный архивист, разумеется, не был осведомлен о разладе в семье, а даже если и знал что-то, то по слухам. Дряхленький, кряхтящий при любом движении худощавый мужчина принял наследника корпорации с обыкновенным почтением.       — Отец попросил проверить, в состоянии ли мы оптимизировать расходы на проведение некоторых мероприятий, — с порога заявил Сатору, и мужчина сразу показал, какие документы ему понадобятся.       Пришлось порыться в очередных бумажках. Ничего интересного. Договоры, чеки, даже близко не такие громадные как те из кабинета. Сатору был почти уверен, что изначальное предположение оказалось верным — не организовывала «Хлопушка» ничего, кроме наемных убийств.       — У нас нет никакого агентства, с которым мы сотрудничаем на регулярной основе?       Мужчина удивленно глянул на него, его шелушащиеся брови выгнулись забавным домиком.       — Насколько я знаю, нет. Но можешь спросить у тех, кто имеет с этим дело.       — Секретарь отца?       — Да, Сато-сан.       Сатору вздохнул. А вот это не обещало ничего хорошего. Этот хер был мужчиной талантливым и внимательным, и расспросы породили бы ненужные подозрения. Ему повесить на уши лапшу про оптимизацию расходов было бы гораздо тяжелее, тем более что Сатору не знал, был ли тот осведомлен о скандале.       — Я могу позаимствовать папку? — спросил он в итоге. Лучше было не рисковать.       — Конечно, только верни, пожалуйста, в течение недели или по первому требованию.       — Разумеется.       Перерыв всю документацию вдоль и поперек, Сатору мог с уверенностью заключить, что никакой официальной документации по сотрудничеству с «Хлопушкой» не было.       Следующей станцией была налоговая.       Сатору был уверен, что «Хлопушка» была зарегистрирована официально. Раз уж существовали чеки, значит, они пытались прикрыть нелегальную деятельность и проводить транзакции законно, а для этого нужна была регистрация.       Налоговая плюнула в него очередной бумажкой. На ней была дата основания организации, имя основателя (он нарвался на какого-то корейца!) и уставной капитал в размере жалких ста тысяч йен. Уже выглядело мутно, но Сатору больше всего интересовала последняя строка — адрес организации.       Соваться туда лично было отбитой идеей, Сатору это понимал. И все равно желание рвануть по адресу в тот же день давило на грудную клетку изнутри. Все-таки это он откопал! Сам нашел, сам выследил, разнюхал. Все сам, никакой полиции, никаких псин, врывающихся в кадр раньше времени с пушкой наперевес. Ну разумеется, хотелось сразу же бежать и пожинать плоды упорного труда, однако спешить было нельзя. Строчка с адресом мелькала перед глазами как игрушка-дразнилка, и Сатору напоминал себе, что в прошлый раз его безбашенность закончилась лишними дырками в плече. Еще парочку он мог бы уже не пережить.       Именно поэтому утром следующего дня Сатору послушно набрал номер капитана Хайбары.       — У меня есть адрес организации, предполагаемо связанной напрямую с Фушигуро Тоджи, — объявил он сразу же, как на том конце послышалось хриплое приветствие. — Токио, жилой район.       — Вышли мне имейлом, — нехотя отозвался капитан Хайбара, и эта неохота Сатору сразу не понравилась. Они же не собирались пустить и это на самотек.? Полиции буквально предлагали готовое решение. Снова. В тот раз они проигнорировали, сославшись на его возраст, неопытность и недостоверность, но должны же они были учиться на ошибках, да?       Самое страшное, Сатору ответ знал. Нет. Не учились они на ошибках, и как бы сильно он ни уважал капитана Хайбару, этот адрес отложен будет в долгий ящик так же, как имя убийцы, и достанут его, только когда появится еще труп, а то и несколько. И даже если капитан Хайбара повторит все махинации Сатору, то он, разумеется, не придет к тем же результатам. Не мог он физически пробраться в личный офис отца, как и не было у него доступа к архиву без соответствующего судебного решения. Так что да… не будет никто сюда бежать до первого трупа или…       Сатору прикусил губу, потому что ухмылка грозила перекосить лицо настолько, что обратно оно уже не выпрямится. Придумал.       Пока полиция сидела сложа руки, огромное агентство, занимавшееся заказными убийствами, функционировало. Псина была за решеткой, расследование пусть и медленно, но верно шло, и рано или поздно на «Хлопушку» выйдут и правоохранители. Сатору мог поклясться, что руководство уже сворачивало удочки и или залегало на дно, или сматывалось из страны. Каждая минута промедления могла стоить их бегства. Надо было действовать быстро. Немедленно, если точнее.       — Что вы будете с ним делать? — Сатору с плохо скрываемым довольством облизнулся. План был безупречным. Полиции нужен был пинок, чтобы те наконец заработали, и подросток в опасности стал бы безупречным поводом наведаться в подозрительную контору без бюрократических проволочек.       — Изучать, Годжо-кун, — коротко отозвался капитан Хайбара, но дальше послышалась короткая пауза. Понял. И как быстро! Сатору даже не знал, радоваться такой проницательности или пугаться. — Ты туда не лезешь. Слышишь?       — Ой, помехи какие-то! — Сатору запричитал в трубку, пошипел для верности. В руке уже уютно устроилась Беретта. Утренний свет причудливо играл на металлических гранях. Сатору повертел ствол, а потом заложил за пояс брюк. Мало ли. — Не слышу… капитан Хайб… слыши… Пш-ш… Вы слы…       И сбросил вызов. А потом скинул имейл с адресом.       Итак, свой долг гражданина он выполнил — полицию уведомил. Дальше — свободный полет.       Беретта грела спину, пока Сатору на общественном транспорте добирался до нужного района. Само ее наличие успокаивало. На сей раз стрелять будет он сам, а не в него.       Здание оказалось непримечательным офисным центром. Сатору обошел его по кругу, прочитал каждую вывеску. Ни слова о «Хлопушке». Магазин рукоделия, магазин для художников, зоомагазин, туристическая фирма, книжный, ювелирка — и все какое-то… ветхое, что ли. Словно застряло в конце прошлого столетия. Два этажа, закрытая крыша, один цокольный. Сатору прогулялся по всем магазинчикам, поспрашивал тут и там об аренде. Почти во всех магазинчиках за прилавками стояли сами хозяева, с удовольствием отвечавшие на вопросы. Бабуля из рукодельного особенно разболталась, стоило набрехать о помощи отцу, собирающемуся открывать свой первый супермаркет в этом районе:       — Хороший ты ребенок, сынок! — Она, кряхча после малейшего движения, захромала в его сторону. — Отцу помогаешь… ты местный?       — В плане, из этого района? Или из Японии?       — Не выглядишь как японец.       — А, нет, нет! — Сатору же поклонился, впервые за весь разговор. Этикет, все дела… может, это ее разговорит. — У меня мать из Европы, но я родился и вырос здесь.       Отчасти то было правдой. Значит, бабуля переживала за генофонд и вырождение нации? Ну, Сатору вполне мог сыграть прилежного японского трудягу-подростка, чтобы та заговорила.       — А что тут с соседями? — Сатору оглянулся по сторонам. За дверью вовремя что-то упало, послышались тихие ругательства. Бабуля тоже нахмурилась, явно смекнув, о чем он. — Выглядит… не то чтобы приветливо.       — Соседи тут не самые плохие, — закивала она, трясущейся рукой поправляя криво лежащие нитки. — Конфликты случаются, но все тут люди хорошие, работящие. Полиция ни разу не наведалась, клиенты довольны. Людей не то чтобы много, мы тут все магазинчики специфические, но продукты точно привлекут новых людей. У нас как раз район жилой.       Сатору покивал, а потом невпопад поклонился. Пожилым вроде нравились всякие поклоны и прочие почести.       Полиции не было. Значит, «Хлопушка» внимания правоохранителей не привлекала. Налоговая? Но откуда бы бабульке это знать? А вот…       — А цокольный этаж используется? Не знаете случайно, какую площадь выйдет арендовать?       — Там был видеопрокат и что-то с игровыми автоматами, но все закрылось. Прокат с годик назад, автоматы… ну, лет пять, может быть. С тех пор там никого и не было, кроме… кроме, ну, Танаки-куна, но у них отдельный вход.       А вот и новое действующее лицо. Во время обхода здания Сатору не видел ни единой вывески, которая вела бы на цокольный этаж, а лестница была перегорожена ярусами коробок. Однако кто-то на цокольном этаже все-таки обитал. Да не просто обитал, а с отдельным входом!       Сатору направился туда сразу же после прощания с бабулькой. Та все цеплялась кривыми пальцами за его ладони и сыпала наставлениями, а Сатору послушно вникал, стараясь зацепить хоть кусочек полезной информации. Ничего важного. То была просто старческая болтовня о потерянном поколении.       Отдельный вход и правда был. Сатору пропустил его в первый раз — тот был незаметной железной дверью, светло-серой с облупившейся краской. Нуль опознавательных знаков. Сатору поначалу принял ее за служебное помещение, потому что ни один нормальный бизнес не будет пренебрегать хотя бы элементарной вывеской. И ключевым словом было «нормальный». Потому что если он был прав, то «Хлопушка» нормальным бизнесом не была. А прав он был, разумеется. Сатору всегда был прав.       Дверь поддалась сразу, и Сатору запоздало начал придумывать план борьбы с замком. Он как-то даже и не подумал, что делал бы, если бы было заперто… Но заперто не было. А когда все шло по плану, грех было жаловаться.       За дверью ютилась крутая лестница. Узкие ступеньки стремились вниз, в темноту. Сатору осторожно поставил ногу на первую — не оторвало, значит, можно было спускаться дальше. Рука полезла за спину, пальцы погладили очертания Беретты, проступавшие из-под двух слоев ткани.       Чем ближе была темнота, тем отчетливее слышался голос. Один взрослый мужчина. Сатору пока не мог разобрать слов, но уже улавливал шелест бумаг и треск картона. С каждым шагом они становились все ближе.       — Да, эти в красной коробке. Нет, ее я уже переправил. У меня есть там свой человек, проскочим без досмотра…       Лестница закончилась. Ноги твердо встали на бетон, и Сатору оглянулся. То было небольшое помещение метр на метр без источников света. Стоило поднять голову выше, как он увидел вход — тот казался небольшим белым прямоугольником, и вдалеке можно было разглядеть совсем малюсенькие дома. Он был под землей. Дальше было два пути: сзади — лестница вверх, справа — такая же серая металлическая дверь.       Из приоткрытой двери струился мягкий желтый свет. Казалось бы, на дворе был день, но здесь внизу будто царила вечная ночь.       Мужчина явно его не слышал. Сатору ступал так аккуратно, как только мог: медленно опускал пятку на бетон, потом свод, и только потом ставил носок, постепенно перенося вес. Тихо, стараясь не производить лишних звуков, он опустил пальцы на ручку двери, тогда как другой рукой вынул Беретту. На всякий случай.       Дверь не скрипела, несмотря на очевидный возраст — петли точно регулярно смазывали, причем за их состоянием пристально следили. Старались не привлекать лишнее внимание других обитателей центра?       Сатору заглянул внутрь. Перед взором выросли коробки, куча коробок, маркированные стикерами, на которых черным маркером были выведены коды с цифрами и латинскими буквами. Конспирировались. Никаких сомнений быть уже не могло: он был в правильном месте.       В помещение было пусто. Из соседней комнаты все еще слышался мужской голос, чеканящий кодовые обозначения и цвета соответствующих коробок, и Сатору продолжил осматриваться. В середине был длинный стол, за ним — пустеющая пробковая доска с парой канцелярских кнопок. Сам стол тоже пустовал, как и диван напротив него. Только коробки, море коробок, от кроваво-красных до небесно-голубых. Сатору подобрался к одной из алых и дулом Беретты отодвинул все еще открытый край. Внутри… Что ж, если мероприятия, которые организовывала «Хлопушка», были не дуэлями, то объяснить такое количество огнестрельного оружия было невозможно.       Из коробки на Сатору смотрело длинное дуло. Сатору же смотрел в его единственный глаз и глупо моргал.       Интересные у них тут были мероприятия, ничего не скажешь. И отец переводил вот им кучи денег. Сюда, в этот офис, где в красном коробе с шифром на стикере ютилась разобранная винтовка.       Сатору сделал медленный шаг назад. По-хорошему, вот сейчас надо было сматываться. Выбираться из подвала, звонить в полицию и лично капитану Хайбаре, докладывать о незаконном оружии, ждать наряд. По-хорошему. Но Сатору никогда не умел принимать правильные решения, вечно что-то мешало. Вот и сейчас, стоило определиться с планом, сзади послышался шорох.       Моментально обернувшись, Сатору оказался лицом к лицу с мужчиной. Молодым низеньким мужчиной в огромных очках с роговой оправой. Его было не отличить от миллионов токийцев, настолько обыкновенным тот выглядел. Увидь Сатору его на улице, забыл бы сразу же. Эти дешевые затертые джинсы, черная футболка, пиджак не по размеру и очки примелькались настолько, что глаз перестал за них цепляться, игнорируя, как бесполезный шлак.       Сатору смотрел в него как в зеркало. То же шокированное выражение лица, что было и у него самого — можно было даже не проверять. Тот же пистолет в той же руке. Беретта. Сатору, помешкав, все-таки поднял руку и наставил дуло. Мушка оказалась в середине прорези, и по обе ее стороны моргнули два маленьких карих глаза.       По ту сторону прицела стоял живой человек. Стоял — и так же целилися. Но если мушка Сатору змерла, то дуло напротив ходуном ходило. Если бы мужчина начал стрелять, пули посыпались бы градом во всех направлениях. Был бы настоящий металлический фейерверк. Хлопушка. Сатору даже хихикнул.       — Хотел заказать у вас организацию банкета, — протянул он с непонятно откуда взявшейся уверенностью. Сердце тяжело колотилось в глотке. На мушке снова был живой, но теперь до смерти испуганный, чужой человек. Не манекен и не мишень. Человек из плоти и крови, и у него так же билось сердце. И Сатору… не чувствовал пьянящей власти над чужой жизнью. Не было желания проливать кровь, не хотелось становиться причиной того, что сердце это биться перестанет.       Сатору не моргая смотрел на мушку, каждое ее колебание. Кисть не тряслась, хотя он даже не пытался стабилизировать ее второй. Палец коротко огладил корпус и лег на спусковой крючок.       — Какого еще нахуй банкета?       А вот мужчина явно не был в состоянии контролировать свои руки. Он-то использовал обе, и обе все равно так крупно тряслись, что пистолет целые круги наворачивал. Сатору отчетливо видел, даже слышал этот страх. Он пропитал комнату вместе с запахом пота.       — Ну как же? По случаю закрытого дела. — Большой палец аккуратно снял предохранитель. — Налоговая сказала, вы тут праздники организовываете.       — Я буду стрелять, — промямлил мужчина. Фраза прозвучала настолько неуверенно, что более походила на вопрос нежели утверждение, и уж тем более ничего угрожающего в ней не было. Но Сатору знал — чувствовал — что человек напротив не блефовал. Будет. Попадет ли — другой вопрос.       Палец огладил спусковой крючок. Всего одно короткое действие могло закончить этот разговор. Нажать было просто. Как щелкнуть выключателем в ванной во время внезапного ночного похода в туалет — такие вещи даже не замечались, настолько они были рутинными. Сатору надо было лишь надавить. Дернуть палец на себя.       Чувствовала ли псина то же самое? Или то был трепет? Жажда страданий? Всепоглощающее благоговение пред силой, сосредоточенной под последней фалангой пальца?       Сатору снова видел Аманаи вместо незнакомого мужчины. Она стояла напротив, такая живая и улыбчивая, стояла, чтобы умереть. А Сатору сам был псиной.       Мгновения промедления слиплись в гнетущую тишину, которую прерывало лишь тяжелое дыхание. И прежде чем Сатору решился нажать на курок, мужчина издал отчаянный вопль — и в нем утонул громкий хлопок. Надо же… название им все-таки подходило.       Сатору рефлекторно подался влево, но пуля просвистела в добром полуметре и врезалась в стену.       Надо было наверное испугаться. Нормальный человек точно был бы напуган. Но Сатору смотрел на молодого мужчину — и страх умирал в животе, так толком и не родившись. Бледное лицо напротив было искажено ужасом, глаза походили на две крупных сливы. Мужчина словно на монстра смотрел. Сатору же не был… он же не был монстром, правда? Да, он держал пистолет в руке и целился, но это не делало… это не делало его им. Сатору не был как он. Не был.       — Сюда уже едет полиция. Ты можешь отсюда выйти как простой пособник убийств. Или как убийца.       Следующие минуты были весьма… неловкими. Сатору не был уверен, что полиция и правда ехала. Капитан Хайбара не мог не понять его намек. Прошло уже несколько часов, телефон был отключен, а до этого он ясно дал понять, что направлялся прямиком сюда. Ну или… нет, капитан Хайбара уже достаточно хорошо его знал, чтобы понять.       И он понял.       Спецназ ворвался с помпой и криками. К тому моменту они с мужчиной уже минут десять держали друг друга на прицеле в гробовой тишине, и Сатору с внимательностью ученого наблюдал, как молчаливая истерика поглощала человека. Зрелище было отвратительным. Голые эмоции плясали на лице, искажая черты паникой, отчаянием, первобытным ужасом. Сатору мог лишь смотреть, пока рука медленно немела, а Беретта становилась все тяжелее. Не было желания убивать, но и успокаивать тоже не хотелось.       — Оружие легальное? — спросил капитан Хайбара. Он уже обнимал его за плечи и уводил прочь в сторону лестницы. Сзади спецназовцы вязали и осматривали испуганного бедолагу, тот орал про адвоката и вырывался. Сатору же… дрейфовал. Снова. Будто был в трансе.       — Не знаю, — честно ответил он. Беретта все еще была в руке. Почему… почему он ее не убрал, еще раз?.. — Она отцовская.       — Спрячь. — Капитан Хайбара словно пытался его закрыть от всех остальных людей. Помещение и так было не то чтобы большим, а со всеми этими коробками, которые уже начали осматривать, и людьми в форме с оружием наперевес было вообще не протолкнуться. Но капитан Хайбара упорно расталкивал спецназовцев и тащил Сатору к выходу. — Ты молодец, Годжо-кун. Я тебя, конечно, отчитаю, потому что ты безрассудный придурок, но ты молодец.       Сатору знал, что он был молодец. Конечно был! Он сдал полиции координационный центр с кучей оружия, которое точно собирались вывозить из страны. Сатору знал. Вот только знание это не приносило удовлетворения. Знать и чувствовать было… на удивление разными вещами.              — Я люблю тебя.              — У тебя пятнадцать минут, — отчеканил детектив Ешида и жестом указал на дверь. — Выжми из них все. Второго шанса не будет.       Сатору кивнул. Пятнадцать минут. Столько всего могло случиться за эти пятнадцать минут. Ему дали заглянуть в дело — на все про все Фушигуро Тоджи потребовалось ровно двенадцать минут. Всего дюжина, даже не четверть часа. За это время он обезвредил шестерых охранников (мужчины в возрасте от 26 до 39 лет), задушил Курои Мисато (женщина, 31 год) бельевой веревкой, украденной на соседней улице, застрелил Аманаи Рико (женщина, 14 лет) и причинил средний вред здоровью Годжо Сатору (мужчина, 16 лет), включающий многочисленные гематомы и два огнестрельных ранения… Сатору сглотнул. На все это у псины ушло двенадцать минут. А тут у него было целых пятнадцать.       Сатору опустил ладонь на ручку двери, но пока не надавил. За дверью был он. Сидел, прикованный наручниками к столу, и ухмылялся. Его даже не нужно было видеть — Сатору уже знал, что тот был доволен собой. Гордился. Облизывал губы, вспоминая вкус крови.       Хотелось снова въебать камнем по кривой роже, желательно острым концом.       — Не переживай, мы будем наблюдать, — заверил детектив Ешида со скромной полуулыбкой, и Сатору глянул на него бешеными глазами. Детектив не так понял. Сатору не боялся. Нет, внутри кипело что-то… обжигающее. Злоба. — Он больше не сможет причинить тебе вреда.       Сатору перевел взгляд обратно на дверь. Она была обычная. Насыщенно-коричневае дерево с глубокими трещенами, серебристая затертая ручка, никаких опознавательных знаков. Все, кому надо было, знали, что здесь была допросная. Собственные побледневшие пальцы Сатору сжимали потрепанный металл, но не достаточно сильно, чтобы привлечь лишнее внимание.       — Могу я… — Сатору сглотнул. Нет, он знал, о чем именно собирался просить, просто… он был немного неспокоен. Не мог собраться с мыслями. — Могу я попросить не слушать? Это личная беседа, а не протокольный допрос.       Конечно, то было уже слишком. Они и так делали одолжение, позволяя Сатору пообщаться с подозреваемым, к которому у него так-то доступа не должно было быть вне очной ставки. Но ублюдок мог зацепить… Ублюдок явно знал гораздо больше, чем говорил на допросах. Он все еще утверждал, что действовал в одиночку из альтруистических побуждений и был анонимным членом секты, о котором знал лишь глава, который — как удобно! — был найден с простреленной головой в своем офисе. Если бы не Сатору с «Хлопушкой», они так и остались бы без посредников, потому что чистить за собой уебки умели не хуже дорогущего клининга. Адвокат вторил псине, напирал на отсутствие связи, и Сатору заподозрил бы сговор, если бы не одно но — немощный старикашка был государственным. У Фушигуро Тоджи — киллера с, по предварительным данным, сам большим числом жертв в истории страны — не оказалось денег на частного адвоката. Проебал на ставках. Сатору бы посмеялся, но одно лишь осознание, что псина выкашивала людей штабелями, только чтобы просрать все то, что за эти жизни платили… У него зудели пальцы. Хотелось вонзить их в кожу и давить, давить, давить, пока ногти не начнут драть мясо, пока не доберутся до костей…       — Это для твоей же безопасности, Годжо-кун, — возразил детектив Ешида. — Это, — он указал пальцем на дверь; даже несмотря на кусок древесины, отделявший их от помещения, в котором находился он, детектив вещал с таким благоговейным страхом, что Сатору против воли сам им заражался, — не человек. Это монстр. Я никогда таких выродков не видел. Для него человеческая жизнь как кегля в боулинге, а убийство — просто очередной выбитый страйк…       — Пожалуйста, — с нажимом повторил Сатору. Ему нужна была эта приватность. Если псина раскроет пасть на тему той женщины, если он только посмеет… — Я немедленно выйду, если что-то пойдет не так. Закричу. Вы можете стоять у двери. Я обещаю, правда, только… пожалуйста.       Когда Сатору снова посмотрел в его сторону, детектив Ешида явно колебался.       Сатору его понимал. Честно. Вряд ли ему хотелось нести ответственность, случись что с подростком, которого тут вообще не должно было быть. Но отступать он не планировал.       — Хорошо, — со вздохом сдался мужчина, и Сатору тоже выдохнул. — Если что-то случится, кричи. Мы будем за дверью.       Внутри царил полумрак. Единственным источником света была лампа на столе. Сам стол стоял ровно посередине комнаты, такой же серый, как и все остальное здесь. Из остальной мебели присутствовала лишь тумба с капельной кофеваркой и двумя белыми кружками. И посреди этой безрадостной пустоты был он — сложенный пополам шкаф два на два метра с разбитым лицом. Массивные лапы с металлическими браслетами были вытянуты, и цепь, продетая через широкое металлическое кольцо, соединяла их со столом. Этими громадинами можно было замесить человеческое лицо в хлебное тесто. Сатору кинул на них короткий взгляд, только чтобы удостовериться в собственной безопасности, и после смотрел только в лицо. Кривое. С новым все еще красноватым шрамом поперек носа, тогда как сам нос был слегка повернут вправо. В груди сыто заурчало удовлетворение.       — О, — псина и правда усмехалась, — щенок. А я все думал, хватит ли у тебя яиц явиться.       Сатору, все еще не отводя глаз от лица, медленно опустился на стул напротив. С этим надо было быть начеку. Стоило лишь отвернуться — и клыки вонзятся в глотку.       — Ты убил ребенка. — Сатору не спрашивал, он утверждал. Тон его был тяжелым.       — Все мы рано или поздно умрем. — Тоджи же просто развел руками, насколько то позволяли наручники. Это пренебрежение выбешивало. — Просто кто-то умирает раньше.       — Она не просто умерла, — сразу же поправил Сатору. Псина меняла нарратив на удобный. Весь этот спор о терминах был лишь попыткой сбежать от ответственности, и Сатору намеревался возвращать его обратно. Насильно, если потребуется. — Ты навел на нее — четырнадцатилетнюю девочку — пистолет. Ты держал ее на мушке. И ты спустил курок. Ты пустил пулю ей в голову.       Тоджи только слегка наклонил голову вбок, будто изучал его. Сатору же мог лишь злиться. Да кто он… да кем он себя возомнил, чтобы так относиться к жизни? Богом? Дьяволом? Он был не более чем подзаборной псиной, по воле случая получившей пару костей с хозяйского стола!       — Ты разве не слышал? Апокалипсис близко. Необходимая жертва, трали-вали…       — Да ты даже не пытаешься… — Сатору помотал головой. Если уебок и перед ним сектанта строить будет, он точно сойдет с ума, и из допросной его надо будет везти прямиком в дурку. — Хватит кривляться. Этим некомпетентным придуркам можешь килограммы лапши на уши повесить, они скованы законом и собственной ленью, но мне… Я вижу тебя насквозь, Фушигуро Тоджи.       Сатору выплюнул его имя, словно оно было ядовитым. И правда — этот простой наборов звуков жег язык. Это имя было грязнейшим, отвратительнейшим из всех оскорблений, а человек напротив криво лыбился. Оборвал столько жизней — и сидел. Смотрел. Глазами светлыми моргал. Сатору хотелось их голыми руками вырвать, потому что… потому что не имел он права не чувствовать себя виноватым. Не имел. Всего толика признания, всего капелька этой вины, одно «мне жаль» успокоило бы, стало бы таким нужным молоком для обожженного пищевода. Но нет.       — И что ж ты видишь, о заблудшее дитя?       Псина даже не старалась отыгрывать культиста. Все фразы были ленивыми, тягучими, медленными. Ему было скучно. Скучно! Сатору видел эту скуку в опущенных уголках рта, в разрезе глаз, слышал в низком голосе.       И скука эта для его злобы была как масло для огня.       — Ты убил ее! — Сатору с размаху опустил ладони на столешницу. Стол подпрыгнул, руки обожгло болью. Тоджи даже глазом не повел. — Твой ебанный агент — Кон Шиу или как там уебка зовут — получил кучу бабла от сектантов, перевел часть тебе, и ты прострелил четырнадцатилетней девочке висок. Потом притащил им ее тело как мешок овощей, оставил гнить там, среди этих… — Сатору захлебнулся желчью и воздухом, но быстро продолжил: — среди этих блаженных паскуд. А потом, когда на тебя вышли, вышиб мозги еще и главному мракобесу, потому что только он общался с агентом твоим. Но я их нашел. Нашел, слышишь меня? Я достану уебка в его ебучей Корее, притащу сюда и сам усажу на скамью в суде. Если не рядом с тобой, то сразу после.       Сатору задыхался. Он и сам не заметил, как перегнулся через стол и начал орать в шрамированное лицо. Настолько сильно хотелось быть услышанным, пробиться через эту гребанную стену наплевательского отношения к чужой боли, что насрать было даже на полицейских за дверью. А они там были, Сатору не сомневался. Караулили, готовые выводить его, если понадобится. Но пока они не врывались, все было… относительно нормально.       — Эвона как тебя задело. — Псина смела хихикать. Сатору смотрел вроде на человека, но человеческого там не было. Перед ним был хищник, убивающий забавы ради, и он ничего не мог с собой поделать — скалился в ответ. — На писечку рассчитывал, но не успел? Так таких пол-Японии, ты им папашин банковский счет покажи — ковром выстелятся. Или… — Узкие светлые глаза — какое необычное сочетание: узкий разрез и то ли синяя, то ли серая радужка — опасно сверкнули. Всего на секунду, но и так слишком довольная ухмылка превратилась в экстатический оскал. — Замаливаешь папочкины грехи?       Сатору пока держал себя в руках. Рожа напротив так и умоляла о встрече с камнем или — за неимением в допросной булыжников — хотя бы стулом. Пальцы сжали штанину. Хотелось схватить саму столешницу и наживую отрывать куски, но псина бы заметила. Сатору же старался выглядеть спокойно.       — Не все в этом мире связано с сексом или моим отцом, — холодно отозвался он. — Ты убил ребенка. Средь бела дня. Неужели в тебе вообще не осталось ничего человеческого?       Фушигуро Тоджи не был человеком. Он бы кровожадным животным. Человека делала человеком вторая сигнальная, это Сатору усвоил еще в семилетнем возрасте. Коммуникация, осознание себя, разум, целеполагание, ответственность за свои действия, эмпатия и совесть, что шла с ней бок-о-бок — все это внезапно перестало быть набором странных слов из учебников биологии и социальных наук. И все это у существа напротив отсутствовало. Все животные потребности сводились к удовлетворению: пожрать, поспать, растерзать, потрахаться. Псина же выдала мурчащее:       — Нет-нет, давай-ка разберемся, котеночек. — Он растянул обращение, да так тошнотворно, что волосы на загривке встали дыбом. — Тебе не надо замаливать папочки грехи. Зачем? Ты же станешь таким же, если еще не.       Тоджи вальяжно восседал на своем стуле как на троне. Тему настойчиво переводил. Его будто и не заботили наручники, и Сатору жизненно необходимо было видеть его… что-нибудь. Что-нибудь человеческое. Сожаление, страх, раскаяние, ужас, скорбь — ну хоть что-нибудь! Он ведь разговаривал, значит, мыслил, значит, понимал, значит…       — Да причем тут мой отец! Ты смотрел в прицел. Ты видел ее счастливую улыбку. Ты смотрел ей в лицо, уебок, ты видел! — Сатору чувствовал на языке вкус отчаяния. Если он не сможет заставить его пожалеть, если не увидит хоть капельку совести, он, казалось, умрет. Или не умрет. Но существовать дальше точно не сможет — закончится, исчезнет, станет чем-то… Сатору не хотел быть таким. Каким, блядь, угодно, только не таким. И ведь было в них что-то похожее, Сатору чувствовал это на кончиках пальцев, но не мог потрогать. Не мог назвать. — И ты выстрелил! Ее жизнь была в твоих руках, и ты ее отобрал! За что?! Она не была твоей, чтобы отбирать!       — Наивный маленький мальчик, — хмыкнула псина. Хмыкнула. Хмыкнул он тут, блядь… — Ты думаешь, что ты тут самый правый, не так ли? Невинных защищаешь. Жизни спасаешь. Нихуя ты не спас. И никогда не спасешь. Знаешь почему? Потому что ты такой же, как твой папаша. Как та дура. От его семени и ее утробы не родится ничего приличного.       Сатору не вывозил этот разговор. Он не был достаточно сильным, не подготовился, не мог… Ногти скребли по бедру, пальцы скручивались до упора. Сатору чувствовал, как с каждым словом все дальше проваливался в бездну.       Перед ним был человек. Перед ним было животное. Сатору не стал бы убивать человека. Насилие ему не доставляло удовольствия. Он не чувствовал удовольствия от власти над чужой жизнью. Но человек перед ним… не человек, нет, дикая псина, от человеческого была лишь форма, и так искаженная…       — Я поведаю тебе небольшой секрет. Хочешь секрет, мальчик?       Даже манера песьего общения была гнусной. Сатору все понять не мог: тот специально строил из себя педофила, чтобы казаться еще отвратительнее, чем на самом деле было, или всегда так общался? В любом случае пришлось выдохнуть. Проглотить отвращение. Ладно. Пусть псина ведет разговор куда ему надо. Сатору подыграет. Подыграет, а потом вернется к своей линии.       — Хочу. — Слова ощущались рвотой на языке.       — Смотри, котик, давай разберемся, что ж ты так взбеленился из-за одной девки. — Черт его знает, сколько сил пришлось угробить, чтобы не разбить стул о кривую рожу. — Ты туповатый, избалованный мальчишка с громким именем и папиными деньгами. Не только это! Личико у тебя тоже удалось на славу. И ты это знаешь, не так ли?       Сатору не ответил.       — Знаешь. Конечно знаешь. Такое личико да с твоей-то фамилией! Твои красивые глазки плюс папины денежки купят тебе пропуск в любые трусики, любой член твой по определению, стоит только захотеть. А ты с ума сходишь из-за одной пиздючки. Знаешь почему? — Сатору не хотел слышать продолжение. Вот совсем. Псина жила в каком-то своем мире, где все сводилось к сексу и деньгам, а все, что туда не вписывалось, извращалось больным сознанием. И Сатору совсем не хотел знать, какую историю это сознание уготовило ему. — Потому что злой дядя Тоджи отобрал у тебя новую сияющую игрушку.       — Ты тупой? — абсолютно честно спросил Сатору. Глупость.       — Хочешь еще один секрет? — И все та же ухмылка. Мать его… У Сатору все сильнее зудели руки. Если это животное не заткнется в ближайшую секунду и не начнет отвечать на вопросы…       — Давай сюда свой ебучий секрет.       — Ты меня ненавидишь, но мы с тобой одинаковые, — спокойно уведомил Тоджи. Сатору только бровью повел. Очередная глупость. Вот только… — О, что это? Думаешь, я не прав? Что я не понимаю масштаба ох каких серьезных проблем избалованного пиздюка, который решил, что это мир должен прогибаться под него, а не он под мир? Не-е-ет. Этот мир тебя и прогнет, и выебет, и вот тогда ты поймешь, что любые действия имеют последствия.       Сатору все-таки сжал столешницу. Псина готовилась сбросить на него ядерку. Не просто так он тут контекст сидел обрисовывал. Нет, главная гнусь была впереди, и Сатору заранее стало плохо.       — Вот последствия твоих: если бы не ты, я бы по-тихому убрал только девку. — Тоджи, явно решивший, что донес тут вселенскую истину до тупого люда, с чувством выполненного долга поерзал на стуле, усаживаясь еще более вальяжно, чем раньше. Но реакция Сатору — вернее, ее видимое отсутствие — его явно не устроило. — Я бы убрал ее, отнес… как ты их там назвал? А! Блаженным паскудам. Хорошо сказано. И никто больше не умер бы. Но тебе надо было влезть, потому что как же это так, чтоб планета вертелась да не с разрешения наследника Годжо? Ты притащил охранников, подрядил ту бабу в переднике, шум поднял. Ты их всех убил.       — Их убил ты! — почти прокричал Сатору.       Внутри рядом со злобой поселилось нечто липкое и холодное. Если злость была пылающей, горячей, как лава, то это ощущение обжигало по-другому. То был…       Страх.       — Их убил ты! — повторил Сатору, на сей раз не таким дрожащим голосом. — Не я. Их всех перестрелял ты.       — Не нравится? — Тоджи не смеялся, но Сатору все равно слышал это горкающий гиений смех. И от него было не спрятаться, потому что источником было собственное сознание. Сколько бы Сатору это ни отрицал — а Сатору делал это весьма активно — но Фушигуро Тоджи был прав. Фушигуро Тоджи был прав. Эта фраза звучала как приговор, хотя никакого правонарушения не было. Но и тут сознание помогало — где-то глубоко внутри поселилась всего одна мысль: было. Само его рождение уже было преступлением. Все его действия… Сатору даже не пытался проанализировать их. Развернуть головоломку под таким углом. Если бы он там не появился, если бы последовал совету Яги-сенсея, если бы сидел тихо, то… — Если бы не ты, все эти люди вернулись бы к своим семьям. Да, погоревали бы чуток, но были бы живы. Но ты влез. Ты влез — и все они получили по могиле. Скольких ты убил, а? Сколько там было? Дюжина? Больше?       В голове эхом отзывались чужие слова, и Сатору с неудовольствием их анализировал, тогда как кулак уже полетел в сторону шрамированной морды. Тоджи попытался увернуться, начал заваливаться вправо, но Сатору уже вскочил на стол. Колено грузно ударилось о столешницу. Черная шевелюра мелькнула перед глазами — и пальцы сразу же вцепились в нее, дернув в обратную сторону. На ощупь волосы были сальными. Сатору зажал их сильнее, костяшки уперлись в скальп, луковицы с тихим потрескиванием начали выходить из мешочков.       — Ты их всех убил. Скажи, что тебе жаль. — Сатору, в принципе, ничего больше и не надо было. Только сожаление. Просто немного совести. — Просто скажи. Это не протокольный разговор, не показания. Признай вину. Не вали ее на меня. Признай!       Тоджи смотрел на него, как на забавного идиота, как люди смотрят на котенка, врезавшегося в стену. А Сатору нужно было его раскаяние. Без этого раскаяния невозможно было дышать.       — Ой-ой, золотой мальчик не любит, когда что-то делают не так, как он хочет? — Псина имела наглость строить ему рожи, и Сатору ударил снова. Когда голова дернулась назад, он схватил новый клок и вернул ее в исходное положение. Не помогло — Тоджи все еще довольно скалился. Монстр. — Я мог убрать одну девку. Ты же заставил меня убить десятки.       Сатору не мог думать. Была только злость, и он в этой злости увяз. И, что было самым самое страшным, он даже не стремился из нее выбраться. Хотелось бить, колошматить, рвать, кромсать, орать и плакать — да что угодно, лишь бы оно успокоилось.       Если пустить монстру кровь, он станет хоть чуточку человечнее? Если причинить ему боль, это заставит его понять? Испытать хоть малую часть того, что он обрушил на других? На Аманаи, на ее бедную семью, на семьи других погибших, на…       Сатору смотрел в эти глаза и сходил с ума.       На самого Сатору. Он не был преступником. Не был! Он сам был такой же жертвой, так же истекал кровью. Отличало его только наличие дыхания.       … Почему ему было не жаль?       Сатору не понимал. Поведение Тоджи не могло быть бравадой. Все актерствования были неидельными, люди тут и там оступались, выдавали свои истинные чувства, и Сатору всегда их видел. Видел их нутро. В этом же монстре ничего не было. Сколько бы Сатору ни вглядывался, он видел лишь насмешку. Он не понимал… как такое было возможно?       — Все? — Псина приподняла брови. Подначивала. И Сатору велся. Не мог не вестись. — Бравый воин в золотых доспехах сдулся?       Следующий удар пришелся в нос. Сатору фиксировал голову за волосы, целился точно в шрам. На пальцах отпечаталась кровь. Красная. Прямо как у людей.       — Ауч. Ты можешь лучше, щенок.       Сатору ударил снова. В то же самое место, чтобы было больнее. Кровь потекла по морде, испачкала шрам в уголке рта.       — Сильнее. Вложи в удар всю свою гнилую душу, и ты станешь на шаг ближе ко мне.       Пальцы легли на широкую жилистую шею. Подушечка среднего нащупала позвонок, большой уперся в кадык. Все равно что обхватывать ствол Беретты — так же осторожно. Сатору аккуратно надавил, пока только на пробу. Под пальцами пульсировала жизнь.       — Ты убил ее, — повторил Сатору, и на сей раз вышло на удивление спокойно. Холодно даже, несмотря на клокочущую горячую ярость. — Ты задушил гувернантку бельевой веревкой. Ты! Вот так. — Сатору сдавил сильнее. Двумя руками. Широкая шея внезапно перестала казаться такой уж широкой; нет, она стала податливой, как пластилин. Чужая кожа подстроилась, прогнулась точно под пальцами, повторяя форму. — Ты душил ее, а потом оставил у себя в ногах как кучу мусора. Чтобы застрелить ребенка.       — Сдалась тебе эта девка? — Тоджи даже не хрипел. Сатору слышал размеренное позвякивание и скрежет — цепь наручников билась и терлась о металлическое кольцо. — Тебе ведь насрать на нее. Ты сюда приперся собственного удовлетворения ради. Бесишься из-за потерянной побрякушки. Скольких еще ты угробишь, прежде чем тебе станет достаточно?       Они словно о разных вещах говорили.       Сатору надавил сильнее, наблюдая, как окровавленная морда сначала начала бледнеть, а потом краснеть. Краснота кожи сливалась с алыми кровоподтеками. Где-то совсем далеко, будто и не в этой комнате, пульсировало осознание: он душил человека. Взаправду. Его пальцы сжимали чужую шею, под ними отчаянно бился пульс. Фушигуро Тоджи был так похож на человека в этот момент. Можно было даже спутать.       — Признай, что это был ты! Ты ее убил! Ты! Скажи, что тебе жаль!       Сатору орал. Или визжал. Собственный голос сипел, горло отказывать выдерживать напряжение, крики раздирали нежную кожу. Руки впивались в чужую плоть. Узкие глаза напротив расширились, словно пытаясь выкатиться из глазниц, Тоджи тоже хрипел, цепь клацала о металлическое кольцо. Скинуть его хотел. Жить хотел. Ублюдок. Курои тоже жить хотела!       — Признай!       — Сатору!       — Это был ты! Не я! Ты ее убил!       — Сатору, блядь, прекрати! Сатору!       Тело протащило по столу, торс грузно упал на столешницу. Сатору цеплялся за мясистую шею, как за гребанный спасательный круг, ногтями впивался, пальцы переставлял, лишь бы не отодрали. Сзади матерился капитан Хайбара, хватал его поперек талии, тащил на себя. Другие полицейские тоже подоспели. Больше рук: Сатору тащили за обе ноги, не давали брыкаться, за талию обнимали, чужие пальцы отковыривали его собственные.       — Признай свою ебучую вину!       Ладони соскользнули. То ли по крови, то ли по поту, то ли еще по какой жиже — но Сатору отпустил. Он отчаянно скрючил пальцы в попытке зацепиться хотя бы за ворот черной футболки, но его дернули в обратную сторону с такой силой, что в следующий раз он открыл глаза уже будучи на полу. Бок болел.       Перед глазами коротко мелькнуло лицо капитана Хайбары, и Сатору тот же перехватили поперек груди и потащили назад. Снова назад. К выходу. Но он не закончил! Он не закончил этот ебучий допрос, псина не жалела!       — Ублюдок! Ебанное животное! Ты сдохнешь, гандон ты ебанный, сгниешь, а я спляшу на твоей гнусной могиле!       А вот теперь Тоджи смеялся. Катался бы тут со смеху, если б не наручники. Заливисто так, счастливо смеялся, мать его, будто его тут арава клоунов развлекать пожаловала.       — Скольких же ты еще убьешь, прежде чем успокоишься? Да ты покруче меня будешь, Годжо Сатору, — просипел он. А потом согнулся в очередном приступе смеха.       Сатору попытался вырваться из захвата, пальцы царапали плечо в форменной рубашке. Не было времени разбираться, кому и зачем он пытался навредить. Мысль была лишь одна: додушить ублюдка.       — Сатору! — рычал капитан Хайбара. Прямо над ухом рычал. Сатору клал и на этот его тон, и на приказы его. Пусть подчиненным приказывает. Да! Пусть приказывает им добить псину. У Сатору была цель. Одна цель. Конкретная. — Мы так не ведем допрос!       — Да нахуй ваши допросы! Ему не жить!              — Я не одобряю.       — Ты ничего не одобряешь. И никогда. И что мне теперь, всю жизнь в глуши этой гнить вместе со стенами?       — Если поедешь, пеняй на себя.       — И поеду!              Сатору скинул ключи в вазу для фруктов на входе.       В квартире помимо него был еще один человек. Не сложно было заметить.       Квартира была… приемлемой. Сатору не жаловался. Да, тут было дай бог тридцать квадратных метров, да, у него на лбу была перманентная шишка от столкновений со стенами и потолком, но жилплощадь делала свою работу. В конце концов, Сатору сюда приходил только переночевать: он курсировал между школой и участком, и там, и там его подкармливали. Иногда он забегал в библиотеки и архивы, частенько увязывался за Шоко и первогодками, а потом как пылесос сметал все, что они не доели. В участке ему платили какие-то гроши, но их хватало на сладости и фигурки по Дигимону. Фигурки, твари, были дорогими. Но с другой стороны, за халупу платил не он. Так и какая разница?       Здесь даже было несколько зон! Была небольшая прихожая со шкафом, вытянутой тумбой и даже подставкой под зонты. Попав сюда в первый раз, Сатору сразу водрузил спизженную из поместья рельефную вазу для фруктов на тумбу и торжественно нарек ее хранительницей ключей.       Справа была небольшая кухонька: плита, две кухонные тумбы, на одной из которых ютилась дешевая капельная кофеварка. У Сатору был выбор между ней и чайником, и желание получать кофеин из нормальных зерен взяло верх. Сверху тоже были шкафчики, но Сатору их снял, потому что по утрам бился носом о дверцы. Снял и поставил в рядок возле холодильника. В таком виде их все еще можно было использовать, но они больше не били Сатору по лицу. Теперь они метили в ноги.       Дальше, прямо за шкафчиками, начиналась спальная зона. Сатору даже не пытался складывать футон обратно, он был обставлен всякими бумажками и фигурками, которые ютились все тут же на полу. Бардак был, конечно, но с другой стороны, не то чтобы ему доводилось водить сюда кого-то. Ему одному едва хватало места, и даже одна милипиздрическая Шоко затруднила бы передвижение. Дойти от входной двери до ванной можно было, сделав всего три обычных шага — куда уж тут звать гостей. Сатору в этой квартире ночевал, читал бумажки и изредка устраивал кулинарные эксперименты.       Но в целом, жить было… намного лучше, чем раньше. Сатору мало волновали бытовые неудобства. Так хорошо, как сейчас, он себя не чувствовал никогда. Он словно… начал наконец дышать. У него был выбор. Отсюда он мог идти куда вздумается, и ни одна живая душа не в состоянии была его остановить. Учился, чему хотел, разговаривал с теми, кто действительно был интересен, игнорировал тех, с кем общаться не было желания.       Вел свое расследование и собирался засадить отца.       Совесть его была чиста. Оставалось все красиво подшить, создать несколько копий, заполнить несколько пробелов, чтобы обвинение выглядело посолиднее — и можно было сдавать все прямо капитану Хайбаре в руки. А потом… Сатору мечтал об этом дне каждый вечер, отходя ко сну. Как он с составе следственной группы рассказывает, что и где искать, как отца выводят из поместья в наручниках, как он спрашивает одно-единственное: «За что?» И Сатору ему отвечает: «За отсутствие энтузиазма». Или нет. Он пока не придумал идеальной фразы, но был уверен, что ко Дню Икс точно додумается.       Касуми-сама тоже рассматривала бумажки с этим своим сосредоточенным выражением на точеном лице. Сатору лишь вздохнул. Снова наведалась, карга старая.       — И что вы здесь делаете на сей раз? — спросил он, скидывая шарф на ближайшую кухонную тумбу. Потом уберет. Это его жилплощадь, в конце концов, и он имел право оставлять вещи там, где считал нужным. — Я думал, это моя квартира.       — Я за нее плачу.       Касуми-сан стояла вся такая ровная и благородная, по стойке смирно. На палку была похожа. Каблуки грациозно переступали через раскиданные по полу бумажки и фигурки, ни разу не оступившись. Идеально. Сатору захотел плюнуть себе же в кофе.       — Напомните-ка, зачем? — Сатору схватился за ручку кувшина. Кофе точно остыл, заваренный еще утром, но то было неважно. Сегодня на обед была кружка кофе со взбитыми сливками и тремя шариками пломбира, там температура была не важна. — Вы меня ненавидите.       — Неправда. — Касуми-сан остановилась рядом с диваном, положила ухоженную ладонь на спинку. Ее наманикюренные пальцы выглядели неуместно на фоне дешевого кожзама. — По всем документам ты мой сын. Что за человеком я была бы, если б бросила своего сына одного в такой ситуации?       — Мне не нужны его деньги, — моментально отреагировал Сатору.       — Это не его деньги. Это мои, из прибыли агентства, — спокойно уведомила Касуми-сан. Каблуки снова зашагали по покрытию, и она села на диван, спиной к Сатору. А потом похлопала по месту рядом с собой. — Иди сюда. Сядь.       Сатору только фыркнул в ответ. С чего бы? Вместо этого он насыпал сахара в кофе, залил туда свежего молока. Не обязан он бы ей подчиняться.       — Сатору, — снова позвала она. В голосе ее на удивление не было обычного напора. Касуми-сан говорила удивительно мягко. Словно и правда возомнила себя его матерью. Поздновато как-то спохватилась, нет? Или она так хотела вернуть его обратно в поместье? — Нам надо поговорить.       — Мы уже разговариваем.       Чего бы она там ни хотела, Сатору не собирался идти у гадюки на поводу. Никому в этой проклятой семейке доверять было нельзя. Касуми-сан уже видела документы, она знала, чем он занимался. Не могла не знать. Она была женщиной умной. Обнародование преступлений отца ударит и по ней. Значит, пришла сюда отговаривать? Ну пусть попробует.       Мороженого в морозилке было гораздо меньше, чем Сатору помнил. На три шарика не набиралось. Но он все равно выгреб остатки себе в напиток, а потом полез за взбитыми сливками.       — Сатору, пожалуйста.       Да что с ней сегодня такое было? «Пожалуйста»? Касуми-сан впервые использовала это слово. Она, казалось, вообще не умела просить или извиняться, только требовать да отчитывать.       Сатору выдавил сливки в кружку, засунул туда одноразовую трубочку и десертную ложку. Может, стоило ее выслушать. Какие оправдания в состоянии была придумать стареющая женщина, дело всей жизни которой висело на волоске? Что Сатору был просто глупым подростком? Или она собиралась его подкупать?       Было отчасти любопытно. Сатору со вздохом дошел до дивана — буквально два шага — и плюхнулся рядом. Чудовище из кожзама с горем пополам вмещало двоих, но Касуми-сан была женщиной относительно миниатюрной, пусть и старалась казаться выше. Тут у всех был какой-то пунктик по поводу роста.       Касуми-сан похлопала по собственному бедру. Сатору посмотрел на нее, как на умалишенную. Это еще что за приглашение?       — Положи сюда голову, — пояснила она, но это-то Сатору понял. Сама ситуация была сюрреалистичной. С чего бы ей… она пыталась давить на жалость? Быть родителем? Сейчас?       — Чтоб меня было удобнее душить? — со скепсисом спросил Сатору. Та жижа, что он приготовил, оказалась весьма неплохой на вкус. Он с громким хлюпаньем втянул кофе, специально чтобы позлить старую кобру, но та лишь как-то грустно улыбнулась.       Сатору официально перестал догонять, что тут творилось.       — Я не наврежу тебе. — Касуми-сан снова похлопала по бедру, и Сатору скептически глянул на ее ладонь. — Пожалуйста, Сатору. Хотя бы сделай вид, что так и должно быть.       Сатору еще раз хлюпнул кофе, потому что не знал, что еще делать. Она… жаждала утешения? Но он не обязан был ее утешать.       — Если я сделаю, вы уйдете?       — Да. Как только поговорим.       У Касуми-сан на коленях было… иначе. Может, дело было в материале брюк. Те были плотные, глубокого черного цвета, явно недавно выстиранные и выглаженные прислугой. От них все еще пахло какой-то дрянью вроде горной лаванды. Ноги у Касуми-сан были тонюсенькие, как две куриные лапы. На них лежать было неудобно. У Яги-сенсея была в ногах груда мышц, но на них было комфортнее, что ли. Сейчас же Сатору не чувствовал ничего, кроме гнетущего чувства.       Касуми-сан, вопреки собственным заявлениям, говорить не спешила. Она хлюпнула тем же напитком, что всего секунду назад Сатору отставил. Пришлось извернуться и устроить затылок на острых коленках, чтобы воочию наблюдать за отвращением на чужом идеальном лице. Касуми-сан забавно жмурилась. Она в кои-то веки выглядела как живой человек, и Сатору против воли задумался, почему ни разу ее такой не видел.       Он же не мог быть слеп, правда? Сатору был безумно внимательным. Он видел даже то, что другие пропускали, и единственным объяснением была простая истина: Касуми-сан никогда такой не была. Не при нем как минимум.       Наманикюренные пальчики тоже отставили кружку, донышко с характерным звуком стукнулось о верхушку шкафчика. Потом эти пальцы оказались у Сатору в волосах. И он честно хотел возмутиться, вот только…       Касуми-сан отсутствующим взглядом пялилась в единственное окно. Ее пальцы перебирали Сатору волосы, гладили, перекладывали с места на место, наматывали и снова отпускали. Она вся была какой-то не такой. Не обычной собой. И Сатору не выдержал:       — Вы знали?       Касуми-сан медленно склонила голову. Сатору смотрел ей в карие глаза и не мог понять, что же она чувствовала. Странно… обычно он легко ее читал. Шипение, тихий гнев, надменность и столько гонора, что в нем можно было всю столицу утопить — вот были ее стандартные параметры. Она будто просыпалась уже озлобленной на весь мир. А сейчас что было?       Похоже было на тоску.       — Знала что, дитя?       Сатору аж слюной подавился. Дитя?! А что стряслось с нахлебником? Обузой? Годжо Сатору, в конце концов, они же так чертовски любили звать его полным именем.       — Что он изнасиловал ее, — жестче, чем планировал, пояснил Сатору.       Касуми-сан никогда — никогда, ни разу за все десять лет! — на называла его ребенком. Даже совсем пиздюком, Сатору уже был маленьким человеком. Наследником. Да кем угодно, кроме ребенка! И он с этим согласился. Он жил в соответствии с этой идеей, потому что Сатору и правда не был…       И вот она сидела в халупе на окраине Токио, впервые перебирала ему волосы, хотя надо было это делать гораздо, гораздо раньше, когда тот был мелким, и… и звала его дитем.       Касуми-сан молчала. Это раздражало. То есть ребенком якобы был он, а взять ответственность за собственные действия не могла эта женщина? И она еще смела что-то говорить о детскости, о…       — Вы знали? — с нажимом повторил Сатору. Касуми-сан должна была уже почувствовать его злость, прекратить вести себя… так. Но нет. Она все так же трогала его волосы, изредка поглаживая лоб большим пальцем.       И все так же тоскливо улыбалась.       Сатору уже готов был схватить ее за запястье и умолять перестать, пожалуйста, просто прекратить этот фарс, но Касуми-сан наконец заговорила:       — Мы с твоим отцом были счастливы, Сатору. Ты даже представить себе не можешь насколько. — Голос ее тоже звучал не как обычно. Грустно. С едва уловимой ностальгией. Сатору нервировала эта сентиментальность, бесило отсутствие прямого ответа на вопрос. Он ведь сформулировал его понятнее некуда. Вот неужели сложно было просто сказать да или нет? Откуда только вылез этот задушевный монолог о любви? И от Касуми-сан из всех людей! Бизнесвумен, ни секунды свободного времени, острый как бритва взгляд — и любовь. Все равно что мешать апельсины с молоком. Тоже понос обеспечен. Но Касуми-сан тем временем продолжала: — Влюбились друг в друга еще в старшей школе. Он так мило краснел, когда говорил о своих поделках! Все-все мне описывал, каждую деталь. А еще всегда внимательно слушал мои рассказы о платьях, о фотографии. Я же знала, что ему неитересно было, он этим никогда не горел. Но все слушал.       Сатору даже представлять это не хотел. Чтобы отец был романтиком? Да скорее Земля с Марсом столкнутся или у людей по венам вместо крови польется вино. Бред же был отборнейший. Отец чах над златом, всеми силами его копил хер знает зачем, и каждое слово мог перевести в денежный эквивалент. Чтобы такой человек и любил кого-то?..       — Мы все вечера проводили вместе. Годами. Разговаривали, играли в го, о будущем мечтали. Он мечтал изменить мир, — мечтательно вещала Касуми-сан. И в тот момент она будто помолодела лет на двадцать, а то и все тридцать. — Поженились сразу же, как смогли, ни минуты не раздумывая.       Сатору лишь вздохнул. Может, это у всех старых людей было так. Лишь бы повспоминать молодость.       — Он был таким романтичным! На церемонию за руку меня вел, болтал без умолку. Как маленькая пташка щебетал. Мило так… Носил меня на руках каждый раз, как видел. На свадьбе светился от счастья. — Касуми-сан прикрыла глаза. Сатору постарался всмотреться в такое вроде бы знакомое лицо, но он словно впервые ее видел. В уголках изящно подведенный глаз что-то поблескивало. Слезы?.. Сатору аж затолкал просьбу поторапливаться обратно в глотку. Касуми-сан же только помотала головой. — Он любил меня, Сатору, безумно любил. А я любила его. Но сколько бы мы ни пытались зачать ребенка, у нас не выходило.       И снова замолчала.       Ладно, Сатору осознавал, что история эта, должно быть, давалась Касуми-сан тяжело. Но почемы бы тогда просто не ответить на вопрос? Им же обоим будет проще. Касуми-сан не нужно будет вспоминать… э, нечто, что явно причиняло ей боль, а Сатору просто получит свой ответ. Несложно же.       Нет, история, конечно, была грустная. Любовь-морковь, невозможность зачать, красивая девушка на стороне, но Сатору и так знал. Из документов. Он же их тут на пару томов уголовного дела наколлекционировал. И там все это было написано, изложено голыми, четкими фактами. Без этих… эмоций.       Чем больше Сатору ее слушал, чем больше за ней наблюдал, тем некомфортнее ему становилось.       Ни на что уже особо не надеясь, Сатору попытался вернуть разговор в правильное русло:       — Это не то, о чем я спросил.       — Слушай, балбес. — Касуми-сан щелкнула его аккуратным ноготком по лбу. Небольно, даже нежно как-то. Сатору заткнулся, разумеется, но всем своим видом показал недовольство. — Так вот… Бесконечные походы по врачам. Мы не вылезали из кабинетов гинекологов, урологов, проктологов, терапевтов, прочих докторов. И все впустую — я была бесплодна.       Раз уж Сатору заставляли слушать исповедь, он решил найти, чем бы себя занять. Решено было тренировать память. Каждое слово Касуми-сан Сатору мысленно сверял с многочисленными документами. Пока все сходилось. Было бы славно заполучить еще результаты обследований, а не только упоминания бесплодия с письмах да случайно услышанные обрывки фраз…       — Это… расстроило наши отношения. Мы сосредоточились каждый на своей карьере. Я открыла агентство, занималась фотографией, начала печатать журнал. Его бизнес взлетел до небес. Мы все еще встречались вечерами, но тем, которые мы могли бы обсудить, стало гораздо меньше. Мы все еще играли в го, но говорили уже как-то… для галочки. Ни о чем. — Касуми-сан начала заправлять ему локоны за уши, потом вытаскивать обратно — и так по кругу. Становилось неудобно лежать. — Мы оба мечтали о детях, о целой ораве детей. Пять… нет, все восемь. Заботиться о них. Растить. Устраивать огромные семейные вылазки на природу. Он мечтал о паре дочерей, чтобы плести им косички, о сыновьях, чтобы носиться с ними во дворе. О гуле в свежекупленном поместье, беготне…       Кусами-сан снова замолчала. Даже рука в волосах замерла.       — А потом появилась она? — подсказал Сатору, и Касуми-сан удивительно легко согласилась:       — А потом появилась она. — Рука снова зашевелилась, пальцы погладили скальп. Ногти тоже прошлись по коже, но нежно. Она словно кота гладила, ей-богу. А может просто не знала, как правильно. — Я нашла ее во время случайной поездки за красивым зимним пейзажем. Для тематической фотосессии нужен был. В таком захолустье, ты бы знал! Да ты, наверное, помнишь.       Сатору помнил. Ну, относительно. То была кучка разрозненных мутноватых образов. Деревня, храм, красный угол. Иконы. Помнил старую женщину, домашний хлеб, хмель, опутавший забор. Ничего конкретного. «Захолустье» было подходящим названием.       — Она была… чем-то. Я такой красоты не видела никогда. Холодная, но при этом сияющая, словно лед в солнечный день. Я сразу предложила ей контракт. Покрыла все расходы на переезд, сама ее перевозила.       Сатору не знал, как именно та женщина попала в Японию. Если Касуми-сан говорила правду, то выходила весьма ироничная история: она сама привезла ту, с которой ей потом изменил любимый муж. И ей бы посочувствовать, но Сатору почему-то не находил в себе этого сочувствия. Как будто ее грустная история не перекрывала гадких слов и яростного шипения.       — Она была… доверчивой. За всей этой внешней холодностью и мраморной красотой скрывалась душа ребенка. Я видела в ней дочь, которой у меня никогда не могло бы быть. Заботилась о ней. Опекала.       Сатору только вздохнул чуть громче, чем планировал. Дочь, да? Не просто наемную работницу. В это было сложно поверить. Касуми-сан не производила впечатление человека, способного на любовь. Уж скорее такого же калькулятора на ножках, как и муж ее. Хотя Сатору был предвзят. Капитан Хайбара учил его абстрагироваться. У каждого человека, говорил он вкрадчивым голосом, когда читал очередную лекцию им с Юи, были свои чувства и переживания, и лишать их права на эти чувства было нельзя.       — А он?       — Я не знаю, что он в ней видел. Я думала, его опека была такой же родительской. Но нет… нет, он точно смотрел на нее иначе. Сейчас, когда вспоминаю, я вижу тот взгляд, полный слепого обожания. Теперь он не кажется отеческим.       Ну и они снова помолчали. Может, оно и к лучшему было. Сатору постепенно, кирпичик за кирпичиком, укладывал информацию в голове. Значит, отец стал одержим заморской моделью, а Касуми-сан списывала все на отцовскую любовь. Глупость какая.       Но это Сатору из дня сегодняшнего все понимал. Касуми-сан, должно быть, в мужа своего верила. Ну или ушла в отрицание. Не то чтобы Сатору было дело до ее мотивов.       — Как ее звали? — спросил Сатору в итоге.       — Ты не помнишь? — удивленно спросила Касуми-сан. Сатору глянул на нее с таким же удивлением.       — Я и свое-то имя не помню. Ну, оригинальное. Не помнил, пока не прочитал.       Рука Касуми-сан замерла всего на мгновение, а потом продолжила поглаживать по голове.       — Елена. Ее звали Елена.       Сатору громко сглотнул. Елена, значит. Красивое было имя. Стоило вспомнить сияющее лицо, как сразу было ясно, как же оно ей шло. А впрочем… какая была разница? Красивое имя или нет, оно было высечено на могильной плите уже как лет десять.       Касуми-сан тем временем продолжила, на сей раз даже без поторапливания:       — … Ко мне она пришла сразу же. Вся в слезах, на трясущихся ногах, с одним сломанным каблуком. — Голос ее начал звучать странновато. С едва уловимым надломом. Но Сатору списал все на безликое «показалось». — Я накинула ей на плечи свой пиджак, пусть он и был ей мал. Выглядело комично, если честно. Она была выше меня, гораздо выше, такая вся статная, и она… Она плакала у меня на коленях и… рассказывала. О вечере. О шампанском. О машине. О страхе.       Не показалось. Даже рука в волосах еле заметно подрагивала.       Сатору поерзал, пытаясь совладать с острыми коленками под затылком.       — А вы?       — А я… я сказала ей, что она сама была виновата в том, что случилось. Она выпила, была в коротком платье, соблазнила. — Касуми-сан тяжело вздохнула. Сатору, если честно, не то чтобы ей сочувствовал. Делало ли это его плохим человеком? Недостаточно эмпатичным? Он не знал. Но он сам как будто бы не чувствовал того же надлома, что и женщина рядом. У него на языке вертелась только фраза про отсутствие энтузиазма. Ядовитая фраза. Но Сатору не стал ее произносить. В конце концов, Касуми-сан вроде как признавала свою ошибку, раз рассказывала всю эту историю. В отличие от… Сатору фыркнул. Его даже не хотелось звать отцом. — Но я ее уверила, что ее работе данное… происшествие не навредит. А потом она уехала.       — Значит, вы знали, — безапелляционно заключил Сатору. А ведь могла бы сразу сказать да, и руки бы не тряслись. — Об изнасиловании. Вы с самого начала знали, а мне, конечно же, не сказали.       Сатору… не то чтобы злился. Но во рту было горько, как кофейных зерен пожевал. Гадкая была история. Сатору немного поежился. Если бы те подонки довели дело до конца, услышал ли бы он то же самое от Касуми-сан? Про короткие рукава и соблазн? Может, добавилась бы фраза-другая про осинки да апельсинки.       И зловещая ирония произошедшего не давала спокойно дышать. Плод изнасилования чуть сам не был изнасилован! Какое-то кармическое наказание.       — Это уже неважно, не правда ли? Она давно мертва.       Знала ли Касуми-сан о произошедшем? О похищении? С отца сталось бы ничего ей не говорить. Они не то чтобы дружной семьей были, разговаривали только по большим праздникам, и то не более пяти минут за раз, чтоб не переусердствовать с кволити фэмили тайм.       — Для меня важно! — воскликнул Сатору, снова ерзая. Ему хотелось заглянуть Касуми-сан в глаза, чтобы та поняла насколько. Но та все еще смотрела в окно, и даже постоянное шевеление на коленях ее не отвлекала. Истинная японка, мать ее — созерцание как добродетель.       — Лучше б не было. Ты ничего не изменишь, дитя. — Ну вот, снова он был ребенком. Как удобно! Можно было читать нотации, хотя на ней самой печати ставить негде. И Сатору уже хотел было вспыхнуть, но Касуми-сан еще не договорила: — Лучше сосредоточься на обеспечении своего будущего, нежели чем на прошлом. Она мертва. Ты, с другой стороны, продолжаешь жить. Так что важнее?       Сатору затолкал свое недовольство обратно в глотку. Нет, он все еще был недоволен, но над этой идеей надо было подумать.       — Иногда, Сатору, всем нам приходится делать выбор в пользу или собственной гордости, или другого человека. И когда настанет твой черед, сделай такой, о котором не будешь жалеть, как я сейчас.       Сатору нахмурился. Она сейчас…       — Вы про меня?..       Касуми-сан наконец на него посмотрела. У нее и правда были грустные глаза! Боже правый, Сатору никогда не видел ее грустной. Ни разу за все десять лет, что они жили под одной крышей, ели за одним столом, скандалили… она никогда не была грустной. И Сатору опешил. А Касуми-сан тем временем погладила костяшкой его щеку. И то бы такой интимный, странный, неуместный для вот этой конкретной женщины жест…       — Судьба дала мне второй шанс стать матерью. Она вручила мне беспомощного, потерянного ребенка человека, которого я когда-то безмерно любила. Ребенка, который сразу же сбежал, стоило матери его отпустить, и вцепился своими маленькими пальчиками в мою брючину. «Теперь ты будешь моей мамой?» — сказал. А я смотрела на него… и видела лишь доказательство предательства. Словно это он меня предал.       — Не помню такого.              — Как тебя звать? Как зовет мама?       — Эм… Елена.       — Ерена?       — Ль. Ле. Е-ле-на.       — Рь. Ре.       — Да нет же, Годжо-сан! Еще раз?              Утро выдалось на удивление паршивым. Хмурым каким-то, серым. Холод Сатору нравился, но сырость и вязкая сонливость — нет. Да и вокруг все были какие-то недовольные. Спешили куда-то, отворачивались, молчали.       Всю ночь шел ливень. Дышать все еще было легко, но эта чертова сонливость никуда не девалась, и Сатору, должно быть, брел по незнакомым улицам с таким же недовольным лицом. Погода была просто ужас — будто его душу кто-то вывернул наизнанку и пролил все содержимое на город.       Лето было на дворе! Казалось бы, счастливая пора. Вот только счастья не было. Было гнетущее беспокойство, но Сатору понятия не имел, откуда оно взялось. Вроде все было схвачено.       У Сатору уже был адрес. Детектив Ешида даже не пытался отговаривать, просто разочарованно болтал головой на манер тупорылой куклы. Словно это Сатору стал разочарованием, а не наоборот.       В такие трущобы влезать никогда не доводилось. Сатору чуть ноги себе не переломал, пока перешагивал через многочисленные перевернутые баки и мешки с мусором. Издалека они даже казались креслами-мешками, и даже была мысль прилечь и сфоткаться — Шоко бы с ума сошла! — но потом Сатору почувствовал запах. Пахло сыростью и гнилью. И, что самое страшное, Сатору даже не был уверен, что именно от мешков. Все здесь пахло так.       Ешида был тем еще гандоном. И вот это были его «приемлемые условия»?       Сатору влетел лицом в мокрую тряпку. Обойти ее было невозможно: бельевая веревка была натянута поперек узкого тротуара, от окна до фонарного столба, и привязана была к погнутым ржавым гвоздям. И висела низко. Сатору согнулся, но чье-то влажное полотенце все равно намочило спину.       Интересно, а ту бельевую веревку Тоджи спер именно отсюда? Сатору обернулся, скептически осмотрел мокрые тряпки. Да, эта тоже была белой. Относительно новой — все еще сияла чистотой, пусть и посерела в нескольких местах.       Сатору глянул на стикер с адресом. Ему нужен был одиннадцатый дом, второй этаж. У одного дитятки должны были быть черные волосы, у второй девчушки светлый каштан.       Нужный дом примостился ближе к концу — или началу? — улицы. Такой же ветхий. Сатору жмякнул по звонку — и ничего не случилось. Отошел, оглядел окна второго этажа. Те были открытыми, и Сатору в теории мог попытаться забраться, только не знал, какое именно ему нужно было. Плюнув, он зажал кнопку звонка и не отпускал, пока сзади не послышался недовольный крик:       — Хуле трезвонишь? Девять, блядь, утра!       И люди тут были приветливые. Рай для детей, прав был Ешида.       Сатору развернулся с широченной улыбкой на лице. Говорят, такое располагало.       — Доброе утро!       Сатору даже закончить не успел, а в него уже летел огрызок яблока.       — Ебанутый, что ли? Уебывай давай отсюда! Я в свой выходной поспать хочу.       Мужчина, кажется, с алкоголем перебрал или вчера, или уже сегодня. Сатору до него дела не было.       Тот стоял, пошатываясь, и держался за оконную раму как за спасательный круг в шторм. И его и правда штормило — грузное тело то начинало падать, то заваливалось в другую сторону, то вообще чертило круги. Точно перебрал.       — Я ищу двух детей, — уведомил Сатору, — по фамилии Фушигуро.       — О! — Мужчина икнул и чуть не упал. Потом вцепился второй рукой в ту же раму. — Этих выблядков знаю. Ты по адресу.       Сатору радостно хлопнул в ладоши. Его даже не смущал тон — ну какая разница, в самом деле, если мужчина ему поможет? Чем быстрее он их найдет, тем быстрее он сообразит, что с ними делать дальше.       Плана у Сатору не было. Он собирался импровизировать. Единственное, что знал точно, так это то, что детей здесь оставлять было нельзя. Как минимум не одних. Ешида мог сходить на хуй со своими «приемлемыми условиями». Не было в старых трущобах промышленного района ничего приемлемого.       — Не подскажете, где они?       — Да черт этих тварей знает. Забились куда-то, крысы мелкие.       — Какая квартира хотя бы?       — Второй этаж, слева. Но ты хоть обдолбись в эту дверь, не откроют! Тихушники ебаные. Слышите?!       Мужчина все еще орал. Последняя фраза явно предназначалась самим «тихушникам», потому что тот свесился из своего окна и орал в направлении трепещущей белой шторки. Сатору тоже туда посмотрел. Все, что отсюда можно было увидеть — это кусок белоснежного тюля.       — Караулить уебков надо, и то удерут. — Мужчина, руками держась за подоконник, пытался собраться обратно в вертикальное положение. — На девку похую. Но найдешь пиздюка — тащи сюда. Мне тоже о малолетнюю гниду кулаки почесать надо.       — Что-то случилось?       — Юркая тварь спиздила продукты у меня из-под носа! Я пашу ради этих ебанных редисок, и не чтобы чужие сопляки на них жировали.       Сатору проглотил едкую ремарку. Едва ли на редисе можно было «жировать». Но черт с ним, что бы ни помогало этому прекрасному, доброму человеку спать спокойнее. Но вздох все равно сорвался. Значит, дети воровали продукты. Как ни крути, а чуйка Сатору и тут не подвела — не было с детьми ничего «в порядке», а Ешида нагородил херни.       Не виноваты были дети, что батя их оказался ублюдком. Они ж его не выбирали, как и Сатору своего старого хрыча.       Тем более, каким бы монстром Тоджи ни был, но уже…       — Сколько стоили? Я заплачу.       Все равно уже был здесь. Уж стоимость пакета продуктов покрыть денег хватит.       Сатору словно в окошке Макдоналдса расплачивался, протягивая деньги вверх, к окну. Мужчина все никак их забрать не мог, промахивался мимо протянутой руки.       — Если такой богатый, то чернявый у меня до этого еще яблоки спиздил. — Мужчина, все еще шатаясь, раздражающе медленно пересчитывал купюры. Его дубовые пальцы почти не двигались. — А сорт был дорогой. Еще три тыщи.       — Не наглей, а, — отсек Сатору. — Дам еще две, купи что-нибудь от похмелья. И отстань от детей. У них отец недавно умер.       — Да насрать мне! — грузно объявил мужчина. — Пусть тогда шлюха-мамаша пашет.       Сатору протягивал ему новые купюры, но тот снова промахнулся, да так смачно, что завалился на спину и пропал из виду. Ну, туда ему и дорога. Когда мужчина так и не встал, Сатору засунул деньги обратно в карман и пошел в дом напротив.       Ожидаемо, никто ему не открыл. Сколько бы он ни уговаривал, по ту сторону двери стояла гробовая тишина. Сатору словно в склеп долбился, ей-богу. Причем сложно было сказать, были ли дети дома — они не подавали ни единого признака жизни. Ни звука.       Сатору уперся лбом в потрескавшуюся деревянную поверхность. Ну конечно. Не могло все быть так просто. Что там сказал пьяница? Караулить надо было? Что ж, впереди маячил интереснейший день.       Сначала была пара часов возле входа. Сатору играл в Змейку, параллельно поглядывая по сторонам. Мимо пробегали дети, но все были не те.       Потом, когда Змейка окончательно настопиздела, настал черед осмотра окрестностей. То был промышленный район, так что Сатору с напускным интересом разглядывал трубы да провода. Затылок удобно уперся в стену, и Сатору водил глазами из стороны в сторону. Ничего не происходило. Часами. Люди проходили редко, а тем, что все-таки вываливались на улицу, не было до него никакого дела. Ладно… ладно. Район был не такой уж плохой, если не считать одно орущее пьяное тело с утра.       На закате Сатору почти был готов отказаться от идеи. Почти. Но он уже потратил на это день — глупо было бы сейчас отступать. Да и к тому же, он был Годжо, мать его, Сатору! Каким-то пряткам с малолетками его не победить. Сатору был сильным! Уверенным! Напористым!       Настолько, блядь, напористым, что…       Сатору отмахнулся от мысли до того, как та успела сформироваться. Достаточно было кошмаров. Ему до того осточертело просыпаться по ночам в холодном поту, что тянуть это еще и в бодрствование было просто абсурдом. Каждую ночь, каждую, без выходных, Тоджи напоминал о себе. Как на работу ходил прямиком с того света. Ну или преследовал Сатору. Может, то был его неупокоенный дух, решивший положить посмертную вечность на пытки одного-единственного подростка.       Ну не мог он отделаться от этой картины. От модифицированного пистолета в собственной руке. От тела Курой, мешком лежавшем возле ног, уже залитых кровью, от Аманаи на прицеле. От тошнотворного стрекотания цикад.       В конечном итоге, Сатору и правда сам стал им. Убийцей.       Надо было отпускать, когда капитан Хайбара настаивал. Надо было слушаться советов людей, желавших ему только добра. Но Сатору же… знал лучше. Ага. Конечно. Придурок!       Сатору нацепил солнечные очки на нос, так и не отрывая затылка от стены. Солнце уже садилось, но все равно слепило. Надо же. Весь день ни сном ни духом, а под конец вот вылезло.       Размышления о Тоджи погоды уже не сделают. Псина и правда сдохла. Все. Конец истории. Сатору получил свое завершение, свою жирную точку. Но какой ценой?       Мало того что Тоджи забили до смерти, он еще и, как оказалось, оставил после себя детей. Детей, которых Сатору лишил хоть какого-то, но родителя.       Может, не погода была виной его плохому настроению.       Перед ним мелькнула копна черных волос. Те торчали во все стороны, как иглы у дикобраза, и выглядели весьма комично. Их будто рисовал незадачливый аниматор. А рядом с ними, чуть повыше болтался из стороны в сторону светло-каштановый хвостик.       Сатору моргнул и отлепился от стены. Две малюсенькие спины стремительно удалялись.       — Фушигуро Мегуми? — попробовал он и — о чудо! — черноволосая голова развернулась.       У мальчишки были синие глаза. Не мутные, как у Тоджи, чуть пошире, но сходство было невозможно пропустить. То была мелкая копия ублюдка. И копия эта строила недовольную рожу, серьезную такую.       Сатору громко хлопнул в ладоши.       — Нашел! — объявил он, широко улыбаясь. Не прошло и года! Не зря торчал тут целый день! Вот они были — песьи отпрыски, стояли посреди улочки, пялились на него. Сатору присел на корточки, чтобы быть на одном пиздючьем уровне с ними, и сладко протянул: — Итак, меня зовут Сато… Ау!       Внезапная режущая боль заставила согнуться пополам и схватиться за ширинку двумя руками. Сначала правое колено опустилось на асфальт, а следом, почти сразу, левое. Боль была адская. Очки слетели с носа, с громким стуком шлепнувшись рядом. Сатору на мгновение собственное имя забыл — а мелкий сученыш копошился в жалком полуметре от него. Удирал.       — Цумики, беги!       — Нет, стой!       Сатору слепо потянулся вперед, пытаясь поймать юркое тело, но впереди уже ничего не было. Лицо почти врезалось в асфальт, но удалось вовремя подставить руки. Вот же ж проворный был бесенок!       Ноги слушались плохо. Боль пульсировала, и с каждой секундой будто увеличивалась, вместо того чтобы стихать. Яблоко от яблони, говорят, да? Что Тоджи, что этот…       Сатору, все еще согнувшись, кое-как встал на ноги и поковылял вслед за убегающими детьми. Девчушка уже вырвалась вперед, держала входную дверь, пока мальчишка со всех ног догонял ее.       — Да стойте вы! — Сатору почти хныкал. Это было несправедливо. Он потратил день. День! День, который мог бы уйти на что-нибудь полезное, но был потрачен на двух неблагодарный пиздюков, один из которых еще и пнул промеж ног. — Стойте, кому говорю! Я ж тут из-за вас!       Но дверь уже закрылась. Сатору поковылял к окну, поорал. Чернявая голова мелькала рядом с тюлем — слышал же, гнида, слышал и не реагировал. Притворялся, будто не было их в квартире. И так тихо было вокруг, что только собственные вопли отскакивали от стен да труб.       Сатору сновала пытался объяснить. Потом умолял. Потому попробовал подкуп сладостями. Ничего не помогло.       Да что это за дети были такие?! С каких пор пиздюки ныкались по квартирам и притворялись ветошью? Они же должны были быть, ну… громкими. Неугомонными. Вестись на всякие игры и конфеты. Не такими взрослыми они были!       — Я вам друг, идиоты! Друг! — Сатору прыгал, пытаясь зацепиться за трубу и забраться на второй этаж по стене. Но то ли он недостаточно ловким был, то ли труба была высоковато — план провалился.       Сатору с чувством пнул стену и почти взвизгнул. Больно было. Стена отбиваться смела.       Женщина с такой же мелкой пиздючкой под рукой смотрела на него осуждающе. Сатору было на нее насрать, он ей только подмигнул. Выглядело, наверное, не так хорошо, как планировалось: лицо у него все горело от напряжения, точно раскраснелось, пот стекал по спине, рубашка липла к коже, волосы лезли в глаза. Но он все равно был красивым. Сатору вообще в любом состоянии был красивым. И женщина не смогла устоять — плюнула в его сторону и пошла по своим делам. А Сатору сорвался с места, ловя входную дверь до того, как та успела захлопнуться.       Итак, он был на шаг ближе к детям. Найти квартиру не составило труда, в подъезде было-то всего пять дверей. Три на первом этаже, в две квартиры и подвал, еще две на втором. Сатору буквально взлетел по лестнице, в голове представляя объемную карту здания — и вот он был, заветный вход в нужную квартиру.       Сатору постучал. Ему, как и ожидалось, никто не ответил. За тонкой деревяшкой царила такая тишина, что на секунду показалось, что он сошел с ума и пиздюков выдумал. Мужик тот явно их недооценил, когда назвал тихушниками. Тихушники хоть признаки жизни подавали — эти же будто вымерли. Оставалось только вздохнуть и упереться лбом в лист с… Сатору наскоро просмотрел табличку. Лист был с задолженностями за воду и электричество. Сверху были печатные строки, но чуть ниже новые были добавлены уже от руки. А дети-то были в полной жопе.       — Я из полиции, — попробовал Сатору зайти с другой стороны, но уже спокойнее. Он и не врал. По факту, и правда работал в полиции, пусть и помощником архивиста. — Ваш отец…       — Мне плевать на ублюдка, — послышался из-за двери тихий мальчишеский голос. И Сатору снова хотел захныкать, но уже от того, насколько с малявкой был согласен. Папаша его и правда был ублюдком. — Пусть хоть под землю провалится. И полиция здесь уже была, придумай вранье поубедительнее.       — О, ты такой умный мальчик! — съязвил Сатору. Мальчишка, кажется, считал, что он тут вселенский заговор раскрыл. Ну ничего, Сатору как раз плюнуть было поставить пиздюка на… Он не за этим пришел! Мальчишка раздражал его, но из всех троих именно Сатору был тут самым взрослым и ответственным. Поэтому он уперся любом обратно в лист и спросил: — Ты хоть знаешь, что с ним случилось?       — Плевать, — моментально отозвался мальчуган. Разговаривать вот так, через дверь, было неудобно, и Сатору поморщился. Вот ведь упертые были… — Он нас бросил. У нас есть заботы поважнее, чем искать двух безответственных взрослых.       — Тебе сколько лет вообще?       — Тебе какое дело?       — Умный слишком.       — Был бы из полиции, знал бы.       Сатору уже начинал сомневаться, что самым взрослым был он. Мальчугану было на вид лет шесть, его сестренке — не больше десяти, и даже если сложить эти цифры, Сатору все равно был старше. Но разговаривать с ним было решительно невозможно! Мелкое тело стояло тут за дверью, не шевелилось даже, судя по отсутствию звуков, и рассуждало о безответственности взрослых. Сатору не верил в путешествия во времени, но на секунду даже засомневался: а что, если в теле пиздюка сидел какой-нибудь взрослый мужик? Это вообще нормально было, чтобы дошколенок рассуждал, как старикан, у которого из всех отверстий песок уже сыпался?       Вздохнув, Сатору попробовал уже в хер знает какой раз объясниться:       — Я из полиции Токио. Помощник архивиста.       — Не объясняет твое поведение, — перебил мальчишка, и Сатору только хмыкнул. Ну конечно. Как будто все могло быть так просто.       — Я работал над делом твоего отца.       — Архивисты не расследуют.       Да ладно! А Сатору-то и не знал.       — Если сможешь дослушать до конца, я куплю тебе целый мешок конфет, — попробовал Сатору. Мальчуган вроде ослабил защиту, пусть и совсем немного, но…       — Ненавижу сладкое, — отрезал он, и Сатору почти готов был начать долбиться головой о дверь. Почти. — Дослушать? Чтобы ты мне зубы заговорил? Все вы врете как дышите, а потом тащите по подвалам… я документалку смотрел.       Окей, ребенок смотрел документалку. Сатору вздохнул. И почему ребенок, смотревший документалку и ненавидевший сладкое, оказался противником пострашнее пары отбитых мудаков из гаража? Ну вот и что с ним делать было…       — Я знаю, что вы с сестрой живете… не в лучших условиях. — Сатору перевернулся, уперся спиной в дверь и скатился по ней, как капля по стеклу, со звонким кряком приземлившись на пол. Затылок уперся в дерево, а глаза уткнулись в потолок. Там была пара трещин. Сатору с интересом разглядывал этот узор, пока кропотливо подбирал слова. Еще раз начать он вряд ли сможет. Не хватало детям еще полицию вызвать. Хотя… может, те как раз смогли бы подтвердить его личность. — И ты можешь мне не верить — хотя я очень хотел бы, чтоб поверил, я весь день на поиски угробил! — но я хочу помочь. Найти вам дом, не знаю. Может, продуктов купить, по долгам расплатиться… просто что-нибудь, понимаешь?       — Ты похож на педофила, — после долгого молчания отозвался мальчишка.       — Я не… эй! — Сатору аж возмущенно развернулся, но за ним была только деревяшка. Оттаскать бы пиздюка за уши за такое… не был он похож на педофила! — Я похож на красивого, респектабельного, отлично воспитанного…       — … скромного.       — … скромного молодого человека! Потому что я и есть красивый, респектабельный…       — Ну-ну. — Пиздюк смел довольно хмыкать. Ох, как же он похож был на псину! Такой же ехидный был, такой же… бесячий. Сатору обиженно отвернулся. — Лишь бы тебе хорошо спалось.       — К твоему сведению, твой папаша…       — Мне неинтересно.       Не в природе Сатору было отступать. Но конкретно этот ребенок, казалось, был непробиваемым, как стадо скептиков, забредших в очередную апокалиптическую секту с верой в Иисуса Христа верхом на летающей тарелке. Мальчишка принимал любое его слово в штыки. И молчал. Эта тишина была даже пугающей. Дети вроде должны были быть громкие, а эти двое были какими-то… неправильными.       Впрочем, не Сатору было рассуждать о правильных и неправильных детях. Не с его ебнутой семейкой.       Стоило, наверное, прийти на следующий день. Может, принести что-нибудь съестное, оставить под дверью. Продемонстрировать, так сказать, благие намерения. Сатору ведь отчасти этот скептицизм понимал, просто не ожидал, что настолько мелкий шкет будет таким. Таким болезненно подозрительным.       И вот только он собрался отступать, как из-за двери раздалось неуверенное:       — Зачем тебе нам помогать?       Сатору устроился поудобнее, думая. Нельзя было запарывать ответ на вопрос. Но и не то чтобы Сатору знал, как ответить. Зачем ему, действительно? Неужто проблем уже существовавших проблем было недостаточно? Он, как оказалось, убил человека. Сверху накладывалась работа, ссора с семьей, отвратная квартира, школа, поступление через полтора года… И все равно, Сатору торчал здесь, под дверью двух детей, принявших его за педофила. Что он здесь забыл?       — Потому что знаю, каково это — быть никому не нужным, — ответил в итоге Сатору. Слащаво как-то вышло. Не клево. Рушило его образ крутого парня. — Дрянное чувство. Будто в мире нет никого, хотя людей толпы. И…       Он не смог закончить мысль, потому что дверь резко открылась, и Сатору распластался в проходе. Ну хоть головой не ударился.       Над ним стоял потрясающе сосредоточенный мальчишка с ножом в руке. Такое серьезное выражение на детском личике выглядело презабавно, и Сатору сначала выгнул брови, а потом в голос рассмеялся.       — Ты меня убивать собрался? — сквозь смех выдавил он, но мальчишка даже бровью не повел. Вместо этого, он помахал ножом — большим таким, кухонным, с половину пиздючьего тела размером — и по-деловому уведомил:       — Если подумаешь что-нибудь выкинуть…       — А это ты в какой документалке высмотрел? Тебе вообще можно такое глядеть?       — А кто мне запретит?       — Да-да, папаша-то отъехал.       Сатору, все еще посмеиваясь, оперся на локоть и осмотрела. Квартирка была такой себе, но побольше его каморки раза в два. Даже отсюда можно было разглядеть как минимум две комнаты. Стены были выкрашены в дефолтный бежевый, мебель стояла минимальная, и та была знатно потрепана.       Из-за двери на кухню выглядывала испуганная девчушка, двумя руками вцепившаяся в огромную чугунную сковороду. А у детишек явно были проблемы с доверием.              — Ма… ма… м-ма… ма-ма! Ма-ма-ма! Мама!       — Я тебе не мать.       — Лена! Боже правый! Это первое слово твоего сыночка! Что ж ты так…              Сатору стоял посреди участка и как идиот щипал собственную руку. Весь разговор был похож на плохо срежиссированный кошмар.       — В смысле умер?.. — Даже собственный голос звучал как-то странно. Не как обычно. Сатору как будто слушал его в записи, хотя стоял там, говорил в реальном времени.       Детектив Ешида смотрел на него с гордостью. Словно что-то хорошее случилось.       — Ну как? Сдох. Сыграл в ящик. — Он… злорадствовал? Сатору пялился на него и не совсем соображал, откуда эта желчь взялась. Снова. Она вроде за полгода на нет сошла, и дышать стало легче. Но нет — вот она была снова, эта отвратительная злоба. А детектив Ешида все продолжал перечислять, весело так, как дети кричат считалочки: — Двинул кони. Отбросил коньки. Ласты склеил. Ушел в лучший мир. Хотя… в его случае спорно.       Сатору проморгался и поднял руку, останавливая.       — Я понял, что умер, — голос более-менее пришел в норму, — но как? Он же в тюрьме был. Под постоянным надзором, ни шагу без бдительной охраны. Заболел, что ли?       — Не! — Детектив Ешида все-таки забрал папки у него из рук. Сатору успел о них забыть. Хотя немудрено, с такими-то новостями. — Его сокамерник зарезал.       Сатору сел на заботливо отодвинутый для него стул. Участок пустовал — все ушли на обед, а кто не был на обеде, тот торчал в поле. Только детектив Ешида ждал его с нужными документами, а стоило принести, как ошарашил своими «отличными новостями». Новости не были отличными. Новости были отвратительными. Сатору не хотел, чтобы Тоджи умирал! Мертвая псина не в была состоянии каяться. А Сатору… Сатору планировал через годик к нему съездить, снова поговорить, может, если бы увидел раскаяние, поговорить с тем человеком…       — Сокамерник? — В горле внезапно пересохло, и глоток из ближайшей кружки не помог. Кофе там был отвратительно горький.       — Да! Прикинь, его посадили с таким же отбитым уебком, и они не ужились.       Сатору знал. О, Сатору знал даже больше, чем Ешида мог себе представить! Знал, потому что сам был тем, кто валялся в ногах у начальника тюрьмы, умоляя посадить Фушигуро Тоджи с одним конкретным человеком. Человеком, который должен был сидеть с одиночке, потому что всех сокамерников избивал до полусмерти. Который никогда не смог бы оказаться с псиной в камере, если бы не Сатору. И теперь псина была мертва. Потому что Сатору.       Сатору убил человека.       А детектив Ешида радовался и смаковал подробности. В деталях описывал, как тот ненормальный сплевывал на Тоджи пережеванную еду, как мочился на него спящего, якобы перепутав его лицо с унитазом. И как в итоге во время драки у него оказался украденный с кухни нож.       — Этот Махито теперь мой герой! — объявил детектив Ешида, а Сатору к этому времени уже придерживал голову рукой, пытаясь переварить всю историю.       Герой… герой?       — Он перерезал семью, в дом к которой завалился посреди ночи.       — Так ты знаешь! — Детектив потягивал все тот же кофе, и Сатору поглядывал на него с отвращением. Не только из-за горечи. Было в этом что-то… он не хотел обмениваться слюной с ним. Было в этом что-то омерзительное. Не в самом факте. Скорее в Ешиде. В смысле, бялдь, «герой»? — Ну да, херни натворил, за это и сидит. Но одного-то правильно убил!       — А бывают правильные убийства?       — Ты слишком много об этом думаешь, Годжо-кун! — Детектив Ешида даже приподнялся, чтобы хлопнуть по плечу. Сатору только поежился. Он был в корне не согласен — нельзя было убить «правильно». Убивать по определению не было «правильно». Жизнь убийце не принадлежала, чтобы ее отбирать. Точка. Не это ли он пытался в Тоджи вбить? А теперь вот оказалось, что…       Сам убил. Пусть и не своими руками.       — Радуйся! Тебе-то что? Вот кому действительно должно быть грустно, так это пиздюкам его.       Сатору, до этого успешно изучавший взглядом оргстекло с заметками под ним, поднял глаза. Ешида все еще светился от счастья. Почему?..       — У него были дети?       — Ага, диковатый мальчишка и пугливая девчушка. — Детектив зашелестел оберткой шоколадного батончика. Было что-то неуловимо хамское в еде во время подобной беседы. Сатору не был ханжой, разумеется, но у него самого крутило в животе, стоило лишь подумать о псине. О своей роли в его… судьбе. А Ешида тем временем засунул весь батончик в рот и промямлил: — Наши будущие клиенты.       — С чего бы?       — Да разве у этого родится что-то приличное? — Живот Сатору скрутило сильнее, и на языке появился характерный привкус рвоты. Пришлось проглатывать, заталкивать это месиво обратно в желудок. Горло обожгло, аж глаза заслезились. — Через лет десять оба будут сидеть в допросной за грабеж или что похуже. Пацан там тщедушненький, на такого ни одна девка не глянет. Может, за износ возьмем. Помяни мои слова!       Ешида отсалютовал оберткой, а потом метко промазал по ведру.       — Дети не всегда повторяют судьбу родителей, — попытался возразить Сатору, но Ешида только хмыкнул:       — Вот посмотришь. Гнилое семя — оно такое. У тебя папаня — золото, вот ты и думаешь, что все такие же. Но я повидал достаточно малолетних…       — Дайте мне адрес, — перебил Сатору. Не хотел он дослушивать. Детектив Ешида знать не знал, о чем так уверенно рассуждал. Не могло быть…       Сатору не был как отец. Не был. И отец золотом не был, и Сатору не был… просто не был.       И все равно внутри уже поселился этот предательский шепот, напоминавший, что Ешида был прав. Сатору был. Отец убивал людей чужими руками и платил за это баснословные бабки. И тоже Сатору убил, тоже с помощью посредников, только без денег. И не потому что брезговал — потому что денег не было.       — Сдались тебе пиздюки? — Детектив Ешида удивленно выгнул бровь, так и не дожевав свой чертов батончик. — Живут приемлемо, я сам проверил. Нахера тебе к ним?       — Дайте мне адрес, — с нажимом повторил Сатору. — Сейчас же.              Когда вылез, не орал.       Человеческие детеныши орали после рождения — так говорила фельдшер. Этот молчал. «Ой, батюшки, неужели мертворожденный?» охала мать, крестилась, челом о деревянный пол билась. А она лежала и надеялась. Вот бы и правда был мертвым!       Но нет. Ублюдок дышал. Просто не плакал. Потому что не был человеком.              Уверен ли был Сатору в своем решении? Абсолютно точно нет. Они никогда и ни в чем не был так сильно не уверен.       Сама перспектива скручивала кишки в узел. Отвратительно было смотреть на себя в зеркало. Даже Мегуми заметил. Мальчишка был слишком проницательным, и Сатору не нравилось, что он видел его насквозь. Спрашивал, все ли нормально. И что нужно было ему отвечать? Что все было чики-пуки? Не было. Сатору попытался отшутиться, но чернявая заноза только скептически фыркнула.       Нахуй его и его экспертное мнение. Сатору и самому было тошно, но другого выхода он не видел. А Сатору видел дохуя, если честно. Больше, чем должен был.       Костюм ощущался инородной пленкой на теле, хотя раньше сидел как вторая кожа. Может, он просто долго его не надевал. Сатору раздраженно оттягивал ворот, но тот все равно натирал. Куда бы он ни девал руки, они тоже мешались, и их хотелось отрезать, чтоб перестали.       Папка была готова с вечера, лежала на одной из верхних полок на кухне, чтобы слишком любопытные мелкие носы не пронюхали. Весь предыдущий день был убит на сортировку. Пришлось купить красивую папку, файлики, рассовать все по ним, добавить закладки-стикеры. Сатору будто собирался школьный проект представлять.       Сам почистил ботинки. Сам выгладил костюм и рубашку. Сам уложил волосы.       В ветхой квартире в трущобах он смотрелся как бельмо на глазу.       Детям нужно было больше, чем его символическая зарплата помощника архивиста могла позволить. Им нужны были куртки-хуюртки, кружки, игрушки всякие развивающие, учителя, материалы для поделок, путешествия. Еда хорошая, в конце концов, их коллеги не подкармливали, а на сладостях Сатору они далеко не уедут. Его скудные сбережения погасили долг за свет и воду. Заранее оплаченной аренды хватит лишь на год вперед, Сатору к тому времени даже школу не закончит. Кон-как-там-звали-агента-уебка, как оказалось, перед отъездам оставил ребятне приличную сумму, но и та закончилась несколько месяцев назад.       Яга, конечно, предложил помощь с квартирой, но он точно не готов был выплатить чертов…       Сатору поморщился. Мелкий шкет даже представить себе не мог, сколько Сатору собирался за него заплатить.       Под ребрами свербило идиотское желание рассказать, чтобы получить наконец хоть каплю благодарности, но Сатору упорно его душил. Уж если ему в относительно взрослом возрасте не понравилось узнать, что его родная мать продала как породистого щенка, пятилетке это знание точно было не за чем.       И на выкуп тоже нужны были деньги.       Сатору вывез тот разговор только на силе собственной фамилии. Наобещал еще одному охочему до бабла старому пню с три короба — покрыть изначальную цену в тройном размере. Их будто их всех на одном заводе клепали: оба были стремные, вонявшие древностью и читавшие нотации о выгоде. Но надо было сначала узнавать цену.       А цена там была… ух.       С хуя ли пятилетний пиздюк с сомнительным происхождением стоил как квартирка в центре столицы? Кто бы ни контролировал ценообразование на рынке детей, ему срочно надо было придержать коней.       Деньги-то были. Огромные деньги. Не у него, разумеется, но у Сатору в теории был к ним доступ. Оставалось лишь этот доступ выторговать. Но торговля всегда была штукой обоюдной: если Сатору хотел денег, то обязан был что-то дать взамен. В дать он мог лишь содержание папки.       Итак, Сатору собирался добавить к убийству еще и шантаж. Эш коллекционировал покемонов, Сатору — уголовные статьи.       — Ты же вернешься? — Цумики обнималась с дверным косяком и смотрела на него так, будто на войну провожала. Или в последний путь.       — Да пусть катится. — Мегуми тоже был тут, только прятался за косяком. — Только и делает, что орет да рожи корчит. Толку с него?       И вот ради этого Сатору собирался отвалить кучу денег, пойти на сделку с совестью, совершить еще одно преступление…       Этот дом был все-таки проклят. Возможно, по квартире все еще сновал неупокоенный дух Тоджи и вселялся в сына каждый раз, как Мегуми открывал свой пятилетний рот. Сатору не мог сказать точно. Вот как мальчишка начнет по потолкам круги наяривать — тогда и понятно будет. Но теория была стройной! Не мог пятилетка быть такой язвой. Даже Касуми-сама его столько не тюкала, а ты была женщиной в летах.       — Мечтай, малявка! Вернусь и буду учить тебя играть в мяч! А то без меня друзей совсем нет.       Сатору быстренько обулся, чуть не запутавшись в шнурках. Он уже опаздывал, поэтому закинул на плечо сумку с документами и широкими прыжками рванул наружу. Личного водителя уже год как не было, а привыкнуть все никак не получалось, и Сатору начал всюду опаздывать. Но туда? Туда опаздывать нельзя было.       Встречались на нейтральной территории. Сатору специально выбирал заведение с приватными кабинками и самый загруженный день, чтоб даже за большие деньги не пустили раньше записи. Перебирал, лично по всем проехался, пробовал щеголять фамилией и остановился только на том, где не сработало. Конечно, это не давало стопроцентной защиты, и ключик можно было подобрать к любой дверце, а у отца все-таки были позиции посильнее, но…       — Все вы так говорите. — Как всегда спокойный, но немного даже грустный голос Мегуми смешался со звуком захлопывающейся двери. Мальчишка как подгадал — выдал фразу ровно тогда, когда Сатору ответить уже не мог.       Ну вот и как после такого по делам идти?       Сатору вздохнул, состроив измученную моську. Не будет же такого, что отец просто вручит деньги, похвалит и накажет воспитывать детей достойными людьми. Сатору настойчиво хмурил брови, надавливая на упертую кожу пальцами. Лицо отказывалось казаться грозным. Сколько бы он ни кривлялся напротив окна в поезде метро, что-то презентабельное изобразить не получалось. В стекляшке отображался только долговязый подросток, а такое нельзя было показывать отцу. Как минимум не когда он ехал условия диктовать. Вот только тело отказывалось становиться взрослее, а вместе с тем пропадала… солидность, что ли, которая так нужна была. Внушительность.       К сожалению, Сатору все еще был подростком, и это ой как мешало налаживать связи с влиятельными дядями.       Роппонги днем был жалким зрелищем. Зная, какими цветами здешние улочки расцветали по ночам, сложно было не разочаровываться при виде серых вывесок. Депрессивненько тут было ближе к обеду. Люди все равно шлялись туда-сюда, кто-то громко выворачивался наизнанку в ближайшей подворотне, парочка хулиганов караулила в следующей… Что ж, лучше места, чтобы шантажировать престарелого сноба, было просто не придумать.       Гордый своим выбором, Сатору буквально вкатился в нужное помещение по крутой лестнице. Специальный клуб располагался на цокольном этаже, надежно спрятанный за цветастыми вывесками, а входная дверь примостилась за углом, вдалеке от главной улицы. Клуб был не для случайных людей. Тут предлагались частные кабинки с небольшими столиками, парой диванчиков, звуконепроницаемой обшивкой и без наблюдения. Место было уже облюбованное всякими сомнительными дельцами и извращенцами.       Флегматичная хостес поприветствовала, поклонилась для галочки и сразу повела по узким бордовым коридорам. Сатору гордо вышагивал за ней следом, неся перед собой самодовольную улыбку как знамя. Казалось, что внутренние органы потряхивало, и ладони были непривычно холодными. Но стоило только оказаться внутри комнаты, как Сатору вальяжно развалился на диванчике, расставив ноги тупым углом, тесня немногочисленную охрану. Ну конечно старый пердун явился со свитой. Такое вот семейное воссоединение.       Отец сидел напротив. Сидел так же уверенно, как пытался сидеть и Сатору. И хотелось думать, что тоже притворялся, вот только увы: сколько бы ни вглядывался, Сатору не видел ничего, что выдавало бы нервозность. Не волновался, значит? Ненадолго.       Сатору кинул папку на стол. Отец без промедлений открыл, просмотрел первую бумажку — и сразу же закрыл.       — Я хочу долю.       Ходить вокруг да около было бессмысленно. Все равно говорить пришлось бы.       Отец смотрел в глаза, и Сатору не мог сообразить, чего тот ждал. Понимал же, что имелось в виду. Но тот молчал в тряпочку и моргал, все еще спокойный как удав.       — Ты бы и так потратил эти деньги на меня, вернись я в семью, — добавил он. Сатору старался выражаться твердо, с нажимом, выделял нужные слова. — Они мои.       Мужчина постучал кончиками пальцев по корешку. Думал.       — Что взамен?       — Я не вернусь. — Сатору закинул ногу на ногу, и ступня уперлась в столешницу. Вот оно: надо было диктовать свои условия, нажимать, уговаривать. В теории, все было просто. Но на практике… на практике Сатору никогда даже не пытался навязывать условия отцу. То казалось штукой нереальной. В манге такое случалось сплошь и рядом, а в жизни — нет. Да и отец сидел весь такой непроницаемый, даже не двигался толком. Внезапно навалилось ощущение реальности происходящего — Сатору совершал преступление. Прямо в этот момент. Еще не поздно было заткнуться и уйти. Но идти было некуда… хотя скорее ненадолго. Вторая калоша из этой ветхой пары притащится за обещанной суммой через полгода. Сатору сглотнул. Вот он — момент истины. — Но я ничего не понесу в паблик. Не буду делать заявлений, не пойду в полицию. Папку ты видел. Ты сядешь на очень большой срок, если содержимое всплывет. Там уже хватит на обвинительный приговор. Я предлагаю вариант избежать уголовного преследования за символическую плату в виде денег, которые я и так получил бы. Беспроигрышный вариант.       Сгорел сарай, гори и хата.       Отец снова окинул папку взглядом, словно пытаясь угадать содержимое по толщине. Сатору же старался не смотреть на двух амбалов в комнате. Те стояли по обе стороны от двери с лицами-лопатами и, казалось, даже не дышали. Их черные костюмы почти сливались с темными стенами.       — Ты останешься наследником. — Выдал отец после векового молчания. Сатору фыркнул, но в груди уже поселилось ликование. Переговоры оказались гораздо проще, чем он думал. И какие успешные! — Какая бы идея ни поселилась в твоей бедовой голове, ты возьмешь на себя управление компанией, когда мне придет пора уходить на заслуженный отдых, и ты продолжишь ее развивать. Продолжишь дело.       Сатору фыркнул уже громче. Рано было праздновать триумф, но он уже провалился в эту яму, потому что отец согласился. Никаких уговоров не потребовалось, Сатору даже угрожать толком не начал, не было никакого сопротивления — а желаемое уже было в руках. Вот так просто.       — Ну, забрать заберу, но развития обещать не могу. — Сатору уже ликовал. Улыбка грозила переломить лицо пополам. — Кто знает, может, я случайно поувольняю всех к чертовой матери и найму вместо них кроликов с ближайшей скотобойни…       — Нет, ты обещаешь, — авторительно перебил отец. Не дал даже фразу закончить, а ведь там был такой классный план! И Сатору уже хотел продолжить его излагать, но тот не дал и шанса: — Ты жизнь на это положишь. Знаешь почему?       А. То-то оказалось так просто. Сатору закрыл рот обратно и выгнул бровь в ожидании великой тайны. И отец не стал играть в угадайку:       — Потому что в противном случае полиция узнает, как именно умер Фушигуро Тоджи.       Справедливости ради, Сатору потерял самообладание всего на секунду. Это имя… это имя все еще заставляло кровь бурлить в венах, а кулаки — сжиматься. И лицо он потерял только поэтому. Только потому что псину ненавидел. Ни в коем случае не из-за…       Отец знать не мог. Никто знать не мог. Сатору и сам не думал о произошедшем. Оно просто было — случилось как случилось, и даже если он и сыграл какую-то роль, то уже было поздно исправлять. Но отец не мог… то было просто домыслы. У него не было доступа к полиции. Капитан Хайбара уверял, что не было, никто в участке не подавал признаков, да и отец был так занят, что времени ходить по тюрьмам и участкам у него быть не могло. Бред же был полнейший! Но…       — Они ведь не удивятся, правда? — снова спросил отец. И снова был глупый вопрос, ответа на который быть не могло. Нет, он не интересовался, он… он давил. Сатору моргнул — и внезапно понял, что контроля над ситуацией у него уже не было. Контроль был перехвачен, да так ловко, что не сразу дошло. Этот расчетливый уе… — Ты так громко верещал о наказании, душил прикованного к столу человека…       — Ты рыл на меня грязь? — Сатору сдавил спинку дивана. Руки надо было занимать — те отказывались лежать ровно, и хотелось бить, бить что угодно. Довольную рожу напротив, например. — На своего сына?       — Ты рыл грязь на меня. На своего отца.       — Ты преступник.       — Ты тоже.       Сатору поджал губы. Челюсть ныла от напряжения, горло — от желания протестовать. Не был он преступником! Как минимум…       Как минимум не таким. Не настолько.       Даже в голове звучало глупо. Какая нахер разница, кто накосячил больше, если по этапу пойдут оба?       — Ну что теперь? — Вопрос все еще не подразумевал ответа. Старый хер только давил и давил, и Сатору отчаянно искал выход. — Вместе в суд и на плаху? А тем детишкам, с которыми ты поиграть в семью решил, точно понравится?       Отец точно нанял кого-то. И этот «кто-то» был в трущобах, разнюхивал, в полицию влез, может, до начальника тюрьмы добрался. Следил за ним. А Сатору снова не заметил. Снова на те же грабли. В третий раз. Ничему не учился.       Сатору ведь оглядывался, в каждом прохожем подозревал шпиона — и все равно пропустил.       Кто-то побывал прямо под носом, умудрился влезть по самый желудок и ушел незамеченным.       Раскопали даже о детях. Сатору как мог их прятал, петли наворачивал, когда возвращался домой, не упоминал нигде, кроме как в личных беседах с самыми доверенным людьми, мимо нужной остановки проезжал и возвращался пешком… Что еще? Что, блядь, еще нужно было делать, чтобы не проебаться? Почему его усилий раз за разом не было достаточно? Это было так несправедливо, что у Сатору уголок брови дернулся. Черт бы все это побрал! С какой стати было так тяжело, почему не получалось, когда всегда получалось… что за проклятие такое было имени Фушигуро Тоджи? Точно проклятие. Дебафф. Тоджи ему заблокировал развитие скиллов.       — Не играю я ни в какую семью, — фыркнул Сатору. Он не обиделся. Разумеется. Отец цеплялся за свои бабки как утопающий за деревяшку, отчаянно и до кровоточащих пальцев. Нет, Сатору был разочарован в себе. Надо было стараться лучше. Надо было перевезти детей на нейтральную территорию, не устраивать сцену в участке или наоборот дать пару спектаклей о безразличии к детям. А доверять Ешиде не надо было.       Морщинистые пальцы прекратили стучать по корешку, и он оттолкнул от себя папку. Сатору поймал пластик прежде, чем тот успел съехать за край, громче чем нужно ударив по столу.       — А что ж ты делаешь? — Отец звучал так, будто и правда интересовался. Скептически и любопытно. Сатору ни за что в жизни не купился бы на этот фарс. — Только не говори мне, что собрался родительствовать.       Старенькое, пожелтевшее лицо вытянулось в притворном изумлении. Актерствование ему не шло. Сатору шло, отцу — нет. Выглядело нелепо. И тот, видимо, сам сообразил: сразу же нахмурился, расстегнул нижнюю пуговицу пиджака, откинулся на спинку, изобразил из себя саму строгость по плоти. Такой важный, хуй бумажный. Только высшие силы знали, каких усилий стоило не показать язык в ответ.       Отец тем временем продолжил читать лекцию, словно и правда пытался воспитывать, словно кому-то в комнате было дело до его вонючего мнения:       — Ты не родитель, Годжо Сатору. Ты глупое дите, бунтующее против взрослых и ошибочно принявшее себя за взрослого. А дети для тебя — забавные зверушки, с которыми весело играть, потому что сам ты недалеко от них ушел. — «Ну тебе-то виднее», подумал Сатору, но так и не сказал; только громко высморкался в салфетку, чтоб дряхлый кошель не расслаблялся. — Ты такой же, как твоя матушка. Поиграешься и пойдешь продавать тому, кто заплатит побольше.       Эвона как! Какое удобное сравнение подвернулось. Когда надо было, Сатору был его сыном и частью «благородной фамилии», а потом становился отпрыском безответственной женщины. Вот только много чего не стыковалось:       — Что-то не припомню, чтобы их батя меня насиловал.       — И ты знаешь, кого за это благодарить.       Фу. Сатору поморщился. Гадость какая. Старик звучал прямо как псина.       А когда его обвинили в изнасиловании, про любовь заливал. Гандон старый.       — Будь другом, сходи нахуй.       Отец снова раскряхтелся про язык. Утомительно, ей-богу. У них тут не воспитательная беседа была, а переговоры с элементами шантажа. И если самый — по идее — взрослый не собирался возвращаться к сути вопроса, это пришлось делать Сатору. Все-то делал он. От пердуна только и было толку что деньгами сорить да нотации читать.       — Я приму твои условия, — заключил Сатору, перебивая очередной виток рассуждений о неблагодарности. А потом с нажимом добавил: — Но ты к ним не подойдешь. Ты с ними не заговоришь, даже на глаза им не покажешься.       Прикинув что-то, отец с не меньшим нажимом возразил:       — Не тебе диктовать условия.       Но здесь он в кои-то веки просчитался. Если поместить их преступления на чаши весов, то сторона отца пробьет земную поверхность и вылетит со свистом в Атлантическом океане ближе к берегам Уругвая, утащив с собой все нажитое. Другими словами, у Сатору было больше рычагов давления.       — Нет, мне. — Сатору добавил паузу для пущего эффекта и, прежде чем пердун успел снова открыть рот, продолжил: — Мне насрать, что я присяду на ту же скамейку. О детях есть кому позаботиться, а больше мне терять нечего. И ты об этом осведомлен, иначе не ждал бы, пока я сам приду, и не готов бы был отстегнуть мне денег.       — Я щедр, — тщетно попытался отбрехаться отец. Звучало даже немного жалко, если честно.       — Мы оба знаем, что это пиздеж и ты считаешь каждую йену.       — Ты говоришь с отцом, — в который раз напомнил он. Да как ему еще не надоело! У Сатору уже начинался нервный тик, стоило услышать «отец» и «язык». В каком таком иллюзорном мире старик застрял? Или больше сказать нечего было?       — Я говорю с жадным уебком, — спокойно исправил Сатору. — Когда усыновлю их, у тебя не будет к ним доступа, как и к моим тратам. Ты заткнешь свою ядовитую пасть и потеряешься, обратно зароешься в свои цифры по самую макушку. Я же не пойду с этим в полицию даже после твоего выхода на пенсию и возьму на себя твое ебаное наследство, а потом передам его одному из пиздюков.       Разумные условия. По идее, то был идеальный компромисс. Отец получал свое гнилое наследие и имя в истории, Сатору — деньги и спокойную жизнь без влияния уебка. Но конечно же жадной твари было мало:       — У них будет моя фамилия.       С ним невозможно было разговаривать. Интересно, сколько сделок закрыл успешно, только потому что вторая сторона заебывалась слушать высокомерное нытье? Сатору бы их не винил. Ублюдку нужно было больше, больше, больше… сколько ни давай, все будет мало. Не остановится, пока не сожрет все без остатка, а потом еще и тарелку сгрызет, просто чтоб добро не пропадало.       Да Сатору скорее удавится, чем даст детям — своим, или песьим, или вообще каким угодно — фамилию этого уебка. Чтоб он потом шастал по сборищам таких же гнилых толстосумов и хвастался тем, чего пальцем не касался? Ну уж нет. Не дождется.       — Это не мне решать.       — Я отказываюсь, если ты не продолжишь род. Семья…       — Название компании не изменится, — перебил Сатору. Тирады про семью остопиздели. — Твоя фамилия никуда не денется.       — Ты ее не поменяешь, — серьезно добавил отец. Метил в анналы истории. Сатору так и видел: отец сидел вечерами за своим гигантским столом, смотрел на семейное древо и наяривал свой микроскопический традиционно-японский член, представляя, как его фамилию произносят школьники, пересказывая заданный параграф. Мерзость.       — Не поменяю, — согласился Сатору. Все равно не планировал. Но пусть старик думает, что то было достижение. — Но и детям навязывать не буду.       Отец со скрипом кивнул. И Сатору было выдохнул, но тот — разумеется! — выкатил следующее условие:       — И ты получишь образование.       Он вообще понимал концепцию слова «хватит»?.. Ну невозможно же было быть настолько жадным. Удивительно, что еще не лопнул.       Ну ладно. Сатору все равно уже выбрал университет и специальность, поэтому согласиться было легко.       — Юридическое.       — Экономическое. Хотя бы бакалавриат — а дальше твори, что хочешь.       Сатору мягко постучал ладонью по спинке дивана, поджав губы. Не хотел он получать экономическое образование. Побоку ему был дебет с кредитом, как и рыночные цены с инфляциями. Но если у него будут деньги, то какая разница? Отмотает четыре года, а там займется тем, что по душе. Да и базовые знания для распоряжения таким массивом бабла не помешали бы, а то в последнее время природный талант ко всему начал подводить.       — Идет, — заключил Сатору. И когда после недолгого периода молчания новых условий не появилось, он с облегчением заявил: — Я хочу двадцать процентов.       Увы, не могло быть все просто и легко, правда?       — Пять, — возразил отец.       Пять процентов. Все равно сумма было громадная, и Сатору мог не работать ни дня, получи он ее в пользование. Вот только он не собирался идти на поводу у скупого старпера, да и шел сюда за большим. Имел право на большее.       — Двадцать. И место в совете директоров.       — Нет. — Отец даже раздумывать не стал, сразу отказался. Сатору хуй на его отказ клал.       — Я передам тебе ту же долю после твоего выхода на пенсию. — И это был ультиматум. Обжалованию не подлежало. Если отец так цеплялся за деньги, Сатору использовал эту жадность против него. Пусть в кои-то веки она усложнит уебку жизнь. — Дашь мне пять — сам получишь пять. Инкрустированные пепельницы сами себя не купят.       Сатору готов был поклясться, что слышал, как скрежетали сделанные за баснословные деньжищи зубы. И честно надеялся, что они сточились нахер.       Отец согласился на двадцать, а потом и кресло в управлении пообещал. Оставались всякие юридические процедуры, оформление заведомо бесполезного для суда договора, чья ценность будет едва ли выше куска туалетки, но Сатору уже праздновал победу. А то был настоящий триумф! Стоило доползти до квартиры, как Сатору, пусть выжатый как половая тряпка, счастливо подхватил Цумики и закружил, пока у самого не отвалилась вестибулярка, а потом просто с ней обнимался. Улыбка не слезала с лица. Все получилось! Никаких больше благотворительный баллов, открытий офисов и заводов, никакого шипения Касуми-сан — полная свобода. И деньги.       Мегуми же странно зыркал из-за угла. Синие глазищи пялились, не моргая, словно осуждая. Словно Сатору сделал что-то не так. Он, разумеется, сделал много чего не так: шантаж, укрывательство и — предположительно! — убийство, но… он что, не имел права радоваться возможно самому большому достижению в своей жизни? И Мегуми ничего не говорил, только стоял и смотрел. Будто Сатору не должен был сюда возвращаться.              Паразит жрал не только ее тело, но и ее саму. Безжалостно поглощал, как мог только паразит.              Тоджи должен был заплатить за все, что натворил. Должен был. Не могло же быть такого, чтобы кто-то угробил столько людей, переломал столько жизней — и вышел сухим из воды. Абсолютно нетронутым. Познавшим дзен.       Детектив Ешида много говорил о нем. Сатору слушал, и каждый раз невидимая рука сжимала внутренние органы в тиски.       Люди врали. Врали постоянно, врали сами себе и другим. Напридумывали кучу абстрактных концепций вроде справедливости и любви и делали вид, что те и правда существовали. Не было никакой справедливости. Если бы была, в том гробу хоронили бы псину, а не Аманаи. А если бы была любовь, Сатору не жил бы на съемной хате, потому что от собственной «семьи» хотелось блевать и драть волосы. Волосы ему были дороже.       И про «со временем пройдет» тоже было вранье. С каждым днем становилось хуже. Сатору просыпался, тащился на уроки, слушал дяденек и тетенек, которые и сами не ебали, о чем говорили — распространяли все ту же ложь про воображаемую хуйню вроде японской нации, культуры или ментального здоровья — потом шел в участок, где разносил документы таким же лживым уебкам, но те уже врали о внезапно заболевшей левой пятке, лишь бы выбить лишний день больничного. А засыпая, он смотрел в лицо счастливой Аманаи, ровно за секунду до того, как оно превратилось в набор безжизненных линий и бугорков, залитых свежей кровью. Ее мозг, в котором таилось столько энергии, слепого обожания и силы, размазанный по пыльным камням. И морду со звериным оскалом, показывающую клыки судье, когда та оглашала приговор.       Фушигуро Тоджи так и не пожалел о содеянном. И Сатору казалось, что он так и не вышел из зала суда. Так и остался там, в большой комнате, сидящим в первых рядах и с ужасом слушающим, как убийца предлагает родителям жертвы в следующий раз постараться получше в своем последнем слове. «Может, следующая соплячка выйдет поудачней».       Совесть — вот было еще одно вранье. С каждым днем Сатору все больше убеждался, что ее придумали манипуляции ради, а в природе ее не существовало. Потому что если совесть все-таки была, то Сатору не понимал, где она пряталась. Куда делась? Когда вернется? Сколько ему надо было ждать, сколько еще прошататься по городу, бесцельно шагая по заученным маршрутам, только чтобы куда-то деть время?       Он только и мог думать о собственном бессилии. Надо было сделать больше, надо было поступать по-другому, надо было убедить капитана Хайбару дать снова пообщаться с Тоджи, надо было защищать Аманаи лучше, надо было…       Сатору остановился посреди участка и вздохнул. Капитан Хайбара сказал, что так ему будет лучше. Что он обещал отпустить. Что надо было отправить все случившееся на ментальную полку с опытом и двигаться дальше.       Но он не мог.       Куда бы он ни смотрел, что бы он ни делал, мысли все равно возвращались к псине. Он словно третировал его из-за решетки на каком-то духовном уровне. Сатору и рад был бы отпустить, но он не мог. Не было навыка, умения какого-то, его этому не учили.       Был бы он невменяемым, была бы другая история. Но психиатр уверял, что псина осознавала последствия своих действий, и все равно не сожалела.       Шоко иногда вытаскивала его прогуляться, первогодки щебетали над ухом, радостные такие были. Сатору по идее должен был к ним присоединиться, преисполниться этой вселенской радости. И он старался — о, если б только они знали, как он старался! — носился с ними как угорелый, веселился, орал песни в караоке, дрочил на моделей обоих полов, скупал сладости килограммами — и ничего не приносило удовольствия. Он будто жил для галочки. Мысли были далеко-далеко, перемещались между двумя поместьями. Одну ночь он проводил с мертвой Аманаи, вторую — с не менее мертвой женщиной, которая по блядской иронии судьбы приходилась ему матерью. И просыпался, выглядя еще хуже, чем при отходе ко сну.       Сатору пробовал не спать. Идея была гениальной: если сон приносил только боль, то можно было этим просто не заниматься. Шоко сказала, что если утомить себя до изнеможения, то снов не будет. Сатору работал. Работал, рисовал, стер обувь до симметричных дырок под мизинцами, а сны все не пропадали. Мертвые словно вцепились в него и не отпускали. И Сатору по пробуждении помнил каждую ебанную деталь.       Особенно запоминались волосы. Одни были иссиня-черными, заплетенными в небрежную косу, перекинутую через худенькое плечико. Вторые — белоснежными, длинными, словно светящимися в лучах зимнего солнца. И кровь, на них всегда была кровь. Она сливалась с черными, слепливала их в неприглядные сосульки. Она же контрастировала с белыми, редкими каплями рассыпавшаяся по лоснящимся локонам, как бисер по пустой канве.       А человек, ответственный за эту кровь, жил свою лучшую жизнь даже в тюрьме. Сатору знал. Знал. Детектив Ешида любил докладываться о делах Фушигуро Тоджи в тюрьме, смаковать подробности драк, сыпать оскорблениями. Псина устроилась прекрасно. Если в первые дни его и пытались поставить на место, то совсем скоро он сам всех построил по линеечке и запугал даже матерых маньяков. Стоило представить довольное шрамированное ебало, как рвота подступала к языку, и Сатору крепче сжимал папки в руках.       — Выглядишь дерьмово. — Ешида сам забрал папку, а потом по-отечески положил ладонь на плечо. Сатору повел им, скидывая чужою ладонь. — Что сказал Хайбара-сан?       — Что мне надо отпустить, — процедил Сатору. Он и сам не понимал толком, на что злился. Просто злился. Точно не на капитана Хайбару, тот был прав. Стору знал, что тот был прав. Знал. Но это знание не умаляло злобу.       — Это наш капитан! — Хихикнул Ешида. Ему-то было хорошо. Он сам даже тела не видел, только на фотографиях, быть может. — Всегда такой правильный, да? Аж бесит.       Да. Нет. Сатору не знал, что именно его бесило. Все. Ничего.       Он просто хотел, чтобы все закончилось.       И чтобы на псину наконец снизошло озарение.       Неужели так сложно было признать и извиниться? Сатору же не просил о многом, только о капле человечности. Время вспять все равно повернуть нельзя было, но хотя бы пожалеть, ну хоть немного, на полшишечки… достаточно, чтобы Сатору выдохнул с облегчением.       — Знаешь, я знаком с местным охранником. В тюрьме, в смысле.       — Знаю. Откуда-то же вы инсайды берете.       Сатору не хотел быть грубым. Он просто устал. И злился. Он уже даже не помнил, каково это было — жить без перманентной бессильной злобы. Она будто поселилась в нем, ходила по пятам, и Сатору не мог от нее оторваться.       — Я могу дать номер. Пообщаетесь, может, он тебе встречу устроит.       Сатору помолчал немного, подумал. Идея была… плохой, наверное. Капитан Хайбара сказал бы, что плохой. Он в очередной сказал бы, что Сатору надо было отпустить ситуацию. Но был ли то правильный подход, если он не работал? Капитан Хайбара говорил этими ебучими абстракциями, про справедливость тараторил, про прощение. Глупости какие-то. Вранье. Что Сатору нужно было, так это песье покаяние, а не прощение с отпущением.       — Да.       Всего одна короткая фраза, а она стала началом конца.       Сатору две ночи не спал, изучая информацию по тюрьме, куда определили Фушигуро Тоджи. У него будто снова появился смысл жить. Цель. Он перелопатил всех известных заключенных, переговорил с каждым охранником, дошел до начальника. Пока перебеседовал со всеми, светлая его голова родила новый беспроигрышный план: если Фушигуро Тоджи не был в состоянии пожалеть о содеянном сам, надо было заставить его пережить то же, через что он заставил пройти других. Боль. Страх. Бессилие. Ужас.       Оставалось лишь найти такого же отбитого, с которым можно было псину запереть. Всего на пару месяцев, чтобы почувствовал себя на месте жертв, ничего опасного. Просто небольшой урок. Если не хотел учиться нормально, то должен был научиться иначе.       И благо начальник тюрьмы сам рассказал об их местном ублюдке. Тот был точно таким же — ворвался в дом, порезал обитателей, а потом отобедал за их же столом и ушел как ни в чем не бывало. Это животное было таким отвратительным, как и псина, но Сатору было уже насрать, кого и как он собирался использовать. Все складывалось как нельзя лучше.       — Да, с ним, — подтвердил Сатору, прикладывая трубку к другому уху. Перемена почти закончилась, и надо было решить оставшиеся вопросы до звонка.       — Ты же понимаешь, что он не просто так должен сидеть в одиночке? — переспросил начальник. В очередной раз. Сатору начинала раздражать эта нерешительность. Мужчина вроде был с ним одной ноте с самого начала, поддакивал, одобрял каждое слово. А тут внезапно решил дать заднюю? Ну уж нет. Не тогда, когда Сатору подобрался так близко к цели.       — Понимаю. И вы тоже должны меня понять. Если мне не поможете вы, я найду другого. Если не поможете добровольно, то я найду способы вас убедить. Фамилию мою помните?       Сатору не любил щеголять фамилией, как и саму фамилию. Но то было средство, и средство действенное. Старый хрыч ничего полезного не сделал, так Сатору мог хотя бы фамилию его грамотно использовать.       — Понимаю, Годжо-сан. Хорошо. Я поселю Фушигуро Тоджи с Махито. Но ответственность вы берете на себя.       — Разумеется, — быстро ответил Сатору. Слышал в каком-то фильме. Уверенные успешные дяди всегда так отвечали.       И на начальника тоже подействовало. Тот попрощался и повесил трубку. А Сатору наконец — спустя столько времени! — выдохнул и пошел на урок.       План был безупречный, как, впрочем, и все его планы. Теперь оставалось только ждать, пока сработает.              — Ты будешь это крестить?       — Это ребенок. И ребенок ни в чем не виноват.       — Это чудовище. От скверны не родится святость.       — Так он и не святой. Он просто ребенок. Да что ж с тобой такое, Леночка? Я разве воспитывала в тебе такую ненависть?              — И на кой тебе сдался православный храм?       Шоко сидела на скамейке, забравшись на нее с ногами. Рядом болтались ее ботинки. Солнце шпарило так, будто старалось выдать свой максимум, прежде чем успокоиться на полгода. На дворе будто снова был июль, а не сентябрь: люди поедали мороженое, сновали туда-сюда в легкой одеже, зазывалы вывались на улицы перед многочисленными ресторанами, уличные музыканты мучили хиты прошлого десятилетия где-то совсем рядом. Сатору сам растекся по спинке и посасывал молочный коктейль, пытаясь не свариться в белой рубашке, натянутой поверх футболки. Ну хоть злоебучих цикад слышно не было.       Шоко ткнула его в щеку:       — Эй, не игнорируй меня.       Сатору насупился и недовольно булькнул молочной жижей.       — Я не игнорирую. Я думаю. Знаешь, прикольная штука, можешь попробовать как-нибудь. — Коктейль приятно заволакивал рот и приятной сладостью оседал на языке, но быстро кончился. Сатору поболтал стаканчик, попытался заглянуть внутрь через трубочку. Что-то там все еще было, на самом донышке, и еле слышно бултыхалось. — Это для расследования.       Сатору обернул губы вокруг трубочки, втянул. Ничего в рот не попало, но зато громкий хлюпающий звук заставил Шоко поморщиться.       — Не мучай бедолагу. Побойся бога, раз уж в храм собрался. — Миниатюрная голова легла на плечо, которое Сатору с энтузиазмом подставил. — Еще купишь, денег-то у тебя теперь хоть жопой жуй.       — Я не верующий, — возразил он. Тот факт, что он собирался в храм, еще не значил, что он внезапно уверовал. Скорее наоборот. Сатору собирался расспросить местного священника о той женщине — кто знает, может, православный священник что-то знал о ней? Сатору крестили, а значит, она была верующей. К тому же, поиск следов эмигрантки надо было начинать с местной диаспоры, а что ж было ближе, чем родная вера? Но если к слову придется, Сатору был бы не против задать набожному дяденьке один вопрос, его самого терзавший уже достаточно долго. — Это для расследования.       — Да-да. Верю. — Не верила она, и Сатору обиженно поджал губы. — Или просто с жиру бесишься. Если б у меня такие деньги были, я вложилась бы в недвижку…       — А я и собираюсь! — Звучал он так, словно оправдывался. Но он не оправдывался! — Я уже приглядываю. Что-нибудь… повыше. Небоскреб какой. Чтоб ни одна живая душа не достала.       — Ожидаемо.       Сатору только глаза закатил. Ожидаемо ей было. Бред. Сатору был самой неожиданностью во плоти!       И вообще, он не собирался тратить на храм деньги. Ему так-то надо было просто спросить, бывала ли там одна знаменитая модель восточноевропейского происхождения и православного вероисповедания. И Сатору готов был забраться в любые дебри, если понадобится.       Храмы в Японии вроде должны были быть. Сатору не сказать чтоб отменно знал историю Восточной Европы и православных миссий, но в его персональную программу обучения входили доминирующие региональные языки: английский, испанский, китайский и русский. А вместе с ними бок-о-бок шла история. И пусть на таких уроках клонило в сон, да и Сатору слушал скорее для галочки, но что-то он да помнил. Например, то, что христиане обожали посылать миссии в другие страны, чтобы веру насаждать.       Вопрос был только один: в какую глушь ему надо было забраться ради ближайшего православного храма.       — Спроси у историка, — выдала в итоге Шоко. Сатору сначала фыркнул, потому что тот дяденька очки у себя на носу найти не мог, так куда ж ему храмы… а потом подумал. И правда. Если историк не поможет, то хотя бы скажет, где искать. — Он все равно тебя с весны не видел, хоть голос твой вспомнит.       А потом оказалось, что историк так-то был не промах.       В Японии, как оказалось, была целая местная православная церковь. Дяденька минут пять читал лекцию про миссию 1870 года, святого Николая Японского и иже с ними, и Сатору выхватывал только важные куски. Надежда была. Главный храм у них было прямо здесь, в Токио, заново освященный относительно недавно и вполне себе рабочий. Та женщина вряд ли могла туда попасть — цифры не сходились. Но вдруг местные священники знали кого-то, кто с ней встречался? Стоило попробовать.       Для визита Сатору выбрал утро среды. Важных уроков в тот день не было, да если б и были, программу он знал на годы вперед. А вот храм был интересный. Сатору потрясся в метро, выполз на нужной станции и принялся осматриваться. В этой части города бывать не доводилось. Вокруг были высотные здания, даже стеклянная коробка виднелась вдалеке. В этом торжестве современного зодчества заметить православный собор было несложно. Он примостился посреди высоток как яркое пятно на пустом холсте — белоснежный, с коричневыми элементами и светло-зелеными рельефными куполами.       Кафедральный собор Воскресения Христова в Токио. Сатору даже путеводитель купил.       Издалека здание казалось малюсеньким, особенно на фоне многоэтажных коробок. В высоту оно было от силы метров сорок. Над входом был полукруглый навес, к мятным дверям вела небольшая паперть, у подножья которой примостился белесый горшок с бонсаем. Сатору остановился и посмотрел на растение так, будто впервые его видел. Тут все выглядело странно, будто игрок в градостроительном симуляторе засунул здание из другой культуры в неподходящий город статов ради, но куст бонсая смотрелся особенно смешно.       И ничего не происходило. Никто его не встречал, никто не смотрел косо — никого вообще не было. Пусто. Поэтому, когда Сатору толкнул дверь, он ожидал, что и внутри будет царить такая же сюрреалистичная пустота. Но стоило сделать лишь шаг, как в нос лицо обдало теплом, а в нос ударил сильный запах незнакомых благовоний.       Пахло… сладко. Не терпко, но весьма необычно. Осматриваться было тяжеловато, потому что в помещение везде была эта легкая дымка. Но Сатору все равно повертел головой.       Внутри была другая вселенная. Куда бы он ни взглянул, все было золотым, белым и красным. Каменный пол был устелен алыми коврами с позолоченным орнаментом. Огромная золотая люстра свисала с потолка в середине, и вместо обычных ламп там примостились имитации свечей. Белые стены же были увешаны картинами в золотых рамах. И золота было столько, что взгляд немного поплыл. Оно переливалось в свете свечей, большие витражные окна притупляли свет солнечный. Стоило задрать голову, как на глаза попались потолочные своды и греческие колонны.       Сатору никогда в жизни такого не видел. Отец мало путешествовал, искренне считая, что японская культура была самой лучшей в мире, и знакомиться с другими приходилось по картинкам и рассказам учителей.       Массивность такого казалось бы небольшого здания давила, а вкупе с тяжелым незнакомым запахом становилась совсем неподъемной. Сатору осторожно сделал шаг. Дверь тихо щелкнула, отсекая его от остального, привычного мира.       — Вы здесь в первый раз?       То был ломаный японский. Сатору медленно повернул голову, и только в тот момент заметил, что справа материализовалась низенькая пожилая женщина в платке. Он только и смог что удивленно моргнуть и промямлить что-то утвердительное в ответ. Мысли в голове роились, и вычленить что-то одно было тяжело. Он думал, что не узнал заранее, надо ли ему что-то специальное надевать. Женщина вот была в платке. А ему надо было? Или нет?.. И акцент ее казался смутно знакомым. Русский, что ли?       Сатору было открыл рот, чтобы спросить, но почти сразу закрыл. Черт его знал, что спрашивать надо было. И вообще, можно было здесь поминать черта?       — Литургия еще не началось, сынок. Отец Николай исповедует в притворе, возле панихиды.       Сатору ни слова не понял. Только кивнул и пошагал дальше наугад.       С картин на него смотрели грустные лица. У них было какое-то название, но Сатору не помнил. У всех этих лиц были имена, и их Сатору тоже не помнил. Воспоминания скребли череп изнутри. Казалось, всего одно усилие — и он вспомнит, словно он такое уже видел, давно-давно видел. Но усилие сделать не получалось.       На одной из них была женщина с ребенком. Черная роба, отделанная золотом, младенец был а таких же золотистых одеждах. Мать и сын соприкасались щеками, и оба выглядели… грустными. Особенно мать. Картина вызывала смешанные эмоции. Она казалось важной.       — Владимирская Божья Матерь, — подсказали слева. Сатору кивнул и обернулся. На сей раз рядом стоял мужчина с низким хвостом и кудрявой бородой, в длинной черной одежде и странном белом с позолотой фартуке. Стоял и смотрел на Сатору с мягкой улыбкой. — К нам редко заглядывают не туристы. Как тебя зовут?       Сатору задумался. Его имя — его обычное имя — не то чтобы было его именем. Как минимум не его он получил при рождении, тогда его звали иначе. Он сам не помнил, но в документах, бережно хранимых в папке на верхней полке в квартире, было указало оригинальное. В одном из писем. Оно осталось на бумаге, навечно запечатленное красивым женским почерком давно мертвого человека.       — Ярослав, — ответил в итоге он. Сатору этому месту не принадлежал, а вот Ярослав… Ярослав тут был дома. Такого человека не существовало, но даже у него был дом.       — Мудрый, стало быть, — так же мягко рассмеялся мужчина. Сатору хотел бы возразить: мудрого в нем было немного. Но мужчина медленно поглаживал длинную бороду и выглядел при этом весьма удовлетворенно, не хотелось его прерывать. — Я отец Николай. Ну что ж, Ярослав, ты причаститься пришел? День сегодня благодатный. Рождество Пресвятой Богородицы. Большой-большой праздник.       Сатору моргнул и снова посмотрел на картину. Владимирская Божья Матерь, значит.       Воспоминания были штукой странной. Сатору вроде помнил. И про Богородицу слышал, и про это их причастие. Вернее, нет… он помнил, что помнил, но не помнил. Знал, что слышал, но не мог сказать ничего конкретного. Как давно это было? Лет десять назад. Сатору тогда был таким мелким, прямо как Мегуми сейчас.       Совсем ребенок.       — Исповедать тебя? — спросил мужчина.       — Это что? — спросил в ответ Сатору. Не знать ему не нравилось. Он, конечно, мог сделать вид, что был в курсе, и то, наверное, была бы лучшая стратегия, но вопрос вырвался раньше.       — Ты крещеный?       — А… — Сатору немного стушевался. — Да. Но я не… не помню.       Николай со знанием закивал. Понял что-то. Везло ему — Сатору вот ничего не понял пока.       — Исповедь — это когда ты говоришь Господу о своих грехах, а потом они прощаются, чтобы к чаше ты пошел свободным от груза всего плохого, что сделал.       Чаша. Исповедь. Грехи. Сатору разве что с концепцией грехов знаком был, потому что к ним часто делали отсылки западные игро- и киноделы. Засим его экспертиза заканчивалась. Он даже не знал, что их надо было прощать.       Так.       Сатору сглотнул и сосредоточился. Он тут был ради расследования. Отец Николай выглядел как человек достаточно взрослый, чтобы встретить ту женщину.       — Вы… — Сатору еще раз повторил вопрос в голове, проверяя, нормально ли тот звучал. — Вы никогда не встречали женщину, похожую на меня? Голубые глаза, длинные светлые волосы, выше среднего, худая. Работала тут моделью для модных журналов.       Мужчина видимо погрустнел, и выражение его лица стало похожим на то с картины. Со знанием каким-то. И это, что ли, понял?.. Ну. Сатору бы не удивился. Сложно было не сложить пазл.       — Давай-ка мы пройдем к канону, и ты мне расскажешь все, что тебя гложет. А я отвечу на все вопросы, если будет на то милость Божья.       Ладно. Ладно… условия. С ними Сатору знал, как быть. Поэтому покорно прошел к деревянной коробке в правой части помещения. Отец Николай встал у этой вытянутой коробки, положил морщинистую руку на небольшую, но толстую книгу с кожаным переплетом, лежавшую на красном бархате.       — Итак, Ярослав…       Мужчина только подтолкнул его к разговору, но вопросов не задавал. А Сатору не то чтобы знал, что ему нужно было говорить. Список грехов ему выдать? Ну, он навскидку мог сказать про лень и может быть чревоугодие.       — Говори, как считаешь нужным, у нашей беседы нет временных рамок, — все с той же мягкой улыбкой пояснил отец Николай. Не помогло.       Стору вздохнул. Посмотрел на книгу. На той был этот странный, сложный православный крест. Католический выглядел попроще и поаккуратнее, а у этого будто была куча лишних элементов, но Сатору не стал говорить этого вслух. Вместо этого спросил:       — Это конфиденциально?       — Абсолютно. — Мужчина пару раз кивнул, а потом добавил: — Я лишь посредник между тобой и Господом Богом. Представь, что говоришь не мне, а напрямую ему.       Сатору кивнул, а потом все равно осмотрелся. Храм пустовал, но парочка японцев все равно валяжно прогуливалась между картинами. А история его… была не для лишних ушей.       — Вы же говорите на русском? — поинтересовался Сатору. Этот язык он использовал реже всего, но Николай выглядел как человек, который мог его понимать. А те японцы — нет.       — Если понадобится, — ответил мужчина тоже по-русски. Надо было отдать ему должное — на японском он говорил как на родном, никакого акцента. Сатору даже успел посомневаться, что тот был из Восточной Европы, а не родился уже здесь в семье эмигрантов. Но нет. Русский у него был такой же безупречный.       Сатору снова глянул в сторону людей, но те на него даже не смотрели. Отлично.       — Я родился не здесь. — Сложно было изложить события коротко. Столько всего произошло. — Моя мать не отсюда, но она продала меня родному отцу, так что вырос я здесь. Я ищу ее родственников.       — Почему не ее саму? — Отец Николай кивал и гладил бороду. Слушал он так внимательно, словно ему и правда было интересно, так что Сатору, в очередной раз сглотнув, продолжил:       — Она умерла. Вернее… — Прикинув, что стоило говорить, а что — все-таки оставить за скобками, Сатору все-таки решил сказать. — Ее убили. Я посадил ее убийцу, но не потому что искал справедливости для нее. Он убил мою подругу.       Была ли Аманаи ему подругой? Наверное. Не успелось как-то задуматься.       — Сожалеешь ли ты об этом?       — Я… я не знаю. С одной стороны, она была моей матерью, — сложно было использовать именно это слово, — с другой стороны, она меня никогда не любила. Продала как пародистую псину тому, кто готов был платить.       Отец Николай снова кивнул, но вдумчиво ответил:       — Не судите — да не судимы будете. — Сатору не слышал в его словах осуждения, но было в них что-то словно журящее. — Судить — не наша работа. На то есть Господь наш Иисус Христос. Наше же дело прощать, тем более родителей.       — Нет, нет… — Сатору притормозил на секунду, потому что чуть не заговорил на более привычном английском. Доставать из закромов мало используемые слова было в новинку. С тех пор, как он унес ноги из поместья, от него отстали и с частными уроками, и практики у него не было. — Я ее не осуждаю. Я ее понимаю. Отец ее изнасиловал, она не хотела ребенка. Она считала меня монстром. Это… это я помню.       История звучала бредово. Но то было даже на пользу — пойду отец Николай с этим куда-нибудь, его погонят взашей. Легко будет притвориться, что Сатору все выдал забавы ради. С характером его отлично сочеталось.       Хотя священник скорее всего и не такого наслушаться успел. Но все равно. План Б еще никому не вредил, только его отсутствие.       Николай ничего не говорил. Сатору, до этого рассматривавший деревянный пол, поднял глаза, только чтобы увидеть лицо полное жалости. И такое лицо было последним, что ему нужно было. Он поспешил добавить:       — Она уже мертва. — Захотелось сказать что-то в духе «а я жив», но это даже в голове звучало подозрительно похоже на слова Касуми-сан, и Сатору скривился. — Я просто хочу найти ее родственников. Они может и не знают, что со мной все хорошо.       — Продолжай, — подначил отец Николай. Сатору не то чтобы хотел продолжать. Он вроде все сказал. — Тебя ведь не только ее судьба тяготит. Говори.       Сатору опустил глаза обратно в пол. Что ж ему говорить-то надо было…       — Расскажи мне про свою подругу.       — Аманаи, — поправил Сатору. Ее имя было странно произносить. Она была мертва, но стоило позвать ее по имени, она как будто… снова была. Где-то. Может, с родителями. — Я должен был ее спасти, но не спас. Ее застелили, как дичь. А убийца… тоже мертв.       — Ты же посадил его?       — Посадил, — согласился Сатору. Псина и правда села. И продолжила бы сидеть, если бы не… — Его убили в тюрьме. Я участвовал в этом.       Отец Николай постучал ногтем по обтянутой бархатом деревяшке, словно обдумывая сказанное. И Сатору поспешил добавить:       — Я не хотел! Я просто… я просто хотел, чтобы он понял, каково это — страдать. Он стольких заставил страдать. Стольких убил. Столько жизней сломал, детей своих подыхать с голода оставил… я не… я не думал, что тот человек его убьет. Даже не предполагал.       Послышался звон металла, и помещение снова наполнил тот сильный сладковатый запах. Сатору повернул голову. Японец в таких же черных одеждах и позолоченном фартуке расхаживал по храму и махал металлической приблудой во все стороны. Смотрелось странновато.       — Это тяжкий грех, Ярослав, — сказал Николай, и господи, вот как будто Сатору и без его ремарки этого не знал! Знал, разумеется.       — Я в курсе.       — Уверен ли ты, что не желал ему смерти?       — Абсолютно уверен.       — Помни, ты говоришь перед Богом, а не передо мной…       — Уверен я! — шикнул Сатору. А потом тише добавил: — Я хотел, чтобы он вину признал. Ублюдок меня в смерти Аманаи пытался обвинить! Меня!       Отец Николай ничего не ответил. Сатору пришлось снова на него смотреть, чтобы увидеть слабый кивок.       — Я уже расплатился, — процедил он. — Детей его забрал, принципами поступился. Я… — Сатору успокоился так же быстро, как и вскипел. Николай вроде не был ему врагом. Да и не то чтобы он планировал сюда возвращаться. — Я знаю, что это была ошибка. Я не идиот.       — А никто и не утверждал обратного, — со вздохом уверил отец Николай. Было у него это… снисхождение. Сатору толком не понимал, как к этому относился. Вроде и раздражало, а вроде и недостаточно, чтобы развернуться и уйти. К тому же, обещанных ответов он пока не получил. — Сколько тебе лет, Ярослав?       — Семнадцать.       — Семнадцать… — Николай взял в руки книгу, открыл и начал читать. Язык был японским, как ни странно. Сатору ждал какой-нибудь другой. Но и японский был странный — древний, древнее старого пня в несколько раз, со старой грамматикой. Сатору покорно слушал, пока… — Склони голову, дитя.       Окей. Ладно. Склонить так склонить. Сатору не разбирался во всех этих ритуалах, поэтому наклонился.       На затылок лег кусок плотной ткани, укрыв его, словно одеялом. Взгляд уперся в черное платье.       — Господь и Бог наш, Иисус Христос, благодатию и щедротами своими да простит ти чадо Ярослав…       — Эм… — Сатору приподнял голову, та уперлась в руку сквозь ткань этого идиотского передника. — У меня другое крестильное.       Отец Николай не ответил, но и молитву свою мямлить перестал. Сатору почувствовал себя идиотом.       — Георгий, — добавил он. — Крещен как Георгий. Ну… так написано.       — Победоносец, значится, — тихо рассмеялись сверху.       Победоносец, ага. Как же. Пока он только и делал что проигрывал.       — От победоносного только имя и есть.       — … да простит ти чадо Георгий вся согрешения твоя. И аз, недостойный иерей, властию Его данной мне, прощаю и разрешаю тя от всех от всех грехов твоих, во Имя Отца и Сына, и Святого Духа. — Что-то зашевелилось над затылком. Пальцы — наверное, то были пальцы? — опустились последовательно в четырех разных местах поверх ткани. — Аминь. Готовился?       Сатору состроил рожу. Благо рожу эту видел только пол да черные робы.       — К чему?       — Ко причастию.       — Нет, конечно.       — А хочешь?       «А хочешь?» Сатору еще покривлялся немного. Не хотел. Он понятия не имел, что за штука была это их причастие. Это то, которое про чашку?       Но раз уже был здесь…       Это все-таки была его родная культура. Ну, по крайней мере, ее часть? Все еще не было понятно, откуда именно происходила та женщина. Сатору толком не чувствовал единения, были лишь еле слышные воспоминания, на которых идентичность не построить. Он все-таки был японцем. Но раз уж решил искать ее родственников, то можно было и поближе познакомиться с местными обрядами. Один хрен скорее всего придется тащиться вглубь Восточной Европы, а то была такая беспросветная глухомань…       Вот если бы магия существовала! Чтобы как в играх, вызвать дух, расспросить обо всем. Чтобы серая дымка забавно колыхалась, рассеивала солнечный… нет, лунный свет! Ритуалы же ночью обычно проводят. Сатору бы тогда все-все узнал напрямую. Сидел бы послушно на коленках, кивал, внимал каждому слову. Эх, классно ж было бы…       — Окей, — со скрипом согласился Сатору. — В смысле, да. Хочу.       Отец Николай проговорил что-то про благословение и убрал ткань с его головы. Сатору даже не успел подумать, что ситуация была ироничная: он стоял посреди ритуала, пока священник читал какие-то молитвы, а думал про некромантию. Грех был, наверное. Уже!       И все равно, несмотря на циничное отношение, откуда-то взялась эта легкость. Дышать стало проще. Сатору, нахмурившись, приложил ладонь к груди — ничего нового не появилось.       Интересно, вот почему люди так хватались за религию? Не за саму религию, а за это ощущение легкости?       Сатору в бога не верил и веровать не собирался, а если и собирался, то еще не знал, в какого — конкуренция была отменной, один людоед краше другого. Поэтому вывод мог быть только один: человеческие эмоции обладали удивительной силой. Сатору пока был новичок в этом вопросе, но с каждым днем понимал все больше. Ему, конечно, и самому нравилось изучать новое, но это мероприятие было вынужденным: справляться с эмоциями детей — особенно одного ворчливого мальчишки — было удивительно тяжело. Сатору, когда их забирал, представлял себе полную гармонию и безоговорочную благодарность за жратву на столе, ну и может немного восхищения его интеллектом как бонус. Но нет же! Спиногрызы гармонии не хотели. Сатору же не мог их просто выключить, не было у него пульта. Оставалось только учиться.       — Сейчас будет литургия, — уведомил Николай. Он уже закрыл книгу, и сейчас только поправил ее, чтобы была рядом с приличных размеров металлическим крестом и смотрелась красивенько. — Отстоишь, помолишься, а когда вынесут чашу, подойдешь.       — А… — начал было Сатору, но тот не дал договорить:       — Я не знаю ничего о твоей матери. — Николай даже выглядел грустно, извинялся, видимо, так. Сатору же не мог не расстроиться. Он тут столько всего рассказал, а все было зря! Но стоило только насупиться, как священник поспешил заверить: — Но я поспрашиваю. Есть тут люди, которые служат дольше меня, прихожане тоже бывают старенькие. Есть имя?       — Э… Елена. В смысле, Соколова Елена.       — Хм… — Николай погладил бороду. Ага. Сатору тоже почесал затылок.       Имя-то было достаточно распространенным. Какова была вероятность, что несколько Елен Соколовых мигрировало в Японию в 1980-е годы? Не нулевая. Люди могли с годами напутать, с фамилиями… Свидетельские показания надо было всегда воспринимать с поправкой на искажения, говорил капитан Хайбара.       — Она была моделью. Снималась тут для именитых журналов. Работала на Годжо Касуми.       — Хорошо, — закивал отец Николай, а потом подозвал женщину в возрасте, которая стояла немного поодаль. — Сделаю все, что в моих силах. Иди пока молись.       «А как?» хотел спросить Сатору, но послушно отошел.       Молиться… кому? Зачем?       Если бы бог был, он не позволил бы Аманаи умереть. Да что уж там! Если бы бог был, Сатору бы не было. Он сам был живым доказательством того, что не было никакого всевышнего бесконечно доброго и всепрощающего существа. Не позволило бы такое существо беззащитной молоденькой девушке зачать от насильника, а потом еще и выносить нежеланного ребенка, чтобы продать как псину. Все просто. Логическая цепочка выходила безупречной.       Всю литургию люди то читали, то пели странноватые гимны на таком же странноватом японском, а Сатору сновал по храму как неприкаянный. Пялился в лица на картинах. Ни одно из них не выглядело счастливым. Они смотрели в ответ с бесконечной печалью, и Сатору просто отказывался понимать, как люди готовы были отдавать свои жизни и забирать чужие ради этой печали.       Бабули несколько раз ловили его и тихо поправляли. «Нельзя стоять спиной к открытым вратам, ” говорили они, и Сатору только раза с третьего сообразил, что речь шла про аляповатые двери с противоположной стороны. В них мелькали мужчины, разодетые в золото.       От былой легкости не осталось и следа. Хотелось выйти на улицу и подышать. Внутри храма все было ужасно: яркие цвета, гнетущие лица на полотнах, густой дым благовоний, монотонные песнопения. От них болела голова.       Страдать пришлось от силы час. Под конец Сатору с интересом рассматривал шнуровку на своих кедах и сравнивал их с обувью остальных посетителей. И когда все выстроились в произвольную очередь возле золотых дверей — «врат», чтоб им неладно было — и его мягко подтолкнули вслед за общим потоком.       Из открытых дверей явился священник. Не Николай — этот был старым японцем. Четкие залысины прятались под громадной бело-золотой шапкой с крестом, полы длинных одежд протирали пол. В руках у него была большая металлическая чаша, которую тот держал за ножку, и такая же начищенная ложка. Количество гребанного золота просто в голове не укладывалось.       По обе стороны от основного священника тут же заспавнились еще двое. Эти наскоро растянули кусок красной ткани и поместили его напрямую под чашей. Очередь зашевелилась, люди начали подходить ближе по одному, есть с ложки какую-то бордовую жижу, а потом коротко чмокать ножку чаши. Сатору наблюдал с очень сомнительным выражением на лице. Подобное не могло быть гигиеничным.       Несмотря на последнее место в очереди, его черед пришел как-то слишком быстро. Перед глазами возвашалось это бело-красно-золотое месиво. Почему они все были выше него?.. Ах да, ступеньки. Читеры.       Сатору сделал один неуверенный шаг. Оказалось, наблюдения за другими не было достаточно. Вблизи наконец удалось рассмотреть лица священником по бокам и заметить знакомое. Вот только спросить ему не дали — красная тряпка моментально оказалась под подбородком.       — Причащается раб Божий…       Сатору моргнул.       — Имя, — шепнул сбоку отец Николай. Ага. Имя. Легко ему было говорить — у Сатору их было уже три штуки, может, еще где-то парочка завалялась.       — Сат… — начал он, но быстро исправился: — Георгий.       Православный храм все-таки. Сатору бы ударил себя по лбу, если б мог. Расслабился тут за час, забыл, где он и зачем.       — Причащается раб Божий Георгий Тела и Крови Господа нашего Иисуса Христа…       Сатору кинул взгляд на образы, развешанные вокруг дверей. И тут все тоже были грустные. Куда ни глянь, какие б ни были сюжеты — все они смотрели на него с непередаваемым сожалением. Будто были осведомлены о его ситуации и только и могли что жалеть. Да какого черта все здесь смотрели на него с этим сожалением?! Не было все так плохо! Да, конечно, у Сатору была абсолютно двинутая семейка, у него на глазах убили кучу народа, застрелили подругу, а сам он на всю жизнь подписал рабский контракт, взяв детей убийцы под крыло. Звучало не очень, но и он был мужчиной. Сильным, стойким, выносливым. При деньгах с некоторых пор.       Вот только лица счастливее не становились. Куда бы он ни посмотрел, они отвечали лишь вселенской печалью, заставляя вспоминать. Причем не только то, что пережил он сам — мысли скакали от собственного опыта к истории той женщины, напоминали о песьих словах, о синих глазах, которые теперь преследовали не только в кошмарах. Теперь Сатору смотрел в них ежедневно. Каждое утро, каждый вечер. И будет смотреть ближайший десяток лет, а то и больше.       Десять лет.       Грандиозная цифра, о которой раньше как-то не думалось. Десять лет — это от его собственных семи, как раз когда он прибыл в поместье, и до дня сегодняшнего. Стоило только вспомнить, сколько ж дерьма произошло за это время, как становилось нечем дышать. То было необъятное множество. Мозг отказывался обрабатывать такую громадину. И ему предстояло провести ближайшие десять лет — минимум! — с двумя детьми. Воспитывать их. Сами-то они не воспитаются. А Сатору знать не знал, что с ними делать. Он только и делал, что тыкался наугад как слепошарый котенок.       Десять лет…       Губ коснулся металл. Сатору рефлекторно их приоткрыл, и внутрь полилась жижа — скорее всего, та бордовая. Сладковатая на вкус, внутри — размокший кусочек хлеба. На языке остался характерное вяжущее ощущение. Красное вино.       Сатору перевел взгляд на священника перед ним. Тот сосредоточенно бормотал всю ту же молитву:       — … во оставление грехов и в жизнь вечную.       В жизнь вечную…       Картинка помутнела. Вместо четких линий появились кластеры света, лицо священника размыло. По щеке медленно поползло что-то мокрое, потом ускорилось, преодолев бугорок под глазом.       Сатору… плакал?       Просто так, посреди непонятного ритуала, который не вызывал ничего, кроме чувства отчужденности?       Снова прикоснулись к губам, но на сей раз то была красная тряпка. Ей стерли остатки той бордовой жижи… эм, разбавленного вина. Или как оно у них тут называлось.       Сатору с ужасом почувствовал, как по второй щеке поползла такая же слеза. Он не плакал. Нет, нет, было пару раз, но то было от переизбытка эмоций, после драк, а не… так. Когда он стоял посреди храма и взрослые мужчины утирали ему рот, словно он был малышом, ходившим под себя.       — Поцелуй чашу, — шепнули слева, но Сатору плохо соображал. Не на японском. И пока он стоял как дурак и повторял фразу в голове, чтобы уловить смысл, ко рту прижался холодный металл.       Сатору чуть не начал отплевываться, но золото со рта пропало так же быстро, как и появилось.       Слезы все еще текли по щекам. Сатору за локоть потянули в сторону, прочь от ступеней, повели по храму, как медведя по цирковой сцене. Он только и успевал что кидать диковатые взгляды на людей вокруг. Те все крестились, шептали что-то себе под нос, улыбались. С хера ли они улыбались? Весело им было? Сатору весело не было.       В голове словно мелкое существо отбивало ритм молотом. Это все их спертый воздух и дебильные благовония — и плакал он из-за них. Да. У него просто слезились глаза, потому что в помещении было нечем дышать. Никаких других причин. Только это.       Ему скормили еще кусок хлеба. Сатору в жизни столько несладкого мучного за раз не ел. У них тут была какая-то одержимость этим хлебом! Хлеб после хлеба, вино… ужас. Но этот сухарь хотя бы дали запить розовой водицей, а та была сладенькой и — слава этому их богу! — неалкогольной.       Засим можно было заканчивать. Жуткое это было место. Если бы можно было сюда больше не приходить, Сатору с удовольствием забыл бы о его существовании. Вот только…       — А крест? — окликнул его отец Николай, поймав на полпути к побегу. «Какой еще крест?» хотел спросить Сатору, но послал идею к черту. Не хотел он знать ни про какой крест.       — Я через неделю зайду! — бросил он, протискиваясь через входную дверь.       И вот оно! Наконец-то был нормальный воздух. Никаких благовоний, никаких песнопений, никаких грустных лиц. Сатору споро сбежал по небольшой лестнице и по инерции добрался почти до забора, прежде чем наконец остановился. Лицо вытер — слез натекло ведро. Храм теперь казался каким-то жутким логовом финального босса. Стоял сзади, большой такой, инородный. Осуждал его за побег. Сатору обернулся, состоил зданию противную рожу — и наконец вышел за пределы прихрамовой территории.       Впервые хотелось поблагодарить ту женщину за сделку. Если бы ему пришлось в таком расти, регулярно туда ходить… Сатору поежился. Гадость. Он даже представил себя набожным. Стоял бы там в первых рядах, стишки себе под нос бормотал, крестился как угашенный. Бр-р.       Сатору побрел обратно к метро.       Надо было развеяться. Какие у него были опции? Можно было вытащить Шоко и ребят в кафе или в караоке. Но если он вернется — а он вернется поздно — Мегуми будет смотреть на него так, словно он все человечество предал. Была у мелкой занозы такая вот абилка. В душу, гаденыш, смотрел, осуждал, но молчал как партизан. А потом и вовсе в комнату свою сваливал, так ничего и не сказав. И главное ждал ведь всегда! Цумики ложилась спать как хорошая девочка, а этот караулил, только чтобы Сатору себя подонком почувствовал.       Ну уж нет. Хватило ему эмоциональных потрясений за день.       Еще можно было вытащить детей по магазинам. Спиногрызы в жизни не признаются, что им что-то надо, но и Сатору идиотом не был. Мегуми перелопатил всю скудную библиотеку в квартире, а у Цумики не было ни одного красивого платья. Девочки же любили красивые платья? Вот, Сатору как раз купит.       Подобрав детей возле школы, он повез их сразу в Шибую. Мегуми брыкался, когда Сатору пытался взять его на руки. Разумеется. Чтобы этот пиздюк да сидел спокойно? Никогда! Мелкий дармоед будто радовался, когда удавалось делать что-то поперек. Кусался, пинался, царапался — диким, в общем, был. Сатору только спокойно закинул его через плечо и пошел за покупками. Цумики, цепляясь руками за его футболку, шагала следом и тихо хихикала. Мегуми, должно быть, висел мешком с очень недовольным видом. Ну и поделом — в следующий раз не будет занозой в заднице.       — Ты что почитать бы хотел? — спросил Сатору, стоя между полками в книжном. Мегуми книжек, разумеется, не видел, он пялися на полку с канцелярией. Не то чтобы Сатору было дело. Ему нужна была тематика. — Давай соображай, а то папочка на свой вкус выберет. Будешь читать про Ханну Монтану.       — Ты не мой отец, — абсолютно серьезно заявила малявка. Сатору только прыснул:       — Ну разумеется нет. Твой папаша мудак редкостный. Я лучше.       И вообще, Сатору был… а кем он был? Ну, опекуном, наверное. По закону ему рановато было усыновлять. О легальном статусе можно будет думать, когда по голове стукнет совершеннолетием. А пока он бы предпочел быть клевым молодым дядей. Таким, который влетал бы в дом на выходных, таскал бы детей на сумасшедшие веселые вылазки и кормил запрещенными родителями сладостями. У самого Сатору такого не было, но он видел достаточно ситкомов, чтобы уловить идею.       — Выбрал, мелочь? — снова спросил он. В руках уже красовалась книженция с вырвиглазной обложкой: улыбчивая девчушка в парике в свете софитов. Так, наверное, чувствовала себя та женщина, пока не произошло то, что произошло. Супер-звезда, все внимание ей, сногсшибательная карьера. И все было разрушено одним стареющим мужиком, который не мог держать свой член в штанах… Так. Сатору вообще-то развеивался тут. — Или ты тайный поклонник Ханны Монтаны? Так ты только скажи, папочка все купит…       — Нет! — почти взревел Мегуми и тут же завозился на плече. Воу! Сатору вернул книгу на место, чтобы держать брыкающееся чудовище двумя руками, а то свалится еще ненароком с двухметровой высоты.       — Ему понравится любая энциклопедия, — мило уведомила Цумики, тихо хихикая в кулак. Ну вот — нормальный ребенок! Не то что этот. Сразу видно: гены. — Особенно про космос и динозавров.       — О! Так у нас талантливый ученый растет.       И конечно — кто бы сомневался? — комплименты Мегуми тоже не нравились. Сатору тщательно отбирал книжки по возрастному рейтингу и сгружал Цумики в руки, а нечесаная катастрофа недовольно ворчала на плече. Ворчала, пока они оплачивали товары на кассе, ворчала, когда Цумики мерила платья не без помощи Сатору, ворчала и брыкалась, когда одеть пытались уже его.       Проведенные подле катастрофы дни раскрыли еще одну прекрасную сторону Сатору: у него было ангельское терпение. Можно было прямо сейчас писать портрет, ставить в золотую раму и вешать в том храме. Разбавили бы грустные лица.       Перспектива поесть мороженого тоже впечатлила только Цумики. Мегуми супился, фыркал, чуть ли не плевался в свое фисташковое, в то время как Сатору флиртовал с официанткой.       — Дон Жуан недоделанный, — бормотал он себе под нос. Он вообще умел улыбаться? Хотя… нет, Сатору не хотел этого видеть. Мальчишка и так выглядел, как точная копия псины, разве что с волосами по стойке «смирно». Если у него будет такой же звериный оскал, Сатору может случайно совершить убийство, которого не планировал.       — Она первая начала! — возразил Сатору. Он не был виноват, что женщины с ума от него сходили! Он красивым родился. Нечесаный ужас просто завидовал.       — Это твое оправдание? Кто из нас двоих взрослый?       — К твоему сведению, я все еще подросток!       — Что ж ты тогда с нами тут делаешь?       Настала очередь Сатору дуться. Вот же ж неблагодарный гаденыш. Ему тут помогали, на преступления ради него шли, а он…       — Сатору!       Сатору никогда так сильно не радовался Шоко, машущей рукой с другой стороны кафешки. Его спасение с каштановым каре протискивалось мимо других посетителей, таща за собой еще два лица. Юи и Нанамин! Наконец-то! Только такая же кислая рожа Нанамина могла соревноваться с вечно недовольным спиногрызом.       У них был столик на четверых, свободное сиденье оккупировали покупки. Помахав в ответ, Сатору начал хаотично утаскивать стулья от других столов.       — Иери-сампай нам все рассказала! — заговорщицки прошептал Юи, седлая свой стул задом наперед. Сатору только шире ухмыльнулся. Точно. Он просил Шоко придумать ему классную историю, чтобы объяснить отсутствие на уроках. — И как прошло ваше свидание?       О, свидание, значит. Ну, Шоко как всегда была выше всяких похвал.       — Божественно! — протянул Сатору, мысленно похихикав. Он готов был пуститься в пространный рассказ о шикарной леди, что сопровождала его за завтраком. Может, добавил бы еще парочку каламбуров про религию. Но у мелкой катастрофы как всегда был другой план:       — Какое еще свидание? — скривившись, спросил Мегуми. — У этого?       — Ну, — Юи, смущенно почесав затылок, с пиететом пояснил: — с той красоткой из чайной. Взрослой. Годжо-семпай даже школу пропустил, чтобы на свидание сходить. А кто бы не! Красивая она…       — Куда бы он там ни ходил, точно не к девушке, — фыркнул Мегуми. Заноза! Сатору даже оскорбился немного. Он вообще-то был весьма популярен у девушек, и та официантка и правда подсунула ему номер в папку со счетом. Тому были свидетели! Те же Юи с кислорожим. — Если окажется, что он хоть раз видел женщину в неглиже, я поверю, что земля плоская.       — Ты ранишь меня в самое сердце, Гуми! — Сатору и правда стукнул себя кулаком по груди, но не рассчитал силу и чуть не скривился. Нельзя было показывать слабость перед кохаями. Хоть для кого-то за этим чертовым столом он был уважаемой ролевой моделью. — Ты умненький, ты знаешь, что земля — это большой-большой шарик в небе…       — Именно, — с абсолютно каменным лицом перебил Мегуми. Он выглядел как милипиздрический Яга-сенсей, вынужденный на серьезных щщах разжевывать ту пургу, что Сатору умудрился наворотить, дабы разукрасить очередную нудятину. Но Мегуми был глупым дитем. Куда ж ему знать о голых женщинах?       Действительно.       — Ты откуда таких слов понабрался, чудо мое лохматое?       — Я не лохматый, это у тебя с глазами проблемы.       Удивительное пренебрежение ко взрослым. Сатору его не так воспитывал!       Ладно, Сатору его пока вообще никак воспитывал. Но он не так пытался его воспитывать!       — Не переводи тему. Ты откуда это взял?       Мегуми попытался отвернуться, но Сатору перегнулся через стол и схватил юркую мордочку. Пришлось силой поворачивать его обратно и… о, это что, смущение было? Ну наконец-то хоть какая-то другая эмоция. Сатору победно оскалился и так и остался держать худощавое личико.       — Из… книжек.       Мегуми все еще пытался отвернуться. Он вообще выглядел так, будто предпочел бы оказаться где угодно, лишь бы не в этом кафе. Победа!       — Каких еще книжек? — все еще скалясь, Сатору нажал на щеки чуть сильнее. Для миловидной картинки не хватало, собственно, самих щек, но губы Мегуми под давлением сложились уточкой. Презабавная была картина. Пришлось давить смех.       — В доме… — уклончиво отозвался Мегуми. Кожа под пальцами аж вся нагрелась. Вона как, катастрофа могла все-таки выглядеть и вести себя, как подобает ребенку! Надо было только смутить его. Что ж. Сатору уже придумал как минимум пять способов на будущее. — Отцовские. Они не то чтобы очень умные, но так описывалось, что мужчина и женщина…       — Мегуми! — пискнула Цумики. Она тоже сидела вся красная как помидор. Значит, еще и сестру в это втянул… а у Сатору появлялось все больше и больше способов защиты от мелкого паскудника. — Это неприлично.       — А в чем-то он прав… — Шоко сбоку не спеша пощипывала свое мороженое со скучающим лицом. — Сатору вряд ли по девушкам.       Весь стол замолчал. Нанамин выглядел так, будто ему в принципе жизнь была неинтересна, Юи прикрыл рот обеими руками, Цумики и Мегуми точно не совсем поняли, о чем была речь. И Сатору мог бы просто проигнорировать эту глупую, не имевшую ничего общего с реальностью ремарку, потому что то был лютый бред и только, но…       — Чего?! — воскликнул он так громко, как только мог. Чтобы все тут поняли, насколько далеко от реальности было подобное предположение. Ему нравились девушки! И что это за новая мода была — обвинять Сатору в гействе? Сначала та дамочка с банкета хрен знает сколько времени назад, теперь Шоко. Вселенское наказание какое-то, что ли? Плата за красоту? — Чтоб ты знала, у меня целая коллекция номеров! Да все девушки в очередь выстроятся, чтобы только посмотреть на меня!       — И ты всем им откажешь. — Шоко отломала ложечкой очередной кусок мороженого и с пофигистичным лицом слизнула. Да как она… да почему…       — Да! — воскликнул Сатору и шлепнулся обратно на сидение. Мегуми тут же схватился за лицо, начал тереть, словно отмыться пытался. Дармоед неблагодарный. Не нравились ему прикосновения. Ага. Как будто Сатору это волновало. — Потому что у меня другие приоритеты! Я карьеру начал, мне не до девушек.       — Или тебе просто нравятся крепкие, плотные, маскулинные…       — Фу, Шоко, фу! Не при детях!       — … парни, — все-таки закончила она. — А ты о чем подумал?       Сатору чуть не задохнулся, подавившись воздухом. Да она…       Спор продолжался еще с полчаса. Все его абсолютно валидные аргументы отметались, сколько бы он их ни придумал. И про любимую модель на обоях ей не понравилось, и про фильмы для взрослых, и про женское внимание. Все ей было недостаточно, все не то. Все якобы не опровергало ее предположение. Опровергало же! Только дети останавливали Сатору от того, чтобы на себе показать, грудь какого именно размера ему нравилась.       — Тебе правда нравится или ты просто думаешь, что тебе нравится, потому что так принято? — спокойно парировала она, и у Сатору уже идеи заканчивались. Да не был он… не был! Ну засматривался иногда на парней, но только потому что те хорошо выглядели. Он и про девушек то же сказать мог.       — Я так понимаю, свидания все-таки не было?.. — побеждено спросил Юи. Бедный мальчик аж расстроился.       — Если только свидание с богом, — хихикнула Шоко. Язва. Почему Сатору с ней дружил, еще раз?..       Он вообще-то планировал поделиться сокровенным знанием о собственном религиозном опыте, но передумал. Черта с два эта женщина вытянет из него подробности. Сатору к ней с душой нараспашку, а она…       А она проводила их до самой квартиры и осталась собирать с ними пазлы. Мегуми специально сел напротив Сатору, лишь бы быть подальше, Цумики приземлилась рядом с ним.       Собрали они половину картины, споря в процессе, а потом пришлось отправить детей делать домашку. Сам же Сатору принялся убирать беспорядок.       — А тебе идет родительство, — отметила Шоко, поджигая сигарету. В руках у нее уже была непонятно откуда выкопанная стеклянная пепельница. Сатору ее хорошо спрятал, чтобы никто в доме даже и не думал начинать курить, и сам забыл куда. И как только откопала?       Ну ладно, в качестве поощрения разок могла покурить и в помещении. Но Сатору все равно открыл окна.       — Да какой из меня родитель? — Убрав коробку на место, Сатору устало приземлился на диван. — Один меня презирает, вторая похоже побаивается. Сомнительное родительствование.       Шоко затянулась. Ядовитейший дым расплылся по квартире, и Сатору поморщился. Пахло как гадость. У тех храмовых благовоний был конкурент.       — Сатору, эй. Ты делаешь все, что можешь.       — Если бы! — Сатору растрепал свои же волосы. Потер лицо. Спать хотелось ужасно, хотя время едва ли перевалило за семь вечера. — Сам веду себя как ребенок. Но Мегуми просто… — Сатору упер щеку в плечо, потерся. Глупо было говорить такое о мелком, пусть и сыне псины. Но боже, насколько же Мегуми… — Раздражает. Он будто специально все мне наперекор делает. Если я ему скажу жрать только чипсы, он назло сядет на овощную диету.       Шоко с таким же сложно-усталым лицом села рядом. И сигарету свою не забыла — так что теперь Сатору морщился сильнее. А ведь от такого могли появиться морщины!       — Слушай, я в родительствовании не лучше, — начала она, откинувшись на спинку и забрав голову. Сатору сделал то же самое. Потолок тут был уродливый. Прямо как старый хозяин. — Но ты молодец. Ты сделал все правильно. Я не знаю точно, что именно ты там натворил, потому что кое-то молчит в тряпочку…       — О, что-то общее у нас с Мегуми все-таки есть.       — … но я в тебя верю. Ты все сделал правильно. И сделал ты все, что мог.       Вау. Столько слов и за раз? Сатору ткнул ее руку пальцем, чтобы удостовериться. Но нет — это была Шоко. Сидела, курила, потолок рассматривала. И Сатору тоже вздохнул и вернулся к трещинам.       — Я бы не хотел быть как мои родители. Но я понятия не имею, как правильно. Просто… нуль идей. Перекати-поле. Я о детях вообще не думал. Нет… думал не заводить, чтоб не объебаться с воспитанием и не вырастить себе подобное. А они вон — домашку строчат. И хуй его знает, что с ними делать. Есть идеи?       — Не.       Ну, хотя бы честно.       Н-да… не планировал Сатору становиться отцом в семнадцать. Но… не так уж и плохо было. Такая жизнь почему-то казалась правильной. Словно так и должно было быть. Такое… красивое завершение абсолютно ебанутой истории. И титры с блуперами, где Мегуми опрокидывает на себя завтрак, красный от напряжения во время очередного спора, пока Цумики заливисто смеется.       Да… да. Вполне неплохо было. Весело. И слава богу никаких больше псин и отцов-уебанов. Класс.