Я рядом

— Тацуо! Сердце оглушающе стучит в ушах. Тачихара с тихим вскриком дергается, просыпаясь, и почти соскальзывает с края кровати, путаясь в одеяле. Чернильная тьма в комнате немного рассеивается — в окно льется голубоватый отсвет встающего солнца. Кажется, скоро рассвет, но Мичидзу не может до конца понять — все предметы вокруг расплываются в сплошное темное месиво из-за наворачивающихся слез. Тачихара с трудом отличает реальность от обрывков сна: ласковый голос брата, рука, треплющая по волосам, золотые пронзительные лучи солнца, в которых он словно растворяется или падает вверх, в безоблачное небо, такой же безоблачно счастливый, маленький и наивный; добрый соседский пес, которого он боится, но Тацуо лишь смеется в ответ и за руку подводит ближе, помогая Мичидзу несмело погладить его по спине и весело спрашивая "Ну что, больше не страшно, Мичи?"; коленка, разбитая, пока он учится кататься на велосипеде, и брат осторожно дует на ссадины и заклеивает их его самыми любимыми пластырями — теми, с Пикачу, ярко-желтыми, которые давно вышли из продажи и всегда удивляли его, потому что упаковка была зеленого цвета, а не желтая; тайком купленное на двоих клубничное мороженое после того, как Тачихару наказали родители; жесткая зеленая ткань формы, помявшаяся в его маленьких пальчиках, тихая просьба не уезжать, долгое объятие, чмок в макушку и наигранно-радостное: "Не скучай, Мичи, я скоро приеду, честно-честно, оглянуться не успеешь! Веди себя хорошо!" — и... Сухие узкие строчки письма, металлический брелок с криво вырезанным множество раз иероглифом Справедливость больно впивается острыми краями в ладонь; опустевшая комната и танцующие в уже почему-то неприветливых и чужих лучах пылинки; "Никчемный", "Лучше бы ты умер вместо брата", "А вот Тацуо всегда был..." — звенит в ушах, он сжимает голову в ладонях, беззвучно крича им "Замолчите!", но голоса родственников не смолкают и преследуют как противно жужжащий пчелиный рой; стены дома, в котором он провел детство, мучительно давят и словно грозятся обрушиться и погрести его под собой; побег, моросящий дождь пробирается под толстовку, волосы теперь цвета расплавленной меди — брат больше не смотрит на него из зазеркальной глади, но от этого дыра в груди меньше не становится. Он бежит под этим чертовым дождем, спотыкаясь и поскальзываясь на лужах, бежит за знакомой до боли фигурой; но родной силуэт растворяется в густом тумане, а Тачихара остается совсем один посреди безликой толпы. Не быть похожим на брата, не быть его противоположностью — порой он просто желает не быть. Не существовать. Исчезнуть как можно дальше. Как в тот миг, когда стоит напротив своей семьи, но они с равнодушием смотрят сквозь него, видя перед собой лишь ничтожную помеху. Как в тот миг, когда на его горле сжимаются пальцы в белых перчатках, а растянутые в хитрой улыбке губы шепчут слова, режущие больнее ножа: "У тебя нет выбора". Кроваво-красная сережка-кисточка покачивается в ухе как маятник, гипнотизируя, уговаривая сдаться и не делать глупостей. Делать глупости — это его жизненное кредо, иногда Тачихара сам себе казался сплошной ошибкой, однако когда его принимают в отряд "Ищеек", ему, наверно, в первый раз в жизни не дают и шанса всё испортить. Но сейчас лучше не думать об этом: в конце концов, теперь с ищейками ему намного лучше, чем с семьей. Моменты прошлого кружатся в голове, затягивая и не желая отпускать, бередя старые раны так, словно это было вчера. Тачихара сидит на сбившихся влажных простынях, зажимая рот ладонью, чтобы по-детски не разреветься от не отпускающего его фантомного ощущения крови на руках, несмолкающих омерзительных голосов, размытых черт лица брата, которые он уже не может четко вспомнить, и бесконечных бесплодных попыток найти его, догнать, вернуть... Ничего не получается — с первым же вдохом слезы брызжут из глаз, а всё тело сотрясается от рвущихся наружу всхлипов. Нельзя шуметь, чтобы не разбудить Дзёно, но Тачихара не справляется. Каждый глоток воздуха отзывается острой резью в легких, он дрожит, задыхаясь и впиваясь зубами в свои пальцы, изо всех сил стараясь сдержать рыдания. Дурацкая невозможность контролировать эмоции вызывает невыносимое отвращение к себе и желание сбежать как можно дальше — прочь от сворачивающихся в колючий клубок в груди мыслей и воспоминаний, которым он вновь проигрывает. На пару секунд ему удается затихнуть, но очередная попытка вздохнуть заканчивается громким скулежом. От силы укуса в руке пульсирует боль. — Тачихара? — Дзёно оказывается рядом так резко, что Мичидзу вздрагивает от неожиданности и порывается вскочить. Да, глупо было надеяться, что ему удастся не потревожить чуткий сон Сайгику. Уйти ему не позволяют: Дзёно — только что выбравшийся из-под одеяла, растрепанный и с отпечатком подушки на щеке — садится вплотную и аккуратно сжимает его плечи. — Мичи-тян, солнце, что случилось? — Я... с...сон... и... п...прости... — сказать что-то чуть более связное не дает вставший в горле комок. Стыд терзает настолько, что вызывает почти физическую боль. Снова Тачихара всё портит и всем мешает, заставляет Дзёно возиться с ним и с его глупыми истериками вместо нормального отдыха. Ничтожество, какое же он ничтожество... — Ну-ну, тише, тише. Кошмар приснился? — Дзёно лишь понимающе кивает в ответ на нечленораздельный набор звуков и берет его лицо в ладони, бережно вытирая бегущие по щекам слезы и мягко чмокая в лоб. — Пожалуйста, Мичи, прекрати накручивать себя, не думай об этом. Дыши глубже, давай, сделай вдох... Тачихара хочет послушаться и успокоиться, но чересчур быстро и отрывисто хватает ртом воздух, захлебывается им: горло сводит от плача. Чертово "Мичи" звучит слишком взволнованно и любяще, слишком напоминает брата, из-за чего в грудной клетке противно ноет, а истерика подступает с новой силой. — Ох... подожди ровно полминуты, я сейчас вернусь, слышишь? Тачихара, это ненадолго, отпусти. Ну же, Мичи... — Дзёно ласково, но настойчиво снимает его руки с себя: Мичидзу сам не понимает, в какой момент намертво вцепился в его одежду, отказываясь отпускать, и неохотно разжимает пальцы, провожая Сайгику до двери несчастным взглядом. Сразу становится ещё более пусто и одиноко, чем раньше. Ему нужно взять себя в руки до прихода Дзёно, однако дрожь всё не проходит. Тачихара вонзает ногти в собственные запястья, царапает, оставляя розовые полосы на коже, пытаясь хоть так привести себя в чувство. Он должен быть сильнее, он должен быть лучше, он не должен больше никому портить жизнь и никого разочаровывать — особенно человека, который ему настолько дорог, почти единственного, кто, кажется, действительно его ценит. Почему Мичидзу не может просто отпустить прошлое, перестать зацикливаться и вести себя как маленький неуравновешенный ребенок?! Почему?! Только начавший немного успокаиваться, он с трудом сдерживает себя от новой волны рыданий и не очень в этом преуспевает. В следах ногтей пульсирует жар, футболка неприятно прилипает к спине, а влажные волосы лезут в мокрое от слез лицо. От накативших эмоций и ужасной усталости голова раскалывается — Тачихара обессиленно трет виски костяшками пальцев, пытаясь заглушить боль. Погрузившись в себя, он даже не замечает возвращения Дзёно. — Я здесь, всё хорошо, солнышко. Держи. — Сайгику садится как можно ближе, прижимаясь к нему бедром и обнимая за плечи. Он аккуратно вкладывает в чужую ладонь стакан с водой. — Пей. Тачихара покорно делает несколько глотков, но давится из-за непрекращающихся всхлипов. Его руки продолжают нервно подрагивать: Дзёно вынужден сам придерживать Мичидзу за кисть, чтобы он не пролил половину жидкости на себя. — Умничка, давай, ещё чуть-чуть. Не можешь больше? Ладно, тогда не нужно. — Сайгику касается воспаленных полос на его запястье, медленно ощупывает и немного укоризненно качает головой. От этого простого действия совесть начинает грызть с новой силой. — И зачем ты это сделал, глупенький? Ты же знаешь, я всегда тебя поддержу. Если не готов сейчас рассказать, что случилось, я выслушаю тебя попозже, договорились? Иди сюда. Тачихара слегка расслабляется рядом с ним, дыша чуть ровнее и жалобно шмыгая носом, пока его ласково поглаживают по плечу, помогают отставить стакан и залезть обратно в кровать. Его укачивают в объятиях, как маленького ребенка, успокаивая и вытирая слезы. На улице светает — на стене сияют розовые квадратики солнечных лучей. Дзёно ложится и притягивает его к себе, не давая отодвинуться, когда Мичидзу, уткнувшийся ему в грудь и плачущий уже тише, пытается отстраниться, чтобы не пускать сопли на чужую пижаму. — Ничего страшного, лежи, Мичи. — на макушке ощущается мимолетный поцелуй. Сайгику трепетно берет его руку в свою, невесомо гладит, переплетает их пальцы, а потом поднимается выше, осторожно массируя следы от ногтей на запястье. — С...спа...сибо. — благодарно бормочет Тачихара, сильнее обнимая Дзёно и чувствуя, как ткань под его лицом насквозь пропитывается влагой. Он прижимается ещё ближе, забрасывая на Дзёно ногу, практически целиком ложась на него, и цепляется так, как будто боится, что Сайгику сразу же растворится в воздухе и исчезнет, если чуть ослабить бдительность. — Я никуда не сбегу, Мичи-тян, не стоит так переживать. — усмехается Дзёно, мягко проводя ногтями вдоль позвоночника. Довольно зажмурившийся Тачихара подставляется под прикосновения, разве что не мурлыкая от удовольствия. От чужой близости по телу разливается приятное тепло, даже несмотря на то, что кончики пальцев Сайгику практически ледяные, и холод заставляет мурашки бежать по коже.  — Тебе нужно нормально поспать. Я рядом, не волнуйся. Всё будет хорошо. — Ладно. Поговори со мной ещё, пожалуйста... — он машинально всхлипывает, впрочем, уже успокаиваясь. — Хорошо. Хочешь, почитаю тебе? Отдыхай. И... Я тебя люблю, не забывай об этом. — Дзёно ещё раз чмокает его в макушку и берет книгу со шрифтом Брайля, ведя пальцами по точкам на странице. Негромкий голос и ласковые поглаживания по спине действуют на Тачихару максимально успокаивающе. Мичидзу умиротворенно устраивается щекой на чужом плече. Глаза начинают слипаться, слова сливаются в неразличимый шум, и он проваливается в дрему, сквозь сон невнятно шепча: "И я тебя люблю..."