Возвращение

      Он много лет и много зим, к тому же, хранил в себе этот секрет.

***

Первая ночь в этом мире прошла вполне успешно. Винс весь вечер уговаривал Ло остаться именно у него, и тот всё-таки сдался. Тяжело было не сдаться перед тем, кто умеет убеждать. Остальные друзья повздыхали на это и замолкли, смирившись. Лололошка соврёт, если скажет, что ему не понравилось в настоящей кровати. Удивительно, оказывается, можно спать не в потрёпанной жизнью одежде, а в пижаме (пусть и не своей), ещё ни менее удивительно, что не нужно после пробуждения сразу хвататься за нож, да и бежать куда-то, как только глаза открылись, не надо. С утра, пялясь в потолок, мироходец честно подумывает, что он попал в послесмертие за свои заслуги. Завтрак, сделанный Кавински, тоже не что-то абсолютно случайное, а специально приготовленная для этого еда (пусть это и не сильно необычно, но за столько времени он уже отвык от такого). Сегодня у него встреча с Райей, она, пожалуй, первая, с кем Лололошка отчаянно захотел поговорить. От воспоминаний о ней сердце в груди одновременно болело и теплело. Пусть память вернулась лишь частично, но горький момент разлуки почти выжжен на обратной стороне его глаз. Ло ещё раньше надо было поговорить об этом с ней, однако тогда он испугался. Это довольно комично. Свергнуть правительство он не испугался, уничтожить кучу мутантов он не испугался, а поговорить — очень даже. Даже так он не сможет правильно ответить, кем Абер (или всё же Прайм) ему видится. Очень близкая подруга? А может, вовсе, мама? На счёт второго определения он не уверен, ибо совсем не представляет, какие чувства испытывают дети к своим матерям, но под стороннее описание вполне подходит. Ждёт ли мироходец от неё родительской ласки, только потому что желает узнать, что это такое, или дело в чём-то другом? Кавински не разрешил идти ему в своей одежде, назвав её тряпкой для пола, за что благополучно получил подзатыльник. Бывший наблюдатель в добровольно-принудительном порядке выдал шмотки (как он сам их назвал) из своего шкафа. Откуда у него что-то такого размера — осталось тайной. Сейчас, рассматривая свой лик в абсолютно не чистом зеркале в прихожей, мироходец разочарованно хмурится. Он заметил, что прошедшие года ему вовсе ни к лицу, что белый цвет ему не идёт, а несколько седых волос вообще следует убрать. Во время своего путешествия в этом мире он был другим. Неудивительно, что друзья его не сразу узнали. Столько всего произошло за эти года, и всё это забыто или уже не имеет смысла. А ведь у него даже не вся память! Он уже знает (Кавински проболтался), что Райя создала себе своеобразное механическое тело, нечто вроде робота, в которого она может на время переносить себя, только как реагировать на это совсем не ясно. Лололошка представляет её в мыслях, по частям, разобрав и снова сложив образ из памяти, как конструктор из серии «сделай сам» для таких игроков, которым уже давно за сотню лет, а то и вовсе столетий. Много мелких деталей, но это не беда, в них как раз самый смак. Он точно знает какая деталь куда, и нет никакого риска, что что-то пойдет не по плану. Всё есть: уголочки губ, лёгкий профиль, скулы, угол виска, а эта косточка на запястье — особый счёт. Всё это взрыв, почти внезапный световой поток, застилающий томный, уставший взор того, кто сейчас с каждой новой мыслью теряет уверенность в необходимости встречи.

***

Шаг. Ещё шаг. До этого таких шагов ещё больше. Своеобразный бункер словно ластится всем своим существом к мироходцу, который, в свою очередь, даже не бросает на него заинтересованного взгляда. Смутно знакомые коридоры нагоняют лёгкое раздражение, оседающее на сердце стальной пылью. Похоже, Райя не особо спешит ему навстречу. Это обижает до глубины души. Лололошка наконец-то добирается до главной комнаты, скорее уже не ища Абер, а просто прогуливаясь, как прогуливаются люди по местам из детства. Огромный шар всё также величественно возвышается над ним, как много лет назад, точь в точь, гудит за тысячу компьютеров, переливается огоньками. Внезапно знакомая голограмма появляется почти перед его носом. Ему остаётся сказать только скупое: «Здравствуй» — как будто не он отклонил предложения на посиделки всех остальных, чтобы примчаться сюда. В ответ Ло ничего не говорят, а от её взгляда у него что-то холодеет под кожей. Никакого слёзного воссоединения, видимо, не будет. На что он вообще надеялся? Скорее всего, она больше убивается по её другу-учёному, что и заварил в своё время имперскую кашу, чем по мироходцу, который её расхлебал. Да, они были близки, но, похоже, не настолько. — Я рада, что ты вернулся, — улыбка расплывается по её губам, но это не сгоняет напряжение. — Я тоже, — чуть дерзит Лололошка, тут же прикусывая свой язык. Вот и что на него нашло? Она не обязана соответствовать его желаниям. — Ты выглядишь иначе, — будто пытается просто завести беседу, произносит Абер. Ло поджимает губы, чувствуя, как слёзы застилают ему взор. Ну вот он завёлся опять по ерунде. Кажется, последний раз он плакал примерно никогда, исключая шальные слезинки. Откуда он знает? Чувствует. Чувствует, что эта плотина вот-вот прорвётся, и потоп будет по-настоящему огромен. Мироходец не выдерживает, сжимает кулаки, разворачивается и идёт обратно, когда слышит, что его окликают, то переходит на быстрый шаг, а потом и вовсе на бег. Выбегает на улицу, ощущая, как на щеках образуется влага. Уже не видит ничего от слез, добегает до куда-то, опирается на стену, чтобы просто не упасть на землю от слабости в ногах. Рыдает по-ребячески, навзрыд, вздыхает тяжко, в полный голос причитает. Лололошка никого не стесняется, позволяет каплям свободно течь по лицу, падать вниз, мочить его одежду, а потом он вовсе хватается рукой за свои волосы и тянет, будто хочет их вырвать. Все обиды, переживания, недосказанности выходят здесь и сейчас, растворяясь в шумном городе, совсем не сочувствующим ему. В последний раз всхлипнув, мироходец поднимает взгляд на уже заходящее солнце. Вот это истерика, конечно. Он от себя, если честно, такого не ожидал.