Пламенный цветок

Мы похожи. Никто из нас не помнит своего настоящего дня рождения.

Ты просто доверяешься тому, кто предлагает тебе конкретную дату.

Не так уж и важно, точно число или нет — сам факт того,

что ты знаешь свой день рождения, уже делает тебя счастливым.

© Хицугая Тоширо (Bleach)

      Танабата — праздник звезд, особенный день, когда влюбленные небесная принцесса-ткачиха Орихиме и пастух Хикобоси могут встретиться. Единственный день в году для их свидания. Седьмое число седьмого месяца, и другого шанса до следующего июля у них не будет.       Купленный в подарок Нанао кулон не был вычурным, но стоил целое состояние, и обычно экономный Тацуми без колебаний выложил нужную сумму. Он не любил тратить деньги зря, но бывали особые случаи, и тогда скопленные сбережения кан очень пригождались — став шинигами, Тацуми почти ничего не покупал, тщательно складывая монеты в сундучке под кроватью. Ватари предполагал, что таким образом сказывается память его прошлых жизней.       Тратиться в Сейретее у него не было необходимости. Питанием и одеждой полностью обеспечивал отряд, носить что-то, кроме шихакушо, было не принято — форму могли дополнять или частично видоизменять, но все носили только предписанные уставом хакама и косоде. Нанао же заслуживала самого дорогого подарка.       Если ей нравятся кулоны. Если ей нравится платина. Все девушки любят такие вещи, но Исе — не все, она была непохожа на других; Тацуми признавал, что предвзят, потому что любит ее, но другие лейтенанты-девушки точно отличались.       Всю бумажную работу сегодня взял на себя Кьёраку-тайчо, и даже Нанао не сомневалась, что он ее выполнит и выполнит идеально. С самого утра в Восьмом отряде царила праздничная атмосфера. На завтрак подали ёкан самых разных сортов — любимый десерт именинницы, рядовые то и дело подбегали ее поздравить — несмотря на всю строгость Исе, подчиненные ее любили. Тацуми не спешил вручать подарок, дожидаясь начала праздника.       Для руконгайцев день рождения — вдвойне особенный. Нанао родилась в Обществе Душ, у нее были мать и отец, она могла не сомневаться в дате своего появления на свет. Те же, кто переродился, оказавшись после смерти в Руконгае самостоятельно или с помощью консо, иногда сами подсознательно помнили, когда родились (не будучи точно уверенными, тот ли это день, когда они попали в загробный мир), а иногда нет. В последних случаях они либо сами выдумывали дату, либо это делали другие.       То, что Тацуми родился двадцать седьмого декабря, было идеей Ватари — узнав, что у друга нет дня рождения, он помрачнел, куда-то убежал, два дня отмалчивался, тайком чертя что-то палочкой на песке, а потом неожиданно. когда Тацуми уже думать забыл про это, выпалил, что нашел дату его рождения: по характеру он идеальный Козерог, а из чисел ему подходит именно двадцать семь. Тацуми так растерялся, что ему в голову не пришло спорить, и было очень приятно, что друг озаботился такой мелочью.       Важнее всего — внимание, поэтому и Нанао оценит подарок, даже если не любит кулоны и платину… или не оценит, потому что это слишком очевидно говорило о чувствах более сильных, чем полагалось испытывать к лейтенантам. Тацуми сомневался, были ли они с Исе друзьями — общались хорошо, но почти всегда по работе. И все же он мужчина, и он обязан действовать.

***

      — Надо же, — протянула Унохана, войдя в Ко-Каку-Роу. — Можешь же, когда хочешь. Будто и не притон.       — А это и не притон, — отозвался Ория. — Это очая.       — И твои гейко здесь только разливают чаи и саке? — недоверчиво хмыкнула она.       — Ты же не раз тут была.       — И, конечно, стоило мне появиться, как они мгновенно приобретали целомудрие монахинь.       — Ячиру, — Ория обнял ее сзади, уложив ладонь на живот, шепнул на ухо, — Ты ревнуешь?       Ячиру прикрыла глаза — ревновала, и он это знал. Чем именно порождена ее ревность, она уверена не была — то ли любовью к нему, то ли нежеланием делиться чем-то своим, но ревновала, хотя за целую тысячу лет не сказала этого прямо. Ория понимал без слов, по глазам, по голосу, по поведению.       Она была первой из сильнейших, но не была первой у него, и почему-то это вызывало досаду — что существовала еще какая-то женщина, хотя у самой Ячиру был смутный роман с Тенджиро.       — Как я могу думать о гейко, когда в моих руках лучшая женщина на свете? — Ория прихватил губами мочку ее уха. — Но я понимаю. Когда ты осматриваешь своих пациентов, иногда я изо всех сил сдерживаюсь, чтобы их не добить.       — Мои пациенты не строят мне глазки, — проворчала Унохана.       — Да? А Кьёраку?              Ячиру усмехнулась.       — Кьёраку — это Кьёраку. Он флиртует со всеми разумными существами женского пола.       Ория зарылся носом в ее волосы — они пахли горечавкой.       — Любовь моя, кто дал тебе имя «западный цветок»?       Так назвал ее Тенджиро одним весенним утром, когда роса сверкала алмазами на диких травах лесов западного Руконгая. Он учил ее собирать лекарственные травы, разбираться в них, правильно срывать, а она, пока учитель выкапывал какие-то крайне редкие и полезные корешки, сплела венок и надела ему на голову. И смеялась, как девчонка — какой она и была, а Тенджиро глянул на нее с нежностью и сказал: «Иногда ты совершенно не похожа на Кенпачи. Как такой цветочек может быть сильнейшим воином?»       Задумчиво повертев в пальцах горечавку, он вдел цветок в волосы Ячиру, скользнув кончиками пальцев по щеке.       «Унохана».       Об этом она никогда бы не рассказала Ории — не в подробностях.       — Ты знаешь, что того, кто назвал меня так, нет в этом мире… ладно. Сейчас речь о другом. Праздничный стол, музыка, что еще? — деловито спросила Ячиру, игнорируя его губы на своей шее. Соблазнить ее, если она сама того не хотела, было невозможно.       — Ты видела, как украшен двор. Бамбук, тандзаку, даже ярмарка с едой и разными развлечениями. Накрыть праздничный стол мне помог Омаэда, он в этом специалист. Не переживай, любовь моя, это будет потрясающий праздник.       — Это тебе полагается переживать. Твой притон под угрозой, не мой.       — Не притон, а очая. И почему это только мой? Разве влюбленные не все делят на двоих?       Уже тысячу лет — только влюбленные; Мибу предлагал Унохане выйти за него замуж, но каждый раз слышал «нет». Почему нет, он так и не понял — замужество бы ничего не изменило, лишь стало бы официальным подтверждением их отношений. Даже фамилию она могла оставить свою, а их связь и без брака была теснее некуда, и все в Сейретее знали, что капитана и лейтенанта Четвертого отряда связывают чувства более интимные, чем друзей и коллег. Именно поэтому Ория всегда отказывался стать капитаном, даже если выпадал шанс занять чье-то освободившееся звание — он достиг банкая и по силе был равен первым офицерам, но если бы он ушел в другой отряд, его бы поглотили дела, не связанные с Ячиру, и они бы вынужденно разделялись на долгое время.       Там, где он вырос, подчиняться женщине для мужчины считалось зазорным и роняющим его достоинство, и до знакомства с Уноханой Ория думал так же, но потом понял — дело в том, что это за женщина. Ячиру в его глазах была не просто человеком — богиней, богиням служить не зазорно.       И она не командовала — ни им и никем. Не приказывала. Ей было достаточно попросить, чтобы ее слушались. Де-юре он был ее подчиненным, де-факто — они управляли отрядом вместе, и она легко делилась с ним этой своеобразной властью.       Подчинить же ее себе не мог никто — единственный раз это удалось лишь Главнокомандующему, и то только поначалу это было подчинением. Ямамото держал под контролем силы Ячиру, пока она не повзрослела и не успокоилась.       — Может, и так, — уклончиво сказала Унохана.

***

      Застыв на месте, Ватари шокированно распахнул глаза. Внутри все сжалось, перевернулось, сделав кульбит, сладко защемило — это было чувство восторга, нежности и привязанности одновременно. Теплое и счастливое, растекшееся по венам цветочным медом.       Возможно, это и была та самая «любовь», о которой так часто все говорили. Любовь не к друзьям и не к семье, а совсем иная — к девушке.       Нему надела юката.       Впервые. Раньше на каждом фестивале или празднике она оставалась в шихакушо, и прическу не меняла, сколько Ютака ее помнил. Всегда — форма, всегда укороченная, как мини-юбка, и всегда одна косичка. Теперь же — нежно-зеленое юката, расшитое золотым узором на рукавах, и волосы собраны в пучок.       — Маюри-сама пропустит Танабата, — сказала Нему, когда Ватари подошел к ней. — Он занят экспериментами, а Акон ему ассистирует.       Услышав это, Ютака от радости был готов взмыть в небо фейерверком — боги благоволили ему; он не боялся Куроцучи-тайчо и Акона, и имел полное право оказывать Нему знаки внимания, но и Маюри, и Акон им бы мешали.              — Но вас капитан отпустил?       — Отпустил, а Торуэ помогла мне с нарядом. Вам нравится? — спрашивала она без тени кокетства. — Потому что Торуэ говорила — такая одежда привлекает внимание противоположного пола.       Еще как привлекает. Ватари облизнул пересохшие губы.       — Нравится. Вы очень красивая, Куроцучи-фукутайчо.

***

      Гин явился под утро, как нашкодивший кот — не в свой отряд, а в ее, Рангику, постель. Она проснулась в кольце его рук, окутанная его теплом, и ей сразу же стало легко и радостно — он здесь, с ней, значит, все хорошо.       Но как долго он останется? Куда он пропадает? Что, если Цузуки прав?       Мацумото принюхалась — она уловила бы запах другой женщины. Женщинами от Ичимару не пахло.       Что за бред? Даже если бы случилось невозможное и Гин полюбил кого-то или просто изменил ей, он бы сказал об этом честно. Их связывало большее, чем любовь и секс, дружба и семья. Долгое время они были единственными друг у друга — больше никого не было, ни друзей, ни общих знакомых, ни соседей. Они жили в уединенном домике, выходили в общество только купить еды и это их обоих устраивало.       Несмотря на свое дружелюбие и веселость, на то, что была душой компании — по-настоящему Рангику нуждалась только в Гине, и он так же сильно нуждался в ней.       Просто смешно думать, что он или она могут любить других.       Повернувшись к нему лицом, Мацумото легко коснулась губами губ. Гин открыл глаза — он так редко делал это, всегда держа их прищуренными. Только Рангику видела его без прищура. И без улыбки. Настоящего.       — Доброе утро, — сказала она. — А мне тут в любви объяснились, — знала, что делает больно, но делала.       — Вот как, — Гин снова сузил глаза до щелочек. — И кто же? Шиба?       — Нет, Цузуки.       — И что ты ответила? — лениво поинтересовался он. Возмущенно фыркнув, Рангику села в постели.       — Что, если я скажу, что приняла его чувства? Тебе и тогда будет все равно?       — Мне не все равно, — проронил Ичимару. — И если бы ты знала, как мне хочется каждую минуту проводить с тобой, — вырвалось у него. — Но я не могу.       — Я слышала это тысячу раз! — взорвалась Мацумото. — Ты занят чем-то невероятно важным, жутко секретным и все это ради меня! Но если так все и продолжится, то однажды ты придешь ко мне, как сегодня, и увидишь, что в постели я не одна!       Рывком Гин повернул ее на спину.       — Ну уж нет, дорогая. Позволь мне побыть эгоистом. Ты моя, — он провел губами по ее шее, и Рангику задрожала. — Только моя. Больше никто не сможет доставить тебе такое удовольствие.       Прав был, мерзавец — одно его касание заставляло ее плавиться воском, она принадлежала ему, а он — ей.

***

      Разноцветье Танабата радовало глаза и душу, ароматы уличной еды щекотали обоняние, и Хисока чувствовал себя почти счастливым, гуляя по ярмарке с Хинамори, Кирой и Абараи. Момо надела красное юката и источала теплую радость, от Изуру исходила тягучая тоска, но больше фоново, Ренджи же изо всех сил пытался казаться веселым, но, увидев Рукию, чинно идущую рядом с Бьякуей — полыхнул отчаянием.       Про то, что Хисока — эмпат, Хинамори никому не сказала. Про их поцелуй — тоже, иначе бы Кира с Абараи не присоединились к ним, а оставили их вдвоем. С одной стороны, она могла молчать о случившемся между ними, просто стесняясь, с другой — Хисоку не покидало тягостное беспокойство, что Момо не воспринимает это всерьез. Или ей это не нужно.       Раньше он думал, что любовь причиняет боль только в книгах и мечтал быть любимым, нужным кому-то, и сам хотел нуждаться в ком-то… но в жизни все было почти так же, как в книгах: вот Ренджи, рвущийся на части от невозможности быть с Рукией, вот Рукия, мерзнущая изнутри по той же причине, вот Кира, который улыбается Момо и одновременно страдает, и сам Хисока… он был рад, когда понял, что влюблен, и ему не отказали, а попросили дать время, но все равно — паршиво.       — Идем повяжем тандзаку, — предложил он Хинамори. Звучало так, будто всем. Ренджи мотнул головой.       — А толку, — на его лице большими буквами было написано «мне даже боги не помогут». — Кира, идем выпьем?       — Это безалкогольный праздник, — не без горечи заметил Изуру.       — И что? — невесело заржал Абараи. — У меня с собой.       Бумажные ленты-тандзаку выдавались бесплатно на специальном прилавке. Пять разных цветов, каждый символизирует что-то свое — выбрать ленту, написать свое желание и повесить на ветки бамбука. Момо выбрала черный цвет, идеальный для желаний относительно успехов в учебе и саморазвития. Подумав немного, Хисока взял такой же — все равно он в это не верил.       Когда они вместе повязывали ленты, их пальцы соприкоснулись, и его обдало жаром своего и чужого смущения.       От прикосновений людей, которые безразличны, так не смущаются.

***

      Прямо в разгар праздника Нанао куда-то пропала. Выслушала все поздравления и исчезла.       Где ее искать, Тацуми догадывался — и не ошибся. Нанао была в храме своей семьи — ее реяцу слабо ощущалось из святилища. Нарушать ее покой было грубо, но Тацуми решился.       Он никогда не страдал религиозностью, а лейтенант его не видела, но из уважения к ней он прошел через тории сбоку, а не по центру, и перед тем, как подняться на ступени храма, тщательно вымыл руки и прополоскал рот в тёдзуя. Войдя в святилище, поклонился, приветствуя одновременно богов и фукутайчо.       — Простите, если помешал.       Нанао выглядела грустной. Каждый раз в этот день она была грустной.       — Этот храм — для всех, — сказала Исе. — Не для меня одной.       Встав рядом с ней, Тацуми поклонился и хлопнул в ладоши, но молиться не стал, и Нанао тоже. Она стояла, гипнотизируя взглядом пустоту.       — Вы в это верите? — спросил Тацуми просто чтобы не молчать.       — Немного. А вы?       — Думаю, нет. Но, с другой стороны, живые люди не верят в шинигами и Пустых.       — Живые, — почти мечтательно произнесла Нанао. — Я никогда не была живой. Хотела бы я знать, как это — жить в том мире, — и совсем тихо, на пределе слышимости добавила, — Как живет она.       — Она? — переспросил Тацуми, и тут же догадался сам. — Лиза?       Кивнув, Исе поджала губы.       Тацуми вступил в Восьмой отряд, когда лейтенантом была Нанао, но знал, что произошло раньше — по слухам, которые блуждали по всему Сейретею. Информация считалась засекреченной, но многие помнили ту страшную ночь и день, когда Готей-13 разом лишился десятерых шинигами из высшего командования — семи отрядов и Кидосю. Одной из этих шинигами была Ядомару Лиза, которой тогда еще маленькая Нанао восхищалась и которую любила, как старшую сестру.       Точной информации о местонахождении Лизы и других превращенных в наполовину Пустых не было ни у кого, но скрываться они могли только в мире живых.       Тогда понятно, почему Нанао грустная. Они с Лизой были близки, в день рождения та, естественно, проводила с ней время… Тацуми еще не пережил ни одной утраты и не знал, что сказать, чтобы утешить. Ватари умел утешать, Цузуки еще лучше… они быстро бы нашли нужные слова…       — У меня есть для вас подарок, — сказал он. — Давайте выйдем на ступени? Здесь темно.       В храме горели светильники, но Тацуми хотелось найти предлог, чтобы уйти отсюда — он не верил в богов, но ему казалось, что они на него смотрят, древние и жуткие. Нанао кивнула.       С высоты храмовых ступеней был виден весь западный Руконгай. В небесах ярко мерцали звезды — среди них те самые, только в этот день имеющие возможность встретиться Альтаир и Вега. Романтическая атмосфера, идеальная для признаний в любви… ах да, вспомнил Тацуми, Ватари же говорил, как нужно, и был прав.       — Закройте глаза, Исе-сан.       Нанао глянула недоверчиво, но зажмурилась. Тацуми вынул из внутреннего кармана косоде красиво упакованную маленькую коробочку, открыл, вынимая кулон, и встал у Исе за спиной, вблизи ощущая от ее волос тонкий аромат благовоний из храмовых курильниц. Воротник формы открывал тонкую белую шею. Сглотнув, Тацуми коснулся ее, застегивая кулон, и Нанао ощутимо вздрогнула. Открыв глаза, уставилась на цепочку из белого золота — к ней была прикреплена платиновая же перевернутая восьмерка, означающая одновременно номер ее отряда и бесконечность. Восьмерку украшали аккуратные бриллианты.       — Тацуми-сан, это…       — Это подарок, — запоздало, чересчур запоздало он понял, как на самом деле это выглядит и какой же он идиот. Признается сейчас в любви — и Нанао подумает, что он хочет ее купить. Не признается — тогда зачем дарить дорогие украшения? Дарить их своему непосредственному начальству?..       — Я… — растерялась Нанао. — Я не могу принять такую вещь.       Сняв кулон, она вернула его Тацуми.       — Хотя, конечно, я ценю ваше внимание, но не стоило. Спасибо.       Повернувшись, она медленно пошла вниз. В небесах с громким хлопком расцвел первый фейерверк.       Тацуми стоял, глядя Нанао в спину и чувствуя себя последним дураком. Догнать бы ее, как делают герои ее любимых романтических манг, поймать за руку, поцеловать — неожиданно, чтобы она шокированно застыла, распахнув глаза… и что потом? Сказать, что любит? А если она его не любит?       Лейтенант Исе ставила долг превыше всего, но встречаться с кем-то из чувства долга точно бы не стала — и все же при наличии этого проклятого кулона она бы чувствовала себя обязанной. Тацуми своими руками поместил их обоих в чрезвычайно неудобное положение.       И загнал себя в тупик.

***

      — Отсюда лучше видны фейерверки, — сказал Хисока. Он привел Момо на вершину холма и для этого, но главное — чтобы остаться с ней наедине. Чтобы она не отвлекалась то на Киру, то на Абараи, то на Айзена, то еще на кого-то.       Хинамори закусила губку; Хисока ощутил ее интерес. К чему этот интерес относился, понять не мог, но она считала, что это плохо.       — Что тебя беспокоит? — спросил он.       Ее смущение обожгло крапивой.       — Ты меня стесняешься?       Момо засмеялась.       — Отчасти удобно общаться с эмпатом. Ты сразу угадываешь, в каком настроении твой собеседник. Ренджи плохо, да? — невпопад спросила она.       — Я бы даже сказал — хреново. Но, по-моему, это заметно не только эмпату.       — Я ни разу не влюблялась, — помолчав, сказала Хинамори. — И я не знаю, что к тебе чувствую, но это определенно… что-то. Что-то особенное.       — Может, посидим? — предложил Хисока, снимая с себя надетый специально для этого темно-коричневый хаори. Эффектно бросив его на траву, он уселся рядом с Хинамори. Ее плечо случайно прижалось к его плечу.       — Айзен-тайчо говорил, — сказала она, — что Ичимару могут вскоре повысить. До капитана Третьего отряда. Тогда место лейтенанта освободится, и если я буду стараться… Айзен-тайчо назначит лейтенантом меня.       — Почему именно тебя? — нахмурился Хисока.              Момо помрачнела — июльская ночь словно на миг стала холодной.       — Очевидно, потому, что у меня есть способности. Айзен-тайчо видит во мне потенциал.       — Только в тебе одной? Не подумай, я не считаю тебя слабой! — быстро добавил он. — Ты непревзойденный мастер кидо. Но я не доверяю Айзену.       — Почему? — она помрачнела еще больше.       — Потому что я чувствую, как от него веет фальшью. Не знаю, кого и в чем он обманывает, но обманывает… а ты вертишься вокруг него! — не сдержался Хисока.       — Ах да, и поэтому ты чувствуешь от него фальшь — потому что ревнуешь? — сощурилась Хинамори.       — Нет!.. Вернее, я ревную, — сознался Хисока. — Но фальшь от него чувствовал еще до знакомства с тобой.       — Ты знал Айзена-тайчо? — она так удивилась, что перестала злиться.       — Не то чтобы знал… это он совершил мое консо. Я тогда понятия не имел ни про каких шинигами, думал, что он косплеер.       — Кто такой косплеер? — моргнула Момо.       — Ты не знаешь? Ты так давно умерла?       — Откуда я знаю, когда, если ничего не помню? — резонно возразила она.       — А, ну да, — Хисока потер затылок. — Косплееры — это такие люди, которые переодеваются в костюмы. Вроде как перевоплощаются в определенных героев. Делают себе прическу или надевают парик, если нужно — берут бутафорское оружие…       — И зачем?       — Не знаю, но им весело.       В небесах расцвел первый фейерверк, и Хинамори восхищенно ахнула. Ее радость обдала Хисоку дуновением теплого летнего ветра.

***

      Исида Рюукен терпеть не мог тяжелые разговоры, но других у него уже давно практически не было. Спонсоры. Пациенты. Собственный сын.       Хуже всего было с Урью, который достиг пубертата — мальчишка возомнил себя особенным потому, что был последним квинси, и обвинял отца за то, что тот отстранился от своей природы. Будь Канаэ жива, будь Соукен жив, и они смогли бы все ему объяснить, но… но их давно не стало, а Рюукен не умел обращаться с детьми.       Но с подчиненными — умел.       Услышав вежливый стук в дверь, Рюукен затушил сигарету в пепельнице.       — Входите.       Мужчина, ступивший в кабинет директора центральной больницы Каракуры, был до смешного похож на своего начальника: белые волосы, очки, строгий белый костюм.       — Садитесь, Мураки-сан, — Рюукен кивнул на кресло.       Недавно этот человек устроился на должность хирурга, и, как профессионал, он был хорош, но его окружали странности. До Рюукена доносились слухи про Мураки, и, судя по слухам, он был опасен; попросив шинигами проследить за ним, стало известно еще больше нового.       — О чем вы хотели поговорить со мной, Исида-сан? — вкрадчиво спросил Мураки.       — О вас.       Рюукен поднял руку, и из рукава в его ладонь скользнул пентакль. Мураки вскинул бровь, но никак не отреагировал на крест квинси.       — Обо мне? — усмехнулся он. — Какая честь. Это почти романтично!       От его сальной ухмылки Рюукена передернуло.       — Я женат, — отрезал он. — Держите свои фантазии при себе. Что ж, не буду ходить вокруг да около, — он пристально взглянул на Мураки. — Я знаю, что вы квинси.       — Что я — кто? — искренне удивился тот.       — То есть, вы не знаете? — в свою очередь удивился Рюукен. — И у вас нет креста квинси? И вы ни разу не видели Пустых? Не убивали их?       — Пустых? О чем вы?       Исида потер переносицу.       — Огромные черные твари в белых масках.       — А, эти, — фыркнул Мураки. — Я думал, это демоны.       — Что вы делали, когда видели их? — Рюукен напрягся.       — Убивал, естественно.       — Каким образом?       — Думаете, я выложу вам все свои тайны, Исида-сан?       — Вы убивали их хайлиг боген? То есть, стреляя в них из лука?       У Мураки дернулось веко; Рюукен отметил, что один его глаз вставной.       — Нет, — хмыкнул он. — Не питаю любви к стрельбе из лука.       — И не использовали зелешнайдер?       — Что?..       — Лезвия. Похожие на бензопилу.       — Послушайте, Исида-сан, — протянул Мураки. — Может, вы переутомились? Вы работаете на износ, и довели себя до состояния, когда начали галлюцинировать…       Кивнув, Рюукен встал. Сжал в ладони пентакль… Мураки впервые в жизни испытал желание перекреститься. Он видел многое, но еще не разу не встречался с людьми, которые материализовывали из воздуха луки.       — Кто вы? — прошептал Мураки.       Заставив лук исчезнуть, Исида сел в свое кресло.       — Эхт квинси. Как и вы.       — Что значит «эхт»?       — Чистокровный.       — С чего вы взяли, что я чистокровный?       Рюукен горько улыбнулся.       — Потому что все нечистокровные квинси, гемишт — погибли в результате аусвелен… Это долгая история, Мураки-сан. Я попрошу принести кофе.