Пламенный цветок

Я знаю, что перед тем, как что-то сделать, ты думаешь о тете, о квинси, о том, что может случиться, и о многих других вещах. Мне даже нравится это в тебе. Но я — не ты. Раз ты говоришь, что я должна больше думать о себе, то я должна сделать все, что в моих силах. Если сегодня я не сделаю то, что могла бы, и кто-то из-за этого погибнет, то завтра я не смогу себе этого простить.

© Куросаки Масаки (Bleach)

      — Что-то не так? — спросил Ишшин. Рангику и Цузуки — оба — начинали его пугать; они упрямо избегали друг друга, ограничиваясь приветствиями и прощаниями, и между ними явственно висела тень ссоры, из-за чего весь Десятый отряд будто помрачнел, нахмурился и стал холодным и неприветливым. Не должно было быть так, не должны были они быть такими.       — Все нормально, — Мацумото отвела глаза. Ишшин цокнул языком.       — Ничего не нормально. Цузуки?       — Шиба-тайчо, все правда хорошо, — бесцветно откликнулся он, делая вид, что перебирает бумаги.              — Это не хорошо! — не выдержав, Ишшин стукнул ладонью по столу. — Слушайте, я понятия не имею, что там между вами произошло, но лучше бы вам как можно скорее это решить, а то от нас люди начнут переводиться! В Четвертом и то веселее!       — Мы работаем не для веселья, — возразила Рангику. Ишшин смерил ее долгим пристальным взглядом.       — Не для веселья, — повторил он. — И это говорит Мацумото Рангику. Что дальше? Цузуки перестанет трескать сладости? Кстати, о сладостях: я где-то здесь спрятал пирожок, вы его не видели?       В сёдзи постучали. За ними ощутилась духовная сила двенадцатого офицера.       — Входи, — разрешил Ишшин. Сёдзи прошелестели, открываясь, и стоящий на коленях мужчина, почтительно склонив голову, протянул капитану бумагу. Кивком Ишшин отпустил его.       — Что там? — спросил Цузуки.       — Сначала мой пирожок, — потребовал Ишшин. Цузуки отмахнулся:       — Дался вам этот пирожок, не такой уж он был и вкусный!       — Так это ты, паршивец? — весело возмутился капитан. Рангику, ловко поднырнув под его руку, отняла бумагу.       — Эй, не трогай важные… — Ишшин осекся, увидев, как полыхнули глаза лейтенанта. — Что?       — Это доклад с грунта, — Рангику перечитала бумагу еще раз, словно в первый раз не поверила. — Погибло еще двое. Сразу двое из отряда.       — Двое? — мгновенно посерьезнев, Ишшин забрал документ из ее рук и прочитал сам. У того, кто писал, явно дрожала рука, хотя иероглифы и были ровными.       Все это было очень странно и выглядело паршиво. Все это пахло кровью, дождем и Пустыми.       Два месяца назад в городе Наруки при очень загадочных обстоятельствах погиб шинигами из Десятого отряда, и Ишшин отправил целый отряд расследовать это, но… еще двое. И совсем недавно — Мияко и Кайен. А сколько-то лет назад — тот случай с пустофикацией шинигами; обвинили Урахару, но Урахаре помогла сбежать Йоруичи. Ишшин хорошо ее знал, а она, в свою очередь, по долгу службы знала все обо всех, и не стала бы доверять без причин или только из личной симпатии. Если эта хитрая кошка пошла на дезертирство, чтобы спасти кого-то, пусть даже лучшего друга — то сделала это не зря, а если Урахара не был виноват, значит, виновный до сих пор не был пойман и оставался в Обществе Душ.       Ишшин поскреб небритый подбородок.       — Что поделать, — протянул он. — Я сам отправлюсь туда.       — Сами? — заволновалась Рангику.       — Всего на пару дней. Вы тут без меня справитесь?       — Но вы же должны уведомить Главнокомандующего!       Ишшин только рукой махнул, срываясь в шунпо. Рангику бессильно чертыхнулась, ударив ладонями о стол.       — Мужчины!       Цузуки молчал, продолжая перелистывать бумаги. Что он мог сказать? Что он мог сделать? Он даже не мог пойти с капитаном, что он, что Рангику в бою стали бы только помехой — не тот уровень. У него был шикай, но все равно…       Фыркнув сердитой кошкой, Мацумото вылетела из кабинета.

***

      С небес моросил противный сырой дождь. Не тот ливень, который бывает таким приятным летом, а занудный и затяжной, от которого по поверхности луж плыли пузырьки. Стемнело; прошлые убийства произошли в вечернюю пору и как раз во время дождя. Ишшин тоскливо окинул взглядом город под ногами.       Он отправился сюда лично не просто так. Если виновником странных смертей был Пустой, то он бы непременно явился; Пустые — безмозглые, они руководствуются в первую очередь голодом, а шинигами для Пустого — наивкуснейшее лакомство, особенно шинигами уровня капитана. Духовная сила привлекает их, как огонь лампы — мотыльков, но Ишшин торчал здесь, на крыше какой-то многоэтажки, под дождем, как дурак, и ничего.       Значит, остается только приманить наверняка. Ишшин встал, расправив плечи, и отогнал противное чувство страха — чего ему бояться? Он капитан. Он сильнее Кайена. У него есть банкай, и Пустые ему на один зуб. На один взмах меча. Почему у него дурное предчувствие?..       В любом случае, кроме него, это никто не сделает.       Духовная сила хлынула наружу, окутала тело белым свечением. Рукоять меча легла в ладонь продолжением руки. Раз… два…       Удар. Ишшин успел парировать, отбил клинком чужой выпад, отлетев назад. Выпрямился, присмотрелся…       — Что это за хрень?..       Пустой, но не огромное чудовище, а почти… человек? Высокий, но не размером с дом. В белой рогатой маске. Весь черный, его духовная дыра была чем-то закрыта, но, судя по реяцу, это был определенно Пустой… Ишшин похолодел; все было гораздо серьезнее, чем он думал.       Это был не просто Пустой. Сражение с ним было похоже на сражение с шинигами… сильным шинигами. Уровня капитана. Неудивительно, что он убил троих.       Он, черт бы его побрал, стрелял серо, и его силы были равны или даже превышали силы меноса, и Общество Душ непременно засекло бы его, но они ничего не знали, выходит, кто-то прикрывал эту тварь. Кто? Урахара?       Какая разница, кто?       Ишшин взмахнул мечом; видеть шикай капитана удостаивался чести не каждый, но прямо сейчас уже не было смысла для глупой гордости. Либо так, либо никак; противник оказался чересчур сильным.       — Гори, Энгецу!       Лезвие духовного меча вспыхнуло — и вдруг что-то невидимое ударило из ниоткуда, оставляя рану. Сталь? Меч? Занпакто?.. Кто, черт возьми, мог атаковать его сейчас? Кто мог быть настолько быстрым, что даже невидимым?       Йоруичи. Йоруичи могла. Но зачем ей…       — Эй! — закричал Ишшин. — Покажись! Я знаю, что ты здесь!       Ответом было только молчание и шорох дождя. Призвать банкай он не мог — из-за раны не сумел бы его использовать… Ишшин сплюнул кровь. Кто бы его ни ранил, здесь еще был Пустой, а у него был шикай. Взмах меча, волна огня; тварь в маске лишилась руки, но все равно враг еще сражался, а Ишшин был уже на пределе, еще немного — и его имя впишут в донесение, подав бумагу Рангику. Что тогда? Кто возглавит отряд? Кто-то да возглавит, незаменимых нет, без капитана никак… Рангику будет плакать… Цузуки тоже…       Темноту ночи расчертила яркая белая вспышка. Стрела врезалась в Пустого… стрела? Ишшин пораженно распахнул глаза.       Квинси?       Рыжая девушка; короткая стрижка, короткая юбка, лук и стрелы. Она выпускала в Пустого одну за другой, не попадала; Ишшин хотел забыть о ней, но… какого черта она творила?                    Она протянула руку. Пустой бросился прямо на нее: схватить, сожрать, идиотка, зачем так глупо?..       Как только Пустой сомкнул зубы, она ударила его стрелой прямо в голову… и тварь взорвалась. И все небо взорвалось. Ишшин не удержался в воздухе, кувырком полетел вниз, ударившись о землю.       — Вы в порядке? — услышал он девичий голос.       — Ага… — ни черта он не был в порядке, но она сама это видела.       — Я залечу ваши раны.              Лицо у нее было очень уверенное. И очень красивое. Ишшин видел много красивых женщин, начиная с Рангику, но эта девушка была не просто красивой. В ней было что-то еще. Или он сильно ударился головой.       — Кто вы? — спросил Ишшин.       Она будто засомневалась. Неудивительно, квинси и шинигами никогда не были друзьями, а после геноцида ненавидели друг друга. Ишшин не участвовал в том массовом истреблении, он ни разу до сих пор не видел квинси воочию, но какая разница? Он был в форме Готей-13, а его реяцу без слов красноречиво выдавала, кто он. Как и ее реяцу выдавала, кто она — даже если бы она не применила стрелы.       Как там эти их стрелы назывались… Хайлиг Пфайль?       — Меня зовут Куросаки Масаки, — сказала девушка. — Я… я квинси.       Слепой бы понял, кто, но она нервничала; Ишшин подумал, что если ей на вид около шестнадцати, то так и есть. Квинси живут долго, дольше обычных людей, и стареют медленно, но взрослеют, как все, и Масаки могла не понимать, что ее легко узнать. Если он ни разу не видел квинси, она ни разу не видела шинигами.       Ишшин улыбнулся — улыбка вышла идиотской, но иначе не получилось.       — Здорово, ни разу таких не встречал!       И тогда она тоже улыбнулась — весело и по-настоящему. С облегчением.

***

      Эхт квинси остались единицы. Куросаки не осталось совсем. Чистую кровь берегли, и только поэтому Масаки не бросили на произвол судьбы, только поэтому мать взяла ее к себе — в семью Исида. Мать хотела сохранить чистоту рода; когда-то Масаки предстояло стать женой Рюукена, и, хотя она была его кузиной, это было не суть важно. Не для них, а простые смертные ничего бы не поняли и не запретили — разные фамилии, разные документы, подделать досье не было проблемой.       Кем была Масаки для Рюукена, он не знал, но он любил ее, как сестру или как девушку, или как подругу. Ее невозможно было знать и не любить. Веселая, яркая, непосредственная, она казалась Рюукену солнцем, освещающим ему путь.       Но иногда Масаки была такой упрямой, что это раздражало и всегда заводило в тупик. Бестолковый героизм. Убить Пустого, спасти шинигами… потом ворковать с этим шинигами и улыбаться ему так, что рот растягивался чуть не до ушей…       Рюукен не стал вмешиваться тогда, почувствовал, что не нужно, что между Масаки и этим шинигами происходит что-то… что-то большее, чем улыбки и болтовня. Что-то, за что госпожа Исида взорвалась бы от ярости, но он не собирался говорить матери.       — Пойдем домой, — сказал он Катагири Канаэ, служанке, сопровождающей его.       Что поделать, если Масаки нашла очередное развлечение — пусть развлекается.

***

      — Зачем ты сказала матери?!              Канаэ смотрела на Рюукена расширившимися от испуга глазами — он никогда ее такой не видел. Спокойная и тихая, Канаэ не проявляла никаких бурных эмоций, но теперь боялась, и это он ее напугал, но ему было все равно. Злость бурлила внутри и рвалась наружу.       — Зачем ты выдала Масаки?       — Молодой господин…       — Зачем?!              — Затем, что она ранена! — Канаэ повысила голос, и ее крик подействовал на Рюукена, как пощечина: как она может кричать? — Куросаки-сан нужна помощь!       — Ранена?       Из зала донеслись резкие слова матери: как ты могла, ты чистокровная квинси, ты должна беречь свои силы и не имеешь права проливать свою кровь… Рюукен вылетел наружу, оставив Канаэ. Внизу в зале мать уже почти схватила Масаки за руку, ему показалось, что ударит — но не дотронулась, даже если и хотела.       Масаки упала сама.       На ее груди чернела дыра Пустого.

***

      Прогулка в мир живых сошла Ишшину с рук. Главнокомандующий ругал за отлучку без предупреждения, но победителей не судят: Ишшин сумел избавиться от опасной угрозы, и за это его даже похвалили. Удачно вышло, все обошлось, можно было забыть и идти дальше, но забыть он не мог. Куросаки Масаки поселилась в голове и в душе, снилась по ночам, в чем дело — Ишшин не понимал, но знал одно: ему необходимо поговорить с ней еще раз.       Она жила в Каракуре, городке неподалеку от Наруки; в битве с Пустым Ишшина занесло туда. Оставив на своем столе записку «Я ушел в мир живых, Рангику, придумай отмазку для Главнокомандующего, с меня причитается!» Ишшин открыл Сенкаймон.       Отследить Куросаки по реяцу было несложно, но меньше всего Ишшин рассчитывал увидеть ее без сознания на руках у другого квинси — беловолосого парня, на вид ее ровесника. С дырой Пустого в груди. Получается, когда эта тварь ее укусила?..       — Подожди!       Метнувшись вперед, Ишшин преградил дорогу беловолосому.       — Что с ней?       — Дай пройти! — огрызнулся парень-квинси, пронзив Ишшина уничтожающим взглядом, но тот не двинулся с места.       — Что с ней? — упрямо повторил, сжав челюсти. — Кто это сделал?       — Ты! — выплюнул беловолосый. — Это из-за тебя! Это случилось, когда она тебя защитила! Она нарушила ради этого все наши законы!       — Что?..       Эта девушка правда его спасла. Она позволила Пустому себя укусить, и, если он заразил ее чем-то… как Кайена… Ишшина словно окатило холодной водой.       Беловолосого трясло от ненависти и страха одновременно; если бы не Масаки на его руках, он обязательно бросился бы в драку, но он стоял на месте — даже не пытался уже бежать куда-то. Некуда было бежать. Разве что отнести ее в Общество Душ… плевать, что нельзя… к Унохане, Унохана точно сможет найти способ ее спасти, если не она — то никто…       — Послушайте, — раздался мягкий мужской голос. Ишшин и беловолосый синхронно обернулись.       — Для начала успокойтесь, — сказал мужчина в зеленом плаще и сандаловой шляпе. — И идите за мной.       Мог ли этот день стать еще более безумным? Пустые, квинси, странные раны — и изгнанный из Общества Душ преступник собственной персоной… но в данном случае разумнее всего было последовать за ним.

***

      Их привели в нечто вроде лаборатории, которая находилась внутри самого обычного с первого взгляда магазина сладостей. Беловолосый уложил Масаки на кушетку. Ишшин думал, что Урахара осмотрит ее, но он ничего не сделал.       — Кто вы такой? — спросил беловолосый.       — Меня зовут Урахара Киске. Но, думаю, важнее не я, а она.       — Вы можете спасти ее?       Урахара пристально глянул на парня-квинси из-под шляпы и коротко проронил:       — Нет.       — Нет?..       — Видите ли, то, что с ней происходит — это пустификация. Я давно исследую этот феномен. Когда это происходит, душа Пустого внедряется внутрь обычной души, граница между ними разрушается и исходная душа становится сильнее, что, собственно, и является целью всего процесса. Изначально предполагалось, что это будет использоваться на шинигами, но контролировать процесс трансформации было невозможно и мы отказались от этого. На квинси пустификацию не проводили ни разу. Для этого техника попросту не предназначена.       — И мы не можем ее спасти? — беловолосый бессильно сжал кулаки.       — Она не станет прежней, как я уже сказал, но мы можем спасти ей жизнь… В процессе пустификации душа все больше и больше сливается с душой Пустого, превращаясь в неспособное мыслить чудовище. В конце концов разрушается не только граница между душами, но и граница между ними и окружающим миром.       Урахара говорил сухо, безэмоционально, констатировал факт. Ишшин не понимал и не пытался понять, он был далек от этих научных вещей. Беловолосый же понимал, и глаза его расширялись, наполняясь слезами.       — В итоге душа самоуничтожается.       — Умирает?       — Да. Это самоубийство можно остановить. Нужно подвергнуть душу противоположному процессу. Этой девушке нужна сила, прямо противоположная ей, сила, что будет всегда рядом и тем самым будет останавливать пустификацию. Шиба, — Урахара пристально взглянул на него. — Тебе придется сделать выбор.       Выбор… Войти в гигай, который сделает его чем-то средним между шинигами и человеком, полным антиподом того, чем становится Масаки. Потерять силы шинигами, утратить способность даже видеть духов. Связать свою душу с ее душой незримой нитью, которая не порвется и не даст ему покинуть искусственное тело, пока она жива. Никогда больше не вернуться в Общество Душ.       Или позволить ей умереть и стать самой последней сволочью на планете, потому что она пострадала по его вине.       — Это сложно решить…       — Да понял я! — Ишшин скрестил руки на груди. — Хватит нудить! Сказал бы просто, что надо перестать быть шинигами и защищать ее всю жизнь! Конечно, я это сделаю!       — Сделаешь? — изумленно ахнул беловолосый. Даже у невозмутимого Урахары отвисла челюсть.       — Сделаю. Да, это сложно, да, я могу жалеть, но если я не спасу ее, то буду жалеть еще больше, потому что я в долгу перед ней! — отрезал Ишшин.       — Хорошо, — проронил Урахара. — Идем.       Оставшись один, Исида Рюукен упал на колени и закрыл лицо руками, пряча рыдания.

***

      Капитан был прав, им с Рангику нужно было помириться. Они не ссорились, но им все равно было необходимо поговорить, найти способ снова нормально общаться — неважно, что Цузуки ее любит, а она его нет. Его глупые чувства не главное; главное — отряд. Они на войне. Каждый день, каждую минуту они на войне; легко забыть об этом в уютном Обществе Душ, но там, в мире живых, погибло трое их товарищей. На первый взгляд немного, но сколько бы ни было; они погибли, их больше нет, и Ишшин переживал за них, и сам рисковал жизнью, сражаясь с сильным Пустым, а что делал Цузуки? Страдал по женщине, которая все равно ему не принадлежала.       Он купил для нее десерт с хурмой, мысленно посмеиваясь: даже вкусы в еде у Мацумото были схожи со вкусами Гина, Ичимару вечно жевал сушеную хурму. Прислушался, в хитросплетении реяцу выцепляя одну: Рангику была не в своем кабинете, а в кабинете капитана. Ишшин до сих пор не вернулся, и Цузуки решил, что она либо ищет его заначку, пользуясь отсутствием тайчо, либо подкладывает ему на стул кнопку в качестве мелкой мести за доставленное беспокойство; перед Главнокомандующим отчитываться пришлось ей, даже если бы Цузуки не пытался увильнуть, все равно — она лейтенант, ей и отвечать в первую очередь.       Светильник в кабинете не горел, но Цузуки не придал этому значения.       — Ран, а я купил тебе!.. — вдохновенно начал он, отодвигая сёдзи — и осекся. Рангику сидела за столом Ишшина, и глаза у нее были… Жуткие у нее были глаза. Отчаянные, пустые, перепуганные, Цузуки никогда не думал, что увидит на вечно насмешливом лице Мацумото такое выражение.       — …тарт, — беспомощно договорил он, щелкнув пальцами. С руки слетел шарик кидо, озарив комнату призрачным голубоватым сиянием.       Рангику посмотрела на Цузуки невидящим взглядом и обхватила себя за плечи.       — Что случилось? — еще не зная, что, он уже чувствовал — что-то ужасное, непоправимое, невозможное, потому что Рангику не может быть такой, не должна, она веселая, она всегда смеется, она яркая, беззаботная и бессердечная, и чтобы она страдала?       Рангику провела ладонями по лицу и произнесла бесцветным пустым голосом:       — Шиба-тайчо погиб.       — Что?..       Будто его ударили. Цузуки покачнулся, схватившись за дверь, чтобы устоять.       — Как?       — А как погибают? — Рангику покачала головой, пряча лицо в ладонях. — Так и погиб…       — Пустой?       Она кивнула. Указала на документ, лежащий перед ней на столе; шагнув вперед, Цузуки взял его и прочел. Донесение: настоящим уведомляю, что капитан Шиба Ишшин был убит в бою с Пустым высшего ранга, он уничтожил Пустого, но полученные им самим раны оказались несовместимы с жизнью.       У Цузуки подкосились ноги и он сел прямо на пол. Рангику всхлипнула — тихо, надломленно; мельком он подумал, что если бы она рыдала в голос, было бы, наверное, легче, и ему, и ей.       Шиба-тайчо… Поверить в его смерть было немыслимо. Он всегда находился за их спинами, был незримой поддержкой и защитой, несмотря на всю его безалаберность, он был надежным, неизменным, само собой разумеющимся, как рассвет и закат, и вдруг…       Рангику встала. Вышла из-за стола, на негнущихся ногах зашагав к двери мимо Цузуки.       — Куда ты? — он обернулся, так и сидя на коленях.       — Как куда? Сообщить всем. Сказать… не будем же мы ждать утреннего построения… А потом надерусь в щепки. До потери памяти… Не прячь далеко свой тарт.       Она исчезла за сёдзи. Цузуки спрятал рыдание, зажав рот ладонью, но, кроме всепоглощающего отчаяния, в душе шевельнулся огонек восхищения.       Рангику с ее скорбью и ее желанием, несмотря ни на что сразу собрать отряд, не тратя время на долгие слезы, была такой… настоящей. Цузуки хотел отказаться от любви к ней, но вдруг понял, почему и за что ее полюбил — за то самое настоящее, живое, за ее жгучую жажду жизни и упрямое стремление во всех видеть свет. За ее внутреннюю силу и за ее умение быть слабой и не стыдиться этого. Потом уже — за красоту. Красота была не решающей, как и неважно было то, что Рангику его не любит, что она влюблена в другого. У нее кошачья натура, что отражено даже в имени ее занпакто, она гуляет сама по себе, и, кто знает, может, однажды убежит от своего Ичимару и придет к нему.       Однажды — обязательно, пообещал Цузуки. Он был готов ждать, сколько понадобится.       Чем-чем, а временем шинигами располагали в достатке.

***

      Бумаги в его руках были только предлогом, поводом, чтобы увидеться с Рукией. В любом другом случае Ренджи бы не стал искать встречи с ней, чтобы не причинять лишнюю боль им обоим, но…       Шиба Мияко. Шиба Кайен. Потом — Шиба Ишшин. Словно кто-то намеренно истреблял этот род; Ренджи было плевать на них, он их не знал, но Кайен был лейтенантом Рукии. Ренджи видел Рукию — мельком, издалека, после того, как объявили о смерти ее фукутайчо, и узнал выражение ее лица. Такой она была, когда умирали их друзья.       Собравшись с силами, Ренджи преклонил колено и постучал в сёдзи. Услышав мягкое разрешение Укитаке-тайчо, отодвинул дверь, почтительно склонил голову и протянул капитану бумаги. Рукия была здесь же, то ли тоже занесла документы, то ли получала какое-то задание. Тайком Ренджи прижал к своему запястью два пальца, что было их секретным языком, выдуманном еще в далеком детстве: надо поговорить.       Как он и надеялся, она догнала его на улице, у ворот Тринадцатого отряда. Услышав за спиной ее холодную реяцу, Ренджи остановился, обернулся — и ощутил себя охваченным ледяным ветром, хотя погода была теплой и тихой, даже листья на деревьях не качались.       — Рукия, я…       Она молчала, и ее взгляд резал ножом. Это был чужой взгляд. Это была будто не Рукия.       — Я хотел…       Черт возьми, почему он подбирает слова, будто перед ним не подруга детства, а действительно госпожа из великого благородного клана?       — …поговорить.       — О чем?       И правда, о чем? Посочувствовать? Что толку в его сочувствии? Поддержать? Как тут поддержать? Никак. Ренджи стало горько, обидно, грустно и почему-то очень стыдно.       — Ни о чем, — нехотя сказал он. — Так. Повидаться.       Рукия вскинула бровь.       — Тогда, если позволишь, я пойду займусь делом, и лучше больше не дергай меня по пустякам.       Не дожидаясь ответа, она развернулась и зашагала в отряд. Ренджи застыл, глядя ей вслед — она не кричала, не ругалась, не тыкала его локтем и не пинала, но лучше бы пинала и вопила, было бы вполовину не так обидно, чем этот ушат ледяного презрения, выплеснутый в лицо.       Чем он заслужил? Тем, что не Кучики?       А чем еще?       Ренджи зло сжал кулаки. Ну и пусть катится ко всем чертям — сдалась ему эта благородная госпожа! Развернувшись на пятках, он быстро зашагал прочь, завернул за угол, оперся о деревянный столб, спрятал лицо на согнутой в локте руке и глухо зарыдал.