don't meow at death.

      Это не произошло совсем неожиданно. На самом деле, они ожидали это уже пару лет, в том или ином виде.       Если кратко, Кинг заболела. Сильно. Настолько, что она еле передвигалась на лапах, кашляла кровью и, в общем, выбирала тихо лежать, а не привычно беситься и играть.       Так вот, это достаточно ожидаемо, если учитывать то, сколько лет и Сэр, и Кинг были у Кевина, Эндрю и Нила. Кошки появились у них почти сразу после университета, когда они почувствовали свободу нормальной жизни. Прошло уже почти восемнадцать лет, Эндрю давно вышел на пенсию, Кевин и Нил собираются уже пару лет.       Кинг и Сэр уже давно считаются старыми кошками. Уже почти десять лет, как они перестали играть так, как играли котятами: резво, забавно, покусывая друг друга за шерсть и мяукая друг на друга. Кевин, Нил и Эндрю уже не слышали ночных тыгыдыканий, не беспокоились за сохранность любых хрупких объектов, которые было возможно спихнуть на пол.       Сейчас лишь иногда Сэр в игривой злобе поднимала на Кинг лапу без выпущенных когтей, когда та толкала ее пушистый хвост вместо игрушки. Сейчас кошки спали в ногах мужчин, ласково грея их пятки и недовольно мявкая, если их кто-то случайно пихал ногой.       Поэтому, в принципе, можно было ожидать, что скоро кошки начнут не просто уставать, а конкретно страдать от старости. Просто так вышло, что первой под раздачу попала Кинг.       Будто она не настрадалась в своей жизни достаточно, учитывая тот факт, что ее сбили на машине и ампутировали лапу в детстве.       Кинг, вообще, не очень любит ветеринаров. «Не любит» — умышленное преуменьшение всего ужаса и паники, которые она испытывает просто при входе в клиники. Кевин подумал, что, возможно, дело в слишком ранней ампутации; что, возможно, у нее осталась травма от запаха, вида, ощущения ветеринаров. И лечебниц. И лекарств. Когда что-то случалось, они втроем настаивали на том, чтобы лечить ее дома: они узнавали все лекарства и пропорции, Нил даже научился ставить уколы, лишь бы снизить уровень беспокойства для их пушистой дочери.       Но в этом случае даже ветеринары не могли помочь. Эндрю очень бесился из-за этого, некоторым последним врачам он даже пытался угрожать расправой, связями и прочим, лишь бы они «позвали адекватного специалиста, а не эту пародию на врача».       Кинг пришлось пострадать в лечебницах и несколько лишних часов покататься в переноске в Мазерати. У нее брали столько анализов, что их папка с результатами была сильно толще юношеской папки Нила, которую он вел восемь лет в бегах. Ее можно было поднимать на руки только особым образом: подхватив под грудью, но не прижимая спиной к чему-либо, потому что следы от различных уколов остались на ней болезненными синяками.       Ее сажали на слишком много видов таблеток, чтобы она могла продолжать их принимать. Некоторые врачи ставили прямо противоречащие диагнозы, некоторые честно пожимали плечами, изучив всю ее ситуацию.       Медицина не справлялась, психика мужчин тоже.       На последние четыре поездки в ветклиники Кевин не ехал. Он знал, что Эндрю с Нилом справятся без него, но понимал, что не справится там сам. Он просто не мог слышать очередные завывания Кинг от уколов. Не мог видеть сожаление в глазах ветеринаров, которые не хотели произносить то, что висело в воздухе, слишком тяжелое, чтобы сказать вслух, слишком очевидное, чтобы не думать об этом.       Ком в горле увеличивается каждый раз, когда Кевин видит состояние Кинг. Это просто неописуемое сожаление и толика вины человека, как разумного существа: кошка же не понимает, что с ней происходит, но одновременно с этим знает, что она скоро умрет. Это ядовитая смесь природного самоощущения и отсутствия сознания, которая присуща любому животному.       Кевин слишком явно замечает, как Кинг готовится умирать, и это разбивает ему сердце. Она все чаще подходит к ним, к Сэр не для того, чтобы поиграть или попросить еды, а для того чтобы лечь рядом и просто провести время. «Каждый раз может стать последним,» — проносится в голове Кевина с каждым поглаживанием, которое он дарит кошке. «Может, этого больше не случится,» — снова думает Кевин, когда Кинг подходит к нему и пытается привычно бодаться головой. Он из-за этого не может не подкармливать ее: в один момент в его голове всплывает ассоциация с последним ужином, который получают приговоренные к смертной казни. Последний глоток воздуха перед утоплением. Последняя радость в заканчивающейся жизни.       Эндрю и Нил возвращаются домой почти в обнимку: у Миньярда в руках, как зеница ока, переноска с затихшей Кинг, Нил поддерживает Эндрю за плечо. Атмосфера настолько гнетущая, что ее можно резать ножом. Кевин не уверен, что хочет услышать то, что сказал им врач.       Эндрю не разувается, ждет, пока это сделает Нил, чтобы передать ему драгоценную переноску и раздеться самому. Они заходят на кухню, где сидит Кевин, который выглядит так, словно у него веревка на шее, и ставят переноску с Кинг на стол. Плевать, что это не гигиенично, у них сейчас другие приоритеты.       Нил остается на кухне; Эндрю торопится в ванну, что заставляет Кевина хмурится и автоматически пытаться позвать его. Он вовремя опомнился, но успел заметить запятнанные кровью запястья Миньярда. Он держал их перед собой, открывая дверь в ванную локтем и стараясь не испачкать ни стен, ни собственной одежды.       — Что..? — слабый вопрос. Кевин все еще не уверен, что хочет знать. Его голос обрывается на полуслове, когда он видит, как Нил достает из переноски помятую Кинг. Она больше похожа на чучело начинающего таксидермиста, с ее клочками свалявшейся шерсти и засохшими кусочками крови на подбородке.       Кевин с комом в горле вспоминает, как они только забрали ее: испуганную, резкую, травмированную. Так похожую на каждого из них, но такую маленькую и хрупкую, что первые разы Эндрю боялся брать ее на руки.       Сейчас она была лишь собственной тенью. В ее глазах все чаще мелькала та необъяснимая усталость, которую хозяева питомцев скорее чувствуют, чем видят. Было слишком горько осознавать, что это была усталость от жизни.       — Она снова кашляла, — Нил начинает, с опущенным взглядом и нестойким голосом. Кевин молча кивает, в знак понимания и не в силах сказать что-то вслух, — Мы записались на усыпление.       Кевин практически слышит колокол, извещающий о смертном приговоре. Он физически чувствует, как его сердце замирает. Словно на толику секунды он умирает сам, словно эти слова — кинжал в его сердце.       Видимо, Нил видит отражение мыслей на его лице; отражение тоски, боли, вины. Он поджимает губы и с ядовитым сожалением жмурится.       — Она страдает, — твердо, четко, но дрожащим голосом, из-за которого сердце Кевина еще сильнее сжимается. Нилу не нужно оправдываться — Кевин сам доверил им разборки с болезнью Кинг, он не имеет права осудить их за принятое решение.       Кинг, тем временем, грудой шерсти разлеглась на руках Нила, благо, спортивная подготовка позволяла держать руки в не самом легком положении, так еще и с весом. Ее глаза потускнели, на разговор она уже не поднимала голову и не мяукала заинтересованно, а пропускала сквозь себя. Словно она уже в ином мире. Словно она ждет, когда же это закончится.       В ногах вертится Сэр, более оживленная и взволнованная, казалось, больше чем трое мужчин вместе взятых. Она требовательно мяукает с небольшим скрипом — этот скрип появился в ее голосе пару лет назад, сначала еле заметный, но с каждым годом все более отчетливый. Сэр даже встает на задние лапы, передними оперевшись на ногу Кевина, и тянется вверх: мол, подними меня, дай мне проверить свою сестру.       Кевин не может сопротивляться. Он поднимает Сэр, но та практически вылетает из его рук: как только в поле ее зрения появляется Кинг, она должна быть рядом. «Может, она пытается отдать ей одну из своих жизней,» — однажды прошептал Нил, снова наблюдающий за тем, как Сэр идеально повторяет форму лежащей Кинг, складываясь с ней, как пазл, и ласково вылизывая уши.       Сэр аккуратно обнюхивает совсем не реагирующую на происходящее Кинг. Раздается тихое, отчаянное мяуканье, после которого Кинг все-таки поднимает голову и смотрит на Сэр: это долгий, пристальный взгляд, чем-то напоминающий Кевину телепатию Эндрю и Нила в университете. Через пару секунд Кинг нарушает их контакт, устало привалившись к груди Нила и прикрыв глаза.       Все в комнате замирает. Кевин не дышит, и он уверен, что Нил тоже. Сэр на его руках навострила уши, снова принюхиваясь.       Вместе с кошачьим криком истинного горя они понимают: единственной, кто не дышал в комнате, была Кинг.       На глаза Кевина набегают неукротимые слезы, Сэр панически спрыгивает с его рук, и он даже не пытается ее остановить. Кошка начинает виться между ног Нила, который обледенел. Ему требуется минутка или две, чтобы перевести взгляд на Кевина; взгляд, казалось бы, такой спокойный, но полный природного ужаса и глубинной боли. Кевин на мгновение замечает крупицы слез в уголках глаз Нила.       — Пожалуйста, не плачь, — шепчет Нил, будто по его собственным щекам не текут первые капли слез, — Я не люблю, когда ты плачешь.       А у Кевина горло сжимается, не пропуская даже воздух. Он кривит губы в попытке не заплакать, когда на кухню возвращается Эндрю, с влажными руками и промокшими рукавами. Он делает шаг к Нилу, чтобы забрать Кинг, но тот прижимает ее сильнее и не собирается отдавать.       — Прости, — все еще тихий шепот. За что Нил извиняется? Прости, что не сберег. Прости, что она умерла у меня на руках. Прости, что она умерла.       Эндрю замирает в той же позе: не до конца перенесший вес на обе ноги, с вытянутыми руками, но теперь с дрожащими кончиками пальцев и пустым лицом.       — Она попрощалась с Сэр…       Но она не попрощалась с тобой — висит в воздухе тяжким грузом.       Эндрю все-таки протягивает руки к Нилу и забирает бездыханный комок шерсти из его рук. Это практически гротескно: Эндрю едва отмыл руки от крови, а теперь добровольно тянется к ней, не в силах отпустить.       Кинг, как и Сэр, всегда были в первую очередь Эндрю, и уже во вторую Нила и Кевина. В шутках Ники Эндрю также фигурировал как «кошачий папа номер один», и не то чтобы самого Миньярда это как-то оскорбляло. Он даже гордился: в тайне, конечно, но Кевину и Нилу сложно было этого не заметить, учитывая количество проведенного вместе времени. Эндрю выполнял большинство дел, связанных с заботой о них. Кошки были для него своего рода несбыточной мечтой, получив которую он не мог позволить миру ее забрать.       Ну, или так все думали.       Потому что сейчас Эндрю аккуратно поддерживает голову Кинг и направляется в спальню. Он может показаться слишком спокойным — так и есть, в какой-то степени. Он не хмурится, не поджимает губ. Он не пытается сглотнуть ком в горле или сдержать слезы. Но «спокойный» — это не совсем правильное слово. «Привычный» было бы точнее.       Все-таки то, чему научат в детстве, никогда не уйдет из человека. А Эндрю Миньярда научили отпускать тех, кого он любит.

***

      Эндрю уезжал хоронить Кинг в одиночку. Нил и Кевин согласились не раздумывая — они все еще были красноватые от слез, поочередно сжимающие Сэр в своих объятиях. Кошка выглядела абсолютно потерянной, постоянно мяуча, словно звала кого-то. Словно звала Кинг.       Эндрю поехал в ближайший лес. Раскопав небольшую могилку, оставить комочек шерсти, перемешанный с кровью, оказалось самой сложной частью. Пальцы Эндрю будто отказывались разжиматься. Он слишком долгое время сидел, поглаживая большим пальцем уже холодное тело, и позволял слезам безостановочно течь.       Он же в лесу, где никто не услышит его плач и не увидит его слезы. Именно поэтому он поехал хоронить Кинг здесь.       А спустя несколько дней Сэр впервые в жизни сворачивается клубочком на груди Нила, ровно между Кевином и Эндрю. Каждый старается шевелиться как можно меньше, стараясь не спугнуть кошку, и, в конце концов, они вчетвером засыпают в обнимку.       Они засыпают для того, чтобы Эндрю утром снова поехал в лес и раскапывал уже вторую могилку.       Впрочем, это достаточно ожидаемо. Сэр и Кинг всегда были вместе.