Всплывая на Свет

      — Господин Хван, мы исправили предыдущую световую экспозицию в зоне номер два, как вы и просили, — ответственно заявляет молодой, но амбициозный арт-директор, всего несколько месяцев назад нанятый Чо Миён — его личным менеджером и незаменимой помощницей уже как полтора года.       Примерно столько же времени Хёнджин не может поверить, что ему теперь действительно нужен менеджер.       «Find your Light» — его отправная точка, начало пути принятия собственных желаний и возможностей. Да, та картина, одна из сотни выбранных, не сделала его знаменитым. Но она приоткрыла эту дверь, до этого наглухо заваленную грудой сомнений и самоуничижения. Хёнджин видел фотографии своей работы в социальных сетях, видел комментарии, ощущал чужое восхищение совершенных незнакомцев. И создал свой первый творческий аккаунт через неделю после окончания выставки. К счастью, у него накопилось достаточно большое количество контента за время работы в стол.       Он не знал, что подписчики могут появляться с такой сумасшедшей скоростью. Хотя, возможно, дело в том, с каким энтузиазмом его страничку рекламировала целая орда сексуальных молодых баскетболистов с плюс-минус парой миллионов фолловеров (вероятно, это была самая успешная, абсолютно бесплатная пиар-компания за всю историю инстаграм-маркетинга).       В любом случае, приятно и полезно иметь самого общительного и энергичного из них в качестве своего жениха.       Со Чанбин, влетевший в его жизнь с переломанной ноги и парочкой собственных перечёркнутых амбиций и планов, укоренился в мире Хёнджина основательно, со всей ответственностью и упертостью, данной ему волей знака зодиака, типа MBTI и Господа Бога. И Хёнджин готов вечно благодарить за это судьбу. Честно говоря, провести половину жизни в медицинской академии, а после выбрать направление травматологии стоило хотя бы ради встречи с этим человеком.       С которым они уживаются уже, без малого, третий год. Съехались быстро, без сожалений, точно так же взяли и собаку из приюта: Чанбин почти слёзно умолял назвать щенка Сынмином — уже, между прочим, не студентом, а молодым специалистом их больницы — но под давлением (страхом) возможной праведной мести сошлись на безобидной кличке Кками.       Собака, дом, совместные поездки в Японию и Францию, смешение компаний друзей и знакомство с родителями… за эти несколько лет жизнь Хёнджина если не перевернулась, то сгорела и переродилась во что-то абсолютно новое. И это «что-то» вдохновляло его до мурашек на кончиках пальцев.       И это не упоминая о том, что, благодаря обширной огласке в социальных сетях и участии ещё в паре-тройке международных конкурсов для художников, с ним связались представители нескольких влиятельных семей за рубежом с желанием обсудить индивидуальные заказы.       Не упоминая о сотрудничестве с центром современного искусства в Токио.       Не упоминая и о готовящейся собственной выставке в музее Мармоттан-Моне, пристанище великих работ Берты Моризо, Альфреда Сислея и самого Клода Моне, соответственно. Три просторных зала, посвящённых его трудам. Три коллекции, скреплённые общими темами и мыслями, над которыми он корпел чаще, чем видел солнечный свет. Будь его воля, он бы и на улицу не выходил, но Чанбин и Кками довольно упёртые члены семьи.       Хёнджин влюблён в своё дело. Он влюблён во влюблённых в его творчество. Он рад вдохновлять, восхищать, будоражить, но на это уходят все его силы.       И ради этого он был вынужден попрощаться с профессией врача. Решение было трудным, кто бы что ни говорил. Он любил свой коллектив, он радовался, когда его пациенты, счастливые и здоровые, покидали больницу, рассыпаясь в благодарностях лечащему врачу. Ещё больше он любил наблюдать за неловкими недо-любовными заигрываниями Минхо и его вечного пациента Джисона, за смешной руганью Шухуа, за тайком снимающим тик-токи под заедающие звуки челленджей Феликсом. Все они поддержали его. Можно сказать, почти силком с больницы вышвырнули, потому что «иди за своей мечтой, идиота кусок, нашёл, в чём сомневаться!»       Кажется, они все вместе даже ходили в бар праздновать его увольнение. Ту ночь он не помнит, и, ему верится, что к счастью. Двигаться нужно дальше, не оборачиваясь на прошлое, которое было до распития шестой по счёту бутылки Хеннесси. То, что он смог проснуться на следующее утро — вот что поистине являлось чудом Возрождения.       И вот он здесь, в Париже, наблюдает за последними приготовлениями в Мармоттан-Моне за день до первого дня выставки. Каждый раз бросает в дрожь, только он вспоминает, что билеты на все три дня были распроданы в первые пять часов от начала продаж. Миён тогда пришла к ним с Бином домой с огромным клубничным тортом и толстущей папкой с идеями по планировке и вовлечению сторонних компаний в качественный продакшен.       В какой-то момент работа над выставкой стала занимать слишком много времени. Но такое начинаешь замечать слишком поздно. Уже после того, как начинаешь ночевать в собственной студии, забывая предупредить родного человека. Или после того, как отменяешь ваши и так редкие общие планы из-за срочного интервью для журнала или фотосессии.       Будь он чуть менее зациклен на работе, очень многих недомолвок удалось бы избежать. К сожалению, без «бы» не всегда получается.       Хёнджин проверяет исправленную подсветку в зале с коллекцией «the Depth», его последним детищем, и, он бы не постеснялся, лучшим в его арсенале. Над ним он корпел с остервенением безумца и делал на неё самые высокие ставки. Завтра всё должно пройти идеально.       Хёнджин довольно кивает арт-директору и отходит в сторону, давая проход носильщикам с только что привезёнными коробками, наполненными чёрными лилиями — украшениями зала. Смотрит экран блокировки: Кками, с аппетитом выгрызающая взвизгивающему Чанбину нос. Новых сообщений нет.       А ещё самого Чанбина завтра с ним не будет. У него не получилось сорваться с работы, и причина совсем не из выдуманных на пустом месте: со своими подопечными мальчишками он еще в начале недели уехал из Сеула в Пусан на товарищеский матч с тамошними звёздочками. Первый в их жизни. Как тренер, он не мог этого пропустить. Сам Хёнджин бы этого не позволил. Однако лёгкого чувства глупой горечи это не умаляло.       Ничего страшного, Хёнджин сам лично покажет Бину коллекцию позже. Если время позволит. И если он начнёт появляться в их доме на дольше, чем ночёвку и утренний эспрессо.       «Скучаю и люблю тысячу раз своего художника», — он получает ближе к полуночи вместе с извинениями за невозможность быть с ним завтра и даже банально позвонить.       «Я тоже скучаю», — Хван успевает ответить перед тем, как провалиться в сон.       В неспокойном сне его душат лепестки чёрной лилии. Всё утро Хёнджин скидывает странное видение на стресс и давится зелёным чаем вместо привычного кофеина.       В первый день выставки волнительно и суматошно. До первых посетителей приезжают репортёры, в более-менее спокойной обстановке снимают экспонаты и задают стереотипные вопросы.       Потом появляются люди. Те, чьи глаза при виде его работ ослепляют восхищёнными витражами, а рты приоткрываются в немом созерцании чего-то для них по-настоящему ценного. Замечая самого создателя картин на выставке, они завороженно поклоняются и шёпотом благодарят за подаренные чувства. Хёнджин никогда к этому не привыкнет.       Вспоминается такой же взгляд одного очень важного человека. Хёнджин достаёт в руки телефон. Он просто хочет услышать его голос, который не слышал непростительно давно.       — Господин Хван, поздравляю с открытием первой собственной выставки, — его отвлекает бархатный низкий голос, прокатывающийся совсем близко, будто над ухом. — Да простит меня гениальный художник этих шедевров, но вы тут — главное произведение искусства, по моему скромному мнению.       Хёнджин быстро прячет телефон обратно в карман, одаривая неожиданного собеседника скромной улыбкой.       Ли Джено — главный редактор ведущего журнала про искусство «Petit Art du Grand Monde», который занимался обзором и анализом работ современных художников. Господин Ли в мире интриг и заговоров своей профессии являлся кем-то вроде ангела-хранителя и палача одновременно: он мог в один миг возвысить безызвестного работягу-пейзажиста, написав о нём пару строчек на своей страничке в твиттер, а мог также быстро перерезать путь в большое искусство даже гениальному представителю своего поколения. К счастью, для Хёнджина он представился в первой своей ипостаси.       — Большая честь видеть вас среди гостей, — рука у Джено тёплая и твёрдая, а улыбка извечно-дружелюбная, что разнится с проницательным хищным, будто даже никогда не моргающим, взглядом профессионального критика. — Как вам выставка?       К ним подходит вежливый официант, предлагая владельцу и престижному гостю бокал освежающего «Моёт Шандон».       — Не сочтите за лесть, — Джено опытно оглядывает зал, делая неторопливый глоток шампанского. — Но ваша выставка — определённо лучшее, что видела эта галерея за последние пять лет. Меня всё ещё бросает в дрожь от тех псевдо-глубоких работ от кучки высокомерных поп-сюрреалистов здесь два года назад. Я тогда решил, что моей ноги в этом осквернённом святилище больше не появится. Ради вас пришлось предать несколько собственных принципов.       Хёнджин робко опускает взгляд. Возможно, он всё надумывает, но Джено с самого начала одаривал его благосклонным вниманием чуть больше, чем своих самых излюбленных «муз» — так он называл артистов, олицетворяющих их эпоху, и тех, кто, по его же словам, заставляли его продолжать влюбляться в свою работу больше.       От такого внимания страшно, таинственно. Волнующе.       — Надеюсь, про меня вы напишете лучше, чем про Чон Суа и её серию картин с морскими созданиями.       — Узнаете сегодня вечером, — Джено обаятельно подмигивает. — Кстати, вы надолго во Франции?       — До окончания выставки и день после. Во вторник уже буду в Сеуле.       — Значит, в понедельник вы свободны? Что насчёт небольшой совместной прогулки по Монмартру с латте, круассанами и фотокамерой? Давненько не выдавалось возможности пройтись по дорожке, протоптанной Ренуаром и Руссо. Что скажете?       И, видимо, на лице Хёнджина слишком явно сменяются варианты, как вежливо отказать.       — Хёнджин, не стоит так волноваться, — Джено тихо смеётся, допивая последний глоток дорогого алкоголя. — Просто дружеская прогулка. Всегда приятно провести день в компании образованного человека, разбирающегося в матчасти.       И, правда ведь, с чего Хёнджин вздумал сразу искать отговорки. Другой художник убил бы за такую возможность.       — Да, я с радостью составлю вам компанию, господин Ли.       Однако отчего-то в душе всё равно грязным пятном поселяется нехорошее предчувствие.       — Прошу, давайте говорить неформально, мы же ровесники.       Ужасно нехорошее предчувствие.       Горячей ванне в отеле вечером удаётся немного снизить градус тревожности, раззадоренный многозначительными взглядами Ли Джено на него весь оставшийся вечер до самого закрытия первого дня. Почти бесстыдными, изучающими, от которых ощущается неконтролируемая беспомощность.       Хёнджин устало скидывает все ощущения на переутомление. И даже находит в себе силы на улыбку: первый день его выставки прошёл феерично, он получил столько живого признания, что из желаний у него осталось только выплеснуть счастье радостным безумным криком с балкона гостиницы.       Хотя бы одному конкретному человеку придётся это вытерпеть.       — Я и не сомневался никогда, — родной голос с еле заметными помехами прорывается из динамика телефона, безопасно отложенного на стойку перед ванной. — Ты столько сил вложил в выставку, что других вариантов быть не могло. Тем более ты гений, а у вас, таких талантливых, не бывает неудачных дней.       Хёнджин расслабленно улыбается, за столько лет уже натренировший выдержку, намного спокойнее реагирует на тонны комплиментов от этого неугомонного человека. Горячая ванна приятно обволакивает напряжённые мышцы, ароматная свеча топится ароматом хлопка. Этот вечер мог бы претендовать на идеальный, если бы человек по ту сторону звонка по волшебству оказался рядом.       — Посмотрел, что я отправил?       — Да, и не только. Миён отправила кучу видео, снимала тебя тайком для меня, — Чанбин хитро хихикает. — Завидую тем людям, что могли видеть тебя и твои картины вживую.       — Ты видел больше.       — Только на этом и держусь.       Не скатываясь в телефонные заигрывания, они продолжают лениво делиться впечатлениями дня. У Чанбина с детишками всё отлично, те стараются не просто за себя, а за родной клуб и звёздного тренера, перед такими же мальчишками из Пусан Рейдерс. Сегодня отыграли матч в свою пользу, вернув должок за вчерашний луз по очкам. Завтра последний рывок и победоносное возвращение домой в Сеул. Не то, чтобы Чанбин заранее знал исход игры — он просто не привык сомневаться. Этому и пацанов своих учил.       Стоит ему посоветовать выпустить книгу. Или, того лучше, музыкальный альбом: эта безумная голова порой генерирует слишком цепляющие фразы, совершенно не прилагая усилий.       Но он советует пойти спать. Речь Чанбина прерывается только на протяжные зевки, хотя он и уверял его с десяток раз перед звонком, что «ой да кто вообще спит в пять утра? Кто раньше встает — тот получает больше панкейков на завтрак», словно ресторанчик при отеле открывается раньше семи.       Осталось только рассказать про ещё кое-что:       — Бин-и, помнишь Ли Джено, который в прошлом декабре брал у меня интервью для блога?       — Ты про тот безбожно флиртующий с тобой самодовольный шкаф? Конечно, помню.       — Ничего подобного!       — Ну ладно, не шкаф, но подержанная машина точно, — на ответные возмущения он внимания не обращал. — Так и что с ним?       Почему-то желание рассказывать об их запланированной встрече резко скатилось в таящую на мокрых коленках пену.       — В общем, он пригласил меня завтра на прогулку по Монмартру.       — Хотелось бы посмотреть на его разочарованное лицо при твоём отказе. Ты ещё такие смешные отговорки придумываешь, как тогда, помнишь, тебе пришлось говорить моей маме, что у тебя аллергия на баклажаны, чтобы не есть её фирменный салат.       — Только я согласился.       На линии в мгновение прекращаются и лаги, и технические скрипы. И сам Чанбин молчит в диалоге, что никогда ничего хорошего не предвещает.       — Чанбин?       — Что? — и насколько же сухое «что?» это было.       — Это просто прогулка.       — Нет, это свидание.       Хёнджин сердито цокает:       — Ты прекрасно знаешь, что это не так.       — Я прекрасно знаю, что этот хер по ночам на твои фотки дрочит.       — Бин!..       Честно, он не хотел повышать голос. Но «свидание» — это всё полный абсурд. Джено — уважаемый человек из сферы, где работает Хёнджин. Где он пытается добиться большего, преуспеть — и где для этого нужны ценные союзники. Джено умный, приятный в общении, и, самое главное, влиятельный. Он не может отказаться от дружественного променада только лишь из-за собственного глупого предчувствия и богатого воображения жениха.       Но вслух получается вынести только обиженное имя.       — Слушай, — после недолгого общего молчания заговаривает Чанбин, на этот раз действительно звуча устало. — Я тебе доверяю и не могу запретить ходить куда-то, даже с теми, кто мне не нравится. Просто… если ты решишь, что я тебе больше не нужен, ты же сообщишь мне об этом, да?       Сердце перепугано пропускает удар. Хёнджин, чуть не убившись, резко поднимается из воды, уже не кажущейся такой приятной и тёплой, и злобно хватает телефон со стойки, крича в экран, будто бы в самое настоящее лицо.       — Со Чанбин, ты думай, о чём говоришь, придурок! Ещё раз услышу что-то подобное… позвоню Минхо, чтобы он пришёл по твою душу, ясно тебе? — Продолжал, уже вылезая из ванны, и яростно закутываясь в халат. — Ты от меня так легко не избавишься, понял? Радуйся, что не ложишься спать, потому что я бы пришёл к тебе во сне и всю ночь устраивал бы истерику, что такая мысль вообще появилась в твоей голове, явно ушибленной баскетбольным мячом…       — Ладно-ладно, извини! — поражённо раскаивается Бин, явно не ожидавший в свою сторону гневной тирады вперемешку с прямыми угрозами от самого сдержанного человека в своём окружении. Ну как раскаивается — судя по ноткам в голосе, ему очень даже нравится. — Просто будь осторожен, он похож на маньяка, который дома коллекционирует волосы своих жертв.       — Так, я звоню Минхо.       — Всё-всё, правда, прости! — Чанбин посмеивается, вновь задумчиво притихнув. — У меня тут уборка в номер пришла. Созвонимся завтра? Напишешь, как освободишься, я тебя наберу.       Хёнджин, вставший в ступоре, отчуждённо протягивает недоверчивое «хорошо», потеряв всякие капли недавней эйфории от дня.       — Люблю тебя и скучаю, — неизменно заканчивает Чанбин.       — Да, и я, — возможно, он снова забыл сказать нечто важное перед гудками завершённого вызова. Нежные слова застревали в горле. Перед глазами — гадкие тени, гнусно подначивающие тревожные мысли.       О какой уборке идёт речь в шесть часов утра?

***

      На Монмартре правят шум, вдохновение и запах масляных красок. Даже удручающее клеймо понедельника не уберегает самую туристическую улицу Парижа от орды туристов и главных на них охотников — уличных художников.       Пока одни стирают ноги и дыхание при подъёме к Сакре-Кёр (Собор на вершине холма, «Святое Сердце») со рвением греческих богов во главе с Зевсом, вознамерившимся забраться на Олимп и уничтожить Крона, другие приземлённо выясняют у изворотливых перекупщиков цены на билеты в сладостно-порочный Мулен Руж.       — Пару месяцев назад прямо на этом месте я поругался с одним пареньком, который доказывал мне, что примитивизм не достоин называться искусством, — со смешинками в глазах рассказывал Джено, пока им с Хёнджином нужно было дождаться свой заказ с напитками и свежими круассанами. Хёнджин смеётся тоже.       — Видимо, он не оценил твою статью о вкладе Фриды Кало в мировой культурный код.       — Тогда стоит ещё задуматься, кого на самом деле следует называть примитивным, — Джено берет из рук официанта фирменный пакет и оплачивает общий заказ картой, отмахиваясь от возмущений художника. — Люди с твоей внешностью в принципе не должны думать о деньгах.       Хёнджин не хотел наряжаться. Будто бы даже наоборот: после вчерашнего разговора появилось решительное желание надеть треники и домашнюю футболку десятилетней давности, чтобы никому и ничего этой прогулкой не обещать. Да и самому себе доказать, что встреча ничего не стоит.       Но став публичной личностью он себе этого позволить не мог, это было бы неуважительно, как минимум: сегодняшним его аутфитом стали струящиеся бежевые брюки, белая хлопковая рубашка, кеды и небрежный пучок. Ли Джено уж точно не должен принимать это на свой счёт и оглядывать голодным взглядом каждый раз, как покажется, что Хёнджин не видит.       Не считая этого, Хёнджин не может позволить себе жаловаться на солнечный, пропитанный редким ветерком день. Они доходят до музея Сальвадора Дали, и, не заходя внутрь, под бурный поток разбора сюрреализма разворачиваются в сторону бульвара Клиши. Хёнджин делает множество фотографий, что-то сразу же отправляя друзьям, а что-то откладывая для соцсетей.       «Хвастаться прогулками по Парижу своим друзьям, батрачащим в травмпункте вторую смену подряд должно быть уголовно наказуемо», — отвечает ему Шухуа, его верная медсестра, в качестве извинений требуя Christian Dior Poison Midnight и мини статуэточку Эйфелевой башни. Как же он скучает.       Для Чанбина он отправил фото нелепо-мило кривляющегося мима в красном берете с подписью «это ты» ещё в самом начале прогулки, но тот в онлайн так и не вышел.       Хёнджин не успел заметить, когда начало смеркаться: и он не будет лгать, что с Джено ему не интересно. Он красиво шутит и эрудирован настолько, что мог бы вести в университетах курс лекций по живописи. И при всём этом он не пытается выставить себя заносчивым всезнающим экспертом.       — Спасибо за прекрасный день, Джено, — в ожидании такси они устало облокотились на пустынную лавочку у переполненного бистро. — Никогда не привыкну к красоте Франции. Ничто с этим не сравнится.       С влюблёнными глазами, устремлёнными в закатное небо, он впадает в меланхоличное вдохновение, дополненное нараспев раздающейся песней Мирей Матьё от уличных музыкантов по другую сторону улицы.       — Ты составляешь ей опасную конкуренцию.       Хёнджин смущенно смеётся, отрываясь от созерцания небесного искусства:       — Прошу, не стоит так…       Его губы накрываются чужими, быстро и самозабвенно, как всегда бывает под влиянием волшебного момента. По существу, какие-то секунды требуются, чтобы прижаться теснее, ласково прикоснуться к открытой шее. Было бы довольно романтично, если бы не пробрало до костей и не отшвырнуло в сторону, как от раскалённого угля.       — Что ты творишь?! — Хёнджина заметно потряхивает, словно от встречи с призраком. Он встает, нервно поправляя одежду и воровато оглядываясь, будто кто-то мог увидеть и понять превратно.       — Прости, не мог удержаться, — Джено выглядит, правда, почти виновато, да и напугано тоже. Но тут уже скорее реакцией самого Хёнджина.       — Я занят. Ты же знал об этом, — с укором давит Хёнджин, разливаясь яростью на долгое ожидание транспорта. Нужно покинуть это место как можно скорее.       — Я понятия не имел, что вы вместе до сих пор, — Джено оправдывается искренне, переходя на сторону защиты. — Ты ни разу не заговорил о нём, за целый день не вспомнил! Ни переписок, ни звонков, ничего.       И Хёнджина окатывает ледяной водой, отрезвляющей его совсем недавнюю лихорадку, и оставляющую только немую пустоту. Что с радостью заполняет незатыкающийся Ли Джено.       — Его и на выставке не было, куда любой человек выбрался бы, если бы у него действительно были к тебе чувства. Странные какие-то у вас отношения получаются тогда.       — Ты ничего о нас не знаешь, — единственное, что он готов ответить сквозь зубы.       Прекрасный принц напротив становится глумящимся шакалом.       — Но всё, что я сказал — это же правда. Буду честен, я с самого начала не понимал, что ты рядом с ним делаешь, — едкое «с ним» он чуть ли не выплюнул с полным отвращения выражением. — Нет, конечно, у него было много денег, которые тебе были нужны для продвижения, но ты давно стал зарабатывать больше, тем более с того времени, как он вышел из национальной сборной. Он ещё и в весе поднабрал, вы вместе смотритесь просто комически. Шрек и Фиона до преображения в такую же огриху.       Такси, к счастью, подъехало. К счастью для здоровья Джено, ну и ещё косвенно благодаря данной Хёнджином после выпуска из медицинского клятвы Гиппократу не навредить.       — Всё высказал? — бесцветно спрашивает он, ища напоследок ответ в потерянном взгляде, явно ожидавшем ответного нападения.       Но получать в ответ лишь безразличие и разочарование оказывается менее удовлетворительно для мужчины его профессии. Фатально.       — Мне жаль, что когда-то тебя так обидели.       — Что ты имеешь ввиду?       У него нет времени и желания заниматься психоанализом. Заинтересованно глядящий на них темнокожий таксист кажется куда более интересным собеседником.       Тем более, оставлять «голодными» таких, как Джено — а именно питающихся конфликтами и чужой злостью с обидой — обрекать их на наивысшую степень мучений.       — И что ты будешь делать?       — Приеду в отель и забуду о твоём существовании, как только созвонюсь со своим огром-женихом, — открывая дверь такси, он даже смог снова взглянуть на хмурое лицо именитого редактора. И не смог устоять: — а потом ещё и подрочу на его фото перед сном, чтобы спалось крепче.       Обычно он так не выражается. Но как же приятно было видеть перекосившееся чужое лицо в окне удаляющейся машины.       Однако дома вместо ожидаемого облегчения он загоняется. Только за закрытыми дверьми, в гнетущей тишине пустынного номера, на него накатывает постепенное осознание произошедшего, что до этого совершенно не ощущалось, как реальность. И, в противовес собственным словам, набирать номер жениха он не торопится.       Потому что что? Чанбин оказался более, чем прав, а Хёнджин так и не научился разбираться в людях. И к чему это может теперь привести, стоит только с ужасом догадываться.       Главная проблема находится в том, что Хёнджину становится противно от самого себя. Хотя бы просто от того, с каким рвением он пытался доказать всем вокруг и себе в частности, что Джено его не привлекает.       Потому что он привлекал. В противном случае, его бы мало волновало произошедшее: со спокойной душой он бы позвонил Чанбину, без обиняков пересказывая каждую деталь глупой истории, с которой не грех и посмеяться вместе.       Только если бы не Чанбин — вечер мог бы сложиться иначе.       Он любит Со Чанбина — в этом он уверен, как ни в одной другой мысли в своей голове, как ни одному другому голосу в груди. И именно поэтому он не хочет рассказывать про дурачка-редактора Ли Джено, который напридумывал себе того, чего нет. Ведь, как оказывается, ничего он не напридумал: более того, повел себя весьма последовательно, увидев ответный интерес в человеке, который привлек его самого. Он не хочет лгать, не хочет давать Бину повод волноваться или сомневаться.       И лучшим вариантом считает умолчать об этом.       — … да, просто заказали такси и разъехались по отелям. У него тоже самолёт рано утром, только в Швейцарию.       — Какой-то голос у тебя не весёлый, — заботливый Чанбин даже с тысячью телефонных помех в секунду чувствует неладное, чёртов всезнающий колдун. — Что-то случилось?       Горло сдавливает в желании разрыдаться.       — Просто сильно скучаю? — хотя бы сейчас он говорит правду.       Чанбин умилительно мурлычет что-то совершенно нечленораздельное, и, к счастью Хёнджина, разговор переходит на более лёгкие для обсуждения темы. Хван собирает немногочисленные вещи по сумкам под успокаивающий подкаст «из жизни тренера малолеток» и даже немного расслабляется.       Уже в кровати он уверяет себя, что всё пройдет.       Хёнджин едет в аэропорт рано утром, успевая вздремнуть под лёгкую радио-попсу. Миён остаётся в Париже ещё на пару дней, так что летит обратно он без сопровождения «мамы» (она успевает пригрозить ему расправой, если он не напишет, как только сядет в самолёт, а потом и как только приземлится на родине).       Погода в Париже отличная, но он знает, что в Сеуле его будет встречать прерывистый дождь с ветром: экран телефона он разблокировал сегодня, только чтобы узнать прогноз погоды. В остальном заходить в онлайн и проверять соцсети у него желания нет, хотя об оповещениях он сообщал непривычно много даже для него. Он проверил только чат с Бином: там было пусто. Остальные пусть дождутся его приземления.       На борту самолёта он отключает телефон на добрые одиннадцать часов, и ни о чём не жалеет, поведя их в полудрёме с очередным романом Леви попеременно.       В Инчхоне его ждёт доброжелательный водитель: Чанбин и все его друзья на работе, нечего им отрываться от дел из-за него (он им сам так и сказал), да и встретится он с ними уже вечером: Шухуа и Минхо обещали наведаться к ним с Бином на квартиру где-то после восьми, так что он как раз успеет разложить вещи и заказать еду.       В Сеуле действительно сильный дождь. Тем не менее, в душе разливается сладкое тепло, которое может родиться только при виде родных, всю жизнь знакомых мест, запахов и звуков. Миён весь вчерашний вечер проныла, что мечтала бы полететь сегодня с ним, просто потому что соскучилась по кальбитхану и душевной аджумме из ресторанчика рядом со зданием их офиса.       Точно, нужно написать Миён. Только сейчас он достает телефон и отключает авиа-режим. Оповещения летят со внеземной скоростью, но в глаза почему-то бросается одно. От Ли Минхо, который вообще-то предпочитает звонить и редко пишет, если это не обсуждение мемов или аниме-теорий.       «Хёнджин, эта дичь сейчас трендится в твиттере, что за хрень? Фейк же?»       Мало что понимая, Хёнджин открывает диалоговое окно. После чего словно оказывается в своём самом худшем кошмаре.       Минхо скинул несколько ссылок на популярные новостные аккаунты о звёздах. Его переправляют на видео и фотографии с одним и тем же содержимым. В целом, кричащие названия говорят сами за себя:

ИЗВЕСТНЫЙ ХУДОЖНИК ИЗ СЕУЛА ПОЙМАН В ПАРИЖЕ НА СВИДАНИИ С РЕДАКТОРОМ ГЛАВНОГО ЖУРНАЛА ПРО ИСКУССТВО ЗА РОМАНТИЧНЫМ ПОЦЕЛУЕМ (+ фото и видео)

      К постам прикреплены несколько фото и двенадцатисекундное видео в слишком хорошем качестве, чтобы всё отрицать. «Это правда Хёнджин? Похож, но всё-таки по ракурсу не ясно. Надеемся на опровержение фейка.» «Разве он не в отношениях с баскетболистом? Сколько я спала?» «Ахаха, вчера видел сториз у Со Чанбина, как он скучает по своему ненаглядному принцу, а принцу-то и не принципиально, на чьём члене прыгать.» «Не устраивайте срачи раньше времени, ждём официальных заявлений.» «Имхо, но они смотрятся гораздо гармоничнее вместе, чем с тем коротышкой.»       Хёнджин хочет кричать. Кричать с яростью на всех и вся, кричать на то, какую чушь пишут эти идиоты, ни зная ни доли правды.       Минхо добавляет свой аккуратный гвоздик в крышку его гроба: «Мы, конечно, лучшие друзья с тобой, Хёнджин, и я всегда на твоей стороне, но если это правда, и Чанбин не в курсе, то это выглядит пиздец херово. Позвони, как сможешь.»       Ладно эти интернет-шакалы, с радостью глотающие каждую лживую новость и устраивающие прилюдные казни ради удовлетворения своих кровожадных потребностей, но как ты мог даже на секунду поверить в откровенную чушь, Минхо?       Он ему не звонит. Открывая чат за чатом с людьми, что задают ему один и тот же вопрос в разных формулировках. Миён, Шухуа, Уён, даже Сынмин.       Но только не он.       Тело начинает потряхивать в тревожном приступе. Живот скручивает от тошноты. Таксист беспокойно интересуется в зеркало заднего вида, всё ли в порядке. Нихрена блядь не в порядке. В глазах рябит и воздуха не хватает.       Хёнджин всё-таки старается выровнять дыхание первым делом. Отбрасывает телефон в дорожную сумку, концентрируется на фигурке — весело дрыгающей собаке — на панели авто, потом чуть дальше, медленно считывая машины за стеклом.       Хорошо, что не спал на парах по неврологии госпожи Ким. Вот и первая помощь при панических атаках пригодилась.       Когда блокируешь все мысли, становится легче. Дорога переносилась легче. Только от каждого тихо вибрирующего уведомления, доносящегося из сумки, тело будто подбрасывает на кочках. До подъезда к дому он насчитывает пятьдесят восемь машин.       Видит во дворе уже родной Хёндай Бина. Он дома сейчас. В сумасшедшем смешении страха и облегчения Хёнджин катит свой чемодан в здание, как на плаху. А в издевательски долго поднимающемся лифте огромными трудами силится не скатиться вниз по стенке и зарыдать в голос.       Всё будет хорошо. Он ведь ничего такого не сделал. Он расскажет правду, объяснится, и всё встанет на свои места. Да Хёнджин для этого что угодно сделает, на всё пойдет. Если Чанбин захочет — он и в ноги ему упадёт и будет умолять остаться, как самый жалкий драматичный придурок. Лишь бы поверил и не оставил.       Дрожащим кулаком он стучит в дверь, за которой не доносится ни единого звука. Оглушающая тишина, даже без шорканья приближающихся тапочек. Без лая Кками: Чанбин, видимо, не успел забрать его у Шухуа после возвращения из Пусана. Дверь открывается после повторного, менее уверенного стука.       Чанбин встречает его заспанным видом, нездорово-бледным лицом и безрадостными пустыми глазами. В голове мельком проскакивает мысль, что в больнице сразу после тяжелой операции он выглядел куда здоровее. И этот факт окончательно его ломает.       Хёнджин, правда, не хотел начинать с жалости, но, видимо, его лицо настолько перекорёживает, что в Чанбине на мгновение вспыхивают беспокоящиеся нотки. Хриплым голосом он просит Хёнджина пройти внутрь и снять верхнюю одежду, забирая из его рук чемодан и закрывая пропускающую сквозняк дверь.       Он не улыбается, не прикасается, и, по возможности, избегает прямого взгляда. Даже спрашивать не нужно — всё Чанбин видел, о чём гремят раздутые заголовки селебрити-новостей.       — Я не изменял тебе, — даже стыдно, насколько жалко звучит голос. — Пожалуйста, поверь. Я всё тебе расскажу, каждую подробность этого грёбаного вчера с этим грёбаным Ли Джено.       Чанбин смотрит куда-то за него потухшими глазами. Он замедленно кивает, оставляя вещи в коридоре. Идёт на их кухню. Хёнджин следует за ним раскаявшимся грешником.       Ничего тут не изменилось в его отсутствие. Только на обеденном столе два огромных пакета с ароматной корейской едой. Чанбин ему заказал, как всегда делал, после его заграничных командировок. И сейчас также заказал, несмотря ни на что. К горлу подкатывает неперевариваемый ком отвращения к самому себе.       — На той фотографии Джено правда меня поцеловал. Я его оттолкнул. Он начал нести чушь, я ему съязвил и вызвал такси. На этом всё.       Чанбин мешал давно растворившийся в чае сахар. И всё молчал.       — Пожалуйста, ответь что угодно.       — Я верю, Хёнджин, — впервые с их встречи он открыл рот, и слова его были обрамлены таким мрачным льдом, что заставляли в страхе цепенеть. Так, как Хёнджин не слышал никогда от человека, что даже с самыми неприятными людьми старался говорить добродушно. — Но ты же ведь знал, что ты ему нравишься. И он тебе.       Это не было вопросом, сухая констатация.       — Ты согласился и пошёл. Просто потому что, как бы-то ни было, как бы ты не пытался внушать обратное самому себе, он тебе симпатичен. Настолько, что ты ничего мне не рассказал вчера. И молчал бы, если бы фото не слили.       — Чанбин…       Он прерывает его протянутой вперёд рукой.       — Я договорю, — спокойно просит он. — Я тебе верю, повторюсь. Но мне пока немного тяжело от всего этого, — он вертит руками в воздухе, обрисовывая нечто, что навалилось на него сегодня интернет-новостями. Устало выдыхает. — Тяжело. Я бы хотел винить тебя, что ты сам пошёл на свидание, прекрасно в душе понимая, что это именно свидание, а не дружеская встреча. Хотел бы поскандалить, а потом под охренительный секс помириться, или как там в этих драматических фильмах делается? Но у меня по-тупому наивно что-то внутри раскололось, и я совсем не могу сейчас это собрать, хоть ты и, вроде бы, сейчас со мной, и я должен быть счастлив, ведь ты спокойно мог выбрать успешного красавчика-плейбоя, а выбрал разбухшего неудачного спортсмена с клоунскими замашками и нереализованными мечтами.       Последнее ударяет по Хёнджину взрывной волной с кусками битого стекла. Он смотрит на Чанбина бешенным испуганным оленем, не понимая искренне:       — Что ты такое говоришь?       — Мысли вслух, не обращай внимания.       — Как мне не обращать на это внимание, если ты сейчас буквально назвал себя неудачником?       Чанбин же просто никогда не жаловался. Ему нравилось быть тренером, работать с малявками, воспитывать в них ту неуёмную силу, с которой он сам справлялся со всеми заботами, как чёртов Супермен. Ходил на работу с улыбкой, возвращался тоже, рассказывал сотни историй со всепоглощающей гордостью. Хёнджин никогда не задумывался, эгоистично погружённый в свою новую яркую жизнь, о которой и мечтать не смел, что…       Это не означало, что Чанбин всегда был счастлив.       Бин безынтересно пожал плечами:       — Ну, я не буду притворяться, что не это имел в виду.       Хёнджина это пугало. Чанбин — его Чанбин — всегда выглядел в его глазах самой уверенной и непоколебимой скалой, не знающей о существовании тревожности и компульсивного самокопания. Грейдером, сносящим к херам любую проблему, потому что чёрта с два он испугается или хоть на секунду подумает, что её никак не решить.       Чанбин, что сейчас перед ним, устало сутулится, называет себя неудачником и верит, что Хёнджину бы стоило променять его на «птицу своего полёта». И только сейчас понимает, что прямо перед ним сидит не его идеальный с ног до головы жених, а… такой же обычный человек.       — Я люблю тебя, — Хёнджин говорит твёрдо, как только может человек, слабо видящий перед собой за мокрой пеленой в глазах.       Бин вымученно поднимает уголки губ:       — Ты впервые это сказал. Печально, если за тебя говорит привязанность, а не чувства. Или жалость. Или обязательство. Что-то из этого, пока не могу сказать точно.       Неужели он всерьёз так думает? Терпеть этот разговор становится невыносимо, и Хёнджин подрывается к этому идиоту, обнимая насильно. Садится на колени (Чанбин сдавленно шипит, видимо, из-за небольшой боли в повреждённом колене, что, на самом деле, довольно странно, спустя столько лет после операции и терапии, но времени думать об этом нет), зарывается в короткие волосы на затылке, и вжимается носом в шею, молясь всему на свете, чтобы его не оттолкнули.       Когда он чувствует, что руки начинают по-родному поглаживать его по спине, успокаивая, он позволяет себе беззвучно поплакать. Совсем не за себя.       — Чш-ш, чш, ну чего ты? Всё хорошо.       Хёнджин не уверен, сколько они так просидели, но вдруг Чанбин просит его поесть. В его штанах вибрирует телефон, оповещая о звонке, и Чанбин отвлекается. Освобождается из ослабевшего захвата и с тихим «это по работе» уходит в другую комнату.       Вместо еды Хёнджин ставит чайник и выпивает таблетку от головы. Взгляд падает на старенький скетч цветка из садика во дворе больницы, всё также прикреплённый на магнит к холодильнику. Как давно это было.       Чанбин возвращается через десять минут, и на этот раз Хёнджин прекрасно видит наметанным врачебным взглядом, что он чуть прихрамывает, хоть и старается не подавать виду. Он уже хочет спросить, потому что это совсем не шутки спустя три года отличного состояния, но:       — Хёнджин, мне кажется, нам обоим нужен небольшой перерыв.       И не смотрит на него. Хёнджин чувствует себя брошенным на улице щенком.       — Прошу тебя, Бин-и…       — Я думаю, так будет лучше. Поживу пока у Уёна, я уже договорился. Он с ребятами готовится к следующему матчу, домой только спать приходит. А мне сейчас нужно побыть одному.       Хван обречённо прячет лицо в ладонях. Всё происходящее ощущается, как конец. Или как сон. Совершенно неправдоподобный, потому что не могли они уйти на «перерыв», когда только вчера по-дурацки ворковали в трубку, мечтая уже поскорее встретиться. Он чувствует, как его целуют в макушку, ерошат волосы после. Словно всё в порядке, и мир Хёнджина не подорвался на глубинной бомбе.       Чанбин собирает вещи довольно быстро, заталкивая всё необходимое в спортивную сумку. Много чего оставляет, но Хёнджина это не успокаивает: в конечном счёте, это именно ему придётся съезжать из квартиры, если Бин по итогу надумает, что отношения с ним ему больше не нужны.       Солнце садится, когда щелкает входная дверь. Он остаётся один, и, если темнота полностью поглотит его, он будет только счастлив. Внутри бесформенно пусто, как в тусклом сеульском небе. Тишина заставляет размышлять.       Боль и сожаления сменяет злость необыкновенно мощным эмоциональным разворотом: хрен ему, Хёнджин его не отпустит, зубами вгрызётся. Заставит поговорить. Потому что даже ему, сквозь дрёму слушающего лекции по психологии, как день ясно: весь этот кошмар развернулся перед ним далеко не из-за сраной фотографии смазанного поцелуя. Это послужило катализатором. Последней каплей, завершающей что-то, о чём Чанбин умалчивал, а Хёнджин не спрашивал.       В дверь только что постучались?       Нет, завтра он обязательно с ним поговорит. Приедет на работу ближе к вечеру, когда он обычно заканчивает, и предложит сходить в кафе. Ничего не потеряно. Если только Миён не состряпала ему адское расписание с обязательными интервью-фотосессиями-мероприятиями, потому что он, идиот, боится открывать телефон.       — Я щас выломаю дверь, глупая ты глиста!       А нет, не показалось, всё-таки. Минхо — а это был именно он — вполне мог притворить сказанное в жизнь, так что рисковать желания не было. И он оказался не один:       — Что вы здесь делаете? — стоять физически тяжело, спина и шея затекли он долгого положения в одной скрюченной позе, но пропустить гостей приходится. Вот и красный от негодования Минхо, сурово-молчаливая Шухуа, Кками у нее на ручках, вдруг залаявший на радостях от вида хозяина, как одержимый, и… — Ну а ты тут каким боком вообще?       — Послушать скандальные сплетни и пересказать Чонину, он сам стеснялся заявиться, дескать ты сонбэ, а он шкет еще, — заявляет Сынмин с буквально чертовым полосатым тазиком карамельного попкорна, проходя мимо остолбеневшего от кимовской фирменной наглости хозяина квартиры.       — Ну а мы и так должны были прийти, забыл? — добавляет Минхо, разуваясь. — Мы прекрасно в курсе, что вечеринка отменилась, но Чанбин позвонил. Попросил всё равно приехать.       В районе живота мучительно кольнуло. Он всегда о нём так заботится.       — В морге трупы живее выглядят, — подает голос Шухуа, запуская щенка в дом и легонько отряхиваясь от шерсти. В остальном она была несвойственно молчаливой и хмурой, что за ней никогда не замечалось. — Пойдёмте на кухню, сегодня у всех нас в меню успокаивающий чай из шалфея моей бабули и фастфудный передоз, иначе я этот день не вывезу.       — Я вполне себе вывезу, можно мне колу, а не эту ведьминскую бадью? — Сынмин отправился на кухню самым первым, двигаясь удивительно уверенно для человека, который был в этой квартире впервые. — Ничего себе квартирка, а можно с тобой пожить, Хён-и? Место всё равно освободилось.       На «бессердечный засранец!» от Шухуа он отвечает своим странным злодейским смехом, которым он любит пугать молодых студентов на медосмотрах.       К сожалению, бессмысленные переглядки с закатом пришлось отложить. Рассказал он, считай, всё, буквально с начала выставки. Он не ожидал, что так получится, но благодаря собственной саморефлексии и внимательным слушателям ему немного полегчало. Тем более что:       — Так ты не мразь, получается, — подытоживает мастер тактичности — доктор Ли.       — Ну спасибо, дружище.       — Нет, серьезно, — Минхо дожёвывал последние кусочки картошки фри. — Я слухам верить не хотел, но и ты мне на сообщения не ответил, и Бин какой-то совсем убитый по телефону был. Даже позвонил мне, понимаешь? Я сразу обрисовал в голове худший расклад.       Шухуа согласно закивала.       — Как-то он слишком резко отреагировал. Не накручивай себя, он тебя любит до безумия, так что градус новостей немного спадёт, и помиритесь, — она единственная пила свое фирменное шалфеевое пойло. — К слову, Ли Джено там не хочет как-то новости прокомментировать? По типу «простите, друзья, повело на занятого мужчину, я мудак».       — Так Хёнджин-щи сам не святой, раз позволял с собой флиртовать, — глухо донеслось изо рта, набитого попкорном.       — Ты на чьей стороне, а? — взвизгивает Шухуа на Сынмина, кидая в него надкушенной морковной долькой.       — Справедливости, — ни капли не испугавшись летевшего в него снаряда, Сынмин, словно бы это и было запланировано, ловит морковь и с сочным хрустом надкусывает. — Смотрите, один раз объясняю вам, олухам.       К неуважению этого молодого доктора можно было бы привыкнуть, но каждый раз его невзначай брошенные фразы вводили в ступор своей прямолинейной неприкрытой наглостью, как в первый.       — У Со Чанбина явно выраженный синдром неудачника. Сами посудите: вы –профессиональный баскетболист, молодой, богатый и успешный, общительный и яркий, а из насущных проблем у вас только поиск штанов на свой рост. В один момент вы теряете всё из-за своей травмы, и, как оптимист по натуре, верите в лучшее, несмотря на очевидные факты. Вот у вас даже врач такой весь красивый ходит, и вроде бы с работы не выгоняют, фанаты поддерживают, что неплохо мотивирует не переходить в режим «жизнь-боль и я говно».       Сынмин бросает в рот очередную горстку попкорна, явно ожидая поток вопросов или обвинений в необоснованной вольной интерпретации событий, но слушатели лишь зачарованно ждут продолжения речи неожиданного оратора. Сам оратор, не дожидаясь нападки, пожимает плечами и продолжает:       — Только вот время идёт, и твоя бывшая команда неплохо справляется без тебя, подписчики уходят, фанаты забывают, а жених становится мировой звездой, которому больше не особо-то и нужна поддержка. По сути все, кто не мог справиться без него, теперь в нём не нуждаются. Он чувствует себя бесполезным и никчёмным, но сказать об этом не может, потому что значить это будет, будто он за вас не рад, но он ведь рад и даже очень. Он хочет идти с вами в ногу, но уже непозволительно отстаёт. Что доказывает факт, что его жених начинает проводить время с более успешным мужчиной. Вы успеваете за моим ходом мыслей?       — Я хочу его ударить, но звучит довольно здраво, — Минхо единственный прорезает голос после красноречивой тирады, впечатлившей всех в одинаковой степени сильно.       — Фраза всех моих преподавателей на протяжении обучения в меде. Ну и чего вы рожи скрючили, ничего такого я не сказал, что было бы не очевидно.       А для Хёнджина это, правда, было не очевидно. И до больного стыдно, что Сынмин, за всё время не прообщавшись с Чанбином наедине и более трёх минут, накатал на него подробную историю психологической травмы со всеми вытекающими, словно был единственным человеком, кому не было плевать на его состояние.       Хёнджин просто был слишком занят собой, чтобы думать и о другом человеке? Или же просто вздумал в своей голове, что живет с божеством, о чувствах которого можно не беспокоиться: он со всем справляется, как с детской головоломкой — легко и с долей веселья.       Даже захотелось обнять Сынмина. За просветление о том, какой он осёл. Да и не только ему так показалось, раз остальные не спешили слать его подальше со своим психологическим анализом.       — Не благодари, — отвечает Ким, будто прочитав его мысли. Это даже пугает на долю секунды. — Так мне можно остаться тут на ночь?       В принципе, Ким Сынмина после их небольшой посиделки он оставил в квартире не то, чтобы в благодарность, а скорее во имя спасения себя от разъедающей тишины. Недавний студент подключил на экране в спальне первый сезон «Магической битвы», громко смеялся, развлекал Кками и совсем не обращал внимания на лежащего рядом хозяина квартиры, пока тот писал «спокойной ночи» одному-единственному человеку, которого мечтал сейчас бы самозабвенно обнимать.       Напоминая о том, что он не один. Никогда больше не будет. Даже если для этого придётся пойти на совместный сеанс к Ким Сынмину — тот сказал, что больше не будет помогать включать мозги бесплатно.

***

      Первая неделя в родном городе растягивается ворохом бесконечной рутины и непреодолимым желанием уйти в оплачиваемый отпуск. Миён, видимо, решив, что любая деятельность лучше одинокого самокопания в пустой квартире, устраивает ему адское расписание даже по азиатским меркам. Хёнджин не жалуется и успевает лишь писать Чанбину утром и вечером: доброе утро, планы на день, итоги дня и спокойной ночи. По сути же ровно то, чем в их паре всегда занимался Чанбин.       Ещё на первое «спокойной ночи», что он отправил в день начала их неограниченного перерыва, мужчина ответил ему тем же, попросил не ждать от него привычной болтливости, если Хёнджин продолжит писать ему и дальше. Так и вышло, Чанбин больше не посвящал его в истории про успехи своих подопечных или бывшей команды, и про себя лично не говорил. Но стабильно читал всё, о чём ему желал поведать Хёнджин.       А рассказывал он столько, словно вёл записи в дневник. Как он навещал ребят в больнице и помог, немного тряхнув стариной, им с бумажной работой и даже взял несколько пациентов на себя. Как поучаствовал в фотосессии для известного иностранного бренда, уже начавшего свои поступательные движения в его сторону для предложения амбассадорства. Как набросал эскиз пожилой пары, нежно милующихся на лужайке в парке у реки Хан. Старался жить привычной жизнью, не думая об отколовшимся от неё, жизненно важном кусочке.       О глупом пристрастии к ночным просмотрам душераздирающих драм и постепенному смещению манеры рисования от нежных одухотворяющих созданий природы до окутанных мраком, нечитаемых тревожных фигур, он умалчивает.       Фото-скандал понемногу утихает за нехваткой дополнительных деталей для обсасывания, что, несомненно, даёт вздохнуть с облегчением. Ли Джено даёт заявление от имени редакции, что он не состоит ни в каких тайных отношениях с Хван Хёнджином, а поцелуй у них произошёл совершенно дружески-невинный, и более чем пристойный (и даже скучный для обсуждения) для Франции и её особенного антуража. Образ Джено вполне себе может позволить такое оправдание, а с его послужным списком вбросов это и вовсе выглядит детской шалостью.       С аудиторией Хёнджина выходит сложнее: комментарии через одного кишат ненавистью, разочарованием и призывом объясниться. К счастью, этим самым объяснением занимается Миён от его имени, официально объявляя, что Чанбин и Хёнджин всё ещё находятся в отношениях, и никаких дальнейших комментариев предоставлять они не желают. Что, по сути, является правдой, хоть и «под звёздочкой».       Ещё через неделю ему пишет сам Джено и просит прощения за свои слова при их последней встрече. Интересуется о его делах и неожиданно предупреждает, что связался с Чанбином и выразил свои сожаления лично. Хёнджин уверяет его, что всё в порядке, с облегчением выдыхая. Всё налаживается.       За исключением того, что Чанбин так и не возвращается.       Не сумев обуздать свои желания, Хёнджин набирает номер Уёна, перед этим специально просчитав время, когда эти двое не должны быть рядом друг с другом. Кками пушистым комком устраивается у его лица, будто желая подслушать.       — Приветик, лапуля, — из динамика прорывается жизнерадостный бас. — Не ожидал.       К счастью для своего психологического здоровья, Чон Уён не приписал его к врагам народа после скандала с фото — чего не сказать о Минги, Сане или Сумине, которые разве что с плакатами «предатель» возле его дома не кучковались.       — Чанбин рядом сейчас? — и да, он не мог позвонить напрямую ему, потому что они договорились на перерыв. Но ведь лучших друзей партнёров можно донимать?       — Не-а, — загадочно мурлычет Чон. — А что такое?       Ну и раз Уён интересуется, то пусть не жалуется, что его выбрали избранным на поплакаться сегодня. Его прорывает на очередную жертву потоком отчаяния: он скучает. По нежности, доброте, поддержке, шуткам, подколам, дразнениям, совместной готовке, идиотскому чтению интерактивных историй по ролям с совместным выбором самых тупых вариантов развития событий и ночным катаниям на велосипедах за пачками рамёна в соседний район, потому что в магазинчике рядом нет их любимого вкуса.       — Ты предлагал ему встретиться?       Хёнджин предлагал, но Чанбин не готов и непреклонен в этом. Он много времени проводит с подопечными спиногрызами сейчас, отдавая себя тренерству полностью, и Хёнджин уважает его выбор и решения, но это не меняет…       — Подожди-ка, — в голосе Уёна неприкрытое замешательство, будто он не так что-то расслышал. — Мелкие Чанбина на каникулах после пусанских соревнований. Бин не может быть с ними сейчас. Мне он говорил, что помогает в разработке учебной программы.       Мозг обрабатывает неожиданную информацию и складывает всё по полочкам ровно, как потерянный кусочек пазла в элементарный рисунок.       — Твою же мать.       Он не очень вежливо сбрасывает вызов до того, как суть их взаимного недопонимания дойдёт до Уёна, и заказывает срочное такси до стадиона.       Вечерний ливень остужает голову, еле прикрытую капюшоном плотного худи. Трясет совсем не от холода. От собственной слепоты.       Сынмин говорил про синдром неудачника, при котором человек чувствует себя абсолютным ничтожеством, против которого вечным врагом выступает весь ополчённый против мир. Но Сынмин всё-таки не знал Чанбина настолько хорошо, чтобы понять, что тот бы никогда не перестал идти наперекор такой судьбе. Он смерть переживёт, но докажет, что способен быть лучше. Не сдастся, потому что так легче, просто потому что не сможет в противном случае смотреть себе в глаза в зеркале. Об этом и кричала его похрамывающая нога, не достучавшись до Хёнджина, разбитого собственными эмоциями. Какой же горделивый придурок! Хотя, неизвестно, кто из них больше.       Таксист лихо обгоняет плетущиеся машины, каким-то образом чувствуя настроение своего пассажира, за что его хотелось благодарить несмотря на то, что несколько аварийных ситуаций удалось избежать лишь чудом. Стадион особенно ярко сверкает буйствующими огнями, что отзеркаливаются на мокром асфальте, завораживая простых зевак как минимум на небольшие мгновения по пути домой. Внутренняя парковка полупустая — и одну определённую машину видно сразу.       Охрана хоть и видела его не раз, и вполне себе запомнила, пропускать его просто «по знакомству» не имела права. Как нельзя кстати у него есть номер Юнхо, который бывает на площадке чаще, чем в родном доме: после звонка его двухметровая растерянная фигура спускается к пропускному пункту и вписывает в журнал как гостя:       — Чанбин сегодня нерабочий, если что, — он устало зевает, явно не желая в чём-либо разбираться, наверное, впервые в жизни. Донимать его не хочется, так что Хёнджин прощается с односложным «Уён тебе всё расскажет» и по памяти направляется на тренировочную площадку корпуса B для начинающих младшей группы, отличающуюся от своей «взрослой» версии лишь тем, что на ней нельзя было тренироваться под американский подпольный рэп.       Чанбин действительно там, такой осязаемо-близкий и родной, и при взгляде на него у Хёнджина из груди разрастается уютное тепло, какое бывает во взрослом возрасте лишь после долгожданного визита в родной город и родительский дом после долгой разлуки. Хёнджин, не выдавая себя ничем, садится за ближайшую трибуну и смотрит. Следит, можно сказать, что явно не входит в перечень дел адекватных партнёров на перерыве в отношениях.       Но в этот раз Хёнджин оправдывает это врачебным долгом.       Чанбин один. Никаких детей для тренировки, никаких друзей, к кому он мог бы прийти и без привязки к работе. Только он, Chemicals Over the Country Club и плотные удары баскетбольного мяча.       Удивительно, но Хёнджин ни разу не видел, как Чанбин играет вживую. На записи он видел лучшие матчи ещё давно, и сейчас увиденное казалось игрой перевозбудившегося адреналином воображения. Чанбин словно бы одновременно всегда и никогда не ассоциировался с игрой в баскетбол: два разных человека, две разные жизни, пересекающиеся для Хёнджина лишь на словах.       Он тренирует кроссоверы , что у него всегда получались непревзойденно, отрабатывает броски, разбегаясь перед ними, будто у него в колене нет никаких винтов, а каждый такой разбег не может стать последним в принципе. Хёнджин позволяет ему это, молча наблюдая за болезненными отношениями с любимым делом и откинутой мечтой.       Следующее, что он видит — у Чанбина глаза горят смесью счастья и отчаяния, такого Хёнджин ни разу в жизни не видел, и не думал, что так бывает. Когда увлечение преподносит радость с болью на одной тарелке рядышком, потому что ты делаешь то, к чему стремится сердце, но не можешь уже физически делать это так, как раньше. Чанбин всё ещё хорош, на автомате двигается виртуозно, талант не пропить, только вот былая точность, которую ему придавали постоянные тренировки и здоровые ноги, на которые можно было в равной степени прыгать и падать без задней мысли наподобие «скорее перенести вес на здоровую ногу, чтобы не рухнуть тут, как старикан, от жуткого спазма». Непринуждённо больше не получается, и не получится.       Чанбин закидывает мяч в кольцо с толчком с повреждённой ноги, явно наплевав на правило «переноса тяжести». Немой восторг единственного зрителя в страхе теряется, услышав чужой сдавленный стон. Спортсмен хватается за колено, начиная равномерно поглаживать режущую зону. Забивает на мяч — бросок удачный — и ложится на холодное акриловое покрытие, когда перестает морщится от острой боли. Закрывает глаза, стараясь восстановить дыхание.       Лана Дель Рей приближает свой концерт к завершению, когда Чанбин ощущает чужие пальцы на своей ладони. Вздрагивая, он отдёргивается раньше, чем открывает глаза:       — Что за… Хёнджин, ты что здесь делаешь? — расширенные глаза смотрят в неверии на человека напротив. Будто преступник, пойманный с поличным, он приподнимается, подсобравшись.       — Пришёл за тобой, — хочется исчезнуть в собственной одежде, сбежать от изучающих пытливых глаз. — Бин-и, пойдем домой.       Снова берёт за руку. Чанбин больше не дёргается. Смотрит за сплетённые пальцы и вдруг слабо улыбается, совсем уж обречённо:       — Прости меня, Джин-и. Веду себя, как ребёнок, сам понимаю.       — Не дури, ты последний, кто должен извиняться. Если бы я смотрел чуть дальше своего носа, то понял бы, что тебе херово.       — Если бы я не засунул язык в жопу, то смотреть дальше своего носа и не пришлось бы.       — И это ты тоже верно сказал.       Смех немного разряжает обстановку.       — Но ты можешь сказать сейчас, — Хёнджин отпускает чужую тёплую руку и переключает внимание на чужое больное колено, начиная лёгкий медицинский массаж.       Чанбин немного расслабляется в неожиданном удовольствии, устраиваясь на полу удобнее. Но говорить начинает не сразу. Хёнджин и не настаивает.       — У меня уже давно такое чувство, Джин-и, что я тяну тебя на дно. Последний год я только и делаю, что барахтаюсь на плаву подбитой собакой, что больше из себя ничего не представляет и только заставляет возиться с собой красивого хозяина.       — Не неси дурость.       — Я знаю, что ты отказываешься от крупных предложений о сотрудничестве из-за меня.       Хёнджин резко поднимает виноватый взгляд. Блядство.       — Мне Миён нажаловалась, когда мы с ней немного перепили. Правда, клятвенно просила не говорить, что я про это знаю теперь, потому что ты запретил ей говорить, неважно. Не ругайся на неё. Я знаю про предложение переехать во Францию, про годовой контракт с этим итальянским модным домом, про американскую командировку на полтора года. Как и про то, что на все эти уникальные предложения ты ответил «нет».       — Они мне неинтересны.       — В жизнь не поверю.       — А ты уж постарайся, — Хёнджин раздражённо кривится. — Я простой художник, и им я хочу остаться. В Сеуле, со своими друзьями и своим женихом. Со своими дурацкими рисунками на нашем холодильнике. Не тянешь ты меня на дно, придурок, ты единственный держишь меня на плаву.       — Фу, как слащаво.       — Да иди ты в жопу. Сначала выведет, потом фукает.       — Рад стараться.       Искренний общий смех развеивает пустоту стадиона ещё один раз. Глаза в глаза, обрамлённые улыбающимися морщинками, и Хёнджин бросается на Чанбина плашмя, придавливая туловищем и сумасшедшим гоготом. Чувствует, как его притягивают и по-довольному тяжело дышат. И пусть Хёнджин опять поступает не по кодексу людей на перерыве отношений, но слишком тяжело удержаться от бесконтрольных поцелуев в нос, глаза, лицо, губы, будто перед ним пушистый котёнок, а не здоровый мужчина, и котёнок этот притворно начинает брыкаться, будто ему не нравится происходящее больше всего на свете.       — Я тебя очень люблю, кстати, — Хёнджин останавливается, прерывисто дыша, заглядывая в саму душу. — Прости, что не говорил.       Чанбин улыбается ярко, освещая баскетбольное поле совершенно солнечным светом. Прикасается к его губам своими уже не столь игриво. Просто нежно, умеренно жаждуще. Тягуче двигаясь губами, зарываясь в растрёпанные волосы, крича изнутри.       Домой они едут вместе. Чанбин не отпускает его руки всю дорогу. Или сам Хёнджин не отпускает, сложно решить. Время близится к полночи, дождь прекращается, и Хёнджин подключает свой летний плейлист, не в обиду прекрасной Лане: MGMT, The Rare Occasions и Vance Joy прочищают его разум, унося подальше ставшую привычной головную боль.       — Давай поедем на Чеджу? — вдруг говорит Хёнджин, следя за проносящимися неоновыми вывесками у въезда в их район. — Хочу настоящий отпуск в это лето.       — У тебя же расписание загруженное.       — Самое важное буду делать удалённо. Возьму с собой краски и бумагу. Скажу, что еду за вдохновением, — он смотрит на Чанбина широкими молящими глазками. — Так что, поехали?       И такому сложно противиться.       — Попробую придумать что-нибудь на работе.       Они не отлипают друг от друга всю ночь, обнимаясь, целуясь и бронируя билеты. Наконец кровать не кажется пугающе пустой. Всё на своих местах, в том числе и руки вокруг груди Хёнджина, держащие его со спины крепко, словно великую драгоценность.

***

      Они меняют промозглый Сеул на безумное тепло острова. Не без вопросов и косых взглядов начальства, но оно того стоило. Друзья выпроваживают его чуть ли не пинками, радуясь впервые, что он опять уезжает из города и бросает их. Сынмин радуется больше всех: ему выдали ключи от квартиры и разрешили жить в ней в их отсутствие, приглядывая за Кками. Уён гордо рассказывает всем, что семья не распалась лишь благодаря нему, и Юнхо спорит с ним, кто тут ещё сделал больший вклад.       А вот море славное. В первый день они вообще из него не вылазят. Нанимают тренера по сёрфингу во второй, потому что хотят выглядеть так же круто, как местные профи. На третий раскошеливаются на чёрную свинину и горячие горшочки с морепродуктами, объедаясь сразу дня на три (в реальности мечтая перекусить чем-нибудь столь же вкусным уже через пару часов). Решают отправиться в поход на Халласан на четвёртый день, немного слишком веруя в свои силы: усталые до изнеможения, но с сотней фото, видео споткнувшегося об камень Хёнджина и пугающего остальных туристов хохота Чанбина. Его даже узнают и просят сфотографироваться, вот уж, правда, визитная аудио-карточка.       На пятый день Чанбин будит разморённого Хёнджина нежными укусами с внутренней стороны бедра и дорожкой из мокрых поцелуев. Хёнджин глухо стонет, когда его удовлетворяют размеренно, плавно извивается под вожделеющим напором. Из-под кучерявых волос Бина выглядывает поднимающееся солнце, придавливая к кровати чувством всепоглощающей свободы. И любви.       Чанбин учтив, как никогда прежде. Как принц из сказки, создание женщин-писательниц, мифологическое существо. Он ловит каждую эмоцию на его лице, напитываясь желанием и жаждой, покрывая быстро сходящими засосами и наполняя до предела нежностью и умиротворением, желанием жить эту жизнь так ярко, как светит этот человек рядом, потому что иначе это может считаться преступлением против ангельских созданий.       На шестой день они берут в прокат машину, едут без gps, куда глаза глядят, под лёгкие мотивы дорамных баллад, а ночью гуляют по побережью, соревнуясь в том, кто найдёт самую большую ракушку.       На седьмой день Чанбину приходит неожиданный звонок:       — Что такое, Кёнмин? — это был один из его подопечных. Негласный любимчик — младший братик Уёна, всё-таки — только остальным не говорите.       — Тренер Со, вы же вернётесь к нам? Мы скучаем, — от грустного тоненького голоса в трубке сердце сжимается даже у рядом стоящего Хёнджина. К нему присоединяются ещё несколько, тоже знакомых: ребята решили набрать его по громкой связи все вместе.       — Не бросайте нас, вы лучший тренер во вселенной!       — И тупить мы больше не будем. И баловаться не будем, честно-честно.       На фоне слышится голос тренера-заместителя, недовольного отлыниванием детей от разминки, и ребята наскоро прощаются, ещё десяток раз признаваясь ему в безграничной любви.       — Даже и не заметил, как я успел соскучиться по ним, на самом деле.       — Потому что ты прирождённый наставник.       На восьмой день они берут билеты обратно, не торопясь собирая вещи.       На девятый день они натыкаются в интернете на небольшое интервью биновских детей после победы в пусанском дружественном матче:       — Без нашего тренера Со Чанбина мы бы ничего не добились.       — Для меня большая честь учиться у кумира, благодаря которому я решил заниматься баскетболом.       Под видео Хёнджин не находит ни единого плохого комментария. Такого всеобщего единения он вообще в интернете не встречал даже под рилсами с милыми котиками.       На десятый день в самолёте Хёнджин начинает делать наброски своей новой серии картин. Цветы, море и изломанные ракушки. Кудряшки и загорелые пальцы в песке. Рассветы и стертые при подъеме в гору коленки. Ямочки на щеках и озвученные вслух слова, изображенные на холсте блестящим маслом.       Жизнь продолжается. И Хёнджину нравится её непрерывное, тёплое дыхание.