pariahs

      Странное чувство пустоты заставляет Тэхёна покрываться гусиной кожей. Он мало что помнит о вчерашнем вечере или ночи, однако, пробудившись утром, ощущает сильную уверенность в том, что во время сна его согревали чужие крепкие руки. Приснилось ли ему это и был ли он в бреду, Тэхён навряд ли поймёт, потому что головная боль нещадно бьёт по вискам при любых попытках трезво мыслить.       Тэхён вспоминает лишь то, по какой причине не хочет бросать наркотики. Усталость в слабом теле, тошнота, боли в ногах и желудке, а также неприсущая ему тоска и нежелание даже поднять голову со спального мешка. Шея ещё вчера затекла от неудобства поверхности, на которой им вновь пришлось ночевать, и боль в ней — последнее, что его тревожит этим утром. Не беспокоит даже тот факт, что он всё в том же в лесу, в окружении потушенного костра.       Те же лица, те же эмоции разочарования в том, что эти пару дней были не затянувшимся ночным кошмаром.       Нет только Чонгука.       Опираясь ладонями о землю, Тэхён медленно поднимает свой голый торс, игнорируя то, как кружится голова и плывёт картинка перед глазами. Он вспомнил.       Ночью его обнимал Чонгук.       Наверное, совсем не осознанно, раз не захотел посмотреть Тэхёну с утра в глаза. В них он обязательно увидел бы благодарность, потому что Тэхён уверен: он смог с помощью его объятий на несколько часов забыть о болях и сильном желании чем-нибудь закинуться.       — Ну, ты как? — К нему подсаживается Чимин.       Волосы и лицо у него влажные, а шея покрыта мелкими капельками воды. Тэхён понимает, что тот пришёл с речки. Как же ему хотелось увидеть её прямо сейчас. Но он не может даже нормально встать на ноги.       — Где моя рубашка? — тихо интересуется Тэхён, оглядываясь по сторонам, чтобы заспанными глазами осмотреть других ребят.       Солнце ещё не до конца встало и было немного прохладно, отчего некоторые из подростков, укутавшись по голову в свои спальники, продолжали спать. Не было только Чонгука и Дахе.       — Держи, — Чимин протягивает Тэхёну его уже высохшую от пота вещь и не убирает любопытного взгляда, явно пытаясь услышать ответ на свой вопрос.       Судя по всё ещё бледной коже этого парня, синякам под глазами, красному носу и сухим губам — ответ был на лицо.       Стоны боли Тэхёна до конца вечера были слышны каждому из них. И странным было то, что они не раздражали и не злили никого из них. Только пугали, заставляли сердца сжиматься от жалости. Казалось, что Тэхён своими глухими завываниями выражал настоящие эмоции, нахлынувшие на их головы тяжёлым осознанием того, что следующее утро они встретят не в своих мягких и чистых постелях.       — Мне чуть лучше. Наверное, — произносит Тэхён, не поднимая глаз от пуговиц, которые не хотят с первой попытки застёгиваться, потому что пальцы трясутся, тело устало, органы болят, а мысли лишь о том, где бы достать дозы. — Прости за то, что послал вчера… — виновато добавляет еле слышно и облизывает нижнюю губу.       — Я понимаю, Тэхён, — добро улыбается ему Чимин уголком губ и протягивает пальцы к пуговицам, чтобы помочь ему застегнуться.       На самом деле, он мало что понимает. Чимину никогда не приходилось видеть боль наизнанку, и Тэхён отчётливо показал её ему вчера. Наверное, нелюбовь к своему телу бывает разной.       — У тебя опять повышается температура, — бормочет он с насторожённостью в голосе, когда кончики пальцев случайно касаются горячей кожи на груди.       — Я хочу к речке, — произносит Тэхён и обхватывает пальцами обеих рук нежные ладошки, останавливая их движение. Рубашка остаётся расстёгнутой до солнечного сплетения.       — Ты не сможешь, Тэхён, — не скрывая ужаса в глаза, отвечает Чимин. — До неё нужно идти. А ты… ты…       — А я слабак, который не может даже встать на ноги, да? — скалится в усмешке Тэхён, что хотел бы сильнее сжать ладони Чимина, которые тот всё не убирает.       Однако он без того держит их из последних сил. Тэхён злится от того, что в нём вновь видят слабака. Сначала жалкого наркомана, сейчас больное ничтожество. Но он хранит свои эмоции в себе, выдавая их лишь нахмуренным выражением лица, так как всё, чего ему сейчас хочется, это окунуться в реку. Очиститься от земли и травы, попробовать отмыть грязь, которую не смоет ни одна вода. Даже святая.       — Я не это… — Чимин не успевает закончить своё предложение, в котором обязательно попытался бы убедить Тэхёна в том, что ни он, ни другие не считают его слабаком.       Греющая душу ложь ему сейчас не помешает, даже если их глаза выдают искренние эмоции, испытываемые каждый раз, когда любой из них смотрит на корчащегося в агонии Тэхёна.       Он слышит за спиной шуршание кустов и резко поворачивает голову, замечая Чонгука с большим количеством разной длины толстых деревянных веток. Рядом с ним к лагерю подходит Дахе, которая также держит на руках две-три такие же ветки. Чонгук застывает на месте, а взгляд цепляется за кулаки Чимина у груди Тэхёна, за которые тот схватился.       Как человек, который всю ночь его согревал, Чонгук должен бы обрадоваться тому, что Тэхён может сидеть на месте и общаться. С благодарностью улыбнуться Чимину за то, что не стал обижаться на Тэхёна и продолжил ему помогать. Сам Чонгук уже достаточно ему помог. Даже слишком, однако.       Слишком для Чонгука, который практически выпрыгивал из спального мешка, когда при пробуждении понял, что Тэхён обнимает его бок, крепко прижав спиной к своей голой груди. Когда словил себя на том, что, даже проснувшись, не смог сразу оттолкнуться от приятных прикосновений, дав себе несколько минут на то, чтобы полностью вобрать их в себя.       Вобрать так, чтобы потом выворачивало наизнанку, как от какого-нибудь мерзкого наркотика, к которому Чонгук ни в коем случае не должен привыкать. Рано или поздно, потому что он захочет избавиться от зависимости. И Тэхён — идеальный тому пример, почему не стоит даже начинать.       — Где вы были? — тихо спрашивает Тэхён, убирая ладони Чимина, и кидает вопросительные взгляды на Дахе, которая кладёт ветки к одному из деревьев, где со вчерашнего дня лежит найденный Джином брезент.       Ребята так и не смогли придумать для него нужного применения. Но у Чонгука уже была идея, которую он не торопится озвучивать, потому что на него смотрят разочарованным взглядом, как если бы он опять где-то накосячил. А может, и накосячил. А может, Чонгук вновь не заметил того, что одними только своими попытками всё исправить, как всегда делает только хуже.       — Ходили к реке, чтобы умыться, — спокойно отвечает Чонгук, укладывая принесённые ветки рядом с теми, что Дахе уже уложила на землю, и избегает тэхёнова взгляда.       Тот смотрит с болью, словно пытается поделиться ею именно с Чонгуком. Потому что болит почему-то не тело от ломки, а мерзкие чувства, в которых Тэхёну хотелось быть единственным. Главным. Не просто размазнёй, которого только пожалеть и затем уйти, когда он оправится.       — Вдвоём? — усмехается Чимин, вставая на ноги, и подходит к веткам, пока Чонгук немного отпивает из бутылки питьевую воду.       Намджун и Юнги пока спали, и ещё было непонятно, получится ли у них очистить речную воду для того, чтобы её можно было выпить и не отравиться.       — Чонгук сказал, что плохо ориентируется в лесу, а мне как раз нужно было, чтобы кто-то пошёл со мной к реке, — отвечает Дахе, которой становится неприятно от того, с каким намёком прозвучал вопрос Чимина.       Если тот и не вкладывал в него никакого подтекста, мрачный взгляд Тэхёна, то и дело сжимающего и разжимающего кулаки от вновь окутывающих его тело болей, пугает девушку.       — Затем он предложил собрать веток для шалаша… для Тэхёна, — произносит она, не смотря на Чонгука, который не собирался говорить другим об этом раньше времени.       И вообще признаваться в том, что делает этот шалаш лишь для Тэхёна.       Он быстро прячет взгляд в пакеты с фруктами, опустившись к ним на корточки, и делает вид, что ищет что-то, чем можно было бы перекусить до завтрака. Однако вид мягких яблок и почерневших бананов никак не отвлекает его от звуков шуршания спального мешка, из которого Тэхён пытается выйти, чтобы встать на ноги.       — Я тоже хочу к реке, — произносит он, отказываясь от протянутой ладони помощи Чимина.       Тот недовольно качает головой, однако уже не пытается вновь его переубедить. Помогать тем, кто не хочет получать помощи, безнадёжно.       — Я могу принести тебе бутылку с водой, чтобы умыться, — отвечает Чонгук, не убирая хмурого, задумчивого взгляда, и краем глаз следит за тем, как Тэхён медленно подходит к нему.       — Нет. Я хочу к реке, — уже не с такой настойчивость повторяет Тэхён в более тихом тоне и встаёт рядом с Чонгуком. Опустив на парня глаза, он слегка улыбается и добавляет: — Мне же нужно доказать тебе, что я лучший пловец в школе.       Из Чонгука вырывается неконтролируемый смешок. Чимин, услышавший эти слова, с непониманием метает взгляд от одного парня к другому, у которых явно свои личные шутки. Потому что плавать в состоянии Тэхёна — это абсурд. Ему бы для начала дойти до речного берега.       — Ладно, — соглашается Чонгук после недолгого раздумья. Шалаш может и подождать. — Садись, пока не передумал, — говорит, продолжая сидеть на корточках, и показывает взглядом на свою спину, ставшую для Тэхёна своего рода зоной комфорта.

: : :

      — Как долго будет длиться твоя ломка? — тихо спрашивает Чонгук после нескольких минут ходьбы по уже хорошо вытоптанной ими тропинке в сторону реки.       Тэхён, зажав его шею в кольце своих рук, громко дышит и иногда шмыгает носом. Чонгуку кажется, что даже сейчас тот страдает и устаёт. Ему приходится крепче прижимать его колени к своим бокам, ведь если Тэхён расслабит руки, то сразу же упадёт на землю.       — Не знаю, — не сразу отвечает тот сквозь протяжный стон, когда очередная электрическая волна боли прошлась по мышцам. — Три-четыре дня, наверное.       Тэхён мог бы попросить Чонгука не переживать за него, но заранее предугадывает его ответ о том, что он и не переживает. Однако этот парень единственный, кто не побоялся попасть под раздачу неорганизованной агрессии, что неосознанно вырывается из Тэхёна. На самом деле, Чимин и даже проснувшаяся Суён готовы были его терпеть, однако этого не хотел сам Тэхён.       Он хотел рядом Чонгука. Потому что лишь в его глазах он находит понимание его состояния. Знание того, что в тебе видят монстра.       — Расскажи мне что-нибудь, — шепчет Тэхён Чонгуку прямо на ухо, отчего табун мурашек разом охватывает всё его тело так, что пальцы чуть было не расслабляют хватку на без того покрытых синяками коленях.       От его низкого голоса забывается то, куда они идут, поэтому Чонгук останавливается на секунду, дабы найти взглядом тропку, по которой буквально десять минут назад возвращался в лагерь.       — Мне нечего рассказать, — тихо бурчит Чонгук, опуская сосредоточенный взгляд в землю, и хочет, не изменяя своей натуре, нагрубить, сказав, что он не хренов клоун, чтобы развлекать и отвлекать кого-то от скуки.       Пусть скажет спасибо, что Тэхёна второй день тащат туда-сюда, раз такой слабак с сильными из-за отмены наркотиков болями в ногах.       — Всем всегда есть, что сказать, Чонгук, — устало улыбается Тэхён, глубоко вдыхая воздух настолько, что почти что крадёт его из губ Чонгука, усилившего ритм собственного дыхания.       Тяжёлая голова падает виском на твёрдое плечо, но её не отталкивают и даже не пробивают кулаком от очередного нахального прикосновения. Чонгук перестал уже сопротивляться самому себе и больше не против помочь Тэхёну в его попытках не упасть.       — Ты сейчас опять на мне свои лекции по исповедям практикуешь? — незлобно усмехается он и старается не поворачивать слишком часто глаза к голове Тэхёна, на чьём бледном лбу узорами прилипла тёмно-русая чёлка.       Тот, закрыв глаза, продолжает вымученно улыбаться, что-то говоря на французском, и ждёт ответа.       — Ты же в курсе, что я тебя не понимаю?       — Как? — с наигранным удивлением отвечает Тэхён, не пряча усмешку. — Ты же в языковой школе учишься. Что у вас там преподают? Турецкий и гренландский?       — Хочешь поговорить о школе?       — Можем поговорить о вере. Ты веришь в Бога? — уже без издёвки спрашивает Тэхён, решая самолично задать тему для разговора, раз Чонгук не торопится отвлекать его беседой.       Шаг парня значительно поубавился в скорости, но Тэхён не хочет его торопить.       Ему нравится их размеренная прогулка по лесу. Можно притвориться, что их не похитили. Что они давние друзья. Что Чонгук не избил его буквально двадцать четыре часа назад и что Тэхён никак не может перестать думать о том, как ему хочется сделать хотя бы одну затяжку мета.       — Вау. Вот так прям сразу о вашем Боге поговорить? Вы в церкви в лоб об этом спрашиваете, что ли? — тихо смеётся Чонгук и опускает глаза к носкам своих ботинок.       Но взгляд до них не доходит, так как цепляется за многочисленные кольца на пальцах Тэхёна, что изредка через ткань футболки ударяются подушечками о грудные мышцы Чонгука, вызывая за ними где-то глубокое, но слишком осязаемое электрическое напряжение.       — Даже у свидетелей Иеговы есть своя прелюдия.       — Ты даже не заметил, как уже ответил на мой вопрос, — выдыхает Тэхён и, собирая оставшиеся капли сил, сжимает ладонями широкие плечи.       Ему срочно нужно посмотреть Чонгуку в лицо. Зная, что такие резкие движения могут вызвать у него неприятное желание опустошить истерзанные болью внутренности, он чуть нагибает голову, чтобы вглядеться в профиль активно глотающего слюну парня, потому что горло пересыхает так, словно он больше часа не пил воду.       В практике исповедания нет такого обязательства. Даже наоборот. Людям проще признаваться в совершённых грехах или постыдных мыслях, когда они держат анонимность и не вынуждены смотреть в чужие глаза. Все боятся быть осуждёнными.       — Увиливание от ответа — тоже ответ, — коротко усмехается Тэхён. — Когда ты узнал, что не веришь? Когда потерял веру или когда понял, что никогда не смог уверовать? — добавляет уже без капли улыбки, с серьёзностью моргая.       Если многим было жалко наркоманов, то ему лично было печально за тех, кто не верил.       Чонгуку бы отпустить колени Тэхёна. Отцепить крепкие пальцы с плеч. Бросить его на землю и убежать куда-то вглубь леса, заранее предугадывая то, что он обязательно заблудится там в одиночестве. Можно ещё рассмеяться, перевести всё в шутку. Или же несколько раз ударить, чтобы перестал нести всякий католический бред. Не хватало ему ещё исповедоваться какому-то торчку в глухом лесу.       Но Чонгук боится. Боится, что Тэхён вновь увидит в этом попытку увильнуть от ответа. Чонгук не хочет отвечать вообще. Не хочет, чтобы его чинили. Пытались понять, в чём его проблема, чтобы её исправить. Потому что он и есть неполадка. И избавиться от этой погрешности можно лишь избавившись от него самого.       — Мы дошли, — произносит он, совсем неосознанно поменяв тему, однако они реально уже поднимались по маленькому холму, за которым их ждёт шумно бегущая река.       Тэхён не пытается вновь добиться от него ответа, потому что всё его внимание занимает открывшийся перед ними вид на природную красоту. Со стороны обычная река, которая протекает вдоль леса, никому не мешая, восхищает собою не выплывающих из собственных проблем и переживаний подростков.       — О мон Дьё, — бормочет Тэхён, опускаясь на ноги, и чуть ли не падает сразу же на землю из-за того, что те затекли под давлением чонгуковых пальцев и всё не прекращающихся болей. — Я… я хочу искупаться, — широко улыбаясь, оповещает он Чонгука, и для того, чтобы показать, насколько он настойчив в этом желании, положительно кивает на то, как тот с ужасом широко раскрывает глаза.       — Ты же понимаешь, что я не пущу тебя? — Чонгук сводит брови вместе в недовольстве, пытаясь одним взглядом показать ему, чтобы даже не пытался его переубедить.       Вид Тэхёна не внушает того, что, раздевшись, он прыгнет бомбочкой в воду. Однако продолжает лукаво улыбаться Чонгуку, явно что-то задумав.       — Конечно, — пожимает он плечами и стягивает через голову не до конца застёгнутую рубашку. — Потому что ты идёшь со мной, — говорит, словно констатирует бесспорный факт, на который Чонгук лишь усмешливо фыркает, качая головой.       Его взгляд вновь цепляется за крестик, переливающийся ярким золотом от восходящего над горизонтом солнца, которое на берегу напоминает им о том, что сейчас знойный август. Желание окунуться всем телом в прохладную воду неожиданно становится неотъемлемой частью Чонгука. Но он должен оторвать её от себя и выбросить, потому что Тэхён слаб. Он даже свои брюки не может толком снять, не выдохшись.       У Тэхёна не получается выпутаться первую ногу из штанин, так как для него стоять на одной ступне ещё более сложно, чем на двух. Он садится на влажную землю и, лениво напевая себе под нос одну из мелодий, что они исполняют в церковном хоре, медленно снимает с себя брюки.       — Ты же не будешь купаться в одежде? — спрашивает он у Чонгука, поднимая на него вопросительный взгляд.       Его совсем не волнует то, в каком ступоре сейчас тот стоит, следя за тем, как постепенно оголяются волосатые бёдра и красноватые колени, на которых Тэхёну частенько приходится стоять во время сессионных молитв.       — Я не буду купаться, Тэхён, — всё же отвечает Чонгук, поняв, что ему нужно озвучить эти слова, дабы Тэхён всё-таки понял.       Но этого всё равно становится недостаточно. Следом за брюками идут кеды, неаккуратно разбрасываемые по сторонам. А затем Тэхён просовывает большие пальцы под резинку чёрных боксеров и, опираясь голыми ступнями в густую покрытую росой траву, приятно охлаждающую пальцы ног, чуть приподнимает свои ягодицы, чтобы избавиться от последней части своей одежды.       — Ты что делаешь?! — в полукрике возмущается Чонгук, ощущая то, как сильно горят щёки.       Он надеется, что всё-таки от гнева, а не смущения, потому что Тэхён сейчас выглядит слишком красивым для человека, который должен вызывать у Чонгука жалость и отвращение.       — Да, ты прав. Лучше в трусах, как раз помою их. Да и рыбы могут в зад заплыть, — хихикает он, и его слабый смех прерывается сильным кашлем, из-за которого лёгкие обжигаются так сильно, что чуть кружится голова. Тэхён не сможет нырнуть без помощи Чонгука. — Je t'en prie, — шепчет с мольбой, и Чонгук не может сделать вид, что не понимает эту фразу.       Даже если не знал бы базовых слов на французском, один только взгляд Тэхёна говорил о том, что у него на душе.       — Только по-быстрому. Помоемся и выйдем, — коротко приказывает он, торопливо снимая футболку, и неаккуратно стягивает ботинки и такие же смоляно-чёрные джинсы.       Чонгук старается не смотреть на то, как Тэхён не сводит с него глаз снизу вверх, в отличие от него, совсем не стесняясь того, что пялиться некрасиво. Особенно пялиться так безбожно, игнорируя свисающий с шеи крестик.       — И чтобы без выкрутасов. Ты меня понял? — добавляет Чонгук, пытаясь вновь вернуть на лицо грозный взгляд, который должен бы внушить Тэхёну покорно слушаться его, а не кокетливо улыбаться и тянуть к нему ладонь так, словно они тут ради развлечения.       Это совсем не так. Чонгук просто помогает Тэхёну. Почему, если тот не держит на него зла, и зачем, если они совсем не друзья, — знать он не хочет. Наверное, ему просто стоит смириться с тем, что в любом замкнутом обществе человек тянется к человеку. Что, как бы Чонгуку ни хотелось быть одиноким волком, в таких экстремальных ситуациях его будет тянуть в стаю или к конкретной душе, в качестве которой умерший для него Бог решил выбрать Ким Тэхёна.       — Держись за меня… — Губы предательски дрожат, отказываясь работать по приказам мозга.       Чонгук чувствует, что его хотят использовать, как развлекательную программу, чтобы на время забыть о собственных болях. Расковырять чужую рану, пока кровоточит своя собственная. Он не должен разрешать Тэхёну это сделать. Однако позволяет.       Заходит с ним в неглубокую воду, край которой еле достаёт им до груди, обхватывает сильной ладонью худощавую талию, которая моментально покрывается гусиной кожей из-за приятной прохлады, окутавшей их обоих.       Тэхёну становится хорошо. Настолько, что он, держась одной ладонью за плечо Чонгука, широко улыбается и до крови кусает губы от учащающихся высоковольтных зарядов боли в теле. Тэхён смотрит Чонгуку в глаза, которые тот прячет в своё отражение в воде, и чуть поглаживает большим пальцем по ещё тёплой коже плеча. Тэхён видит, что тот уже не так сильно торопится по-быстренькому помыться и выйти, и не сдерживает своей довольной вымученной улыбки от того, как Чонгук водит руками по куда-то торопящейся реке, что совсем не заражает их своим темпом.       Тэхён иногда плескает воду на его грудь, чтобы охладить горячую кожу, которую палит яркое солнце, а Чонгук наигранно хмурится и делает вид, что ещё одна такая выходка и он утопит его по голову в воде.       — Слушай, а ты крещёный? Я ведь вполне мог бы тебя крестить в реке, — тихо смеётся Тэхён и, ровно встав обеими ступнями на скользком каменистом дне, одним движением опускается вниз.       Продолжая держаться Чонгука, как за бетонный фундамент, он крепко обхватывает пальцами его запястье и до самой макушки окунается в реку, приятно будоражащую холодком его токсичную кровь.       Боли и мысли о наркотиках на мгновение приглушаются, оставляя Тэхёна наедине с самим собой. Но к его уединению присоединяется Чонгук и, так же держась за тэхёново запястье, погружается на всю голову под воду. Разрешая глазам привыкнуть к ней, они почти одновременно поднимают веки и закрытой улыбкой смотрят на размытые лица друг друга, продолжая крепко держаться. Чонгук понимает, что Тэхён хватается за него из-за первобытных инстинктов, видит в нём защиту и силу.       Однако за что хочет зацепиться Чонгук? За спасение? Хочет, чтобы ему отпустили грехи? Наверное, Тэхён, несмотря на своё расслабленное поведение и пагубную зависимость, всё-таки прилежный ученик в своей католической школе. Потому что Чонгук смотрит на него, пытающегося подольше побыть под водой, затаиться тут от всего мира вдвоём, и признаёт: прощение — это благодать.       Тэхён выныривает резко, ощущая, как покруживает голова из-за скачка давления и дискомфортной тесноты в лёгких. Чонгук больше не держит его за кисть, Тэхён же пытается вытянуть парня за плечи наверх. Кажется, он совсем не торопится возвращаться в реальный мир, и Тэхён хорошо понимает его нежелание. Но хочется спасти Чонгука точно так же, как это пытается сделать он. Даже если совсем не замечает того, что его нахождение рядом — для Тэхёна освобождение.       Чонгук использует весь запас своих лёгких и вытаскивает голову из воды, жадно глотая воздух ртом. На мгновение он забывает о том, что они тут не для развлечения. Забывает о том, вообще, где находится и с кем, но мысли слишком быстро заполняются страхом о том, что он нужен Тэхёну.       — Я здесь, — зовёт его тот, касаясь пальцами плеча, и горделиво улыбается в лицо Чонгуку, повернувшему к нему голову в лёгкой панике.       На секунду ему показалось, что Тэхён не выплыл наружу. Что Чонгук опять облажался.       — В детстве мы часто ходили в церковь по воскресеньям, — произносит он, всем телом повернувшись к Тэхёну, и хватает пальцами за плечо парня. Не ради того, чтобы не дать ему упасть в слабости, а потому что совсем не хотел вспоминать практически единственное хорошее воспоминание из прошлого. — У нас не было ничего. Ни еды, ни нормальной одежды, ни устойчивой крыши, ни даже денег на электричество, из-за чего мы с братом часто вынуждены были делать уроки в темноте.       Чонгук тоскливо улыбается под нос, перебирая в голове эпизоды из прошлого, когда приходилось делить одинокую, почти полностью оттаявшую свечу со старшим братом. Сейчас ему кажется смешным то, что он когда-то так усердно занимался, надеясь, что закончит школу и начнёт помогать родителям, зарабатывая много-много денег.       — И только по воскресеньям мы ощущали себя счастливыми. Знаешь, церковь — это как твои наркотики. Когда ты в ней, тебе хорошо. Тебе внушают, что всё будет хорошо. Что Бог нас всех спасёт, что ангелы защитят. Что… не знаю… Иисус укажет путь. И ты выходишь весь такой окрылённый, буквально паришь над землёй. А потом тебя отпускает и долбанной наковальней на тебя падает реальность. В той, в которой твой отец — мерзкий алкоголик, избивающий мать-слабачку, а старший брат — точная копия отца. Реальная жизнь — это ломка. — На последнем слове он поднимает глаза, замечая, что Тэхён смотрит на него немигающим взглядом.       Чонгук больше не видит его одобрительной улыбки и не чувствует того, чтобы он держался за него.       Чонгуку кажется, что Тэхён винит себя. Непонятно, в чём именно. В том, что попытался откопать то, что давно зарыли, воткнув табличку: «Не трогайте», или в том, что является частью церкви. Может, ему стыдно за то, что его любимые наркотики сравнили с церковью, а то и наоборот. Чонгуку мерзки оба эти понятия. И ему почему-то не мерзок Тэхён.       — Расскажи про брата, — хрипло произносит он через пару минут.       Никто из них не торопится выходить из реки. Они старательно игнорируют то, как усилившийся ветер накрывает кожу мелкой рябью мурашек, заставляющую их едва заметно дрожать.       — А что про него рассказывать? — равнодушно пожимает плечами Чонгук, поворачивая взгляд на берег. — Он ушёл из дома, когда ему было четырнадцать, и за шесть лет ни разу не появился на горизонте. — Чонгук вяло кривит губы, пытаясь вспомнить лицо Джонхёна, однако сейчас кажется, что за два дня он забыл лица родителей.       Ему хотелось бы всегда помнить покрытое синяками и ранами лицо с вниманием слушающего его Тэхёна.       — Оно и к лучшему. Ведь он был монстром. Таким же, как мой отец. Каким становлюсь и я.       Последнее предложение вырывается из Чонгука неосознанно, почти беззвучно, и Тэхён из-за звуков течения мог бы его не расслышать. Оно вполне могло бы ему послышаться. Глаза Чонгука, которые накрывает влага, явно неречная, дрожат и показывают ему, что этих слов никто не должен был услышать.       — Всё-таки гены неизбежны, да? — тоскливо скалится Чонгук и неуверенно поднимает на Тэхёна глаза, который стал на удивление молчаливым.       Тэхён понимает, что не может оставить Чонгука с такими переживаниями наедине с самим собой. И дело было не в том, что он хочет устроить исповедь или экзорцизм. Тэхёну просто нужно доказать Чонгуку, что монстрами не рождаются. Ими становятся, в них превращают.       — Знаешь, — тихо начинает он, делая неуверенный шаг вперёд. Пятка чуть скользит по камню, но он успевает удержаться на месте. Удержаться за Чонгука, хватаясь за его предплечье, — если ты рождён от монстра или тролля там, например, это не значит, что ты должен быть злодеем. Ты не обязан быть плохим, если все видят тебя таковым. Можно быть кем угодно, пока ты веришь в это и хочешь этим быть, — произносит, не поднимая громкости голоса.       Кажется, что даже течение перестало быть таким стремительным, чтобы Чонгук в полной мере ощутил то, что Тэхён хочет донести до него.       — Что это? Цитата одного из библейских псалмов? Или ты сам придумал? — мягко усмехается Чонгук, продолжая чувствовать холодок ветра, гладящий мокрую кожу, однако не дрожит, так как внутри неожиданной начинкой теплиться приятные чувства.       — Нет, это цитата из очень хорошего фильма, — пожимает плечами Тэхён, сияя улыбкой, и рискует сделать ещё один шаг, потому что хочется сделать очередную глупость.       Ту самую, которой они занимались всю ночь, и молча притворились, что так правильно.       — Ага. Сейчас можно нести всякую чушь и следом говорить, что это цитата из фильма. Как удобно, — легко смеётся Чонгука, чуть сжимая пальцами плечо томительно медленно приближающегося к нему Тэхёна.       — Нет же. Это из третьего Шрека, — довольно хихикает тот и виновато смотрит. Тэхён плохо знает стихи из Библии. У него она своя, собственная. — Обязательно посмотри, когда будешь дома.       — Ты меня пытаешься утешить цитатами из мультика? — уже без стеснения громко смеётся Чонгук, задрав голову назад, и вторая ладонь хватается за локоть Тэхёна, потому что тот продолжает скользить на речных камнях.       Потому что ему нужна опора, которой Чонгуку искренне хочется стать для него хотя бы на это время.       — Из очень хорошего мультика, заметь, — положительно кивает Тэхён и успешно игнорирует очередной протяжный спазм в икрах.       Ему не хочется казаться перед Чонгуком слабаком, и он, крепче сжимая пальцами его предплечье, держится до последнего вздоха.       Чонгук согласно улыбается и надеется не забыть всё-таки посмотреть этот мультфильм.       — А ты забавный, Ким Тэхён. — Очередная фраза, вырывающая из чересчур разболтавшихся губ Чонгука, который не помнит, когда в последний раз вёл с кем-то такой диалог, что в итоге не привёл бы к драке.       Когда ему не хотелось раскрошить кулаком чей-нибудь череп за то, что ему пытаются помочь? Ему хочется добавить: «А ещё ты красивый и добрый. Пожалуйста, не становись священником или кем вы там становитесь у себя в церковной школе». Но Чонгук отмалчивается и хрипло произносит:       — Если ты наигрался с водой, то давай выходить из неё.