pariahs

      Возгласы ребят путают Юнги мысли. Они плещутся в холодной речке, окидывают друг друга короткими волнами. Мокрые по голову, полуголые и очищенные от грязи и, кажется, от ещё час назад навестившего их горя. Как беспечно и легко.       Юнги завидует.       Тому, как запросто можно выкинуть из головы уничтожительные мысли и пессимизм, с которым он живёт всю свою жизнь, сколько себя помнит. Он всегда был таким, он редко вспомнит себя по-настоящему счастливым. Как если бы ту самую клеточку под названием «хорошее настроение» вырезали из него ещё при рождении. Как если бы высшие небеса решили на нём отдохнуть и недодать ему того самого гормона счастья.       — Можно с тобой посидеть? — робко спрашивает у него Чимин, вырывая из омута мыслей, и Юнги неосознанно подмечает, что всё это время слабо улыбался тому, как Хосок, подняв Суён на плечо, бросал её обратно в воду, отчего та, выплывая обратно, грозно ругалась на него, параллельно подхватывая его звонкий довольный смех.       — Да, конечно, — чуть кивает Юнги и замечает, что Чимин всё ещё сидит в своей влажной рубашке и брюках, пока его собственная одежда и одежда остальных ребят, неаккуратно подвешенная на ветках, сушится под солнцем.       Юнги никогда не стеснялся собственной наготы, однако тело в одном высыхающем нижнем белье всё равно покрывается мурашками, когда Чимин садится рядом и чуть касается голым предплечьем его руки.       — Почему ты не купаешься с остальными? — задаёт свой очередной сложный вопрос Чимин.       И Юнги приходится искренне задуматься и начать самокопание ради того, чтобы дать должный ответ. С этим парнем хочется быть открытым, ведь смотрят на него с выжидательным интересом. С беспокойством и трепетным волнением, от которого бушуют внутренности, вызывают лёгкую тошноту от непривычки, вынуждают больно кусать нижнюю губу, чтобы вновь унизительно не расплакаться.       — А почему ты не сушишь свою одежду? — Юнги честно не хотел бы отвечать вопросом на вопрос, но ему нужно время. Время на то, чтобы принять к себе чужой интерес. Неважно, неподдельный или вызванный лишь ради того, чтобы занять своё время, ведь в этом лесу, без цивилизации и привычного окружения, оно тянется до безобразия медленно.       Кажется, они пробыли тут уже месяц. Кажется, они всегда были связаны между собой. Кажется, даже если их освободят, они не смогут разорвать эту неожиданную для каждого связь.       — Знаешь, Юнги, — уставив задумчивый взгляд в даль, туда, где Сокджин учит Асоль плавать в речке, тихо произносит Чимин, решая не ругать Юнги за то, что тот вновь меняет тему. Переводит её от себя, словно отбрасывая далеко так, чтобы доказать самому себе, что он неинтересен. — Я… я так ненавижу лето. Из-за жары приходится носить меньше одежды. Не получается спрятаться за толстой тканью пальто и многочисленными слоями защищающего меня от людей шарфа. А ещё летом солнце светит дольше, и я не могу скрыться в утренней или вечерней тьме, — говорит он размеренным тоном, боясь повернуть голову на Юнги. Боясь увидеть в его глазах насмешку и непонимание.       Для Чимина нелюбовь к себе — это его защита. От окружающих, от разочарования, потому что оно всегда наступает. Оно работает как часы, всегда пробивает в своё время и больно бьёт по сознанию громким боем.       Однако с Юнги Чимину кажется, что эти часы хотят сломаться.       Он слышит глухой всхлип. А потом ещё, и ещё. Пока всхлип не превращается в тихий плач, вынуждающий резко повернуть голову влево, чтобы вглядеться в чужие глаза и увидеть в них слёзы. Увидеть в выражении лица сожаление, глубокое понимание, пронизывающую боль. Прочувствовать её до кончиков пальцев, ощутить во всю мощь, принять и сделать своей, что щемит в груди до тягучего вздоха.       — Юнги… — шепчет Чимин, приближаясь на месте, — опять болит, да? — спрашивает, заведомо зная ответ.       Взрослые говорят, если болит рука или нога, значит растёт или был где-то не аккуратен, сам виноват. Растёт ли душа, когда болит она? А как понять и принять свою за боль вину?       Юнги Чимину не отвечает. Лишь отрицательно качает головой, пытаясь что-то выговорить, но слова успели выскочить из головы. Ему хочется столько всего произнести, стольким поделиться, отдать хранящуюся в себе информацию и будь с ней что будет. Впервые перестать заботиться о том, что его могут растоптать за неё или с безразличием отмахнуться, не скрыв своего скучающего зевка.       Его крепко обнимают. Так крепко, что сложно дышать, но Юнги старается. Забывает про все попытки задохнуться в подушке, дышит в полную грудь. Чимин обнимает так, словно делится собственными лёгкими, кричит: «Дыши», вынуждает делать голодные глотки воздуха ртом.       Юнги этого мало. Он чуть отстраняется, смотрит в тревожные глаза, которые намокают так, что становится стыдно за самого себя. И делает то, чего никогда не смог себе позволить с любым другим человеком. Обхватывает ладонями испачканное в грязи, но всё равно до одурения мягкое лицо, прикрывает глаза, игнорируя удивление в чужих, примыкает к полураскрытым суховатым круглым губам своими.       Целует так, как может. Как того требуют изнутри. Так, словно в последний раз. Жадно, неумело, расторопно, однако эмоционально, продолжая плакать и рвано дышать носом.       Чимин отвечает не сразу. И Юнги почти был готов отпрянуть от него и вновь зарыться в самом себе, уничтожаясь мыслями и сожалением из-за того, что он весь такой неправильный и никому не нужный. Но смоченные обильной слюной губы едва двигаются в такт его поцелую, а маленькие пальчики устраиваются с удобством на его напрягшейся от сильного волнения шее. Гладят кожу заботливо, прижимают в своему влажному из-за рубашки телу, тянут к сердцу, вынуждая дать себя обнять.       — Юнги, — бормочет в неостанавливающиеся губы Чимин, продолжая держаться пальцами за голые приподнятые плечи.       — Ничего не болит, — отвечает наконец тот, собравшись с мыслями, и, убирая руки с покрасневших щёк, смотрит заворожённо. — Просто впервые вижу такое волнение в глазах, смотрящих на меня. У тебя очень красивые глаза, — хрипло и едва слышно произносит прямо в губы. — Ты весь такой… красивый, Чимин, — часто моргая, добавляет неуверенно, но не прячет глаза от смущения, ведь желает внедрить эту мысль ему в голову.       Убедить в этом не ради того, чтобы повысить чужую самооценку, а чтобы дать знать своё мнение. Вот так просто. Признаться в том, что видит и чувствует, показать миру, а конкретно Чимину, что он живой. Что он хотел бы пожить ещё чуть-чуть.       Чимин не может сдержать улыбки. Словно цветок, растущий сквозь щели бетонного тротуара, она вырывается на лицо, никак не сторонясь того, что слёзы льют ручьём. Словно яркое солнце, выглянувшее из-за облаков после ливня, улыбка Чимина превращается в заливистый смех, а слёзы останавливают свой нежеланный поток, потому что внутри расцветает весна.       Чимину не раз вторили о его красоте. Он никому не поверил. Ему захотелось впервые уверовать в услышанное.       — Что тебя тревожит, Юнги? — вполголоса спрашивает Чимин, улыбаясь уже не так радостно и ослепляюще. Сочувственно, поникши, с тяжёлым пониманием того, что испытывает похожую боль и хотел бы смешать со своей, чтобы вместе избавиться от полученного ядовитого коктейля.       — Мне грустно. И уже очень давно, — вот так просто и лаконично говорит Юнги, но не видит осуждения или непринятия. Наоборот, замечает то, как смотрят с осознанием того, что очень даже хорошо вникают в то, что происходит там, внутри Мин Юнги.       Внутри Пак Чимина так же темно.       — У тебя депрессия, Юнги, а не грусть, — неосознанно ставит свой вердикт Чимин и робко гладит кончиками пальцев его шею. — Твои родители… они водили тебя к специалистам?       Юнги пока непривычно, но он отчаянно пытается принять заботливый тон, который Чимин использует. От него тепло. Как на коже, так и под ней.       — Обвинили меня в том, что я просто накручиваю себя и что мне скучно. Приказали перестать грустить, — слабо, но так душераздирающе усмехается Юнги, смотря на то, как Чимин берёт его за руку.       Переплетает с ним пальцы, делится остатком собственного тепла, демонстрирует то, как с ним может быть уютно.       А Чимин лишь в очередной раз убеждается в том, как же несправедливы по отношению к ним взрослые. Ведут себя так, словно возраст даёт право их истине быть единственной и безошибочной.       — Почему больных онкологией не обвиняют в том, что на них напали раковые клетки? Почему депрессию нельзя принять как то, что я не могу контролировать? Взять и самостоятельно вырвать из себя? — продолжает Юнги, впервые на своей памяти говоря на тему своего состояния.       Рассказывая и делясь с малознакомым человеком, который вслушивается в его слова с вниманием и представлением того, что происходит у него в голове. Чимин вслушивается в Юнги, и он вновь не может сдержать слёз от благодарности.       Это абсурдно, даже если не озвучивать этих мыслей, но кажется, Юнги благодарен родителям за то, что бросили его тут. Ведь иначе он не встретился бы с настолько осознанным проникновенным взглядом и сочувствием, оседающим на коже по мере того, как Чимин проводит подушечками пальцев вдоль его выпирающих костяшек ладони.       Чимин не находит нужных слов. Да и сомневается он в том, что они существует в корейском языке. Найдутся ли слова, которые смогут всосать в себя чужую пульсирующую боль, избавят ли они Юнги от тяжёлой ноши, с которой ему приходится жить изо дня в день? Не жить, а выживать. Ровно так, как делают они с ребятами с этом лесу.       Он молча обнимает Юнги, утыкается носом в его шею, вдыхая приятный запах лесной свежести, смешанной с дождевой грязью. Настоящий Юнги не менее красив. И кто знает, может, Чимин не настолько уродлив, раз такой красивый человек захотел перед ним открыться.       — Ребята, — спустя долгие минуты молчаливых и глухо-слезливых объятий, которые по ощущениям им обоим показались, что тянулись не меньше суток, их зовёт громкий низкий голос Намджуна, приближающегося в их сторону. — Всё в порядке? — спрашивает он первым делом, замечая то, как Юнги вытирает грязными пальцами без того испачканное землёй лицо. — Вы… вы купаться будете? Мы хотим уже вернуться в лагерь и, если спички не высохли, намутить что-нибудь из фруктов на обед.       — Мы… — неуверенно произносит Юнги, который, конечно, хотел бы разок окунуться в воду.       Но не потому что надо очиститься от чужих объятий, как это могло бы ему раньше показаться, а чтобы впредь принимать их с большей охотой. Снять с себя старую шкуру, испачкавшую до внутренностей тело и отравившую разум депрессией.       — Мы останемся. Юнги знает дорогу, — отвечает вместо него Чимин, больно кусая верхнюю губу, ведь хочет сделать это. Оголиться средь бела дня, раздеться перед важным для себя человеком, а также помочь ему не утонуть. Спасти от самого себя, дать ему смыть и отбросить деструктивные мысли.       Юнги послушно кивает, с лёгкой улыбкой смотря на Чимина, и вновь поднимает голову на Намджуна, который многозначительно ухмыляется.       Ничего не говоря, он направляется к веткам, на которых висит его школьная форма, и старается не думать о том, как сильно они привязались друг к другу. Он не теряет надежды на то, что их рано или поздно спасут. Вряд ли их оставят тут умирать, и теория Юнги о том, что родители специально наняли господина Ли ради того, чтобы наказать их, в голове становится всё более яркой и убедительной. А значит, когда они все вернутся каждый к себе домой, чувства друг к другу могут измениться.       Тут они вынуждены быть вместе, вынуждены просить прощения и прощать, вынуждены признаваться в своих грехах, вынуждены притираться к чужому плечу, чтобы согреться. Это всё вынужденность. Это неискренние чувства.       Понимают ли это Чимин и Юнги? А Тэхён и Чонгук? Вряд ли это делают Хосок и Суён, которые, даже когда надевают свою полумокрую одежду, не отходят друг от друга ни на сантиметр. Вряд ли это поймут Сокджин и Асоль, которые обмениваются короткими взглядами и моментально прячут их в смущении, пока одеваются.       Эти переживания не покидают голову Намджуна даже когда они возвращаются по вновь растоптанной дорожке обратно в лагерь. Он видит, как медленно поникают уставшие лица ребят, которые, скорее всего, понимают, что их ждёт дальше.       Веселье закончилось. Они вновь возвращаются туда, от чего захотели очиститься. Втоптанные в грязь с истоптанной взрослыми гордостью.       — Ребята, что насчёт писем родителям, о которых говорил Ли? — нарушает отвратительную отягощающую тишину Сокджин, не поднимая головы, пока они идут вдоль уже запомнившихся ему деревьев.       Вот так просто и неосознанно привык к лесу до такой степени, что может различить одно дерево от другого, заметить, что кусты неодинаковые, что цвет травы разнится.       — Что там думать? Напишем, как нам хреново, чтобы поскорее пришли нас спасать, — отвечает Хосок, получая согласный кивок на свои слова от Асоль.       — Думаете, без этих писем им об этом неизвестно? — горько ухмыляется Намджун и даже не смотрит на Хосока, чтобы случайно не поделиться с ним через глаза своим скорбным осознанием.       — Может, они проверяют то, не разучились ли мы писать, — совсем невесело смеётся Сокджин, ведь ему самому не очень-то и смешно.       — Может, они… они сами нас сюда отправили? — выдаёт Дахе тонким голоском, боясь озвучивать то, что им пытался донести Юнги. Но его слова так сильно вклинились в мысли, что всё время, что они купались в речке, она не могла думать ни о чём другом.       — Не говори глупостей, Дахе, — раздражённо фыркает Асоль, задирая вверх кончик носа в своей надменности.       Ей казалось, эта девчонка умная, пусть и больная клептоманка. Как можно додуматься до такой глупости? Никогда в жизни её отец специально не отправил бы её в лес. Да и за что? Она идеальная дочь, у неё хорошая успеваемость в школе, она знаменита и успешна. Что могло пойти не так?       — Я в письме напишу, что тут с нами плохо обращаются, чтобы папочка поскорее меня спасал, — произносит она, получая теперь солидарный кивок от Хосока, планирующего написать такого же рода письмо, но с большим количеством мата и нытья.       — А я считаю, что это совсем не глупости, — вмешивается Суён и крепко сжимает предплечье Хосока, чтобы не упасть в своих туфлях на рыхлой земле. — Думаю, родители каким-то образом узнали про то, чем я… я занимаюсь, — едва слышно произносит, пряча глаза вниз, и получает заботливое поглаживание плеч от Хосока, который в мыслях понимает, что эта теория вполне может оказаться правдивой.       Как выяснилось, все они не без греха. От таких детей не жалко избавиться. Ну или хотя бы преднамеренно бросить их в лесу в качестве наказания. Но он никогда не сможет оправдать родителей и уж тем более не собирается врать в письме о том, что он исправился и больше не будет таким, каким был.       — Я не имею права приказывать вам, что и как писать, но… — начинает Намджун, честно не зная, как быть дальше.       Он ощущает на себе ответственность помочь ребятам сделать выбор, а то и придумать для них текст письма. Хосоку, например, определённо потребуется подмога в этом деле. Однако самому хочется побыть с родителями честным. Хотя бы через смятую в рюкзаке и скорее всего влажную после дождя бумагу. Передать свои искренние чувства, как никогда разоткровенничаться с ними, рассказать о том, что он переживает.       Намджуну сложно.       Жить в лесу, спать на земле, пить речную воду, самому себе готовить и наедаться. А ещё он гордится собой. Ему нравится быть лидером, ему льстит факт того, что к нему прислушиваются, интересуются его мнением, выполняют его советы. Может, всё не так плохо, как кажется на первый взгляд?       Озвучивание его решения прерывается глухим протяжным воем.       — Это что, блять, волк? — ошарашенно пищит Сокджин, пугливо вжимаясь в руку Хосока, которому вообще-то страшно не меньше, чем ему.       — Доносится со стороны лагеря, — настороженно информирует ребят Суён, серьёзно нахмурившись, и делает быстрые неуклюжие шаги в нужном направлении. Они почти дошли до места.       — Куда пошла? Тебя же первую сожрут, ты у меня аппетитная! — строгим тоном и без толики шутки говорит ей Хосок, останавливая, и пытается отцепить от себя прижавшегося к нему мёртвой хваткой Джина.       — Тут не должно быть волков, — задумчиво бормочет Намджун, повторяя выражение лица девушки, которая единственная держится стойко.       Сокджин, спрятав руками в своём теле хрупкую Асоль, прижимается к Хосоку, который в свою очередь пытается притянуть к себе решительную Суён. А Дахе, не зная где и как спрятаться, смотрит на Намджуна, как на своё спасение, и тот не может проигнорировать панику в её влажных глазах. Если в лес забрели хищники, то им уже никак не спастись. У них нет ни огня, ни оружия. И кто знает, может, Тэхёна уже сожрали волки. А Чонгука, который определённо постарался бы его спасти и решил, что может сражаться с грозным зверем на равных, смертельно ранили.       Такие пессимистичные мысли не должны бы посещать голову Намджуна, но он ощущает из-за этого всего ответственность и вину. Он не должен был оставлять этих двоих в лагере.       — Ждите все здесь. Я проверю, — приказным тоном говорит он, мрачно насупив брови.       — Ты с ума сошёл?! — недоумённо взвизгивает Дахе, которая непривычно для себя крепко хватается за его запястье обеими ладонями. — Надо вернуться к речке и спрятаться.       — Мы не можем оставить там Тэхёна и Чонгука!       — А точнее то, что от них могло остаться, — цинично усмехается Хосок, который не то чтобы планировал шутить в такой момент, но до его сознания пока не доходит факт того, что они могут умереть не от голода или природных катаклизм, а из-за волков или других обитателей данного леса.       — Намджун прав, надо пойти проверить, что там, — кивает Суён, пытаясь отцепить от себя Хосока, хоть ей и приятна та защита, под которой она ощущает себя рядом с ним.       Раньше её давали ей родители, но если теория Юнги правильна, то она больше никогда не сможет им доверять.       — Если повезло, Чонгук, возможно, убил нам кого-то и достал мяса, — с неуместным оптимизмом предполагает Сокджин, отчего вынуждает Асоль в своих объятиях нервно усмехнуться.       Глупость и наивность этих ребят уже не раздражает. Она ловит себя на мысли о том, что рада тому, что застряла в этом лесу именно с этими парнями и девушками.       — Пойдём все вместе тогда, — предлагает Намджун и пытается аккуратно разлепить на редкость цепкие пальцы Дахе, которая смотрит на него снизу вверх с искренней мольбой не рисковать собственной жизнью. Не было сомнений в том, что эти ребята считают, что пропадут без лидера в его лице.       — Я не знаю, как сражаться с волками, но, может, как минимум вооружимся чем-нибудь? — тихо произносит Сокджин и начинает осматриваться вокруг в поисках того, что можно было хотя бы приблизительно назвать оружием.       — Не верю, что вы реально собираетесь это делать, — обречённо вздыхает Хосок и тоже принимается за поиски чего-нибудь защищающего на земле.       Они собирают несколько длинных веток с заострёнными концами. Дахе пару раз пытается отговорить ребят от убийства животных, ведь ей становится жалко их. На один из этих раз получает ехидную насмешку от Асоль, спрашивающую о том, что Чонгука и Тэхёна, на которых могли напасть, ей не жалко, что ли. И это переубеждает её и каждого, кто хотя бы чуть-чуть сомневался в том, что нужно вернуться в лагерь.       Опасения того, что кто-то из них в опасности, сплачивает их. Делает из них пусть и не самую единую, но команду.       — Так, я пойду первым, — вызывается Намджун, держа двумя руками толстую ветку, когда они почти подходят к лагерю, и пытается что-то разглядеть за деревьями.       Лёгкий страх встретиться с волчьей мордой управляет им, но он не позволяет ему брать над собой вверх. Ему доверились, в него верят.       — Я с тобой, Джун, — произносит Сокджин, вставая рядом, и даже не подозревает о том, какой табун мурашек вызывает по всему телу Намджуна от такого обращения к нему. Словно они близкие друзья. У Намджуна никогда не было друзей, как бы отчаянно он не пытался их завести.       — Мы вас прикроем! — шёпотом добавляет Хосок, уверенно кивая, и понимает, как банально звучит его фраза, от которой Асоль коротко ухмыляется под нос.       Почему-то вся эта ситуация её не так сильно пугает, однако внутри ёкает от того, что их ожидает. Ей кажется, что даже и не страшно вовсе. А всё потому, что она не одна сейчас.       Намджун делает несколько шершавых шагов по влажным опавшим листьям, держа ветку наготове, смотрит сосредоточенно и практически не дышит, чтобы не шуметь лишний раз. Сокджин следует за ним, чуть касаясь его широким плечом, и, глотнув слюну, поднимает в воздух нелёгкий камень, который выбрал в качестве своего оружия в борьбе против волков.       То, что они видят, слегка их разочаровывает. И это разочарование громким оханьем выдаёт Асоль, которая совсем не ожидает увидеть лишь Тэхёна, сидевшего у откуда-то появившегося костра, пусть и слабого, но над которым висит котелок, заполненный водой. Чонгук тоже чем-то занят, судя по тому, что он держит в руке свой самодельный нож и что-то нарезает. Он делает фруктовый салат.       — О, вы пришли? — заметив их, задорно спрашивает Тэхён и слишком энергично для своего состояния, уперевшись ладонями в колени, встаёт на ноги.       — Как вы добыли огонь? — расторможенно спрашивает первым делом Намджун, широко раскрыв глаза, и на мгновение забывает о том, что ещё десять минут назад он считал Тэхёна съеденным волками.       — А где волк? — громко задаёт всё же насущный вопрос Хосок, когда пугливо подходит к лагерю.       — Какой волк? — недоумевающе интересуется Чонгук, хмурясь.       Возвращение ребят не должно сильно его радовать, ведь ему нравилась тишина, которую он делил с Тэхёном, отдаваясь частым поцелуям в перерывах между тем, как они пытались быть хоть как-то полезными и добыть самостоятельно огонь. Однако видеть их лица, чистые и ошарашенные, почему-то приятно. Как будто… будто Чонгук успел по ним соскучиться.       — Вы у речки обдолбались какими-то грибами? — насмешливо спрашивает Тэхён, недоверчиво щурясь. — И не поделились со мной? — добавляет, громко смеясь, и быстро перестаёт смеяться, потому что никто не поддерживает его шутку. Особенно не нужно было её озвучивать при Чонгуке, в глазах которого совсем не хочется оставаться слабохарактерным наркоманом.       — Мы слышали вой, — объясняет наконец Суён, понимая, что на вопросы так и будут отвечать вопросами, и садится на пенёк, чтобы расслабиться.       Судя по невозмутимым взглядам этих двух, никакой опасности нет, и они трусливо напридумывали себе очередных проблем.       — А, это, — стыдливо бормочет Тэхён и смущённо поглядывает на загадочно улыбающегося Чонгука, который не может сдержать последующего смешка. Какие же они все идиоты. — Это был я. Я… я оборотень. — Тэхён откровенно делится своим хорошим настроением и восстановившимися после ломки силами, поэтому не может перестать шутить так, что девушки закатывают глаза, а парни тяжело вздыхают, стараясь не думать о том, что депрессивный Тэхён, не выходящий из своего спальника, их так сильно не раздражал.       Потому что вид того, как он полный энергии, на ногах, делает что-то ещё, кроме как тягуче ноет от боли, не может не радовать. Каждый из ребят рад видеть Тэхёна нестрадающим, им нравится видеть улыбку на обычно мрачном лице Чонгука.       — Придурок, мы ж чуть не обосрались от страха, — укоризненно цокает языком Хосок и садится на землю рядом с Суён, чтобы прижаться лицом к её оголённым коленям, словно котёнок, ластившийся к хозяину. Ему приятен факт того, что он сумел в этой суматохе найти человека, который не побрезгует поделиться с ним своим теплом.       — Мы подумали реально волки забрели в лагерь, — вздыхает Асоль, так же неодобрительно качая головой, и подходит к котелку с водой, чтобы проверить, вскипела ли вода. Почему-то опыт готовки с Сокджином уже машинально вынуждает её следить за этим процессом, даже если ею занимаются другие.       — И вы не убежали, потому что..? — спрашивает Чонгук недоверчиво и смотрит на Намджуна исподлобья, желая услышать из его уст общее решение.       — Потому что испугались за вас, — честно, без прикрас отвечает он, подходя к огню, и, убирая нахмуренное выражение лица, смотрит на костёр.       — Несколько спичек и коробка высохли, и мы решили разжечь огонь, чтобы приготовить обед, — объясняет Тэхён, ощущая, как внутренности плавятся от самогордости.       — А растопка? — интересуется Сокджин, который уже запомнил, что она должна быть сухой. Таких веток после дождя в лесу не найти.       — Чонгук выковырял из дерева смолу. Мы обернули её в высохшую ткань моего рукава, — продолжает Тэхён и поднимает вверх кисть, с которого Чонгук неаккуратно в одно движение разорвал тонкий манжет.       — Как вы до этого додумались? — с неприкрытым удивлением усмехается Намджун, ощущая лёгкую радость от того, что ребята, с которыми он тут застрял не такие тупые, какими показались ему в первый день их знакомства.       — Нас с одноклассниками учителя возили на кемпинг пару лет назад. Оттуда и запомнил, — пожимает плечами Тэхён, смущённо улыбаясь, и, опустив голову вниз, уже с горечью в голос добавляет: — Простите, что был бесполезным все эти дни.       Эти слова вынуждают Чонгука посмотреть на него с обеспокоенностью. С желанием попросить его не говорить так о себе. Не принижать свои достоинства и не унижать себя. Ведь можно с точностью сказать, что бесполезных в этом лагере нет.       — Я рад, что тебе уже лучше, — задорно улыбается Сокджин и хлопает сильно его по плечу, что Тэхён машинально сгибается пополам, сжав руки на животе.       Чонгук моментально подбегает к нему и сердито хмурится на Сокджина, который виновато поднимает руки в сдающейся позе.       — Его ломка ещё не прошла. Будь аккуратнее, идиот, — хмуро оповещает всех Суён, осуждающе вздыхая, и скрещивает руки на груди, когда на неё смотрят с интересом, выражающим желание узнать, откуда у неё столько информации о наркоманах. — У меня был клиент — бывший наркозависимый, — признаётся она без страха быть осуждённой, ведь все уже в курсе того, чем она занимается.       Ей хоть и стыдно каждый раз, когда она думает об этом, ведь, кроме сутенёра и самих мужчин, кого Суён обслуживала, никто не знает об этом. Поэтому так непривычно и одновременно спокойно она ощущает себя каждый раз, когда может делиться этой унизительной частью своей жизни.       — Он рассказывал, что у него она продлилась две недели. И это он ещё лечился в реабилитационной клинике.       — Считай, лес — твоя клиника, Тэхён, а мы твои врачи, — саркастично усмехается Хосок, не осознающий того, что где-то в подкорках только что принял за факт то, что их не похитили, а тупо бросили тут, чтобы каждый разобрался со своими проблемами самостоятельно.

: : :

      К тому времени, когда рис заботливо приготавливается Сокджином, не без помощи Асоль, в лагерь возвращаются Юнги и Чимин. С мокрыми волосами, с яркими улыбками на лицах, чистыми и в сухой одежде. Они успели раскрыть друг перед другом душу, оголиться до болезненных ран и разрешили излечить их. Пусть не сразу, не всегда с успехом и не факт, что навсегда. Но каждый из них нуждается в этом, друг в друге, в той самой поддержке, которой были лишены со стороны взрослых.       Им всем пришлось стать взрослыми друг для друга.       — Так, считаю, стоит повторить при недавно отсутствующих наше общее, как я думаю, предположение, — добавляет в середине предложения Намджун, — что Юнги прав. Нас тут специально бросили, — говорит в один вдох, отрезая напрочь весь аппетит, с которым ребята, как обычно устроившись вокруг костра, пытались мелкими кусочками наесться рисом, вяленым мясом и фруктами.       Чимин, привыкший отдавать свою порцию Чонгуку, в этот раз решился проглотить больше одной ложки. Через нельзя и под пристальный взгляд Юнги, который давно догадывался о том, что тот недоедает из-за страха набрать лишний вес. Но разве в их ситуации вес и внешность может иметь какое-то значение? Никому из присутствующих внешность никоим образом не поможет выжить. А это именно то, что каждому из них хотелось бы сделать. Назло родителям, назло похитителям, назло самим себе, когда-то мечтавшим о том, чтобы покончить со своей жизнью, ведь она не стоит и гроша.       Юнги понимает, что стоит. И очень много. Без него не было бы фильтра для воды, не было бы Чимина, который жадно уплетал бы рис, без стеснения заталкивая в рот кусочек вяленого мяса, не было широко улыбающегося очередной шутке Хосока Чонгука, за которого он заступился перед людьми господина Ли. Не было уже не так сильно побаливающего фингала под глазом, отдающим больше не болью, а осознанием того, что живой. Он живёт, а не доживает оставшееся ему время.       — Что ты такое говоришь? — недоверчиво щурится Тэхён, искривляя губы в едкой улыбке.       — А, ты, кажется, пропустил некоторые моменты нашего обсуждения, Тэхён, — без осуждения произносит Намджун и коротко вздыхает, сводя брови в странной серьёзности. — Нас не похищали. Нас здесь специально бросили. Наши же родители.       — Так вы… тоже так считаете? — шепчет Юнги, ощущая, как к горлу поступает комок очередного потока слёз.       Осознавать это — одно, но совсем другое — это ощущение, которое проявляется в нём из-за того, что остальные с ним согласны в этой глупой, как могло бы показаться на первый взгляд, догадке.       — Да, Юнги. Ты был прав, когда говорил, что нас тут специально бросили, — кивает его словам Суён, безынтересно ковыряясь ложкой в миске с недоеденным рисом. — И бросили нас не похитители, а наши собственные родители. Я уже не сомневаюсь в том, что они знали про то… про то, чем я занималась, — вздыхает следом, кусая нижнюю губу, чтобы не расплакаться от осмысления того, что её предали самые родные ей люди.       И это чувство смешивается с сильным стыдом, что хочется зарыться глубоко в высыхающую под палящим дневным солнцем землю под каблуками и навсегда поселиться жить в этом лесу.       — Давайте просто признаемся, что каждого из нас есть за что наказывать, — как ни странно, произносит это Хосок, пока крепко обнимает одной рукой Суён за тонкие поникшие от грусти плечи.       — Я не могу в это поверить, — бормочет Чимин, который наряду с Асоль, единственный, кто не готов принять услышанное за правду.       — Я, конечно, понимаю, что среди нас есть и наркоманы, и проститутки, и даже клептоманы, — начинает Асоль свою категоричную речь, вставая на ноги, и чуть было не падает на землю из-за неудобности лодочек без каблуков, в которых всё равно невозможно ровно стоять на месте. — Но меня наказывать не за что, — цедит злобно и сердито осматривает каждого из ребят по кругу.       — Значит, всё-таки есть, — мрачным тоном голоса отвечает ей Чонгук в размеренной громкости и поднимает на девушку заинтересованный взгляд. — Я более, чем уверен, что меня тут бросили специально. Не удивлюсь, если мой отчим был первым в списке клиентов этого ублюдка Ли!       — Если честно, до истории с украденным ножом, — вмешивается Сокджин, робко поднимая руку, чтобы ему тоже дали слово, — я бы, наверное, тоже в это не поверил. Ну типа, посмотрите на Дахе. Такая послушная и невинная, — говорит, указывая взглядом на вжавшуюся в плечи девушку. — Но даже у неё есть грешок. А значит, похищали нас не ради денег, а чтобы наказать.       — Да? И за что тебя наказывают, Джин? — с открытой иронией в голосе спрашивает Чимин, убирая в сторону миску с рисом, ведь ребята по чуть-чуть добиваются своего — убеждают его в том, что они правы.       В том, что мама могла знать о его беспорядочных половых связях и проблемах с самооценкой и восприятии собственной внешности. От этого страшнее всего. Ведь если их родители знали об их проблемах, почему не захотели помочь и самостоятельно как-то всё решить?       — Чувак, я провожу восемнадцать часов в день за компьютером, играя в видеоигры, — печально усмехается Сокджин в ответ и отрицательно качает головой.       Больше самому себе, потому что, озвучивал эти слова, в лесу, в присутствии малознакомых ребят, которые стали ему так близки. Настолько, что он даже не осознал того, как уже несколько дней не держал в руках компьютерную мышку. Сокджин понимает, как сильно он накосячил в своей роли быть сыном. Просто отброс общества, которому самое место в этой грязи. Питаться как дикари, купаться в речке, сидеть на земле, есть плохо приготовленную еду.       — Я всё… всё ещё не хочу в это верить, — уже не так уверенно бормочет Асоль, поочерёдно кусая губы в нежелании признавать то, что её отец мог так с ней поступить. Что она могла сделать не так? Или, может, чего она не сделала в нужной мере?       — Асоль, — зовёт её робко Сокджин и нерешительно берёт за маленькую дрожащую ладонь, чтобы как-то утешить, ведь девушка замолкает, уставившись в огонь перед собой, и явно обдумывает то, что ей пришлось услышать, — тебе не обязательно признаваться в своих грехах.       — «Кто из вас без греха, пусть первым бросит в неё камень» — задумчиво лопочет Тэхён вполне громким тоном голоса и, когда получает на себе недоумевающие взгляды от ребят, торопливо добавляет: — Евангелие от Иоанна, глава восьмая, стих седьмой.       — А говорил, что двоечник, — тихо усмехается сидевший рядом Чонгук и получает смущённую улыбку парня, пожимающего плечами.       — Вы делаете меня лучше.