среди серых шестнадцатиэтажек

      Звук стучащего о паркет спортивного зала баскетбольного мяча отдается где-то в самом затылке — Антон жмурится, отпивая из своей спортивной бутылки, что отдает вкусом пластика, и хрустит пальцами.       Вообще-то завтра контрольная по алгебре, а он вообще сдает профиль в июне, поэтому пощады от учительницы ждать не стоит. Но вместо этого он торчит на тренировке.       Павел Алексеевич, тренер, вообще-то давно его уже отпустил в этом сезоне — Антон не звезда команды, но играет сносно. Вроде как.       «Игра игрой, но экзамены — это другое дело».       Антон на это в сентябре фыркнул, но ничего не сказал. Все взрослые вдруг решили, что фраза про экзамены — вообще ответ на все в этом году.       Но делать ненавистную математику не хотелось до жути — а вот постучать мячом — это другое дело.       В конце концов, может, он и не звезда школьного баскетбола, но все же не сидит на скамейке запасных на играх. К тому же, тренировки — хорошее оправдание не решать варианты каждый божий день.       Но сегодня что-то особенно тяжко дается день — за окном во всю хреначит снег, февраль все еще как-никак, а дома ждет домашка по математике на завтра.       Математичка — сука вредная, ее злить не стоит. Но сил на эту поебень нет совсем. Да и нервов тоже.       Он стал злым и беспокойным — чувствует сам. На маму срываться начал. Жутко стыдно, но промолчать каждый раз не выходит.       Да и она хочет лучшего, очевидно. Переживает. Антон думает, что если бы она узнала о нем всю правду, то перестала бы смотреть с такой заботой в глазах.       — Шастун! — окрикивает его Павел Алексеевич, кидая свой этот полуосуждающий взгляд с другого конца площадки.       Антон хлопает себя по коленям, ставит воду на подоконник и идет обратно отрабатывать броски.       Самое скучное, что только может быть, спасибо большое. Встает на точку, разминает кисть. Павел Алексеевич нависает сбоку давящей горой.       Мяч херачит мимо кольца.       — Кисть как на шарнирах, помнишь? — говорит он своим спокойным тоном, смотрит внимательно.       Антон кивает. Помнит он, честно. Просто заебался чутка.       Расслабляет правую руку, делает бросок, и мяч с характерным звуком попадает в кольцо.       — Другое дело.       Павел Алексеевич хлопает его по плечу, отходя к другим парням, а Антон задерживает дыхание непроизвольно.       Даже на тренировках уже не получается не сходить с ума, все это говно давит и тут, в этом почти что священном для него месте с самой средней школы.       Холодная до обжигающего чувства злость затапливает тело.       Взять бы просто и… отключиться на время. Не уснуть, а прямо отключиться. Сон в последнее время не помогает набираться сил.       А если еще и снится что-то, то обязательно какой-нибудь изощренный кошмар. Он на утро их уже особо не помнит, но сидящее в груди чувство страха не проходит вплоть до урока так третьего.       Если бы не Арсений, то он бы уже сошел с ума. Если бы не Арсений и его голубые глаза с длинными ресницами…       Антон с силой бьет мячом об пол, сосредотачиваясь на кольце. Не время думать об Арсении. Хотя мозгу попробуй запрети — чужой профиль в голове не исчезает, кажется, ни на минуту.       Наверное, поздно сходить с ума, когда уже.       Набирает воздуха в грудь, поднимает мяч и прицеливается. Он делал это уже тысячи раз, сделает и еще один.       Выдыхает и бросает мяч — тот проскальзывает в кольцо и отбивается от пола несколько раз. Антон кивает сам себе и повторяет это еще несколько раз.       Вокруг шумит, кажется, вообще все — чужие скрипучие кроссовки, звук от удара мяча о щит, комментарии тренера.       Он выйдет на улицу и запихнет голову в снег — не самый чистый, но без разницы. Может, хоть голова прекратит так яростно гудеть.       В раздевалке, когда заканчивается тренировка, парни гудят будто бы сильнее обычного — смеются громко, почти гогочут даже. Ощущение такое, будто он внутри гудящего осиного гнезда. Антон вжимается в свой уголок и стаскивает с себя шорты — в душ тут не сходишь, потому что школа, поэтому приходится надевать чистые вещи на потное тело.       До дома хоть недалеко — и на том спасибо. Хотя простыть как нехуй делать на самом деле. Антону все равно.       Что с простудой, что без — у него сил нет вообще. В минус не уйти. Так что терять особо нечего.       Ему нужно добраться домой, быстро сходить в душ и заняться этой ебучей математикой, которая уже поперек горла стоит.       Особенно тригонометрия и ее эти синусы с косинусами.       Стоит выйти за двери, как холодный ветер будто окутывает все тело — зря он все же не вытерся потной формой. Антон ежится и вжимает голову в воротник куртки.       Он вышел первым, парни выйдут вот-вот, и сильно не хочется идти с ними, поэтому он сбегает с заснеженных ступенек и уверенным шагом идет до дома.       Темнота по зимам накрывает город еще к последнему уроку — в часа так три-четыре, поэтому по ней не понять, насколько поздно уже.       А вот по идущим по улицам заебанным людям всегда можно — часов семь уже, раз взрослые возвращаются домой. Он думает о маме, которая уже наверняка дома отдыхает, и мысленно готовится к ее ежедневному допросу про подготовку к экзаменам.       Он маму любит и пытается не вскипать на нее, но с каждым днем это все более сложная задача.       Между скрипом снега под подошвами его утепленных кроссовок вибрирует телефон в кармане, звонком прерывая музыку в наушнике.       Антон принимает звонок в кармане, не вытаскивая руки, чтобы не замерзнуть.       — Алло?       — Привет, Шаст.       Знакомый голос из трубки будто немного согревает даже — он улыбается неосознанно, сжимает телефон крепче.       — Арс, здорова.       — Ты еще не дома, что ли?       — Не-а. С тренировки возвращаюсь, — устало отвечает он, сворачивая во двор.       Арсений понятливо мычит, наверняка кивая. Он-то точно сидит за своими уроками и подготовками к экзамену в отличие от Антона, который все пытается сделать вид, что ничего такого и делать-то не надо. Обычный учебный год, обычный вторник.       — И как ты только успеваешь туда ходить? Я бросил музыкалку после первой недели учебы в этом году, — хмыкает он, не звуча расстроенным ни разу.       Антон немного знает про его это увлечение музыкой — они и общаются-то с десятого класса, год, считай, только прошел. Но то, что ему там не нравилось — он знает.       Хотя играет на том же фортепиано он красиво — Антон, опять же, мало в этом смыслит, и, может, Арсений там на каждой второй ноте ошибается, черт его знает, но звучало это в редких кружочках с репетиций круто.       — Да ну я в отличие от тебя не каждый день хожу на тренировки. Да и мяч кидать не так уж и сложно в кольцо, — жмет он плечами, опуская подбородок глубже в воротник куртки.       Холодный ветер все равно залезает под одежду.       — Я нормативы в прошлом году сдал по этому дурацкому баскетболу с третьей попытки и лишь потому, что Павел Алексеевич меня просто пожалел в один момент, — фыркает Арсений, и Антон прекрасно может представить его лицо.       Антон помнит, как тот их сдавал — они тогда только-только сели за одну парту и периодически перебрасывались вопросами и фразами. Арсений тогда казался серьезным и тихим, хотя на деле оказался шебутным и жутко смешным, стоило лишь стать чуть ближе.       — Каждому свое, — усмехается Антон, представляя себя за музыкальным инструментом.       Он бы выглядел как минимум забавно, а, скорее, даже нелепо.       — Ты готов к завтрашней контрольной? — спрашивает его Арсений, и уголки губ из полуухмылки тут же опускаются.       — Арс, — устало тянет он чужое имя. — Давай не будем говорить про ебучую математику, а то я с ума сойду.       До дома осталось идти всего ничего, буквально две шестнадцатиэтажки, серые и такие унылые, что и взгляда от заснеженного асфальта поднимать не хочется.       Антон возле них всегда чувствует себя странно — у них в городе их больше всего, эти серые гиганты будто смотрят за всеми ними своими бесконечными окнами. Они навевают какую-то светлую тоску — он с детства на них смотрит, и они смотрят на него в ответ, узнаваемые и такие родные.       На их лестничных площадках он впервые выпил пива из нагретой руками друзей литрушки, впервые покурил возле мусоропровода на восьмом этаже, откашливаясь от мерзкого привкуса еще, кажется, пару дней после.       Именно из них еще в детстве выглядывали друзья, чтобы услышать, что ты кричишь им выходить на улицу.       Именно возле них всегда есть кто-то пьяный и замерзающий, кто-то грустный и уставший. Именно мимо них приходится проходить каждое утро и топать то к школе, то на занятия.       От них хочется убежать как можно дальше, но в то же время Антон знает каждый код от домофона этих домов, чтобы заходить в такие же холодные зимы, как эта, и греться на первом этаже возле грязной батареи с облупившейся синей краской.       У него с его родным городом почти что абьюзивные отношения — сбежать отсюда хочется уже давно, небольшая величина и каждый житель, который знает тебя через одно рукопожатие — не больше, давят неимоверно. Словно ты на сцене стоишь, и все смотрят на тебя.       Но он не знает, каково это — быть не здесь. Жить не здесь — не возле магазина «Колибри», который работает двадцать четыре на семь и продает Балтику ему еще с восьмого класса. Не возле рынка, на который мама ходит за овощами и фруктами, а он сам за банкой газировки после школы.       Каково это — не смотреть на эти высокие шестнадцатиэтажки, задрав голову так, что снежинки падают прямо на щеки?       Кто он без них и есть ли жизнь за пределами этих серых бетонных наблюдателей? Если вдруг темные их окна не будут смотреть на него, он рассыпется на атомы и исчезнет?       Он не знает. Старшие его друзья, что уехали отсюда, не возвращаются — он смотрит чужие истории из красивых городов и не уверен, что все еще знает этих людей.       — Она же от тебя не отстанет, если ты плохо напишешь, — говорит Арсений в его ухе нравоучительным тоном, который Антон не сильно любит, но возникать не решается.       — Да я мечтаю сейчас поесть и поспать — и все, Арс. Я эту тригонометрию, во-первых, в рот ебал, а во-вторых — не понимаю, окей?       Очень легко в последнее время раздражаться — это даже сложно контролировать. Одна лишь мысль о предстоящих экзаменах и бесконечной подготовке к ним вызывает нервный тик.       Антон чувствует себя ходячей бомбой токсичности — в один момент он точно просто начнет кричать и ругаться матом на всех.       — Ее все равно придется понять, знаешь же, — говорит куда мягче Арсений, явно почувствовав напряжение на другом конце.       — Но я правда не могу, Арс, — выдыхает он, и облачко пара из его рта поднимается к крышам шестнадцатиэтажек.       Площадка, через которую надо пройти, чтобы оказаться у своего подъезда, завалена снегом, и Антон нервно наступает в настоящие сугробы, думая лишь о том, что вернется домой и будет лежать в тишине и темноте своей комнаты, уставившись в потолок.       — Хочешь, можем вместе сейчас попробовать разобрать?       Он предлагает как-то осторожно, смущенно почти, что немного странно, но Антон не уверен, что хочет спрашивать и разбираться в этом сейчас.       — У тебя же завтра репетитор по литературе, нет? Днем говорил мне, что надо дочитать что-то было.       Знакомый дом смотрит на него окнами с желтым светом по-доброму, а Антон думает, что сходит с ума, раз уже дома ему кажутся почти живыми.       — Я не могу эту тягомотину читать больше, — цокает Арсений в трубке. — Отвлекусь хоть.       На губах Антона появляется легкая улыбка — вот это «отвлекусь», конечно. Он скидывает рюкзак с одного плеча, роясь в его глубинах в поисках ключей на скорости, чтобы пальцы не замерзли.       — Отвлекаться математикой — это, конечно, что-то из разряда сумасшествия.       Арсений полусмеется, полуфырчит, наверняка закатывая свои невозможные глаза.       — Позвони мне по фейсу, как будешь готов, окей?       Антон сжимает в руках ключ, заарканивает рюкзак и прижимает таблетку ключа от домофона к круглой выемке, засевшее уже, кажется, в самой коре головного мозга пиликанье оповещает его о том, что он может зайти.       — Хорошо, Арс, — говорит он, открывая железную дверь и проскальзывая в теплый подъезд. — И спасибо.       На том конце телефона не отвечают — лишь слышится сигнал сброса звонка.

***

      Дима надоедает ему весь учебный пятничный день — буквально канючит все уроки, что пойти надо обязательно.       Антон отмахивается, устало прикрывая глаза каждую свободную минуту. Он устал, и идти на какое-то сомнительное празднование желания нет совсем — ему бы проспать все выходные и нагнать задания по репетитору.       Но Дима на то и Дима — он настойчивый до невозможности, хоть на стенку лезь.       — Ну ты должен там быть! Вся команда будет! — шепчет он так громко, что даже учительница по литературе кидает злобный взгляд на их последнюю парту.       — Я на такие мероприятия больше не хожу, — отвечает ему Антон, пытаясь сделать вид, что пишет тест по очередному произведению, которое он не читал.       Зато Арсений ему его пересказал достаточно подробно для четверки, и теперь он просто обводит свои ответы в сотый раз, делая вид, что все еще пишет.       — Ты стал скучным за последний год, — обиженно шепчет Дима, переводя взгляд в свои каракули.       Антон лишь жмет плечами — бывает. Он же не клоун какой и не комик — ему за то, что он людей развлекает, не платят, если что.       На тусовки в чужих квартирах было весело ходить, когда были силы хоть на что-то и время. Сейчас же это все совсем не про него, хотя раньше он был завсегдатаем.       Если даже не лукавить — то достаточно ожидаемым гостем он был. Как-никак член школьной команды по баскетболу, высокого роста и с «неплохим лицом», как вечно говорил Дима.       Раньше чужое внимание прельщало — подпитывало энергией, поднимало самооценку. Сейчас же чужое внимание скорее напрягает.       — Ну там, правда, всех ждут после вчерашней игры, — продолжает канючить Дима.       Антон закатывает глаза — он большую часть игры-то и не активным был, очков не так много заработал, его звездный час закончился вместе с десятым классом.       Зато они вышли в первую пятерку в городе и через пару недель их ждет очередная игра.       — Мы сегодня с Арсом собирались тринадцатое задание профиля разбирать, — говорит он, что как бы не совсем правда.       Собирались, да, но по звонку, потому что к себе домой Арсений приглашать его не хочет, а в гости идти отказывается.       — Ну и бери его с собой, — фыркает Дима.       — Решать профиль в свободной от пьянки комнате?       — Последняя парта! — прикрикивает уже учительница, и Антон вместе с Димой опускают головы к своим работам, мол, «поняли».       Вот только Дима не прекращает разговор, а лишь начинает шептать так тихо, что почти неразличимо.       — Необязательно прикрываться профилем, если хочешь затащить его в какую-либо комнату.       И Дима, очевидно, шутит — эта дурацкая и непонятная традиция чистейших натуралов шутить гейские шутки, которая вымораживает Антона. Ведь скажи он Диме, своему другу со второго класса, что вообще-то он думает об этом не в контексте приколов, то тот не поймет.       Он закатывает глаза и легонько пинает друга под партой.       Тот недовольно ойкает, но наконец-то оставляет в покое и возвращается к вопросам теста.       Звать Арсения с собой — плохая идея. Антон и сам не горит желанием пойти, а Арсений уж и подавно не захочет.       Антон сам еще не уверен, насколько они с Арсением дружат — насколько он друг для самого Арсения? Ну то есть просто школьный товарищ, с которым приятно доучиваться последний год, или все же его не удалят из друзей после поступления?       Такие, как Арсений, с такими, как Антон, обычно не дружат, но перемешивание учеников в старших классах сыграло свою роль.       У Антона все еще был Дима, с которым он сидел за одной партой, казалось, с самой начальной школы. Но в последний год они как-то перестали контачить — что ни разговор, то сухое подобие диалога.       А говорить бесконечно о баскетболе не получится — что там обсуждать каждый раз? А неловко молчать не хочется совсем.       Дима тусит теперь с Сережей с параллельного, они вместе с ним ходят на элективы по биологии.       Поэтому они с Арсением как-то прибились друг к другу в начале прошлого учебного года — молчать вместе было чуть-чуть веселее, чем в одиночестве.       Он его до старших классов не особо знал — ну был какой-то там отличник из параллельного класса, ну ходил на олимпиады — Антону-то что? Он-то играл в баскетбол, прогуливал физику и был самым желанным гостем в чужих квартирах.       Вся его жизнь была просто и эффективно устроена, пока он не понял, что сдавать экзамены не так уж и легко, а постоянный общественный интерес (даже если это лишь ученики одной школы) надоедает и больше не радует.       Это его немного подбивает, и он, знакомясь с Арсением, добивает себя случайно еще сильнее.       Простым способом — влюбляясь. Случайно, неосторожно и непредвиденно совсем. Весь десятый класс он просто рефлексирует, старается не ненавидеть себя и пытается отмахнуться от странного чувства, которое мальчики по отношению к другим мальчикам чувствовать вроде не должны.       — Загляни хотя бы на часок, Шаст, — шепчет ему Дима, передавая листочки с ответами на первую парту. — Ты вообще больше с нами времени не проводишь, если что.       Антон цокает, закатывает глаза, но в душе понимает, что Дима прав — он отдалился от баскетбольной команды, это точно. Но если в седьмом классе как-то можно было еще общаться, обсуждая только тренировки и школу, то чем старше они становились, тем неуютнее он себя среди них стал чувствовать.       — Я не знаю, Поз, — выдыхает он, чувствуя, как небольшой грузик вины помещается на его плече. — Но постараюсь.       — Завтра же все равно суббота, — кивает он, тут же улыбаясь, словно понимая, что дав обещание постараться, Антон уже точно не сможет не появиться.

***

      Арсений соглашается быстро с условием, что сможет уйти в любой момент — с Антоном или без. Это хорошее соглашение, и Антон шутливо жмет чужую тонкую руку, обещая вместе дойти до квартиры Макарова, капитана баскетбольной команды, который все и устраивает.       Антон и сам не планирует там задерживаться — часок другой просто поболтает с кем-то, а потом они с Арсением просто уйдут. Арсений все равно говорит, что в одиннадцать должен быть дома. На вопросы, почему, отвечает кратко — «отец». Антон понятливо кивает, хотя его отец ушел пару лет назад да и в детстве не особо интересовался им.       На улице влажно и холодно — худшее сочетание, которое только может существовать. Он вжимает шею в плечи, скрываясь за воротником куртки, и упорно топает через снег к подъезду Арсения — к огромному счастью, они все живут в одном районе и идти не больше десяти минут.       Дима написывает, что «вообще-то все уже тут», и Антон на эти сообщения даже не отвечает — просто просматривает. Жалеет, что согласился и уговорил еще и Арсения.       Но тот стоит в своей темно-синей куртке и улыбается, стоит Антону подойти к плохо освещаемому подъезду.       — Привет, — говорит он, переминаясь с ноги на ногу.       Замерз, наверное.       — Пойдем? — спрашивает Антон, надеясь услышать, что тот не хочет никуда, но Арсений очень бодро кивает.       Приходится идти. Антон тяжко вздыхает про себя, но начинает идти в сторону дома Ильи.       — Ты уверен, что там не будут против, что я приду? — спрашивает Арсений, смотря куда-то перед собой на заснеженные тротуары.       Днем снег шел, не прекращая.       — Нет, не переживай. Там каждый притащил кого-то не из команды, так что это не проблема. Подозреваю, что там уже прилично людей, и многие просто не заметят, что мы появимся.       — Ну хорошо.       Антон чувствует себя глупо — зачем он идет туда, куда не хочет? Да еще и тащит с собой Арсения, когда вместо этого они могли просто созвониться и разговаривать в тишине своих комнат. Да и так бы можно было нагнать задания.       Но нет, он прется туда, где давно не рад быть сам, где уже не весело, а больше неуютно. И все зачем? Неясно.       Он не хочет говорить там ни с кем, не хочет ни пить, ни есть. Хочет только тишины — в конце учебной недели вообще ничего больше не хочется.       Арсений же, очевидно, взволнован — в хорошем или плохом смысле, пока что неясно, но Антон надеется, что тому быстро наскучит, и они уйдут.       Когда они заходят, в квартире уже достаточно людно и шумно. Главное, чтобы соседи не нажаловались.       Макарова нигде не видно, зато Дима тут же появляется на горизонте — он улыбается им двоим и уносит их куртки в комнату, скидывая в общую кучу на кровати.       Знакомые лица людей тут же давят со всех сторон — кажется, будто каждый из них смотрит на них, не отрывая взгляда, хотя на деле всем наверняка и дела нет. Антон жмет чьи-то руки, проходя мимо основной толпы, и рассыпает свои «приветы» направо и налево.       — Я уже был готов расстраиваться! — жмет крепко руку Дима, сопровождая их на кухню.       Арсений жмется рядом, натянуто улыбаясь. Он тоже почти всех тут знает — как-никак одна параллель. Другое дело, что он ни с кем из них и не общается особо. Если только с Сережей, но тот сидит в компании на диване и травит истории.       — Сказал же, что постараюсь, — кивает Антон, оглядываясь в поисках чистого стакана.       — И тебе привет.       Дима жмет руку и Арсению, видно, что немного скованно, но все же лучше, чем ничего. Эти двое пересекались только на олимпиадах, и Антон не уверен, говорили ли они друг с другом вообще.       Наконец, зацепившись взглядом за пустой стакан, Антон наливает себе газировки и приваливается спиной к стене. Основная масса людей не здесь, а в зале, поэтому шума куда меньше.       — Не пьешь сегодня? — спрашивает Дима.       Антон мотает головой, стараясь не напрягаться и расслабиться. Все вокруг выглядят достаточно радостными, а он себя сейчас ощущает, будто стоит голым на сцене.       — А ты? — переключается Дима на Арсения, дружелюбно улыбаясь.       — Нет, спасибо, — отвечает тот кратко, садясь на кухонный стул рядом.       Из окна за спиной Антона чуть дует, и встать бы в другое место, но Арсений сидит так близко, что прижимается своим плечом к боку Антона неосознанно, и уходить никуда не хочется.       — Ну смотрите, — жмет Дима плечами, оборачиваясь в поисках чего-то. — Слушай, Арсений, чистых стаканов больше нет.       — Мы из одного попьем, — жмет плечами Антон и опускает взгляд вниз, на чужое лицо, в надежде, что случайно не сморозил херню.       Но Арсений лишь кивает.       Дима чуть удивленно поднимает брови, всматривается в лицо Антона.       — Не знал, что вы так близко общаетесь, — говорит он, но без сарказма или негативного подтекста.       Будто и вправду удивлен.       Арсений чуть краснеет щеками, опуская взгляд, и Антон не уверен, что это значит, но что-то внутри него словно сжимается. Смущенный Арсений выглядит так мило, что взгляд оторвать тяжело. Но Дима, к счастью, не спрашивает больше ничего.       Антон отпивает еще газировки, и чужие чуть прохладные пальцы вдруг тянутся к его руке и обхватывают ее, сжимая стакан.       Он чуть вздрагивает от неожиданности, но передает напиток и наслаждается относительной тишиной комнаты. Музыка из зала звучит приглушенно, не нарушая некоего состояния спокойствия темной кухни.       — Что сдаешь? — спрашивает вдруг Дима, смотря в голубые глаза Арсения, и Антон затихает, смотря, как два его друга взаимодействуют.       — Литературу, — кивает тот, вновь отпивая и передавая стакан обратно Антону. — Хочу пойти на актерское.       Дима удивленно приподнимает брови, кивая медленно.       — Вот уж не думал, — говорит он, почесывая бровь. — Я думал, ты в науку куда-то.       Арсений мотает головой, чуть улыбаясь, но улыбка скорее грустная, чем веселая. Антон не встревает.       — Не хотелось бы. Но если не пройду на бюджет на актера, придется думать. Поэтому помимо литературы еще сдаю общество с математикой на всякий.       — Не тяжко так много учить?       Арсений разводит руками, мол, «а что поделать?», и Дима понятливо вздыхает, отпивая какое-то темное по цвету пойло из своего стакана.       — И Шаст пользуется твоей добротой и заставляет объяснять ему профиль? — усмехается Дима, переводя взгляд.       Антон улыбается чуть смущенно, потому что он никого не заставляет, но ответа ждет с небольшим страхом в груди. Вдруг и вправду он неосознанно, но принуждает Арсения к помощи?       Арсений кидает быстрый взгляд на него, но Антон успевает его поймать — коллекционирует их у себя в голове, словно Набоков, который коллекционировал бабочек.       — Мне самому проще, когда кому-то еще объясняю. Ну и как откажешь этим грустным глазам? — усмехается Арсений по-доброму.       Дима усмехается тоже и кивает, а в животе Антона что-то словно скручивается — «грустные глаза»? Правда?       Хотя в последнее время он бы не назвал себя счастливым или радостным человеком — скорее уставшим и выгоревшим.       Может, они и правы — его зеленые глаза теперь блестят грустью, а не радостью. Он ничего не может с этим сделать.       Да и честно — нет никакого желания больше быть всеобщим клоуном, развлекать всех и ободрять. Как-то надоело.       — Раньше он таким не был, — говорит Дима с совсем не ясной интонацией.       Антон все еще держит вежливую улыбку на лице, но обсуждение самого себя не вызывает никакого комфорта. Чужое внимание сейчас кажется прилипшей к джинсам жвачкой.       Арсений вопросительно поднимает брови, прося продолжить, и чуть больше наваливается своим плечом на бедро Антона. Теплая кожа даже через джинсу чувствуется.       — Его раньше с таких вот посиделок и за уши его большие было не вытащить. Самый заядлый тусовщик был.       Антон цокает, закатывая глаза, и слышит смешок снизу — Арсений чуть морщится от смеха, и его нос смешно дергается.       Дима, очевидным образом, преувеличивает. Сильно преувеличивает. Эти посиделки ему нравились, да, но не настолько же. Ему нравилось внимание в первую очередь. А шум и бесплатная еда с пивом — во вторую.       Раньше чужое внимание заряжало и подпитывало энергией. Сейчас ему больше всего хочется взять Арсения за руку и уйти.       — Заядлый тусовщик? — спрашивает Арсений, поднимая свои хитрые глаза на Антона.       От чужого взгляда все еще что-то переворачивается внутри, и Антон ни слова не говорит в ответ. Лишь смотрит, словно у них игра в гляделки.       Старается взглядом передать то, чего сказать вслух не может — то ли про то, что разговор ему не по душе, то ли про то, что втрескался, как последний дурак.       Арсений смотрит еще пару секунд — хитрость и заинтересованность в его глазах меняется на понимание.       — Еще какой, — кивает Дима, усмехаясь в свой стакан.       — Охотно верю, — куда мягче отвечает Арсений, лишь после этого отводя взгляд.       Его интонация явно не выражает заинтересованности в продолжении истории, и Дима, он ведь далеко не дурак, улавливает это. Тему не продолжает, но всматривается в лицо Антона чуть внимательнее.       Он чувствует себя буквально, как на операционном столе. Кажется, и вот-вот и его сердце достанут и разберут. Поймут все, о чем он не говорит, и тогда станет еще хуже, чем сейчас.       Дима кивает им и уходит в зал — он явно ждал куда более оживленного диалога, но не получил его. Антону чуть жалко, что с Димой они сейчас совсем потеряли контакт — не идет у них. И он надеется, что это пройдет.       Правда, осталось у них не так много времени — в июле они уже будут по разным городам, если повезет с экзаменами. Антон еще никогда так не ждал и не боялся одной и той же вещи в своей жизни.       Чужая рука вновь сжимает его пальцы, и Антон, не глядя, пытается отдать стакан, вот только пальцы Арсения никуда не исчезают, а лишь продолжают сжимать.       Антон опускает озадаченный взгляд и натыкается на длинные темные ресницы и обеспокоенно сжатые губы.       — Все ок? — спрашивает Арсений негромко.       Внутри становится чуть теплее — Антон не уверен, что хочет думать, почему именно, поэтому просто принимает это как данность.       Кивает. Вроде как правда «ок» — даже на чужой квартире сидеть с Арсением вполне приятно. Есть в этом даже что-то волнующее будто — Антон не хочет думать о том, что обычно так сидят на кухне на тусовках с девчонками, которые нравятся. Арсений не девчонка.       В этом и самая большая проблема.       — Тусовщик, значит? — спрашивает он со смехом, но добрым.       — Было время, — почесывает бровь Антон, отдавая наконец стакан Арсению. — И прошло.       — Ну, как по мне, все очень даже были рады тебя видеть, — жмет он плечами. — Как ты столько людей знаешь вообще…       Антон теперь усмехается сам.       — Ну как сказать «знаю», я бы и половины имен тебе не назвал.       — Как меня зовут хоть знаешь? — смеется тот, убирая руку и чуть качая головой.       Антон может ответить на этот вопрос многое — он губы сжимает в одну полоску и нервно прокручивает кольцо на пальце.       Арсений смотрит теперь куда-то в проход, в зал, где много людей, которых он и знать не знает, но все равно пришел сюда, потому что Антон позвал.       — Арс, — выходит серьезнее, чем он хотел. — Глупый вопрос.       Тот вновь поднимает взгляд и смотрит с нечитаемым выражением лица, но на его губах мягкая улыбка.       Он не уверен, что когда-то чувствовал себя так комфортно с человеком, которого знает чуть больше года. Перед ним не хочется строить из себя какого-то гипервесельчака, который старается всем поднять настроение.       Возможно, это лишь потому, что Арсений узнал его поближе уже совсем другим, а не таким, каким он был раньше. Если Дима знал его в период, когда щеки болели от вечной улыбки, то Арсений сблизился уже с другим Антоном — выдохшимся. Он словно фломастер — засох и перестал быть таким ярким.       И все же его компания ощущается сильно иначе — не выматывает, а скорее заряжает. Не стыдно быть унылым говном, ворчать и постоянно жаловаться.       Не стыдно быть уставшим.       — Я рад, — кивает тот, и улыбка становится чуть хитрой.       Словно он все понял.       Антону хочется щелкнуть того по носу и сказать, что «ничего ты не понимаешь, Арс». Потому что ведь и вправду не понимает. Думает, что знает все. Но о самом важном и не догадывается, наверняка.       Впрочем, ничего удивительного. Здесь, в этом холодном Богом забытом городе в (тоже Богом забытой в последнее время) России такое не то, что редкость, а скорее даже запрещенка.       Но Антон лишь улыбается в ответ, мол, «понял и молодец», чтобы не мучать ни себя, ни Арсения.       Он-то не дурак — все прекрасно понимает. Знает, что есть у него такая ноша, которую нужно хранить в тайне. Ради своей же безопасности. У них в городе и за цветные волосы могут спросить, и за лишний прокол.       Что будет, увидь кто-то, как два парня пусть даже просто держатся за руки?.. Антон даже представлять не хочет.       Поэтому вообще старается не думать о том, каково это — держать Арсения за руку?       У того наверняка мягкая кожа — он вообще и по утрам какой-то лабудой умывается, в несколько этапов. Наверняка и руки кремами мажет.       Антону нравится, как они пахнут — сладковато так, приятно. У него мама тоже вечно мажет кремом руки — запах уже почти что родной.       Он сам же по утрам лишь чистит зубы и умывает лицо холодной водой, чтобы проснуться. Иногда, когда сильно в школу опаздывает, и зубы-то не чистит — жует жвачку до тех пор, пока какая-нибудь недовольная учительница не заставит выплюнуть.       Антон мечтает отсюда уехать, начать мазать руки кремом и не переживать внутренне, что его за это могут одернуть. Арсений тоже хочет уехать.       Много внутренних сил уходит на то, чтобы не мечтать о том, как они могли бы снимать одну комнату на двоих в другом городе. Большом городе.       Там, где никто их не знает. Там и дышится легче, скорее всего. Антон не уверен, но надеется на это.       Антон не уверен, что лучше — расстаться здесь и разъехаться по разным городам, или вдруг обнаружить себя в одном городе вместе.       Он не уверен, что тогда не сболтнет лишнего. Здесь держать язык за зубами легче — опасность и последствия больше и ближе.       Там, наверное, не будет так легко — зная, что никто больше за ними смотреть не будет, слова будут чесаться в горле. Антон знает это.       Они и сейчас чешутся, но он лишь сглатывает слюну всякий раз и отводит взгляд от вороньих волос.       Не дурак, не испытывает себя.       — Мы можем уйти в любой момент, — говорит он вместо этого.       В спину дует из продуваемого окна. Арсений смотрит на него озадаченно, поднимает бровь.       — Ты не хочешь потусить? Ты же даже к ребятам еще не вышел.       Антон лишь жмет плечами, потому что ему очень все равно. Здесь слишком громко, слишком людно и слишком сильно тянет на глупые признания.       Все эти посиделки в темной и прохладной кухне во время тусовки всегда становятся настоящим исповеданием — тут хочется говорить всегда правду и всегда о чем-то личном.       Антон не хочет ни о чем говорить.       — Шаст, буквально час прошел ведь, не больше.       Тон у того не насмешливый, а обеспокоенный. Будто он вчитывается в экзаменационный вопрос, который надо решить.       — Не знаю, как-то настроение пропало, — говорит тот и чувствует себя виновато.       Сам притащил, сам уговаривал до этого, а теперь пытается слиться.       — Это из-за моего вопроса? Я в шутку, Шаст, я знаю, что ты знаешь, как…       — Арс, — мягко перебивает он. — Не из-за него. Просто… не знаю. Но ты прав, Макар наверняка обидится.       Он сдается — формулировать свои мысли у него выходит крайне плохо всегда. Не продолжает, а вместо этого сосредотачивается на плече, прижатому к своему бедру.       Из зала слышны громкие басы, хохот и разговоры, а за окном слышен шум ветра и проезжающих машин. Антон прижимается затылком к стене и прикрывает глаза, вслушиваясь в свое и чужое дыхание.       Он уже сто раз пожалел, что пошел сюда — уйти так быстро будто бы стремно.       — Спишь? — раздается шепот Арсения, который чуть щекотно пытается ущипнуть его за бок.       — Отстань, — усмехается Антон, чуть отклоняясь, и Арсений валится за ним, потому что всем весом упирался в чужую ногу.       Теперь же он, чтобы не упасть, обхватывает двумя руками Антона за пояс, стоит, недовольно бурча, и тепло от этих недообъятий согревает Антона, даже несмотря на продуваемое окно за спиной.       — А если бы упал, — шипит Арсений, но в голосе злоба лишь напускная.       Хотя шлепает ладонью по бедру он по-настоящему.       Антон ойкает, но в этот раз не отшатывается — лишь перехватывает руку, сжимая чужое запястье. Осторожно, стараясь не сделать больно.       Арсений словно подвисает — смотрит на сомкнутые вокруг своего запястья пальцы немного странно, будто не фокусируясь взглядом, но понять происходящего не выходит.       Кто-то заваливается на кухню такими громкими шагами, что Антон с испугу отпускает чужую руку слишком резко.       Этим кем-то оказывается Макар — он, большой и улыбчивый, прется через всю кухню с уже вытянутой для рукопожатия рукой. Антон хлопает со всей силы по чужой большой ладони, натягивая улыбку.       — Братан, я тебя весь вечер ищу, а ты тут тусишь, — усмехается Макар, хлопая еще и по плечу.       — Да мы… болтали, — жмет Антон плечами, мол, «ничего особенного».       Но кончиками своих пальцев будто все еще может чувствовать теплоту чужой тонкой кожи.       — Привет, — здоровается и Арсений, протягивая руку.       Макар улыбается и ему — он парень добрый, совсем как богатырь из мультика. Антон с ним не так близко дружит, но его компания вполне ничего.       — А че вы тут? Пошлите-ка в зал, хоть немного все вместе посидим.       Он ответа особо не ждет — приобнимает Антона за плечо и почти тащит из кухни. Арсению остается идти за ними.       Антон в шум не хочет, да и к людям тоже, но ничего не говорит и мирно садится на продавленный диван рядом с Димой, оставляя место для Арсения рядом.       Тот втискивается между Антоном и кем-то еще, неловко складывая руки на коленях, как первоклассник.       Антон здоровается со всеми, отвечая на приветы кивками головы. Половина сидит на полу, на видавшем виды ковре, но их это не смущает ничуть.       В зале тяжелый воздух, наполненный смешанными сладкими запахами электронных сигарет и алкоголем. Антон втягивает его носом и тут же жалеет — от него в этой комнате сейчас не убежать. Играющая на фоне музыка лишь добавляет дискомфорта.       Антон ищет глазами Диму и находит того уже на полу чуть сбоку, он что-то пишет в телефоне с расслабленной улыбкой на лице, светлый экран отражается в стеклах очков.       Арсений рядом молча сидит и слова не произносит, лишь жмется ближе, но Антон и не против вовсе. Он лишь «за».       Компания что-то громко обсуждает, и Антон не сразу понимает суть диалога, пока не улавливает знакомые названия «покер» и «бутылочка».       Выбирают, во что будут играть. Он точно «пас».       Девчонки, знакомые на лицо, но незнакомые лично, что-то яро доказывают сидящим рядом с ними на ковре парням, но Антон решает не вслушиваться. Он их всех особо и не знает.       Зачем их сюда вытащили — неясно.       Макар спрашивает что-то про баскетбол и учебу, Антон отвечает почти что односложно, но с улыбкой на лице — чтобы не расстраивать. Хочется уже отстреляться с разговорами и под любым предлогом свалить. Свалить и домой, и на свежий морозный воздух. Чуть пьяные люди рядом настроение не поднимают.       Но разговор, который уже почти подходил к концу, прерывают неожиданным радостным возгласом с пола.       — Все, играем! — декларирует незнакомая девушка, которая уносится на кухню с огромной улыбкой на лице.       Антон непонятливо хмурится, пытаясь понять, во что там теперь играют на полу, но не успевает он ничего придумать, как его стаскивают с дивана туда же, в импровизированный круг на ковре.       Тут же подтягивается еще пару людей, садятся рядом, а Арсений остается сидеть на диване.       — Давайте все к нам, играем! — кричит незнакомый парень на всю квартиру, чуть отодвигаясь назад, расширяя круг.       — В че? — спрашивает кто-то еще, а рядом с Антоном садится Димка, все еще что-то бурно печатающий.       Антон смотрит назад, ловя озадаченный взгляд Арсения, но лишь сам пожимает плечами.       — Бутылочка, классика.       Парень выглядит взволнованным, люди довольно мычат, а Антон тут же кривится — серьезно? Не, он «пас».       — Шаст, ну куда? — тут же разочарованно басит Макар, сидящий чуть сбоку от него. — Без тебя точно никак.       — Не, Макар, я такое не особо…       Но его не слушают — широкая ладонь оказывается на его плече и давит вниз.       — Да давай, девчонки точно расстроятся. Да, девчонки?       Те хихикают и что-то отвечают, и становится жутко неловко. Уж стадию игры в бутылочку он прошел в классе так восьмом.       Девчонка с кухни возвращается, радостно сжимая в руке стеклянную бутылку из-под, видимо, лимонада когда-то. Круг тут же расширяется, освобождая ей место.       Он выходит достаточно большим — человек двенадцать, включая, неожиданно даже для себя, Антона.       — Давайте все! — обращается незнакомый парень за спину Антона, к Арсению и еще сидящим нескольким людям в комнате не в круге.       Антон с облегчением слышит позади себя смущенное «не, спасибо», и не пытается понять, почему рад, что Арсений отказался.       Он молится всем богам, чтобы на него не выпало ни разу.       Понятное дело, что никто не планирует прямо тут лизаться перед всеми — это условное прикосновение губ к губам. По крайней мере, это было так, когда Антон еще с азартом сам предлагал в такое сыграть.       Он надеется, что негласные правила не успели поменяться.       Первые пять минут судьба благосклонна к нему — выпадают незнакомые ему люди, да и то только парни девушкам, к удивлению.       Лишь раз выпадают две девушки, и Антон с красными щеками наблюдает за тем, как они с широкими улыбками тянутся друг к другу и явно повышают градус игры.       Все вокруг сразу же свистят и улюлюкают, а Антону хочется уйти и не смотреть. Как будто это неправильно — вот так смотреть.       Но суть игры частично и в этом. Что он только находил тогда в этом бреде? Некомфортно, с какой стороны ни окажись.       На некоторые выпадения ребята реагируют ярче, и Антон понимает, что давно не в курсе всех любовных передряг своей параллели, в которые раньше был погружен с головой.       С тем, как бутылочка обходит его, он даже успевает расслабиться и почувствовать себя в безопасности.       Неловкие прикосновения чужих губ не интересуют и не волнуют от слова совсем, поэтому он откидывается спиной на диван и просто ждет подходящего момента, чтобы слиться.       Но как всегда и бывает — стоит чуть опустить условный щит, как удар и прилетает.       — О-о, — тянут люди вокруг, когда со своего кручения незнакомой девчонке выпадает Антон.       Она миловидная, с темными прямыми волосами и чуть вытянутым лицом. Из параллельного класса, вроде как, но Антон не помнит, чтобы хоть раз хотя бы словом с ней обменялся. Неприятно скручивается что-то в животе.       Девчонка чуть краснеет, но все равно улыбается, когда тянется корпусом вперед. Антон тянется тоже, но скорее на автомате.       Ее губы в каком-то блеске, да и пахнет от нее сладко. Слишком сладко.       Словно восьмиклассник, Антон прикрывает глаза, просто надеясь, что это не одна из тех смелых, что точно не ограничится одним чмоком.       Но ее губы касаются лишь самого края — буквально прижимаются к уголку губы, оставляя липкий сладкий след.       Кто-то хлопает, кто-то чуть возмущенно что-то говорит, но Антон лишь рад, что это закончилось. Но теперь его очередь крутить.       Девчонка на него смотрит, а вот он старается больше и взгляда на нее не поднимать. Лишь нервно тянется к бутылке и крутит ее легонько.       Та начинает вращаться, растягивая секунды в настоящие часы, и горлышко ее указывает… вновь на Антона.       Он тянется перекрутить вновь, как самая активная и самая громкая девчонка вдруг хихикает:       — Не, не перекручивай, она на него показывает! — и ее тонкий палец указывает куда-то позади Антона.       Он знает, кто там сидит и смотрит из-за его спины. Прекрасно понимает, про кого она. И все его органы, кажется, падают вниз, к ногам.       Антон сам не успевает и слова сказать, как с двух сторон возникают одновременно.       — Я не в игре, — бормочет сзади смущенно Арсений.       — Никакой пидорской темы тут не будет, вы че!       От грубого слова хочется убежать — Антон тут же вскидывает взгляд на говорящего. Парень выглядит буквально злым, будто даже сама гипотетическая возможность приводит его в ярость.       — Нихуя себе, а как я с Катей целовалась, так ты хлопал! — отвечает ему эта девушка, недовольно складывая руки.       Она, в целом, права, но Антон почему-то так напуган, что вообще не сильно соображает. Он лишь всматривается в лицо парня и не может не видеть в нем настоящего отвращения.       — Это другое, блять! — еще громче отвечает тот, морщась.       — В каком месте?       Антон переводит взгляд на Арсения, пока все спорят — тот выглядит таким же напуганным, как и он сам. Смотрит нечитаемым взглядом. Но ясно одно — он тоже хочет уйти.       — Да все, блять, не орите, — встревает кто-то третий, но это не успокаивает никого.       — Да так нечестно потому что! — не унимается девчонка. — Нельзя быть выборочным гомофобом, что за дичь.       Антон, на удивление, согласен с ней на все сто, но вмешиваться в диалог не планирует.       — Да пусть перекрутит, — цокает кто-то еще.       — Ну это бред, почему он решает, как мы все будем играть!       В конфликте становится все больше участвующих, и взгляды от него наконец перебегают на действующих орущих лиц. Становится чуть легче дышать, но не намного.       Арсений из-за его спины аккуратно спускается на пол и идет к коридору. Уходит.       Антону надо тоже.       — Пойду покурю, — бросает он, но людям уже не так интересно это, они спорят яро между друг другом.       Он частью этого быть не хочет.       Когда Антон наконец находит свою куртку в горе других курток, Арсений уже обувается.       Они выходят из квартиры молча — как будто ничего и не было. Антон не уверен, что стоит что-то говорить.       — Давай я в подъезде покурю, на улице холодно, — чуть хрипит он, останавливаясь возле лестницы.       Арсений просто кивает.       — И давай на верхний поднимемся, где лестница на крышу, там нет квартир, можно не бояться разбудить никого.       Арсений вновь просто кивает, пытаясь сделать расслабленное лицо, но Антон видит, как тот зажат. Оно и понятно — он и сам не знает, как реагировать.       До шестнадцатого этажа всего четыре пролета, в подъезде стоит почти мертвая тишина, не считая звучащей очень далеко теперь музыки. Но она еле слышна, даже если прислушаться.       Антон лезет в карманы куртки, выуживая пачку, и, не особо думая, скидывает ее и кладет на верхнюю ступеньку.       — Зачем? — спрашивает Арсений тихо.       Антон не отвечает, а садится на ткань и хлопает рядом с собой. Не на холодном и грязном же сидеть.       — Как ты ее потом наденешь?       — Забей, Арс, — отмахивается он, выуживая из пачки зажигалку и сигарету.       Даже несмотря на то, что они сидят на зимней куртке, жопе холодно все равно. Но Антон не обращает на это внимания.       Он закуривает и выдыхает в сторону от Арсения. Тот молча сидит рядом.       Стоит ли что-то говорить? Почему Арсений тоже был напуган? По той же причине, что и сам Антон?       Потому что у него от одной мысли, как бы это могло быть, все тело будто наэлектризовывается, а дыхание сбивается. Будто каждый новый вдох делать сложнее, чем предыдущий.       Потому что от одной мысли о том, каково бы это было — поцеловать Арсения, покалывают даже кончики пальцев.       Вторая затяжка помогает еще немного успокоиться. Он пишет Диме, что все «ок», они ушли домой с Арсом, и надеется, что все забудут об этой ситуации как можно скорее.       — Они твои друзья? — осторожно спрашивает Арсений, смотря куда-то на ступени.       — Кто?       Арсений сглатывает — Антон смотрит, как чужой кадык прыгает вверх-вниз, и не может не подавиться дымом.       — Ну… ребята из круга. Та, которая тебя поцеловала, например.       Он говорит тихо, он говорит слишком настороженно. Антон будто в этот же момент вновь чувствует липкий след на уголке губ и тут же рукавом толстовки стирает его.       — Нет, я с ней не общаюсь.       — А с ним? — еще более осторожно спрашивает тот, и Антон только сейчас замечает, как он нервно перебирает пальцами.       Антон затягивается вновь, чуть задерживая дым, и не знает, как не вскипеть вновь.       Они с Арсением никогда особо тему толерантности не затрагивали, но тот, очевидно, был из категории людей, которые вообще в целом не могут ненавидеть кого-то.       — Который пиздел гомофобную хуйню? — говорит он, не в силах убрать злые нотки в голосе. — Нет, и теперь не буду точно.       Арсений кивает, но взгляд не поднимает все равно. Сидит все еще зажатый.       — Прости, что притащил с собой. Я вспомнил, почему не хожу больше на такую фигню.       Арсений усмехается, проводя ладонью по лицу, и будто отмахивается.       — Забей, все было не так плохо.       — Все равно прости, Арс.       Антон берет сигарету в левую руку, чтобы правой сжать чужое колено в джинсе, давая понять, что он искренне сожалеет.       Голубые глаза наконец-то поднимаются на него, Арсений чуть грустно ему улыбается и кладет свою руку поверх, сжимая тоже. Антон не уверен, но взгляд напротив будто полон эмоций — и, возможно, он надумывает, но он их узнает.       От этого становится еще страшнее, чем когда горлышко бутылки указало на Арсения. Потому что он может ошибаться в выводах да и просто надумывать, чтобы утешить самого себя.       Но что-то такое в атмосфере этой тихой лестничной площадки, освещаемой недостаточно хорошо почти потухшей лампочкой за замызганной стеклянной штукой, будто подталкивает быть откровенным.       Антон не знает, существует ли феномен тихих холодных февральских ночей, в которых хочется открываться нараспашку, несмотря на холод и снег, но ему хочется, чтобы он существовал.       Он сглатывает горькую от сигарет слюну, чуть поворачивается корпусом к Арсению, и, набирая воздуха в легкие, старается не дрожать голосом.       — Я бы поцеловал, — выдыхает он, и получается так тихо, что он не уверен, что Арсений услышал.       Но тот, видимо, услышал, и его глаза вдруг становятся круглыми и напуганными.       — Что?.. — переспрашивает он, всматриваясь в лицо Антона в поисках шутки.       Только беда в том, что шутки тут нет. Беда в том, что Антон — мальчик, втрескался в Арсения, и он тоже мальчик. И они оба мальчики в маленьком холодном городке России, и это даже не беда. А целая трагедия.       Антон почти что физически ощущает, как это осознание с каждым днем становится все тяжелее и тяжелее, оно оседает где-то на его сердце.       — Я бы поцеловал тебя там, — повторяет он, и хоть голос и звучит, в целом, ровно, внутри же все сводит нервной судорогой.       Вдохнуть воздуха не выходит, все тело будто стало каменным от нервов.       Арсений чуть отстраняется, и это очень больно. Но Антон вида не подает. Но и не тянется сам.       — Шаст… — испуганно бормочет тот, нервно бегая взглядом по лицу напротив.       — Должен был сказать, — отвечает он, все не в силах оторвать взгляд от напуганного лица, хоть это и делает больно. — Прости.       Тут же вновь затягивается, да так, что начинает кашлять сам. Какой противный вышел вечер.       Ответа он не ждет, да и тут же винит себя, что зачем-то сказал это Арсению. Просто без разрешения свалил что-то неимоверно тяжелое.       И ему стыдно.       Отводит взгляд, всматриваясь в синюю краску, в которую красят все подъезды. Она темная, местами облупившаяся уже. Где-то украшена надписями и рисунками.       Антон думает, что эти подъезды повидали немало таких разговоров. Они будто для этого и созданы. Этакий бастион тяжелых ощущений.       Если нужно было бы назвать самую отталкивающую вещь из детства, Антон бы сказал, что это старые подъезды с пугающим трубопроводом и стоящими на батареях банками с окурками.       Если нужно было бы назвать самое аутентичное место, которое идеально описывает их детство, Антон бы сказал, что это старые подъезды, выкрашенные в синий цвет и навевающие настоящее чувство безысходности в зимние вечера, в которых можно было курить и не получить пизды за это от мамы.       — Ты серьезно?       Голос у Арсения становится совсем тонким, еле различимым шепотом. Антон грустно усмехается и чувствует себя, как герой фильма Балабанова.       Хотя если бы дом прямо сейчас обвалился, это бы стало крутым финалом. Только вот они не в «Дураке», а, скорее, Антон сам дурак. Все просто и до безумия глупо.       — Я похож на долбоеба, который бы так шутил? — отвечает он и сразу же ловит себя на том, что встает в позицию защищающегося.       Хотя на него никто и не нападает.       Грубить Арсению хочется в последнюю очередь. Поэтому он вновь затягивается, призывая себя успокоиться. Сказанного не забрать все равно.       — Шаст, — зовет его вновь Арсений, и его холодные пальцы сжимают подбородок и поворачивают голову на себя.       Дыхание застревает где-то в глотке, и Антон спешно выдыхает дым в сторону.       Арсений все еще смотрит с испугом, но теперь во взгляде можно уловить и смущение. Его щеки чуть порозовели, и Антон надеется, что это не его мозг придумывает такое.       — Прости, Арс, — говорит он и поджимает губы, туша при этом сигарету о ступеньку.       — Шаст, — повторяет тот вновь, и на его лице теперь появляется кроткая улыбка.       Антон чувствует, как внутри живота будто что-то тянет.       — Да? — спрашивает он беззвучно почти, пытаясь не задохнуться от паники.       Арсений смотрит прямо в глаза, его длинные темные ресницы так легко разглядывать на таком расстоянии. Антон думает, что так близко они еще никогда друг к другу не были.       Дышать получается лишь краткими частыми вздохами, и их все равно будто не хватает. Грудь Арсения тоже вздымается слишком часто для спокойного человека.       — Поцелуешь? — шепчет он, и Антон в первые секунды даже не может понять вопрос.       А когда он его догоняет, становится не на шутку страшно. И он не может ни на сантиметр сдвинуться.       Все продолжает тупо смотреть в голубые глаза.       Но Арсений на то и Арсений — он его понимает. Видимо, слишком хорошо. Потому что он улыбается еще чуть шире и продолжает шептать.       — Страшно?       — Очень, — признается Антон, пытаясь успокоить гулко стучащее сердце.       Кажется, будто его может услышать и Арсений — так громко оно барабанит прямо в грудной клетке.       — И мне, — кивает тот еле заметно, чуть приближаясь корпусом.       Теперь его рваное дыхание Антон чувствует кожей своего лица. И это тоже будто заставляет его органы в теле собраться в одну точку — в районе солнечного сплетения.       — Но я все равно тебя поцелую, — говорит он, потому что не может не.       Не дурак же он настолько все же.       — Целуй, — отвечает ему Арсений с улыбкой на губах, и в следующую секунду Антон уже эту улыбку сцеловывает.       Он целовался уже в своей жизни и не раз, и не два. И первый поцелуй тоже был волнительным и очень ярким, но этот, скорее, ощущается важным.       Потому что он лишь прижимается своими губами к чужим, и это уже заставляет все внутри скрутиться в один тугой узел.       Он просто мягко целует уголки, целует нижнюю, почти что невинно даже, но от этого уже хочется распасться на атомы.       Так близко, что чужие трепещущие ресницы щекочут кожу лица, а нос вжимается в его собственный.       Арсений отстраняется, смущенно поднимая взгляд, и не проходит и пары секунд, как они вновь, обменявшись лишь взглядами, прижимаются друг к другу.       Но в этот раз Антон обхватывает своими губами чужую нижнюю, а руками хватается за плечи. Проводит языком, ловя ртом судорожный выдох, и, пользуясь моментом, наконец оказывается в жарком рту.       Арсений от неожиданности дергается, но тут же включается — его руки тоже цепляются за Антона, поднимаются от боков и оказываются на щеках.       Антон не особо думает, а просто делает — проводит языком по небу, по чужому языку, чуть не умирает, когда Арсений раскрывает широко рот и сдавленно мычит, когда Антон всасывает чужой язык. Вибрация проходит по горлу, и это что-то совсем из сумасшедшего.       Он отстраняется немного, смотря на влажные губы напротив, и перехватывает чужой взгляд.       От осознания происходящего они оба лишь смущенно усмехаются и вновь тянутся друг к другу.       Целоваться, в целом, приятно — Антон любит целоваться. Ему нравится чувствовать чужой скользкий язык и мягкие губы, которые с каждой минутой становятся чуть пухлее.       Ему нравится слышать загнанное дыхание и целоваться до звездочек под закрытыми веками.       А еще ему нравится Арсений. Очень нравится.       И кажется, что даже если дом все же начнет рушиться, как в фильме Быкова, Антон продолжит целовать Арсения на этом лестничном пролете до самого конца.

***

      — Попробуй еще раз, Шаст, — говорит Арсений, проводя ладонью по шее и мягко массируя затылок.       Антон устало вздыхает и падает лицом в тетрадь — у него эти цифры перед глазами уже в одной каше смешались. В голове уж тем более — она надоедливо болит от активной учебной деятельности.       Он в рот ебал эту тригонометрию, хотя, по ощущениям, сейчас это она ебет его. Жестко, без стоп-слова.       — Я нихуя не понимаю, — бурчит он, сосредотачиваясь на юрких пальцах в своих кудрях.       Но насколько бы профиль не сидел у него в горле, присутствие Арсения все равно затмевает все плохие уравнения и задания, от которых кругом идет голова уже несколько месяцев.       Арсений согласился зайти в гости лишь на третью неделю после того поцелуя в холодном подъезде — они не обсуждали ничего сильно, просто плыли по течению.       Антону, если честно, просто страшно. Он ссыт, как самый настоящий трус, но спросить не может.       Довольствуется тем, что есть. Касаниями, поцелуями, улыбками теплыми. Можно ли просить большего, когда они здесь? Когда, узнай кто-то, им придется платить за это большую цену. Большую, чем есть у них двоих.       Большую, чем кто-либо может заплатить.       Арсений не заикается ни о чем, не спрашивает ничего, поэтому Антон держит и свой язык за зубами. Ну, метафорически говоря, потому что по факту это не так.       Ведь стоило дорваться до чужих губ, часто изогнутых в хитрой ухмылке, то не хотелось заниматься больше ничем.       Тем более этой проклятой математикой, решать эти дурацкие уравнения, когда буквально за спиной стоит Арсений.       Красивый, теплый и податливый. С ним Антон справляется куда лучше, чем с тригонометрией. С ним куда веселее, чем с косинусами и синусами.       И все же поселившийся страх никуда не уходит — банально страшно, что кто-то узнает. Теперь кажется, что каждое лишнее движение — возможное палево. Каждый взгляд — опасность.       Антон чувствует себя настоящим параноиком, и только в квартире это отпускает.       Но приходит другое — смущение. Боязнь зайти слишком далеко. Коснуться как-то не так, доставить дискомфорт Арсению.       Поэтому Антон держит руки при себе и старается думать лишь об уравнениях.       — Нормально все, еще пару примеров и поймешь принцип, — успокаивает его Арсений, наклоняясь и упираясь подбородком в плечо.       Антон улыбается в тетрадь, аккуратно поворачивая голову. Его кудряшки щекочут Арсения, и тот фырчит, как настоящий лис.       — Зря ты со мной маешься.       — Я не «маюсь», Шаст, не придумывай. Мне только в радость.       Арсений либо слишком добрый, либо так пытается поддержать его безуспешные попытки понять тригонометрию, Антон не уверен. Но приятно до одури, конечно.       Еще приятнее становится, когда Арсений чмокает его куда-то в щеку, тут же краснея. Антон улыбку сдержать не может от слова совсем и поднимает голову со стола.       Все происходящее все еще в новинку, немного скованно, но необходимо. Антон тянется вперед сам, прижимаясь своими губами к чужим, и обхватывает руками лицо.       Гладит большими пальцами по скулам и под глазами, задевая ресницы, и чувствует чужую улыбку своими губами.       Кому нахуй нужна эта математика, когда можно все свободное время просто целоваться?       Он не углубляет поцелуй, а лишь прижимается губами к уголкам, поднимается к носу и чмокает в самый кончик. Арсений хихикает еле слышно, багровеет щеками.       — Уравнение все равно придется решить, — шепчет Арсений, уворачиваясь от очередного поцелуя и складывая руки на груди.       Но глаза его все равно блестят азартом.       — А что мне нужно сделать, чтобы его не решать сегодня? — поднимает бровь Антон, отзеркаливая позу и поднимая подбородок выше.       Арсений тушуется, но быстро собирается. Делает серьезное лицо, но в глазах все равно смешинки.       — Нет такой опции.       — Как же так? — наигранно вздыхает Антон, поднимаясь с кресла и подходя ближе.       Арсению приходится чуть задрать голову, но он не отшагивает — упорно смотрит в зеленые глаза. Жмет плечами, держит серьезное лицо.       Антон руками обхватывает чужую талию, сжимает сквозь ткань футболки не сильно. Теплая кожа под подушечками пальцев так и манит потрогать ее без преград.       — Даже если я очень сильно попрошу?       Он хлопает глазами, хоть и понимает, что даже сам смущается того, что делает. Но сдавать назад сейчас было бы глупо, и он собирает все силы в себе, чтобы не струсить.       Арсений гулко сглатывает, у него краснеет лицо со скоростью света, дыхание становится чуть чаще и прерывистее. Он пытается сделать вид, что все хорошо, но Антон видит, как тот тоже пытается преодолеть смущение.       — Нужно готовиться к экзамену, — говорит он чуть тише, нервно жуя губу.       Антон пальцами поднимается чуть выше, к ребрам, и чувствует, как его руки начинают чуть подрагивать. Господи, как будто ему вновь лет четырнадцать, и он впервые пытается флиртовать с понравившейся девчонкой.       Он берет чужую руку, тянет на себя и сам отступает к кровати. Чисто на адреналине и приливе смелости.       Усаживается на кровать, Арсений садится рядом. А в воздухе напряжение скорее неприятное висит, потому что страшно.       — Арс, — неуверенно выходит, странно совсем, но тот смотрит такими же поплывшими глазами.       Поцеловать его вновь не так сложно — уже привычно, хоть и с каждым разом все еще так же мозговыносяще.       Пройтись языком по губе, влезть в горячий рот — это уже тоже было. Нервно целующий в ответ Арсений — тоже уже знакомая история, как и его шустрые пальцы, что вечно оказываются в Антоновых волосах.       Столкнуться языками, чуть отстраниться на пару секунд, только чтобы вновь потянуться к нему — знакомо.       А вот перекидывающий через него ногу Арсений, который вдруг оказывается сидящим на коленях Антона — это что-то новое.       Тяжесть оказывается приятной, да и так можно прижать его ближе, столкнуться грудными клетками.       А вот почувствовать чужой полувставший член своим животом оказывается очень неожиданным. Настолько, что в первые секунды мозг просто пытается понять, что вообще происходит, а потом накрывает паника.       Потому что он замирает неожиданно даже для самого себя. И Арсений тут же теряется — чуть отстраняется, чтобы посмотреть в лицо. Напуганное лицо.       — Шаст? — шепчет он, тут же пересаживаясь с коленей на кровать.       Антон прикрывает лицо руками, разочарованно мыча в них, и падает спиной на мягкую поверхность.       Ему стыдно и перед Арсением, и перед собой. Что он, не знал, что Арсений парень и у него, очевидным образом, есть член? Это же не открытие какое.       Он знал. Ни на секунду не забывал, что тот не девчонка, а парень.       Но все равно это выбило из колеи. И, как обычно, он все просрал. И обидел Арсения еще вдобавок.       Матрас тут же прогибается рядом с ним, видимо, Арсений ложится рядом. Но не трогает.       — Прости, — говорит он в свои ладони, зажмуриваюсь до белых всполохов под веками.       — Все нормально, — отвечает тот, и в голосе у него больше переживания, чем обиды.       Это немного успокаивает.       — Я не знаю, почему…       — Испугался? — подсказывает он, и тон его голоса совсем мягкий.       Антон чувствует себя полным говном. Отрывает руки от лица и поворачивает голову — Арсений улыбается чуть грустно.       Он кивает. Похоже на то. Члена испугался. Господи, ну какой позор.       — Это нормально.       — У меня тоже такой есть, Арс, что значит «нормально»? — нервно выдыхает Антон, чуть поджимая колени к себе.       Тот усмехается, щипает за щеку совсем не больно и просто смотрит. С пониманием и без обиды.       — А ты ожидал, что как будет — всю жизнь живешь в гомофобном обществе, а оно на тебя никак не влияет?       — Я не гомофоб.       — Я так и не говорил, — закатывает Арсений глаза, но это лишь для подтверждения своего аргумента. — Это понятная реакция.       Он выглядит спокойным, и это правда впечатляет. Антон бы наверняка был обижен, будь он Арсением.       — Что-то у тебя такой нет.       — Я свою стадию принятия прошел в восьмом классе.       Антон тут же щурится — в смысле?       — У тебя уже был до меня парень?.. — спрашивает он осторожно.       — А ты мой парень? — хитро отвечает вопросом на вопрос Арсений и смеется.       Антону хочется дать себе по лицу — лучше рот вообще не открывать. Вот правда, лучше бы решал уравнения и дальше.       — Арс… — виновато шепчет Антон, но Арсений напротив качает головой.       — Это потом обсудим, хорошо? Маленькими шагами. Все постепенно, — говорит он тихо.       Антон поджимает губы, но все же кивает.       — Сначала смирись с тем, что у меня член есть, — хихикает тот вновь, вновь щипая за щеку, и Антон ойкает, успевая шлепнуть того по руке.       — Козел, — бормочет он, но облегченно выдыхает.       Уравнения он дорешивает сам утром следующего дня.

***

      Накрывает его после тренировки в пятницу, пару дней спустя. Натянутые с того вечера нервы и бесконечные размышления приводят к жесткому недосыпу и двойке по физике, потому что контрольную написал так, что лучше бы и не писал вовсе.       Это добавляет еще топлива в пожар злости внутри него, который окончательно вспыхивает в раздевалке после не самой удачной тренировки.       Павел Алексеевич отчитывает его раз десять за два часа, и Антон кивает, мол, «исправлю», но, если честно, недосып настолько силен, что он не внимает словам тренера, насколько бы ни хотел этого сделать.       Потом он просто банально промахивается каждый раз, а на игре под конец его два раза сбивают с ног, и это даже не фол.       Это просто обидный синяк на плече и зубы, сжатые так плотно, что вот-вот заскрипят.       Он чувствует себя так, будто сходит с ума. Казалось бы, за три недели и полгода влюбленности до можно было и принять то, что ему мальчики нравятся. Но мозг у него такой же заторможенный, как и он сам — у него позднее зажигание.       И внутренняя гомофобия вылезает со всей силой и возвращаться назад не хочет ни в какую. За эти пару дней Антон видится с Арсением лишь в школе, на общей физре и в столовке.       Говорит, что у него репетитора поставили еще раз в неделю — позорно врет, чтобы не звать в гости.       По взгляду Арсения понятно, что он понимает, что никакого репетитора нет, но он все равно кивает.       От этого становится еще дурнее, еще хуже. Антону хочется вылезти из своей кожи, хочется кричать на всех и на себя в первую очередь. Биться головой до потери памяти. Извиниться перед Арсением, потому что за три дня он соврал ему больше раз, чем за весь год до этого.       А Арсений видит, когда он врет. И то, что он просто кивает — еще хуже.       Антон сидит над математикой все свободное время и не ужинает с мамой, потому что один вопрос — и он взлетит на воздух. Ей, очевидно, обидно. Но она греет ему тарелку и зовет на кухню, а сама ест после него.       Он вчера плакал в тарелку, пока ел, потому что стыдно. И перед мамой, и перед Арсением.       И финальной искрой становится тупой разговор, который он просто слышит краем уха. Не для него, не с ним, а просто между парнями.       — Да я все еще в ахуе, а она мне такая «это нормально в наше время»! — пародирует писклявым голосом кого-то Саша из команды.       Рядом Ваня усмехается, стягивая с себя форменные шорты.       — И короче давай мне эту хуйню доказывать. Не понимаю, че девкам эти педики все нравятся.       — Да пиздец, — поддакивает Ваня, стоящий без шорт. — Хорошо хоть у нас пизды таким дают, не хватало еще пидорасов у нас в городе.       Антон заставляет себя смотреть только на то, как его собственные пальцы медленно расшнуровывают игровые кроссовки. Не поднимать взгляд. А в горле тут же встает ком.       — Да пиздить их всех, да и все! Просто извращенцы, блять, а эти дуры защищают их. Я говорю: «Насть, да я бы каждого лично задушил».       — Да и правильно, таких не жалко, хули, — поддакивает бодрый голос тоном таким, будто они тут погоду обсуждают, а не буквально убийство людей.       Никого этот диалог не смущает — все вокруг продолжают говорить о своем, как ни в чем не бывало. Дима вон с Макаром продолжает обсуждать ближайшую игру в следующий понедельник, даже не повернув головы в сторону одобрения на убийство кого-либо. Совершенно обычный диалог, и Антон не раз такие слышал.       Но сейчас каждое слово лично для него. Он — тот самый «пидор, которого не жалко». Сидит не так далеко от них, играет в команде с ними уже года так четыре.       Но для них, если они вдруг узнают, все это будет неважным. Он не будет ни Антоном, ни сокомандником, ни одноклассником, ни другом. Он будет тем, кому можно вломить, а многие вокруг это одобрят.       И добавят, потому что у него нет права на жизнь, если он вдруг любит кого-то своего пола.       Нельзя быть собой — вот, что он слышит от них. Вот, что он слышит в своей голове периодически. Это все неправильно. Он — неправильный.       Сломанный, бракованный, достойный унижений. Потому что общество давно выбрало свою позицию, и она исключает Антона из самого себя.       Потому что они — нормальные. А он теперь, видимо, пидор.       И что-то такое тяжелое оседает внутри, что-то так сильно бьет, что плакать не хочется. Становится так больно, что болеть прекращает совсем.       Он одевается дольше всех — Дима предлагает подождать, улыбается тепло, но Антон отмахивается, говорит не ждать.       Знал бы Дима о нем, не улыбался бы.       Никто из друзей Антона бы не улыбался ему больше. Может быть лишь Олеся, но он с ней не виделся еще с самого декабря, потому что школы разные. Она в старшие классы ушла в профильную гимназию.       Антон думает, что и мама была бы очень разочарована — он знает, что она добрейшей души женщина, но здесь такое отношение — это моральная норма.       На улице чувство нервной тошноты чуть отступает — все еще холодно, и снег еще не растаял, хотя завтра последний день зимы.       Антон проклинает февраль за его тяжелые дни, вдыхает поглубже холодный воздух и старается лишь думать о том, что скоро все закончится. И зима, и учеба, и этот проклятый ЕГЭ.       Он уедет, и все будет хорошо. Ну, или по крайней мере лучше.       Антон выбирает чуть более длинную дорогу до дома — кажется, если мама спросит, как прошла тренировка (а она всегда спрашивает, всегда), то он либо разрыдается прямо на пороге, либо расщепится на атомы и исчезнет.       На улице все еще по-зимнему темно, снег поскрипывает под ногами, Антон курит быстро, потому что пальцы замерзают.       Завтра никуда не надо, завтра суббота. Значит сегодня можно вернуться домой и сразу лечь спать, чтобы день быстрее закончился.       Ну, это если уснуть, в целом, получится.       Арсений пишет ему, спрашивает «как дела». Написал он еще до тренировки, но у Антона не хватило сил зайти в диалог. Он быстро печатает, что все нормально, что он сильно устал и, что как вернется домой, сразу планирует лечь спать.       Ему ответили грустным смайликом и пожеланием хорошо отоспаться. Чувство вины с каждой секундой лишь становилось все больше.       Стараясь не топить себя в мыслях вновь, Антон решает заглянуть в магазин — он не совсем рядом с домом, чуть в другом районе, но это неважно.       Маленький магазинчик с надписью «24/7» точно такой же, как и все такие магазинчики. Маленький, полный подростков с пачками чипсов и взрослых с банками пива. Антон протискивается сквозь немного кривоватые стеллажи, всматриваясь в ассортимент конфет, и берет пачку кислых, особо не думая.       Лишь стоя возле кассы, он слышит знакомый высокий голос.       — Да, картой, — говорит этот голос, и в темной копне волос с тонкой шапкой на голове узнается Олеся.       Он улыбается, потому что сегодня неожиданная встреча с ней — единственное, что поднимает настроение.       Антон ждет, пока она расплатится, и легонько касается ее плеча, отдавая пачку конфет продавщице.       Олеся ойкает испуганно, но поворачивается, и широкие глаза тут же начинают светиться.       — Антон! — радостно приветствует она, прижимая банку энергетика к себе.       Он улыбается ей так же широко в ответ, оплачивая картой и забирая свою покупку.       Они выходят из маленького и узкого магазинчика в холодный и темный все еще зимний вечер, чтобы не мешаться, и только тогда Антон наклоняется, чтобы обнять подругу.       Он и забыл, что в этом районе она живет, и теперь благодарит себя за решение зайти именно сюда.       — Привет, Олесь, — радостно говорит Антон, запихивая покупку в рюкзак.       — Ты как тут очутился?       Олеся выглядит по-настоящему радостной, и от этого становится так тепло внутри, что холодный ветер прекращает ощущаться так остро.       — Да решил пройтись до дома длинным путем, — жмет он плечами.       — Холодно же, просто жопа как, — говорит Олеся, и Антон понимает, как сильно скучал по ней.       — Давай провожу до дома?       Она соглашается, берет под руку, и ее звонкий голос тут же начинает вещать Антону о новой колоде карт, которые она заказала, и о том, что прочитала еще какие-то расшифровки. Антон немного в этом понимает — почти ничего, если уж честно, но слушает с удовольствием, отвлекаясь от бесконечной волны ненависти в своей голове.       Идти, к сожалению, совсем не далеко, и Антон старается делать шаги поменьше, чтобы еще немного послушать о вещах, так сильно не волнующих его, чтобы стало легче.       Олеся отличная подруга — именно с ней он впервые покурил в подъезде шестнадцатиэтажки, кашляя так, будто вот-вот умрет. В отличие от нее, кстати.       Именно она давала ему советы по флирту с девчонками в восьмом классе и заставила прошлой весной шептать вопросы в колоду карт, потому что это стало ее новым увлечением и ей нужна была практика.       А еще Олеся пришла в тот же вечер к Антону, в который папа в последний раз поссорился с мамой, и тихо плакала рядом, хотя Антон был настолько злым, что сам и слезинки не проронил.       Хорошая она — даже слишком, кажется. Такая же, как Арсений. Светлая и добрая. Антону даже стыдно, что давно не писал ей, не узнавал, как она.       — Зайдешь? — спрашивает Олеся, натягивая шапку ниже, смотря своими большими глазами.       Антон мотает головой, сжимая губы — сегодня не тот день, сегодня сил на болтовню нет. Его хватило на «проводить». Дальше делать вид, что все у него нормально, явно не выйдет.       Олеся чуть хмурится, всматривается в лицо внимательнее. Это плохо — она его хорошо знает. Антон для друзей своих открытая книга почти, даже когда всеми силами пытается скрыть что-то.       Дима говорит, что его выдают грустные глаза. Антон думает, что в этом городе других глаз и не может быть.       — Пойдем, мои уехали сегодня, попиздим на кухне, торт у меня есть, — чуть настойчивее просит, улыбается тепло так, что хочется согласиться.       Но Антону страшно — потому что теперь кажется, будто, лишь посмотрев на него, все могут понять то, что он скрывает.       Будто в его глазах написано это. И стоит лишь дать другим людям немного времени, чтобы присмотреться, и все. Все узнают. О нем. О них с Арсением.       Это полный бред — он сам понимает. Но иррациональный страх сидит в нем крепко, словно сорняк на даче, который хер выдернешь из земли.       — Олесь…       — Ты какой-то грустный, — говорит она напрямую, как делает всегда.       Он ее за это любит, но сейчас эта ее черта не в его пользу.       Антон не знает, что ей и ответить.       — Пожалуешься мне на жизнь, на картах посмотрим. Зуб даю, они не пиздят. Мои карты еще ни разу не ошибались.       Не улыбнуться не получается — Антону очень приятно ее внимание. Телефон вибрирует новым оповещением, Антон смотрит на экран, смотрит на сообщение от Арсения, и ему хочется кричать.       Набирает воздуха побольше в грудь и кивает — медленно так, будто сам не уверен.       — Уговорила.       У Олеси дома он не был давно — пару лет точно. Это как возвращение в прошлое — в шумный девятый класс, когда все, что его беспокоило — как бы круче всех выглядеть и лучше всех шутить.       Ну, и как бы мама не спалила, что он курит, и не дала пизды.       На светлую кухню, куда Олеся отправляет Антона, она сама возвращается из комнаты с колодой. Показывает ее и довольно улыбается.       — Зацени, какая крутая, — говорит она, садясь на стул рядом. — Только руками не трогай!       Антон усмехается, закатывая рукава толстовки, и смотрит на странные картинки на картах, которые Олеся показывает сама.       — А че так? Я помыл.       — Ну это же мои карты, — говорит она, будто и тупому понятно. — Моя энергетика.       Антон кивает, мол, понял-принял, и греет руки о чашку с горячим чаем.       Сообщение Арсения так и висит непрочитанным — Антон даже не знает, что конкретно тот написал. А вдруг что-то серьезное случилось, а он игнорирует его, потому что загнался сам из-за себя?       Но еще двадцать минут удержать себя удается — Олеся рассказывает ему о каком-то драконе, говорит, что они обязаны собраться разок и пройтись по его знаку зодиака. Антон не против, хоть и не верит в это.       Было бы круто, если бы по звездам можно было бы все понять.       Чай остывает, сладкий торт уже не лезет, а чувство тревоги не проходит ни в какую.       Олеся замечает и это — наливает ему еще чая и смотрит своими большими глазами в самую душу, кажется.       Антон только чудом не давится этим чаем.       — Ты на телефон косишься каждые три секунды, — говорит она и чуть улыбается, зная, что куда-то попала точно. — Кто там?       — Да так, ничего серьезного, — отмахивается он, но даже сам слышит, что ответ неубедительный.       Здесь, за разговорами о звездах, было так легко делать вид, что все вообще отлично. Но даже в относительно безопасной зоне голову не отключить.       Олеся поджимает свои пухлые губы и чуть наклоняется вперед корпусом.       — Ты себе сейчас палец открутишь вместе с кольцом, Антон.       И правда — он и сам не заметил, как нервно стал крутить кольцо на руке.       — Долго рассказывать.       Но Олеся все видит и читает его на раз-два. Сжимает своей тонкой рукой его руку, вынуждая прекратить нервно крутить кольцо.       — Ты если не хочешь рассказывать, то я понимаю, — говорит она, и весь задор и смешинки из голоса исчезают, появляется серьезность. — Но я вообще все, что угодно, готова выслушать. Не думаю, что ты сможешь меня сильно удивить. Не сильнее того раза, когда ты пьяным залез на дерево и боялся спуститься целый час.       Антон на воспоминание улыбается — было дело. Теплым июльским вечером, когда переживания о будущем и экзаменах не точили мозг и нервы каждый день.       С дерева он все же слез — подвернул ногу не очень сильно, но слез. Сейчас же кажется, что если попытаться «слезть с дерева», то есть рассказать ей, то он расшибется.       — Мне было страшно, — бурчит он, смотря на плавающую чаинку в кружке.       — И ты все равно слез, — говорит она, явно вкладывая в эти слова куда больше смысла.       Намекая на то, чтобы он и сейчас сделал этот условный прыжок. Антон как был трусишкой, так и остался, наверное.       Но этот секрет так и чешется в горле — молчать сложно, хочется поделиться. Да даже банально пожаловаться хочется. Услышать совет подруги.       Но проблема-то не в том, что Олеся дает плохие советы по отношениям. Совсем нет.       Проблема в том, что Арсений не девочка. И Антон тоже не девочка. И это никак не изменить, никак не переврать или утаить.       Потому что нет проблемы характеров или непонимания из-за разницы в поле. А есть лишь страх — парализующий как снаружи, так и внутри.       Антон чувствует себя, словно он уроборос — вот-вот, и съест самого себя.       Хотя Арсений бы сказал, что уроборос в первую очередь — это создание через разрушение.       Антон бы сказал, что это скорее бесконечное страдание, которое создается самим же собой.       Он вполне может представить их где-то в другом городе, лежащими в одной комнате и рассуждающими о таких вот далеко не приземленных вещах. Антон бы согласился с Арсением — он бы всегда с ним соглашался, — и был бы счастлив. Наверное, конечно. Этого он точно знать не может.       Но он точно знает, что здесь — в этом холодном и слишком застывшем во времени городе, он уже не может быть счастлив.       Возможно, он его перерос. Или никогда не был создан для него.       Или же такие города созданы лишь для детства и старости, чтобы вспоминать в другом, большом и совсем не родном городе о том, что их зима не сравнится с зимой из детства.       Что здесь она холодная и противная, слякотная какая-то. Да, дома холоднее, но там она будто своя. Будто здесь, в забытом Богом и государством городе особый снег, особое небо и особое состояние. Которое никак не объяснить тем, кто никогда в таких городках не был.       Возможно, такие города созданы только для того, чтобы из них бежать.       — Сейчас куда страшнее, — говорит он чуть тише, будто от этого может стать спокойнее.       Олесина улыбка становится все грустнее, и Антон чувствует себя ужасно — он загружает еще и ее своими проблемами.       — Каждый новый раз будет страшнее, Антон. Нельзя перестать бояться падать. Это нормально.       За всеми этими шутками она всегда была вот такой? Возможно, это ее увлечение звездами так сильно возвысило ее и дало дар говорить какими-то очень пафосными предложениями.       Они бы с Арсением точно подружились. Тот тоже любитель пафосных выражений — особенно цитировать что-то из прочитанного.       Когда он дает Антону полистать прочитанную книгу, в которой подчеркивает цитаты карандашом (по линейке! ровно!), это всегда что-то жутко интимное. Словно он залезает в чужой мозг.       Антон книг читать не любит, его они лишь усыпляют. Но каждую подчеркнутую фразу он читает внимательнее, чем вопросы по истории на контрольной.       — С каких пор ты такая мудрая? — усмехается он горько.       Олеся лишь жмет плечами и мягко сжимает руку Антона. Решиться сложно, но молчать не легче.       Он набирает воздуха в легкие, чуть задерживает его и медленно выдыхает. Смотрит на их сцепленные руки.       — Я встречаюсь кое с кем, — говорит он.       Олесины глаза становятся шире, улыбка прекращает быть такой грустной. Но это на пару секунд, пока Антон ей не скажет с кем.       Он вновь немного просто молчит, а потом все же «прыгает»:       — С Арсением.       И поднимает глаза — ожидает увидеть ахуевший взгляд, полный отвращения или непонимания. Но Олеся лишь чуть радостно пищит и обнимает его, наклоняясь прямо через весь стол.       — Поздравляю!       Он обнимает ее в ответ, но все еще озадаченно хмурится. Может, она не расслышала?       — Олесь, — говорит он, отстраняясь и смотря той в глаза. — Арсений. Попов который.       — Я помню, — кивает она, не прекращая радостно кивать.       В мозгу ничего не сходится.       — Это парень, Олесь. Он парень.       Она смотрит на него, как на дурака, и опять кивает.       — Да я и в первый раз услышала.       — И… ты нормально?       — Ты меня так спрашиваешь, будто я с ним встречаюсь, а не ты, — фыркает она, продолжая есть торт так, будто Антон ей только что не рассказал, что он встречается с парнем.       Будто при ней делают каминг-ауты каждый вторник. Вообще ничего такого.       — Это ты мне скажи, нормально ли все, а то, кажется, ты больше в ахуе с этой информации, чем я.       Антон нервно смеется — черт, да так и есть.       — Я бы не сказал, — он отхлебывает еще чая, пытаясь осознать произошедшее. — А ты правда, ну… вообще не удивлена?       Олеся поправляет выпавшую прядь волос, убирая ее за ухо, и выглядит максимально спокойной. Может, в ее чае есть еще что-то, чего нет у Антона?       — Немного. Но это же никак не узнать, пока тебе лично не скажут. Ты никогда не говорил, что тебе нравятся только девочки.       — Обычно это подразумевается, типа по дефолту.       — Не знаю, что значит это слово, но я так не думаю.       Смешок у нее получается выбить — Антон булькает прямо в кружку. Олеся как всегда может просто говорить, а выйдет что-то невероятно смешное.       Антон качает головой и вновь смотрит в телефон. От Арсения два непрочитанных.       — И вы поссорились? Поэтому ты такой разбитый?       Он смахивает оповещение, и диалог наконец-то открывается.       «не хочешь завтра увидеться? я могу к тебе заглянуть» — пишет Арсений и не получает ответа на протяжении двух часов.       «но если ты занят, то ничего»       Пишет он же пять минут назад. У Антона сжимается что-то в груди.       — Мы не ссорились, — качает он головой, так и не отвечая на сообщения. — Я просто в стадии отрицания сейчас, похоже.       — Не уверен, что он тебе нравится?       Но ответ на этот вопрос тут же возникает в голове, ни секунды на это не требуется. И это приятно удивляет даже его самого.       — В этом я уверен. Даже… очень.       Олеся издает какой-то странный звук и смотрит таким взглядом, что щеки краснеют.       — Какой ты лапочка, — тянет она, умилительно прижимая руки к щекам.       Антон смущенно закатывает глаза, но щеки его все равно горят.       — Я не уверен, что у нас получится. Здесь это опасно. Да и не только здесь. И я все время боюсь.       Она кивает, ее выражение лица тут же становится серьезным. Ее дружеская заинтересованность и обеспокоенность словно невесомо обнимают Антона.       — И он кажется таким… уверенным во всем. Я чувствую себя каким-то трусом.       — Возможно, он более талантливый актер и притворяется лучше.       Эта мысль ему в голову не приходила, а Арсений-то и правда куда более талантливый актер, чем Антон. Антон вообще не актер ни разу.       — Мы можем по картам посмотреть, стоит ли вам быть вместе! — вдруг с неподдельным энтузиазмом говорит Олеся, уже протягивая руки к колоде, отложенной на край стола.       Но Антон качает головой.       — Если вдруг карты скажут что-то плохое, то я точно сдамся, — говорит он тихо, устало и немного испуганно.       Это признание даже больше самому себе. Но и обещание пока что попробовать.       Олеся кивает, поджав губы, и вновь обнимает, аккуратно поглаживая по спине. Антон впервые за несколько чертовски долгих дней выдыхает.

***

      Арсений выглядит чуть ли не настолько же нервным, как и сам Антон.       Сидит на кровати, сложив руки на коленях, словно отличник, и смотрит куда угодно, но не на Антона.       С ровной-ровной спиной и чуть трясущейся ногой. Антон его понимает на все сто, хотя чего тот волнуется — не сильно понимает.       Напортачил-то не он, это Антон от него бегал несколько дней подряд, игнорировал сообщения и сходил с ума.       На те сообщения он все же ответил — в порыве смелости даже пригласил остаться на ночь, с субботы на воскресенье. Мамы дома не было, она зависала на даче, на которую Антон не ездил, потому что в детстве его затаскали туда так, что сейчас от нее воротит.       Арсений согласился прийти в гости вечером, а вот насчет того, чтобы остаться, написал «посмотрим», и это немного добавило дров в костер нервов.       И вот уже как минут пять Арсений у него, а они сидят в тишине, ожидая, пока один из них не начнет.       Начнет что — неясно тоже.       — Как ты? — все же начинает Антон осторожно.       Такой интонацией, будто они недавние знакомые, а не те, кто де-факто встречаются. Арсений усмехается еле слышно, но это скорее горький смешок.       — Переживаю, — говорит он, поднимая глаза.       Смотрит не с обидой, а скорее потерянно.       — Слушай, Арс, — говорит Антон, нервно раскручивая себя на кресле возле рабочего стола. — Прости, что я повел себя, как трус, хорошо? Я не хотел обидеть тебя, ни в коем случае. В моей голове проблемы, а не в твоей.       Арсений поджимает губы, качая головой, и тут же тянет руку вперед открытой ладонью. Антон хватается за нее, вообще ни секунды не думая. Она холодная, видимо, от нервов, и он сжимает ее.       Его тянут на себя, прося сесть рядом, и тепло чужого плеча, в которое он упирается своим, чуть успокаивает и греет.       — Не говори так, — шепчет Арсений, переплетая их пальцы. — Ты же не думал, что это будет легко?       — Я никогда не был гомофобом, с чего бы такая реакция? — фыркает Антон, прикрывая глаза и стараясь расслабиться хоть чуть-чуть.       Тело застыло так, будто в Антона насильно залили бетон, и вот он там замер одной массой.       — Потому что дело не в твоем отношении, а в отношении всех остальных. Если тебе с самого детства твердить, что вот те самые, которых все называют ужасными словами, заслуживают смерти и физических страданий за то, что они просто такими родились, то насколько ни будь толерантным, это не спасет. Никто не хочет быть побитым и, не дай бог, убитым только за то, что любит кого-то. Нормально не хотеть страдать.       Антон вслушивается в каждое слово и не может не думать о том, что прошел сам Арсений, чтобы прийти к таким выводам.       Он поворачивает голову и смотрит в чужие глаза, которые в темноте комнаты кажутся черными.       — Мне никто не угрожал, никто не оскорблял, — выходит тихо, почти шепотом.       — И все же, — качает Арсений головой и улыбается поддерживающе. — Я не обижаюсь на тебя, если что.       — А должен.       На это Арсений лишь усмехается и подносит свою руку к лицу Антона. Пальцами убирает чуть вьющиеся пряди от глаз и щелкает мягко по носу.       — Дурак такой.       Но звучит это так мягко, что не тянет на оскорбление ни разу. Внутри, наоборот, все теплеет.       — Ты слишком веришь в меня.       Потому что так и есть — Антон не тот человек, которому в руки можно вложить частичку себя и спокойно спать дальше. Ему так кажется, по крайней мере.       — Кто, если не я? — шепчет Арсений в ответ, смотрит из-под своих длинных ресниц, и в его словах ни капли насмешки.       От чужих слов воздух будто застывает в легких, ответить ничего не получается, слова то ли не находятся, то ли отказываются быть произнесенными. Вместо слов Антон утыкается лицом в чужое плечо.       Руки Арсения тут же обвивают его — одна за плечи, а другая устремляется в русые кудри, поглаживая успокаивающе по голове.       — Чувствую себя так, будто я в мелодраме какой, — бормочет Антон в чужую футболку, вдыхая знакомый запах.       Арсений смеется где-то сверху мягко и тихо и, продолжая обнимать, укладывает на спину их обоих.       Антон прижимается ближе, лежа теперь можно прижаться почти всем своим телом к чужому.       — Ну так я актер будущий, — говорит Арсений.       — Не сомневаюсь, Арс.       Потому что правда не сомневается — ни на йоту. Он талантливый, трудолюбивый и упорный, слов нет как. Антон хотел бы быть хоть немного похож на него в этом плане.       — «Я слишком долго оставался в своей голове и в конце концов сошел с ума», — шепчет Арсений в тишину комнаты. — Эдгар Аллан По, если что.       Его рука все еще гладит кудри.       — Зачем ты помнишь эти цитаты? — усмехается Антон, хотя на самом деле эта привычка сводит его с ума в самом хорошем смысле.       — Ну, во-первых, я могу выебываться время от времени, — говорит он, а Антон смотрит, как поднимается и опускается его грудная клетка. — А во-вторых — так проще понять себя. Люди жили до нас веками и испытывали то же самое.       Антон поднимает голову, встречаясь с чужим светлым взглядом, полным теперь спокойствия.       — Ты такая зануда, — смеется он, боясь сказать кое-что другое вместо этого.       Арсений закатывает глаза и легонько пинает ногой Антона в бок, но лишь в шутку. Тот поднимается на кровати, ложась на уровень с Арсением, и пододвигается близко-близко.       Почти нос к носу. Чужое теплое дыхание можно почувствовать теперь на лице.       — Даже если не обижаешься, то все равно прости, — шепчет Антон, и сердце в груди заходится самой настоящей чечеткой.       — Прощаю, Шаст, — отвечают ему, и слова почти можно почувствовать губами.       — Честно?       Отвечает Арсений уже в самые губы, прижимаясь ими.       — Честно-честно.       Целовать его с каждым разом легче не становится — невозможно привыкнуть к такому. Каждый раз сердце ухает к самым ногам, а мозг коротит, словно старая проводка.       Его мягкие губы и скользкий язык все еще ломают что-то внутри, и Антон старается не сойти с ума с каждым новым движением.       В этот раз ведомый — он, и в движениях чужих губ сквозит не жадность, а мягкость и спокойствие.       Антон никогда не думал, что ему понравится клишированно лежать в своей комнате на постели и просто целоваться, совсем как в придуманных сериалах.       Но ему нравится — то ли он ошибался в своих выводах, то ли дело в Арсении.       — Теперь верю, — говорит он, когда чужие губы исчезают с его собственных.       — Ну слава богу, — смеется Арсений, прикрывая глаза.       Остаться бы в этом моменте на вечность, Антон бы многое за это отдал. Вот так лежать в тишине и относительной темноте и просто слушать чужое дыхание. И не бояться.       — Тебе не страшно? — спрашивает Антон все равно, потому что ему надо знать.       Арсений вдыхает как-то слишком громко для полной тишины и молчит несколько десятков секунд. Его грудная клетка мерно вздымается, а лицо смотрит в потолок.       — Мне больше обидно, если честно. И страшно тоже, но страх — это проходящее. Он заканчивается, хоть и ненадолго.       Антон молчит, не зная, что ответить.       — Я себя поменять не могу. Могу обманывать, конечно, говорить, что в один момент точно женюсь и заведу детей. Но я же знаю, что это будет худшее, что случится со мной. И с ними тоже. Это несправедливо, — голос его тихий, но твердый, будто он думал об этом уже сотню раз. — Мне обидно только за то, что мы не можем с тобой нигде гулять вместе за руку, я не могу постить глупые истории с тобой, не могу рассказать никому. Я думаю о том, что вот если бы я родился просто в другом месте, в какой-нибудь далекой Калифорнии, то все было бы иначе.       — Ты можешь переехать, когда повзрослеешь.       — Это не то, — качает Арсений головой. — Я хочу быть влюбленным глупым старшеклассником, который сходит с ума по однокласснику-баскетболисту. Как в ситкоме, знаешь? Чтобы все вокруг сплетничали о нас, а не плевались.       Антон теперь понимает, о чем он. И ему тоже становится обидно за несуществующего себя, который мог бы быть куда свободнее, чем Антон может себе только представить.       — И ты был бы чирлидером, — усмехается он, чтобы не думать о несправедливости жизни.       — Ну уж нет, — фыркает Арсений. — Я бы ходил в драм-кружок.       Антон смеется — так бы и было. Сто процентов. Но они не там. Они здесь. И ничего не может это изменить.       — Я бы хотел прожить такую жизнь, — говорит он тихо, смотря в открывающиеся голубые глаза.       Арсений понимает, что в эту фразу Антон вкладывает то, что не может сказать прямо. Тот сам спец по загадкам, поэтому все понимает.       — Тогда в следующей жизни встречаемся в Калифорнии?       Не улыбнуться не получается.       — Забились, — кивает он и целует вновь.