Что-то явно внеземное

Когда Мегуми с телефона Сукуны кто-то звонит – Сатору там, стоит совсем рядом. Может разобрать даже то, что говорят по другую сторону – вините во всем его великолепный слух. А вовсе не тот факт, что он практически прижимается виском к виску Мегуми, пытаясь все расслышать – из-за чего тот упирается ему в лицо ладонью, от себя отпихивая. Но даже поскулить жалобно из-за такой несправедливости у Сатору возможности нет – нужно же слушать, что скажут дальше! В целом, весь диалог сводится к: – Это ваше пьяное тело? – Мое. – Изволите забрать? Ответом этому становится тяжелый вздох, молчаливо вопрошающий у вселенной «за что?» – Сатору приосанивается от гордости. Он явно неплохо обучил своего ребенка искусству драмы. – …изволю. Ну, может, Сатору не совсем точен в передаче реплик – в конце концов, расслышал он не все… а еще, опять же, несколько склонен к драматизму. Но суть из-за деталей не меняется! И суть эта в том, что Сукуна упился в хлам. Настолько в хлам, что теперь Мегуми с его телефона звонит работник того места, где там Сукуна упивается, и просит это пьяное тело забрать. И даже дает самому Сукуне трубку, чтобы свои слова подтвердить – тот знакомым, но очень пьяным, едва ли разборчивым голосом что-то бурчит. Сатору в восторге! И, конечно же, тут же напрашивается к Мегуми в компанию. – Нет, Сатору. Ты не поедешь со мной только для того, чтобы наснимать компромата на пьяного Сукуну и потом его этим троллить, – абсолютно невпечатленно парирует Мегуми с этим своим лицом лица, которым он смотрит на Сатору тогда, когда уверен, что тот собирается сотворить какую-нибудь дичь. Возмутительно! …возмутительно то, насколько хорошо ребенок Сатору его знает. Но, между прочим, сейчас дичь явно творит Сукуна – так что на сегодня эта ниша уже занята. Поэтому в ответ Сатору драматично прижимает ладонь к груди и псевдо-оскорбленно ахает. – Во-первых – да как ты смеешь! Я поеду с тобой для того, чтобы помочь своему прекрасному ребенку доставить это пьяное тело домой. Во-вторых – да как ты смеешь! Такой компромат не должен пропадать даром! Мегуми бросает на него скептичный, абсолютно невпечатленный взгляд, ни капли не меняясь в лице – а Сатору, после всех прошедших лет, уже даже не оскорбляется. В конце концов, впечатлить этого ребенка – что-то за гранью фантастики. Еще пару секунд Мегуми сверлит его взглядом своих огромных проницательных глазищ – а Сатору продолжает широко улыбаться и стоически этот взгляд выдерживает, отказываясь ерзать под ним, как провинившийся пятилетка, наевшийся накануне обеда конфет. Возможно, он так поступал, уже будучи далеко не пятилеткой. Неважно. Важно то, что ни в чем Сатору не провинился! …пока что. Но по итогу все, что Мегуми делает – это вдруг опять вздыхает, еще тяжелее прежнего. И взмахивает рукой в сторону Сатору – усталым делай-что-пожелаешь жестом. Сатору начинает сиять. – Ты же все равно за мной увяжешься, хочу я этого или нет. А энергия мне сегодня еще понадобится, так что бессмысленно тратить ее на спор с тобой, – недовольно ворчит Мегуми, а потом отворачивается и идет к входной двери, подхватывая по пути ключи. И Сатору радостно несется за своим ребенком следом.

***

А когда догоняет его – то слышит тихое бурчание Мегуми себе под нос о том, что Сукуна сам виноват, а вот нехуй было пить. Теперь троллинг от Сатору – его карма. Сатору громко гогочет.

***

Но так уж вышло, что, возможно – исключительно возможно, – Сатору увязывается за Мегуми не только потому, что хочет потроллить пьяного Сукуну; и даже не потому, что хочет помочь своему ребенку доставить его домой. В конце концов, Мегуми более чем в состоянии справиться с чем-то подобным и сам. Вот только. Дело все в том, что, вообще-то, Сукуна пьет довольно редко – и уж точно никогда еще не напивался до такого состояния, чтобы из бара звонили и просили его забрать. По крайней мере, с тех пор, как они с Мегуми начали встречаться. А тут – вот, упился настолько в хлам. И Сатору знает, что эти двое недавно поссорились – еще более редкое явление, чем пьяный Сукуна. Да, они постоянно переругиваются – но несерьезно, игриво и к явному обоюдному удовольствию. А вот чтобы действительно, всерьез поссориться? Это что-то новенькое. Да уж. Упиться в хлам – явно не лучший метод разобраться с ссорой и исправить проебы, а? И Сатору уверен процентов на двести, что проеб это именно Сукуны – потому что, ну… он Сукуна. Вроде бы, не Сатору здесь осуждать – не с его собственной склонностью проебываться и выбирать хуевые методы решения проблем. Но – хэй! Речь идет о ребенке Сатору! Теперь Мегуми с пьянством Сукуны разбираться! Так что Сатору ощущает себя чуть более чем в праве осуждать. Подробности и причины их ссоры ему неизвестны – но, может, пьяный Сукуна окажется разговорчивее, чем замкнутый и очаровательно-хмурый ребенок Сатору… Кхм. Он не об этом. Потому что Сатору также увязывается и не для того, чтобы сунуть свой любопытный нос, куда не просили, и причины ссоры узнать – ну, может, только самую чуточку; если повезет. Но он умеет уважать личное пространство своего ребенка и его право о чем-то молчать, спасибо большое! Или же научился уважать. Мегуми его научил. Неважно. Суть в том, что раз Сукуна пьет мало, и по-настоящему пьяным Сатору никогда его не видел – то, как следствие, он и не знает, чего можно ждать от такого явления, как пьяный Сукуна. Трезвому Сукуне он безоговорочно Мегуми доверяет, знает, что тот скорее руку себе откусит, чем причинит ребенку Сатору какой-либо вред или сделает что-либо против его воли. Доказательства этому Сатору видел снова и снова, на протяжении последних нескольких лет. Но вот что может сотворить пьяный Сукуна?.. Да, Мегуми более чем способен за себя постоять и о себе позаботиться. Да, Мегуми на самом деле далеко не ребенок – ему двадцать два, он давно уже мужчина, а не мальчик; взрослый настолько, что иногда немного больно – Сатору не перестает задаваться вопросом, когда его ребенок успел окончательно вырасти, и как он сам этот момент проебал. И, да, Мегуми не нужна никакая защита – он бы возмутился, если бы узнал, что Сатору увязался за ним как минимум частично из-за беспокойства. Хотя нельзя быть до конца уверенным, что Мегуми и так не догадался. Слишком уж у Сатору умный и проницательный ребенок. Но все-таки. В том-то и дело, что для Сатору Мегуми всегда будет ребенком, о котором он хочет позаботиться – всякое вот это родительское дерьмо, которое когда-то до пиздеца пугало и с которым он давно смирился. А беспокойство тем временем продолжает настойчиво царапаться. Лучше уж перестраховаться – и за Мегуми увязаться.

***

Ну, а если уж попутно Сатору сможет потроллить пьяного Сукуну и насладиться его позором… То это так, приятный бонус.

***

Когда они наконец останавливаются возле того самого бара, адрес которого Мегуми дал позвонивший незнакомец и который оказался не так уж далеко – Сатору окидывает его скучающим, незаинтересованным взглядом, едва ли концентрируя внимание хоть на чем-то. И тут же скачет за Мегуми следом внутрь – все самое интересное находится там. А стоит переступить порог – и «самое интересное» обнаруживается почти тут же, распластавшееся по барной стойке и с пьяной грустью в нее тяжело вздыхающее; даже в относительно людном, погруженном в полумрак баре Сукуну не заметить довольно сложно. Тут же воодушевившись, Сатору тянется к карману за телефоном… Но получает от Мегуми предупреждающий зырк. Так что поднимает руки в сдающемся жесте, строя максимально бесхитростное лицо и от своих намерений отказываясь… временно отказываясь. До тех пор, пока внимание Мегуми не переключится полностью на Сукуну. В ответ Мегуми смотрит на Сатору с прищуром, откровенно подозрительно – и Сатору старательно корчит оскорбленную рожу. Ну что за возмутительное недоверие, а! Весь диалог между ними происходит без единого слова – но им это и не нужно. Еще пару секунд они сверлят друг друга взглядами: Мегуми – предупреждающим и скептичным, сам Сатору – показательно невинным, из-за чего подозрительность Мегуми только растет. Эй! Но, в конце концов, напоследок еще разочек хмуро зыркнув – Мегуми наконец все же отворачивается и направляется к Сукуне. А Сатору осторожно скользит за ним следом. Удивительно, но Сукуна приближающегося Мегуми тут же замечает – попробуй пойми, как, если секунду назад казалось, что он вообще связь с реальностью потерял. Где-то на дне очередной рюмки, угу. И все же Сукуна моментально от стойки отлепляется, воодушевляется. Пытается вскочить с места и к Мегуми броситься – вот только в ногах запутывается и чуть не падает; тяжело вздохнувшему Мегуми приходится ускориться, чтобы его поймать и не позволить носом по полу проехаться. Затем Сукуна повисает на нем и… И принимается сбивчиво и сипло извиняться, в любви чуть не отчаянно признаваться, пьяные дифирамбы петь, глядя на Мегуми восхищенным, сраженным взглядом. Из Сатору вырывается короткий фырк. Что ж. Кажется, пьяный Сукуна представляет для Мегуми ровно столько же опасности, сколько и трезвый – то есть меньше, чем ноль. Только сейчас осознав, насколько все это время был напряжен – Сатору наконец разрешает себе расслабиться, беспокойство свое отпускает и, злорадно захихикав, наконец все же достает телефон. А вот и пришел черед для самого приятного. О-о-о, он совершенно определенно собирается приложить максимум усилий к тому, чтобы позже заставить Сукуну испепелиться от стыда! Ну или заставить его захотеть закопать Сатору на заднем дворе. Это, в целом, почти одно и то же. И вот Сатору уже подходит ближе, уже включает камеру. Уже поднимает телефон, ловя в фокус Мегуми, у которого нежность и раздражение в выражении лица мешаются – и виснущего на нем, пьяно-восторженно бормочущего что-то Сукуну… И только тогда Сатору замечает и третьего человека, попадающего в кадр. Он замирает. Весь мир за окнами замирает. Сердечный ритм в грудной клетке замирает. Сатору почти уверен, что слышит пение ангелов и ощущает силу благословения, ниспосланного ему небесами. Потому что стоящий за стойкой бармен… Ох. Он что-то явно внеземное. Ни одно ступающее по земле бренной существо не может быть настолько прекрасным. Собранные в пучок длинные волосы, крепкие бицепсы, обтянутые закатанными рукавами, опасно-острые скулы и линия челюсти, роскошные тоннели в ушах… И глаза. Ох. Эти глаза. Которые наконец обращаются своей сияющей темнотой к Сатору – и, оу. Это ведь его шанс, да? Сатору должен что-то сказать? Но слова отказываются находиться, связь рта с мозгом безвозвратно потеряна, и все, что Сатору может. Это открывать и закрывать восторженно рот и думать о том, чего же он хочет больше. Пасть на колени перед явившим ему свой лик божеством – или забраться на него, как на дерево, и, возможно, вылизать с головы до пят? Впрочем, на Сатору эти глаза долго не задерживаются. Лишь мажут вскользь – доли секунды растягиваются на вечности, и в то же время схлопываются в ничто разочаровывающе быстро. Но затем мужчина уже отворачивается от Сатору, ни капли не изменившись в лице, будто просто прошелся взглядом по предмету интерьера. Сатору моргает. И… Все? Вообще никакой реакции? Это оскорбительно! И это заставляет Сатору немного встряхнуться и прийти в себя, наконец отыскать кое-какую связь с реальностью – ну или что-то, отдаленно на нее похожее. А взгляд мужчины тем временем обращается к Мегуми и вдруг – вдруг! – его губы растягиваются в ухмылке. Блядь. Если бы Сатору уже не пропал – то пропал бы сейчас, эту ухмылку увидев. Ему едва удается удержаться от того, чтобы тоскливо заскулить – совсем, как поскуливает виснущий на Мегуми Сукуна. Но у Сукуны-то хоть оправдание есть – он пьян. А у Сатору какое оправдание?! …ну, если только не считать за оправдание то, что он за считанные доли секунды потерялся в восхитительных глазах незнакомца напротив себя, получил божественное благословение, услышал пение ангелов, слетел со своей орбиты и узнал, что заслуживает внимания куда меньше, чем барная стойка, на которую мужчина опирается локтями. Насколько это жалко – вдруг захотеть стать этой барной стойкой? Пиздец. А тем временем мужчина уже обращается к Мегуми. – Так значит, ты и есть тот самый Мегуми, дифирамбы о котором я выслушивал последние полчаса? Поморщившись, Мегуми переводит взгляд на него и чуть склоняет голову в вежливом жесте. – Простите за… – Да все нормально, – тут же отмахивается от извинений мужчина, не давая Мегуми договорить, и, коротко сипло фыркнув – у Сатору от этого звука немного заканчивается мир – продолжает: – На самом деле, я уже гадал, успею ли скрутить его до того, как он мне полбара разнесет – но потом ему на глаза попался собственный телефон с твоей фотографией на заставке… так что я должен сказать тебе спасибо, – ухмыляется бармен шире – пиздецпиздецпиздец. – Ты сохранил мой бар в целости и сохранности. Да и было даже забавно наблюдать за тем, как эта гора мускулов и угрозы превращается в милого щеночка, как только начинает рассказывать о, цитируя, «лучшем, что случалось с его жизнью и вообще всем этим ебаным миром». – …хотя мир его не заслуживает. И я тоже, – ворчливо и приглушенно тянет Сукуна, зарывшись лицом Мегуми в плечо – и Сатору даже смутно удивляется тому, что он умудряется не только слушать, но еще и понимать, о чем рядом с ним говорят, и на это отвечать. Сатору вот трезв – но так дезориентирован павшим на него откровением, что сам едва происходящее вокруг себя осознает. – Не знаю даже, чего я хочу сейчас больше – ударить его или поцеловать, – немного беспомощно произносит Мегуми, опять с этой знакомой смесью нежности и раздражения – но когда Сукуна тут же с готовностью поднимает голову, он демонстративно морщится и упирается в его восторженно-ожидающее лицо ладонью. – Нет уж. Второе подождет до тех пор, пока ты не протрезвеешь. Как минимум. Сукуна что-то пьяно ворчит – но послушно вновь зарывается лицом Мегуми в плечо. А потом Сатору вдруг слышит это. Смех. И он, ненадолго отвлекшийся на наблюдение за этим двумя – тут же возвращает взгляд мужчине. Сошедшему на землю божеству. И, черт возьми, Сатору не уверен, сколько еще подобных ударов его бедное сердце за сегодня выдержит прежде, чем падет отчаянной смертью. Потому что пение ангелов – ничто в сравнении с тем, как звучит хрипловатый, низкий смех мужчины. Потому что благословение небес – ничто в сравнении с тем, как он выглядит, смеющийся. Ох пиздец. Сатору в таком, таком пиздеце. Ему приходится закусить щеку изнутри, чтобы сдержать вновь рвущийся наружу скулеж. – Сугуру, – тем временем представляется отсмеявшийся мужчина, протягивая Мегуми руку. – И если ты не против, то можно поменьше официальности. Я не особый ее фанат. – Нет, не против, – легко соглашается Мегуми – и твердо чужую руку пожимает, представляясь сам: – Мегуми, – но тут же добавляет чуть ворчливо: – Хотя ты определенно выучил это имя за последние полчаса. Мужчина опять отзывается коротким, быстрым смехом – пиздецпиздецпиздец – а Мегуми продолжает: – И спасибо, что присмотрел за ним, – указывая кивком на Сукуну. – С того момента, как он увидел твою фотографию – это было несложно, – пожимает плечами мужчина. – И я не хочу лезть не в свое дело… – а затем его губы растягиваются в широкой и добродушной, сияющей улыбке, на которую Сатору совершенно нелепо и неприкрыто залипает. – Но полезу. Не знаю уж, что этот большой парень учудил – но могу сказать, что он явно раскаивается. И сам признает, что заслуживает пинок. – И не один, – слышится пьяное ворчание Сукуны. – И даже не два, – сухо хмыкает Мегуми в ответ. – Я знаю, что раскаивается – иначе бы меня здесь не было. Но все равно спасибо. За все, – и Мегуми сильнее обхватывает Сукуну за талию, принимаясь тащить его за собой – с явным намерением наконец отсюда убраться. Тот ворчит и виснет – но не упирается, послушно передвигает ногами, явно готовый идти куда угодно, куда бы Мегуми его ни повел. – Приятно было познакомиться, Мегуми. И со слов этого большого парня – и лично, – широкая улыбка мужчины опять приглушается до короткой ухмылки, и в его темных глазах плещется едва уловимое тепло – Мегуми быстро дергает уголком губ в ответ. – Это взаимно. А затем Мегуми наконец оборачивается к Сатору. Сатору, который так и стоит, пришибленный и в пол вросший. Сатору, который за все это время не сказал ни слова – удивительно дело для него! Сатору, который все еще не может оторвать глаз от мужчины и движения Мегуми улавливает лишь периферическим зрением. Сатору… …который так и продолжает снимать, даже не особенно это осознавая. Но Мегуми лишь вскользь мажет по телефону – хмыкает. А потом переводит взгляд на самого Сатору. Глаза его становятся цепкими, внимательными – Сатору не столько это замечает, сколько ощущает такой знакомый взгляд, всегда видящий его насквозь, через кожу, и кости, и каждую из многочисленных масок; через все то, что за ребрами. Под этим взглядом ему уже хочется начать оправдываться. И вместе с тем он все никак не может – не может, не может, не может, черт возьми – заставить самого себя от мужчины отвернуться. Не может заставить себя перестать на него смотреть. Но потом Мегуми прослеживает направление взгляда Сатору. Тоже смотрит на бармена. И опять на Сатору. И Сатору знает своего ребенка достаточно хорошо, чтобы почувствовать, как у него в голове со щелком сходятся части пазла. Вскинув бровь, Мегуми опять совершенно невпечатленно хмыкает. – Подбери челюсть, Сатору. Я не собираюсь тащить целых два почти бессознательных тела. Одно – пьяное, а второе… Только теперь осознав, что челюсть у него и впрямь отвисла – Сатору с характерным звуком ее захлопывает, наконец – наконец! – отрывая взгляд от бармена и переводя его на своего дурацкого-прекрасного ребенка. Чтобы возмущенно взвизгнуть, конец предложения Мегуми заглушая. Не собирается он слушать, что этот дурацкий-прекрасный ребенок собирался сказать! Все же остановив съемку видео, Сатору засовывает телефон в карман и, теперь уже старательно на бармена не глядя, принимается с драматичной оскорбленностью возмущаться. – Спасибо за беспокойство, несносный ребенок, но с моей челюстью все в абсолютном порядке. – За исключением того, что с нее слюна капает. – Ложь и клевета! – вскидывается возмущенно Сатору. Но челюсть украдкой вытирает. Вот! Сухо! …и понимает, что Мегуми выиграл, просто потому что Сатору и впрямь полез проверять. Черт.

***

На бармена он все еще старательно не смотрит, когда разворачивается к входной двери – не желая проверять, отвлекся ли тот на других клиентов или все же стал свидетелем всей это постыдной сцены. Мегуми просто мстит ему, да? За все те случаи, когда Сатору был тем самым родителем, из-за которых дети краснеют и начинают раздумывать, не сменить ли им место жительства? Ну, там – переехать на другую планету, например. Справедливости ради – заставить своего ребенка хоть раз покраснеть Сатору все равно так и не удалось. Хотя он не прекращает попытки и по сей день. Но теперь они, очевидно, поменялись местами. Карма, бессердечная ты… Ух.

***

Хотя Сатору бы соврал, если бы сказал, что он хоть сколько-то против этих поддразниваний – но Мегуми не обязательно это знать. За исключением того, что он наверняка и так знает. Невозможный ребенок.

***

Но когда они выходят из бара – Сатору наконец не выдерживает, все же оглядываясь напоследок. И встречается глазами с темными радужками бармена, провожающего их компанию ничего не выражающим взглядом. И есть в его глазах что-то. Что-то опасное, припрятанное на самом донышке и тщательно контролируемое. Что-то, что в один разделяющий шаг могло бы перейти от добродушной, сверкающий темноты – к угрожающей черноте. Что-то… Притягательное. Что-то, что Сатору не отпускает. Он с силой сглатывает. И заставляется себя отвернуться, делая еще последний шаг вперед и захлопывая дверь за собой и Мегуми с Сукуной, который так и продолжает на Мегуми виснуть. Казалось бы, на этом можно выдохнуть… Но на улице Мегуми бросает на Сатору очень знающий, очень знакомый Взгляд. – Цыц! – тут же припечатывает Сатору – и к Взгляду Мегуми присоединяется короткая и редкая для него, но тоже такая знакомая ухмылка. – Я ничего не говорил. …ему и не надо.

***

И так понятно – дурацкий-прекрасный ребенок Сатору, слишком умный, слишком проницательный и слишком хорошо его знающий, уже понял гораздо больше, чем он сам. Потому что так оно у них обычно и бывает.

***

Черт возьми.

***

Сатору не из тех людей, в чью голову кто-либо всерьез с первого взгляда западает – да и в принципе он не из тех, кто западает на других. Так что все это не должно привести к тому, что он следующую ночь будет ворочаться, снова и снова возвращаясь мыслями к темным глазам, и низкому голосу, и пучку волос на голове, и крепким бицепсам, и острым скулам, и… …и именно к этому все и приводит. Ну конечно же. В прошлой жизни Сатору, очевидно, был просто ужасным человеком, раз сейчас ему приходится сталкиваться с таким. Да он и в этой не стал образцом непогрешимости, если уж на то пошло… Хм. Детали. К утру Сатору уже мог бы быть близок к тому, чтобы рвать на себе волосы – но его прекрасные волосы достойны лучшей участи, так что нет уж, спасибо. Это все совершенно ничего не значит. Ни о чем не говорит. И вообще Сатору в полнейшем порядке! Но потом он заваливается на кухню и видит там Мегуми – они оба с Сукуной остались вчера у Сатору, к нему ближе всего было добираться. И Мегуми как всегда по утрам чуть более хмурый, чем обычно – и такой знакомо-домашний, уютный, греющий руки о чашку в своих руках; и эта картина настолько привычная, родная, что… Что Сатору, который за ночь так глаз почти и не сомкнул – срывается. И с протяжным: – Мегуми-и-и! – бросается к своему ребенку, чтобы начать ныть и клянчить, уговаривая его еще раз сходить с ним в небезызвестный бар. Нет, вовсе не потому, что Сатору запал на местного бармена. Какие возмутительные вещи говорит его ребенок! Не было такого! Ложь и клевета! И ничего Сатору не пялился на этого бармена, как обезумевший сталкер! И ничего у него не отвисала челюсть и не капала слюна – он ведь даже проверял, подбородок был сухим!.. …не то чтобы ему нужно было проверять и в чем-то убеждаться. Неважно. Суть в том, что ему просто понравился этот бар. Там… Мило. Наверное. Теоретически. Должно быть. Сатору не особенно помнит детали – он был занят более важными делами. Нет, не тем, что сверлил взглядом сексуального… кхм, самого обычного, абсолютно среднестатистического бармена. А тем, что снимал на Сукуну компромат! Вот! И именно в этот момент в диалог… ну, почти монолог клянчащего Сатору, на которого совершенно невпечатленно смотрит Мегуми, – встревает вваливающийся на кухню Сукуна, с необоснованно-довольной улыбкой-оскалом и насмешливым: – Не переживай, Годжо. Если тебе так нужна компания – я готов пойти с тобой. – Тебя никто не приглашал, – отмахивается от него Сатору. Самое пиздецки несправедливое в том, что у этой сволочи – ни следа похмелья в глазах, а рожа и близко не выглядит такой помятой, как должна. Будто и не он вчера упился настолько в хлам, что едва ногами передвигал. И что же, Сатору даже не достанется вид его страданий? Несправедливо, между прочим! Но затем Сукуна подходит – почти подплывает к Мегуми. Его широкий оскал приглушается до чего-то более короткого, мягкого и искреннего, когда Сукуна притирается к Мегуми сбоку; когда кладет руки ему на талию и утыкается носом ему в висок, целуя – и взгляд его, обычно опасный и острый, теплеет тем сильнее, чем дольше он на Мегуми смотрит. Взгляд же Мегуми, напротив – становится закрытым и отстраненным, на Сукуну он даже не смотрит и никак на его действия не реагирует, только констатирует наконец отрешенным, равнодушным голосом: – Кажется, ты с чего-то решил, что прощен. Сукуна замирает. Воочию можно пронаблюдать за тем, как тепло в его глазах оттесняет испугом – и этот озлобленный цербер вдруг начинает выглядеть, как провинившейся щенок, который ждет, что его сейчас отчитают, в угол поставят, а то и вовсе под дождь вышвырнут. Чтобы не разгоготаться ликующе во весь голос, Сатору приходится прикусить внутреннюю сторону щеки. О, кажется, он все же насладится страданиями Сукуны – хоть и не совсем так, как планировал! Может быть, даже узнает наконец, из-за чего же эти двое поссорились… хотя, если уж на то пошло – то Сукуна так-то и вчера умудрился еще больше накосячить вместо того, чтобы все исправить. Но вот Мегуми поворачивается в кольце застывших рук – и бросает взгляд на Сукуну, у которого испуг уже перерастает в откровенный ужас и явную готовностью на колени падать. О прощении умолять. Его даже можно было бы пожалеть… но хер там Сатору станет этого придурка жалеть. Тем более, что он прекрасно знает – Мегуми это не всерьез, в нем нет сейчас того стылого, обмораживающего холода, который бывает обычно, если он по-настоящему зол. Просто Сукуна, очевидно, заслужил, чтобы его помучили чуть дольше. И Сатору оказывается прав. Потому что, стоит только Мегуми увидеть эту отчаянную гримасу на лице Сукуны – и он тут же смягчается, маска равнодушия разбивается такой знакомой смесью нежности и раздражения. – Мегуми, я… – вырывается из Сукуны сиплое и чуть не отчаянное – но Мегуми качает головой, прерывая его. Отставив кружку на столешницу, он уже сам тянется вперед и трется носом о нос Сукуны, ладонями обхватывая его скулы. – Куда я от тебя денусь, – ворчит Мегуми глухо и ласково – и этого достаточно. На лице Сукуны тут же вновь расплывается улыбка, такая светлая и настоящая, какую в его исполнении только рядом с Мегуми и увидишь – он попросту начинает сиять. Что ж. Причину ссоры Сатору явно уже не узнает – только ее итог. Ладно уж. Ему хватит и пары секунд того концентрированного страдания Сукуны, свидетелем которого все же стал, чтобы ощущать себя отмщенным. Потому что, глядя на них вот таких, в глазах друг у друга тонущих – Сатору просто не может по-настоящему хотеть, чтобы их ссора продолжалась, лишь бы подольше насладиться страданиями Сукуны; их ведь сопровождают также страдания Мегуми, а это совершенно точно того не стоит. Потому что, глядя на этих двоих, чуть-чуть, но по-хорошему друг в друге пропадающих – Сатору вдруг ловит себя на том, что на их месте ему мерещится он сам в компании с… Сатору моргает, мираж прогоняя. С силой сглатывает. Блядь. Неа. Нахуй. Это все дурацкая бессонная ночь на него плохо влияет. Встряхнув головой, чтобы выбросить из нее мысли обо всяких барменах, которых там быть не должно – что таких мыслей, что самих барменов – Сатору ворчит: – Я, конечно, люблю сладкое – но не настолько, – чем заставляет Сукуну и Мегуми наконец оторвать взгляды друг от друга и обратить внимание на окружающий мир. Наглая ложь, на самом деле. Ему нравится наблюдать за милостями этих двоих – потому что Сатору обожает видеть своего ребенка счастливым. А Сукуна, как ни парадоксально – но Мегуми таковым делает. Вот только бедная родительская психика Сатору не готова к тому, что эти двое, о его присутствии позабыв – могут перейти к более… активным действиям. Да, Мегуми редко позволяет себе до такой степени увлечься, чтобы совсем забыться – так редко, что почти никогда. Но лучше все же не рисковать. Когда Мегуми убирает ладони с лица Сукуны и выпутывается из его рук, вновь подхватывая свою кружку – тот недовольно ворчит, но все же послушно отпускает. Явно нехотя – но все же на шаг отступает. После чего поворачивается к Сатору. Бурчит: – Сам не ебешься – и у других возможность отбираешь, – но после всех этих милостей с Мегуми у Сукуны явно получается и в половину не так злобно, как планировалось. Сатору уже хочет возмутиться этому ужасному слову на букву «е» – бедное родительское сердце не выдерживает, когда оно употребляется, подразумевая при этом его невинного, чистого ребенка!.. Но Мегуми опережает Сатору. – В этом доме ебут только мозги, – безэмоционально замечает он – и абсолютно флегматично делает глоток из своей кружки. После чего эти двое дают друг другу пять, при этом друг на друга даже не глядя. От возмущения. Сатору. Задыхается! – Скучаю по тем временам, когда вы были в ссоре! – возмущается он, совершенно оскорбленный тем, как они против него скооперировались. Но Мегуми все еще не впечатлен. – Ложь и клевета, – выдает он, очевидно, одну из реплик самого Сатору пародируя, и… Все еще возмутительно – но так оно и есть в общем-то. Чего Сатору уж точно терпеть не может – так это видеть своего ребенка несчастным, как все то время, что они с Сукуной были в ссоре. Так что… Лучше уж пусть на пару его троллят, ага. Все, что Сатору остается – это демонстративно надуться. Но Сукуне этого, очевидно, недостаточно – так что он опять расплывается в оскале. – И, кстати, я сам себя пригласил. Исключительно по доброте душевной, – произносит Сукуна, вдруг возвращаясь к собственной первой реплике и ответу, который дал Сатору; произносит это так, будто тот их диалог и не прерывался: А затем его оскал становится еще шире, когда Сукуна добавляет: – Хочу посмотреть на то, как ты проебешься, пытаясь поебаться. – Во-первых – фу. Как вульгарно! – демонстративно кривится Сатору. – Я всего лишь хочу опять побывать в этом прелестном баре и оценить его достоинства, больше не омраченные твоей пьяной рожей. – Ага, знаю я, о каких достоинствах… – А во-вторых, – чуть повышает он голос, прерывая попытку Сукуны вклиниться и опять какую-то хуету выдать, – доброта душевная, – тянет нараспев Сатору, фальшиво-сладко Сукуне улыбаясь, – это то, что я до сих пор не залил в интернет все, что вчера наснимал. Обсудим всю ту тираду, которую ты выдал вчера, стоя на коленях перед Мегуми? Но, неожиданно – вместо того, чтобы начать спорить, отпираться или плеваться ядом, Сукуна перестает скалиться и удивительно легко пожимает плечами. – Все это я готов повторить и на трезвую голову. Все также на коленях. Где-нибудь в людном месте. В рупор, – также легко, но вместе с тем предельно серьезно произносит он – а затем на секунду замолкает, будто всерьез о чем-то задумываясь. И в конце концов припечатывает равнодушно: – Хуевый у тебя компромат, Годжо. Сатору моргает. А затем запрокидывает голову и смеется. Это сейчас был очень, очень хороший ответ. Вот только он не успевает сказать что-нибудь сам – когда Сукуна опять расплывается в широком, теперь уже неприкрыто ядовитом оскале и добавляет: – Но посмотрим, какой именно компромат я смогу наснимать на тебя. Потому что даже я сквозь весь этот пьяный мрак помню, как ты вчера капал слюной на того бармена. Любой намек на веселье тут же слетает с Сатору, и он задыхается от возмущения. В очередной раз. Резко повернувшись к Мегуми, который скучающе привалился бедром к столешнице, обхватил руками кружку и флегматично за их перепалкой наблюдает – Сатору указывает пальцем на Сукуну, принимаясь совершенно по-детски, жалобно ябедничать. – Мегуми! Скажи ему! – Если ты хочешь, чтобы я подтвердил его правоту – то подтверждаю, – равнодушно бросает Мегуми, и Сатору повторно, еще интенсивнее задыхается от возмущения. Да он же так задохнется! Но так-то Мегуми был первым, кто про слюну сказал… и либо Сукуна слышал, либо эти двое еще и мыслят в одном направлении. …либо Сатору и впрямь выглядел так, будто слюной капает – даже если не буквально. Последний вариант, конечно же, истиной быть не может. И вообще не рассматривается. Вот! …Сатору и сам-то себе с трудом верит – так с чего бы ему поверили эти двое? А Мегуми тем временем, отступив от столешницы и опустив опустевшую кружку в раковину – уже разворачивается на сто восемьдесят, к Сатору и Сукуне спиной. Произносит напоследок: – Но раз вы уже решили, что пойдете вместе – проблема исчезла. И я свободен, – после чего взмахивает рукой и направляется к двери, явно намереваясь уйти. – Ничего не решили! – возмущается Сатору. И одновременно с этим Сукуна хмыкает: – И что, оставишь теперь нас двоих на попечение друг другу? Мегуми замирает. Приходится с сожалением признать – это явно из-за фразы Сукуны, а не из-за возмущения Сатору. Тот определенно знает Мегуми и понимает, что лучше всего на него подействует. Недовольно повернув голову набок, Сатору встречается с Сукуной глазами – тот ухмыляется совершенно самодовольно, явно целиком и полностью уверенный в своей победе. И кто тут еще совсем недавно был близок к истерике от отчаяния, потому что думал, что Мегуми его не простил? Сатору едва не закатывает глаза. Ну что за сволочь, а! Но потом он бросает взгляд на застывшего Мегуми и… Что ж. Ладно. В каком-то смысле, это будет даже справедливо: раз уж Сатору стал вчера свидетелем того, как Сукуна по пьяни позорится – хотя тот явно не считает свои пьяные признания позором, несколько баллов в его пользу, – то, так уж и быть, он заслужил побыть свидетелем того, как уже сам Сатору станет позо… Кхм. Сходит в бар без каких-либо четко очерченных причин и целей, никак не связанных ни с какими барменами, агада. Но терпеть компанию одного только Сукуны? Хах. Нет уж. Чтобы такой вариант исключить, можно и подыграть. Как бы хорошо Сукуна ни знал Мегуми – он явно в этом не лучше всех из присутствующих здесь. Так что Сатору расплывается в лучезарной, фальшиво-мягкой улыбке, впиваясь взглядом в спину Мегуми и напевно дополняя сказанное Сукуной. – И станешь рисковать тем, что мы друг друга прикончим? После этих слов Мегуми тут же резко оборачивается. Бросает раздраженный взгляд на Сатору – тот улыбается шире. На Сукуну – тот шире оскаливается. Мегуми щурится. – Я вас обоих ненавижу. Расхохотавшись, довольный победой Сатору провозглашает: – Ложь и клевета! И взъерошивает Мегуми макушку, проходя мимо и вальяжно выплывая из кухни.

***

Краем сознания Сатору понимает, что не уверен, в большей степени предвкушает – или ужасается перспективе вновь оказаться в том баре. Под прицелом тех темных глаз. С вероятностью опять потерять связь между ртом и мозгом. Уф. По крайней мере, он будет там не один – а с Мегуми, у которого при себе всегда и поддерживающее плечо, и отрезвляющий подзатыльник. И с Сукуной – у которого при себе всегда троллинг, на который можно отвлечься.

***

Это обязано закончиться катастрофой, – весело думает Сатору. И воодушевляется сильнее.

***

А оказавшись в коридоре, он отходит от кухни подальше и старательно делает вид, что успевшие донестись до него характерные звуки – это Мегуми и Сукуна пьют чай. Просто чай. А не вот… всякое. Бедная отцовская психика Сатору до сих пор не готова принять тот факт, что его очаровательный невинный ребенок уже в том возрасте, когда… Пьют чай. Со всякими Сукунами. И не первый год. Иу!

***

По крайней мере, они дождались, пока Сатору уйдет… И снова. Иу!

***

Вечером того же дня они втроем вновь отправляются в тот самый бар. И Сатору думает, что со второго раза будет проще, что лучше выйдет сохранить самообладание – ну или что там у Сатору вместо него. Он ведь теперь морально подготовлен! Он знает, чего ждать! Он… …да нихуя подобного. Пришибает также, как и вчера. Только теперь, пока приближается к барной стойке и усаживается за ней, Сатору не отвлечен на одного пьяного мудака, который виснет на его ребенке, и может полноценно понаблюдать за этим барменом – Сугуру, всплывает имя в голове, – в действии. Как тот смешивает напитки, как профессионально улыбается клиентам. Как – все с той же широкой добродушной улыбкой – ему удается умело осадить какого-то зарвавшегося придурка. В голове вдруг мелькает мысль о том, что, кажется, он в равной степени с этой улыбкой может и котят за ухом чесать – и хребты ублюдкам ломать. И эта мысль совершенно не помогает, заставляя Сатору шумно глотнуть воздух. Уж точно не от испуга. А еще этот его пучок волос, из которого художественно выбиваются пряди; и эти бицепсы, рельефно напрягающиеся, когда бармен смешивает напитки; и эти тоннели в мочках его ушей… Бывает ли вообще кинк на мочки ушей?! Не то, чтобы Сатору тут новые кинки зарабатывает… Он просто объективно оценивает стоящего перед ним мужчину. Ага. Ничего особенно. Когда они окончательно за стойкой располагаются и перед его лицом вдруг из ниоткуда появляется салфетка – вырванный из мыслей Сатору недоуменно моргает. Поворачивается к Мегуми, который ее и протягивает – и вопросительно вскидывает бровь. – Слюну вытереть, – невозмутимо и лаконично отвечает Мегуми на незаданный вопрос. Из Сатору непроизвольно вырывается возмущенный писк, прозвучавший одновременно с гоготом Сукуны, который сидит по другую сторону от Мегуми. И именно в этот. Именно в этот ебаный момент бармен – Сугуру – их замечает. Он тут же расплывается в улыбке – чуть менее отточено-профессиональной и чуть более теплой, чем для всех остальных. И хотя эта улыбка предназначена не конкретно Сатору… ну, или совсем не Сатору – он все равно ни черта, абсолютно ни черта не может поделать с тем, как в горле пересыхает. Ох, дерьмо. А затем этот непозволительно – объективно! – прекрасный мужчина подходит к ним. – Я так понимаю, вы двое помирились, – хмыкает он, переводя взгляд с Мегуми на Сукуну. В ответ ни один из них двоих не начинает выглядеть ни капли неловким или смущенным – чего можно было бы ожидать от кого-то другого, учитывая вчерашние события. Но эти двое точно не кто-то другой. Потому что Мегуми – это Мегуми, даже в тех невероятно редких случаях, когда чувствует себя неловко, он отменно умеет удерживать свое невозмутимое, невпечатленное выражение лица. Сейчас же у него и объективно нет причин себя неловко чувствовать – не он же вчера упился в хлам. А вот тот, кто упился… Ну, Сукуна, в свою очередь – это Сукуна. Сатору в принципе не уверен, что он поддерживает такой функционал, как смущение или неловкость. И уж тем более такой, как чувство вины или что-то вроде. Сукуна и чувство вины? Хах. На разных полюсах. …пока речь не заходит о Мегуми. Так что по итогу Сукуна лишь тут же закидывает руку Мегуми на талию, притягивает ближе и зарывается носом ему в висок почти тем же жестом, что и утром. – У него не было выбора, – довольно мурлычет Сукуна в этот висок. – Он меня, вроде как, по никому неизвестным причинам – но любит. Так что… Мегуми что-то ворчит в ответ – но ни оттолкнуть Сукуну, ни отрицать что-либо не пытается. А затем взгляд бармена отрывается от них – и вдруг. Совершенно неожиданно. Абсолютно фатально. Обращается к Сатору. Темный, пронзительный, искрящийся взгляд, от которого у Сатору вдох застревает в горле. Ох. Он не был к такому готов, ладно?! Что ж. В этот раз Сатору точно должен что-нибудь сказать. Что-нибудь остроумное и забавное. Что-нибудь, что с первого слова покорит мужчину перед ним – не то чтобы Сатору этого хотел. Исключительно во имя его пострадавшей вчера самооценки! И все-таки. Хоть что-нибудь! Рот Сатору открывается… и закрывается. Бровь бармена приподнимается – и это в его исполнении выглядит до абсурдного… горячо. Что опять совершенно, нахуй, не помогает! Черт! У Сатору ведь никогда не было проблем со словами, чтоб его! Вот с тем, чтобы замолчать – тут да, тут проблемы были. Так какого ж хера?! Сатору физически ощущает, как взгляды Мегуми и Сукуны тоже обращаются к нему. Физически ощущает их недоумение. Лицезреет то, как у бармена – СугуруСугуруСугуру – и вторая бровь тоже приподнимается, явно решив составить компанию первой. Молчание становится неловким. Краем глаза Сатору замечает, как теперь уже у Мегуми открывается рот – то ли чтобы наконец представить Сатору, то ли чтобы попытаться объяснить, что именно не так с этим продолжающим второй день подряд молча пялиться, странным мужиком… …которым является Сатору. Нет, ну заставлять своего ребенка за себя оправдываться – это как-то слишком даже по его меркам. – Я… Э-э-э… – наконец, все же удается Сатору выдавить из себя – а дальше он уже совершенно не контролирует то, что вырывается из его идиотского рта. – Мне это. Поссать надо. Или носик припудрить. Там как пойдет. И Сатору тут же вскакивает с места, уносясь в сторону уборных. Что за?..

***

Хоть что-нибудь, да? Ебаный пиздец.

***

А несколько минут спустя Сатору стоит перед раковиной, и привычные солнцезащитные очки свисают с горловины его футболки, и он пялится на собственное отражение огромными, широко распахнутыми глазами, и отрешенно отслеживает каплю воды, которая срывается с влажных волос на висок. И все еще пытается осознать, какого хуя только что произошло. И в ушах у него – собственная идиотская фраза, которую выпалил прежде, чем позорно сбежать. И под веками у него – эти искрящиеся глаза, в темноте которых будоражаще прячется что-то опасное и притягательное; и эта добродушная улыбка, с которой, похоже, этот мужчина может как раздавать конфеты прохожим – так и раздавать пиздюлей ублюдкам; и этот пучок волос, и эти острые скулы, и эти дурацкие мочки ушей, и. И… О. О-о-о. Кажется, до Сатору начинает медленно доходить масштаб катастрофы; ужас накатывает – и скручивает внутренности в морские узлы. Слышится скрип двери. Следом несколько шагов – очень знакомых шагов. Спустя пару секунд рядом с его отражением появляется отражение Мегуми – и Сатору переводит взгляд своих широко распахнутых, испуганных глаз на своего ребенка. Мегуми терпеливо ждет, лишь смотрит на него в ответ внимательно и мягко в зеркале – будто уже знает, что именно сейчас услышит. Наверняка и впрямь знает. Дурацкий-прекрасный ребенок. И наконец Сатору все же провозглашает – громким и загадочным шепотом, как самый большой и самый невообразимый секрет. – Кажется, я влюбился. Мегуми, к его чести – даже глаза не закатывает, когда абсолютно ровным, ничего не выражающим голосом выдает: – И как ты догадался? Уголки губ Сатору вздрагивают. А в следующую секунду он не выдерживает – запрокидывает голову и хохочет чуть истерично. Сквозь собственный смех он опять слышит скрип двери – и в следующую секунду замечает, как к их с Мегуми отражению присоединяется отражение Сукуны. Тот бросает в зеркале на хохочущего Сатору взгляд, показательная невпечатленность которого явно подхвачена у Мегуми. Хотя до его уровня еще прокачиваться и прокачиваться. – Как я понимаю, до него дошло? – спрашивает отрешенно Сукуна, сзади обнимая Мегуми за талию и трясь носом о раковину его уха. Их взгляды пересекаются в отражении. – Еще как. – Черт. Рановато. Значит, я проиграл. – Мы не спорили. – Я спорил. И теперь тебе должен. – Я так понимаю, ты сам решишь, что именно мне должен? – Ну а то. – Может, вы уже перестанете обсуждать несуществующий спор на меня так, будто меня здесь нет? – вклинивается в этот диалог наконец отсмеявшийся Сатору, и Сукуна опять бросает на него взгляд в зеркале. – Ух ты. Так оно все-таки разговаривает, – произносит он с кислым лицом – но тут же оскаливается и язвительно добавляет: – Столько раз становился свидетелем того, как тебя невозможно заткнуть, Годжо – но еще ни разу не видел, чтобы ты не мог выдавить из себя ни слова. Это зрелище определенно того стоит! Еще не до конца переварив собственное недавнее прозрение, Сатору раздраженно на него зыркает – и плевать, что сам недавно думал почти то же самое. Остро ухмыльнувшись, он едко отвечает: – Единственная причина, почему я тебя до сих пор не прикончил – буквально стоит здесь, – и кивает в сторону Мегуми. – Это единственная причина, почему я тебя до сих пор не прикончил – стоит здесь, – не остается в долгу Сукуна, притягивая Мегуми ближе к себе. – А какова причина, почему я до сих пор не прикончил вас обоих? – парирует Мегуми сухим голосом, с совершенно непроницаемым лицом. – Возможно, это стоит исправить. Пф. Будто ему хоть на секунду кто-то поверит. Но, тем не менее, это работает – вероятно, работает именно так, как Мегуми планировал. Потому что Сатору все равно считает своим родительским долгом проскулить с показательной смесью обиды и расстройства: – Ну Мегуми-и-и!.. – и лишь наполовину притворно. Прикончить-то Мегуми не прикончит – ну, физически, потому что ссориться с ним всегда предельно плохой вариант; что наглядно продемонстрировано недавней их ссорой с Сукуной. У Мегуми – черный пояс по игнорированию. В зеркале Сатору замечает, как Сукуна бросает на Мегуми схоже обиженно-расстроенный, крайне демонстративный – и чуточку испуганный взгляд; очевидно, воспоминание об их ссоре еще свежо. И снова. Пф. И где-то в этой точке Сатору вдруг понимает, что, иррационально и непостижимо – но прямо здесь и сейчас, посреди всей этой несерьезной, беззлобной перепалки… Он ощущает, как что-то внутри него отпускает. Как медленно уходит напряжение, начавшее прессом давить на внутренности то ли в тот момент, когда сбежал в уборную. То ли, может, еще вчера, когда впервые возмутительно горячего бармена увидел. Каким-то невозможным образом эта беззлобная перепалка, это возвращение в привычную рутину – возвращает его самого на привычную орбиту. Ну, или где-то около нее. По крайней мере, дает возможность опять начать функционировать, шевелить ржавыми шестеренками в голове. Вновь возвращаясь к своей изначальной… ситуации – но теперь словно глядя на все будто со стороны. Будто со стороны глядя на катастрофу по имени Годжо Сатору. Успев заметить в зеркале, как собственные губы растягиваются в полубезумной, ошалелой улыбке – как же он пиздецки, пиздецки, пиздецки и неконтролируемо вмазался, – Сатору резко оборачивается к Сукуне и Мегуми. Глубоко вдыхает, готовясь что-нибудь эдакое выдать… …и выдыхает. Тут же опять сникает. – А дальше-то что? – тихо и немного потерянно спрашивает он, потому что ведь и правда в душе ж не ебет, что нормальные люди в таких ситуациях делают-то! И, очевидно, ни одному из этих двоих не нужно объяснять, что он имеет в виду. Сукуна тут же демонстративно закатывает глаза. – Знаешь, в тебе уйма дерьма, Годжо. Но вот трусом я тебя никогда не считал. Дверь снова скрипит, в этот раз впуская кого-то постороннего – Сатору считывает это лишь краем сознания. Все его внимание сосредоточено на том, как локоть Мегуми врезается Сукуне в бок – ха! – а тот только фыркает на это; у Мегуми тяжелая рука и отлично поставленный удар – но он никогда даже подзатыльников всерьез и в полную силу не отвешивает. – Я бы выразился иначе, – дипломатично произносит Мегуми. – Но в целом согласен. Просто пойди и будь… Годжо Сатору. Мегуми говорит это легко и уверенно, абсолютно серьезно глядя Сатору в глаза. Так, будто быть Годжо Сатору. Это что-то хорошее. За ребрами неконтролируемо растекается тепло. – Только. Дружеский совет, – с ничего не выражающим, пустым лицом выдает Сукуна. – Лучше все-таки не уточняй, что же ты делал – ссал или пудрил носик. Пусть в тебе останется некая тайна. И тут же ломает всю свою показательную, явно тоже подцепленную у Мегуми невозмутимость, заходясь громким гоготом. Не выдержав, Сатору тоже чуть рвано смеется – и замечает, что и у Мегуми дергается уголок губ. Сатору смотрит на этих двоих – самая странная группа поддержки в мире. Мегуми с его невозмутимостью и спокойствием, Сукуна с его язвительностью и ядом. Но, каким-то образом. Это работает. И напряжение отпускает окончательно…

***

…а когда он возвращается в бар – накатывает заново. Еще мощнее прежнего. Сатору не виноват, ладно? Разве можно винить смертных в том, что их силой божества сшибает с ног?! Бармен поднимает на него взгляд – и где-то здесь, когда Сатору проваливается в пронзительные, темные глаза; когда понимает, почему сердечный ритм срывается, почему хочется развязать этот пучок и пропустить длинные волосы сквозь пальцы, почему-почему-почему… Бармен окончательно превращается в Сугуру, а происходящее окончательно становится самой настоящей катастрофой. И это абсолютно ужасно, на самом деле! Но, в то же время, придает реальности некой… определенности? В конце концов – Сатору уже достиг дна. Хуже все равно не будет, а? Так что он вдруг, совершенно неожиданным образом – но находит в себе силы для того, чтобы податься вперед. Чтобы широко, сверкающе улыбнуться. Чтобы промурлыкать, в темные глаза напротив глядя: – Может, ты и не бильярдный стол – но я бы засадил в твою лунку. Где-то рядом с собой Сатору слышит отчетливый шлепок, с которым ладонь Мегуми приземляется на лицо и его приглушенное бормотание: – Лучше бы ты и дальше молчал.

***

А позже Сатору сидит на своей кухне, задумчиво пялится в пространство и пытается понять, что и когда пошло не так. – Ну, даже не знаю, – с притворной задумчивостью произносит Мегуми. – Но ты не рассматривал тот вариант, где что-то пошло не так в тот момент, когда ты ляпнул эту хуйню про бильярдный стол? – холодно интересуется он, к концу фразы все же срываясь в неприкрытую язвительность. И Сатору оценивающе на него смотрит. Он, конечно, категорически не согласен – отличная же фраза! Что это вообще за необоснованная критика?! Но в то же время Сатору вспоминает ту гримасу, которую скорчил в ответ на его слова Сугуру – кажется, даже если бы ему в глотку сцедили лимон целиком, он и то был бы счастливее. Вспоминает тот факт, что после этого Сугуру игнорировал сам факт его существования и опять лишь скользил по Сатору взглядом, как по предмету интерьера… Хм. Ладно. Допу-у-устим. – Тогда как насчет… – на секунду он задумывается – а затем в голове будто щелкает выключателем, и лампочка загорается солнцем, а Сатору воодушевленно провозглашает: – Ты, конечно, не мороженое, но мой рот… – И чего я вообще ждал от человека, который подсовывает другим рисунки члена? – горестно вздыхает Мегуми, обрывая его на полуслове. – Но ведь хорошо прозвучало! – возмущенно вскидывается Сатору, добавляя ворчливо – и крайне необдуманно: – Сукуна бы согласился. И моментально об этом жалея. Потому что Мегуми тут же впивается в него этим своим внимательным, препарирующим взглядом, и в радужках у него с каждой секундой все отчетливее плещется подозрение, и губы поджимаются, и глаза прищуриваются. Сатору напрягается. Такой вид Мегуми никогда ничего хорошего не предвещает. Чертов дурацкий рот Сатору, который доставляет слишком много проблем. И почему его вообще не устраивала собственная неспособность слово из себя в присутствии Сугуру выдавить? Отлично же было! – Ты, случайно, не давал Сукуне советы о том, как нужно флиртовать? – в конце концов, интересуется Мегуми обманчиво ровно и бесцветно. Э-э-э. А какой ответ правильный? Ну, тот ответ, после которого ребенок Сатору не захочет его прикончить? Так-то умереть от руки Мегуми он совсем не боится, конечно – и не только потому, что такой расклад невозможен даже в самых жутких кошмарах. Но и потому что – умереть от руки Мегуми? Звучит, как весьма неплохой вариант! А вот того, что его ответ все испортит и Мегуми пошлет его далеко, прицельно и точным, далеким от цензуры адресом – вот тут да. Вот тут страшновато. Никогда Сатору не думал, что однажды до такого дойдет – но он вдруг жалеет о том, что здесь сейчас нет Сукуны. А то ведь можно было бы перевести все стрелки на него! – Нет? – наконец полувопросительно произносит Сатору, ощущая холодную каплю пота, стекающую по спине. Взгляд Мегуми становится еще подозрительнее и холоднее, начинает колоть остротой льда… А затем вдруг нагревается до обычного, невозмутимого спокойствия, когда Мегуми снисходительно взмахивает рукой – и примирительно произносит: – Бери фразу про мороженое. – Правда? – моментально забыв обо всем остальном, воодушевляется и едва не подпрыгивает на месте Сатору – но следом его все тот же дурацкий рот решает ляпнуть: – А почему? – Потому что за нее ты точно получишь по роже. А я этим полюбуюсь, – равнодушно бросает Мегуми. – Ну Мегуми-и-и, – жалобно скулит Сатору. Но его дурацкий-прекрасный ребенок лишь хмыкает в ответ.

***

Еще позже, когда Сатору прокручивает в голове фразу про бильярдный стол, и про мороженое, и еще пару десятков похожих, которые успел сгенерировать его мозг… Что ж. Ладно. Возможно, он понимает, почему это не сработало и признает, что Мегуми в чем-то все-таки прав. Ну… Или же прав во всем. Но это приводит к тому, что теперь Сатору не понимает кое-что другое – почему Сугуру по его роже все-таки не врезал. Хотя, по всей видимости, ему приходится терпеть достаточно много придурков в своем баре. Так что не удивительно, если выдержка выработалась достаточно крепкая, способная игнорировать даже Годжо Сатору. Вот только Годжо Сатору никогда еще не позволял себя так просто игнорировать. Может, рисунки членов сработают? – задумывается он. У него ведь уже выходит достаточно анатомично… И тут же сникает. Это подходит для периодического троллинга тех, кто абсолютно уморительно реагирует – но вот для флирта?.. Эх! Даже Сатору понимает, что это не вариант. То есть, не прям даже. А просто… Черт. Просто у Сатору не то чтобы большой опыт флирта – хотя, если быть совсем точным, то на самом-то деле опыт просто огромный. Но только несерьезного, ничего не значащего флирта, который не должен ни к чему вести. …и Сатору не готов задуматься о том, куда он хочет, чтобы его привел нынешний флирт. То есть, он ведь даже не знает этого Сугуру! Только знает, что тот охуенно горячий. И приятно-язвительный. И с Мегуми они явно с первой фразы общий язык нашли – а ребенок Сатору ведь отлично разбирается в людях и не так уж часто подпускает к себе кого-то даже на расстояние вытянутой руки. И это само по себе уже накидывает Сугуру пару баллов. Дерьмо. Ладно, может, Сатору и чу-у-уточку влюблен – что делает его, очевидно, совершенно нефункционирующим ебланом, который забывает, как адекватно использовать рот рядом с объектом своей глупой влюбленности. Вероятно, он мог бы более продуктивно использовать свой рот по другому назначению – совсем не для слов… И об этом лучше ни черта не думать. Происходящее все еще абсолютно ничего не значит. Просто легкая влюбленность. Это пройдет. Пройдет.

***

…ведь пройдет же, да?

***

Но по итогу, когда Сатору оказывается в баре в следующий раз; когда уже готовится выдать что-нибудь адекватное, как обычный, среднестатистический человек – хотя Сатору обычным и среднестатистическим никогда и не был, и не хотел быть… Из него вырывается еще один тупой подкат. А потом снова. И опять. Никто не может Сатору винить! Все его бедные, исстрадавшиеся извилины тут же отказывают, стоит только им проецировать отпечатавшийся в радужках образ Сугуру, стоящего перед Сатору! Как в таких условиях вообще соображать-то?! Если рядом в это время находится Сукуна – он угорает над Сатору так, что тот даже мог бы начать надеяться: он своим гоготом подавится. Одно «но» – Мегуми расстроится, если эта сволочь сдохнет. Вечно гребаные «но». Мегуми же, который рядом всегда – Сатору продолжает таскать его за собой в добровольно-принудительном порядке, – снова и снова приземляется лицом на ладонь. Сатору даже начинает беспокоиться за лицо. И за ладонь. И в целом за Мегуми. Но все равно продолжает его с собой таскать. Нужна ведь ему моральная поддержка – не в одиночку же от стыда за самого себя страдать! А еще – нужна отмазка для того, чтобы самому в этот бар таскаться. Сатору ведь даже не пьет!

***

…впрочем, Мегуми тоже почти не пьет. Но это уже совсем другой вопрос.

***

И, вообще-то, гей-радар Сатору всегда работал без сбоев и никогда его не подводил – но сейчас в какой-то момент он задумывается в том, что, может, в идеальной работе этого отлаженного механизма наконец появилась трещина. Это бы объяснило, почему Сугуру все его восхитительные-и-никто-не-смеет-с-этим-спорить подкаты так профессионально игнорирует – но в то же время не объяснило бы нихуя. Вроде как… Если он абсолютный гетеро – то вопрос о том, почему Сатору еще не получил по роже, становится еще актуальнее. Да и вообще эта теория не кажется ему правдоподобной – все инстинкты Сатору вопят, что Сугуру как минимум би. И все же… Когда они в очередной раз сидят в баре вместе с Мегуми и мимо них проходит Сугуру – Сатору зыркает на своего ребенка многозначительного, но тот только тяжело вздыхает. Накануне у них состоялся разговор… ну, типичный для них разговор, состоящий из нытья и умоляющих глаз – со стороны Сатору, и абсолютного скептицизма в сочетании с невпечатленным взглядом – со стороны Мегуми. Но, тем не менее. Когда Сатору не сдается, продолжая зыркать, этот невозможный ребенок демонстративно закатывает глаза, и все же сдается. Остановив Сугуру – Мегуми смотрит на него безжизненным, пустым взглядом, и монотонно говорит: – Один мой придурковатый друг, которому, очевидно, нужно повзрослеть, хотел бы узнать – ты гей? Сатору приходится закрыть себе рот ладонью, чтобы не взвизгнуть в голос – эй! Он же просил быть поделикатнее! Где здесь деликатность вообще?! И Сатору, конечно, говорил, чтобы Мегуми спросил вроде как от лица друга… Но там ничего не было про придурковатого и нужно-повзрослеть! Эй! И вообще, Сатору бы и самостоятельно спросил – но Сугуру в принципе сам факт его существования продолжает успешно игнорировать, так что все равно не ответил бы. Поэтому дело совсем не в том, что Сатору в его присутствии не способен сформулировать ничего, кроме идиотских… то есть, восхитительных подкатов. Есть абсолютно объективные, здравые причины, почему это должен был сделать Мегуми – самый лучший, самый прекрасный, самый любящий ребенок в мире!.. …где-то приблизительно такими – очень даже искренними, между прочим! – словами Сатору его и уговаривал, что, конечно же, совершенно не работало. А в это время самый любящий ребенок, очевидно, считает, что Сатору придурковатый и ему нужно-повзрослеть. Да, не новость. Да, не оспоришь. Но все равно. Э-э-эй! Пару секунд Мегуми и Сугуру переговариваются одними взглядами – и хотя Сатору совершенно ничего из этого разговора понять не может, но лицо Мегуми чуть искажается в гримасе, похожей на извинения, а у Сугуру в глазах на секунду вспыхивает что-то, походящее на понимание. Но очень быстро исчезает – ровно как и гримаса Мегуми. Оба моментально возвращаются к привычной им невозмутимости. В конце концов, какими бы ни были итоги этого разговора – но Сугуру наконец, с таким же ничего не выражающим взглядом, сухо говорит: – А у меня, конечно же, нет ни единой догадки о личности этого загадочного друга. Но даже в этом безэмоциональном тоне Сугуру для Сатору отчетливо слышится ирония на последнем слове, так что он, старательно глядя куда-то в сторону, съезжает на стуле чуть ниже. А затем Сугуру заканчивает: – И нет, я не гей. Сатору застывает. Моргает. Что-то кипящее, взбудораженно-испуганное внутри него – тут же затихает, обмерзает. И проваливается куда-то в бездну глыбой. Оу. Что ж. Наверное, в каком-то смысле это должно стать даже облегчением – по крайней мере, теперь Сатору знает, что у него никогда по определению не было шансов и дело здесь все же не в нем самом… Но что-то как-то нихуя. От облегчения он пиздецки далек. А затем Сугуру вдруг скользит по нему взглядом – привычно насквозь и мимо, но будто задерживаясь на какую-то долю секунды дольше обычного. Хотя, может, Сатору это только мерещится. После чего Сугуру разворачивается, чтобы уйти… Но напоследок коротко бросает: – Я би. И только после этого наконец уходит. Пару секунд Сатору пребывает в ступоре, глядя в спину Сугуру и новую поступившую информацию обрабатывая своим сбоящим мозгом. А потом резко оборачивается к Мегуми, расплываясь в широкой улыбке и ощущая, как что-то внутри, недавно обрушившееся, совершенно бессмысленно воспаряет ввысь. Из Мегуми вырывается очередной тяжелый вздох. Но уголок губ его все же чуть дергается.

***

Значит ли это, что все безнадежно просто потому, что Сатору – это Сатору, и шансов у него нет даже при том, что Сугуру би?.. Возможно. Но сдаваться воодушевившийся Сатору точно в ближайшее время не собирается.

***

Что тут же и озвучивает.

***

Приземлившийся лицом на ладонь Мегуми бурчит что-то о том, что мир обречен. Сатору над ним только смеется.

***

– Прекрати пялиться на него, – говорит Мегуми однажды, чем заставляет Сатору наконец оторвать от Сугуру взгляд. И тут же убедиться в том, что Мегуми на него при этом даже не смотрит и лишь рассеянно водит соломинкой в своем коктейле, особым фанатом которых, вообще-то, никогда не являлся. Но те, которые делает Сугуру, кажется, ему нравятся. В этот раз они сидят за столиком, и Сатору бросает короткий тоскливый взгляд на чужой коктейль – выглядит и впрямь вкусно. Временами Мегуми и ему что-нибудь берет – сам Сатору все еще не рискнул попытаться сделать заказ, не со всеми этими холодными взглядами, который Сугуру на него бросает, а с другими здешними барменами его в принципе контактировать не тянет. Но иногда, вот как сегодня – Мегуми с абсолютно серьезным лицом говорит, что Сатору нужно уже наконец научиться быть взрослым и самому себе что-то покупать. Жестокий, троллящий Сатору ребенок! Ух. И откуда он вообще всегда все знает, как вот сейчас, когда даже не смотрит?! Сатору возмущенно вскидывается. – Я не пялюсь! Я флиртую глазами! – принимается он спорить громким шепотом – но надеется, что не слишком громким, и Сугуру этого не услышит. Наконец подняв глаза, Мегуми бросает на него скептичный, совершенно невпечатленный – как и обычно – взгляд. – Если бы на меня так пялились – я бы держал наготове биту. – Сукуна постоянно на тебя пялится, – парирует Сатору. И у Мегуми в ответ лишь приподнимается бровь, когда невозмутимо отвечает: – Поэтому у меня и есть бита. Сидящий по другую сторону от Мегуми Сукуна громко хохочет – и Сатору тоже коротко прыскает; они все трое прекрасно знают, что Мегуми это совсем не всерьез. То есть, бита у него, конечно, есть – вот только в ход она идет редко даже с посторонними мудаками, которые сами напрашиваются; Мегуми предпочитает кулаки. А уж с мудаками родными в ход никогда не идут ни кулаки, ни бита. – Знаешь, возможно, ничего не выходит, потому что это просто не твой уровень, Годжо, – вступает в диалог отсмеявшийся, оскалившийся Сукуна, чуть наваливаясь плечом на Мегуми, из-за чего тот глухо ворчит. Но не отталкивает. – Ну-ну, Сукуна, – добродушно отмахивается от него Сатору, расплываясь в самодовольной ухмылке. – Будь повежливее. Я, безусловно, шикарен – но и он тоже… – Не, ты не понял, – спокойно обрывает его тираду Сукуна. – Это он слишком хорош для тебя. Сатору застывает. Самодовольная ухмылка фальшиво примерзает к его губам. Где-то рядом с собой ему слышится уже знакомый смешок – но когда он из ступора выходит и резко оборачивается, давая ухмылке окончательно соскользнуть с губ. То видит, что Сугуру полностью сконцентрирован на посетителях, заказы которых выполняет. Еще секунду-другую посверлив его подозрительным взглядом, Сатору медленно оборачивается обратно к Сукуне. И возмущенно выпаливает: – Э-э-эй! Хотя так-то ему нечем слова Сукуны оспорить – Сугуру и правда… слишком хорош. Слишком. Не только для Сатору – но в принципе для этого мира. Что-то явно внеземное. Это определение подходит ему с каждым днем все сильнее и сильнее. Вслух Сатору ничего признавать, конечно же, не собирается – тем более перед Сукуной. – Хватит пытаться довести его до слез, – спокойно вставляет Мегуми – и Сукуна переводит на него взгляд, чуть склоняя голову набок, как любопытная собака. Оскал его, как и всегда при взгляде на Мегуми – ощутимо смягчается. – Это ты сейчас кому из нас? – Обоим, – просто отвечает Мегуми. Сукуна опять смеется – но Сатору, неожиданно для самого себя, вдруг воодушевляется, когда ему в голову приходит одна мысль. – Подожди. А если он доведет меня до слез, как думаешь, этот лапушка со змеей в… – Я тебя не слышу! – чуть повышает голос Мегуми, заглушая часть предложения Сатору – то тот продолжает без запинки говорить так, будто его и не прерывали. – …согласится меня утешить? Еще неожиданнее то, что на лице Сукуны вдруг появляется задумчивое выражение. – Хм-м… – тянет он. – А ведь это может сработать. Вообще-то, такой ответ именно от Сукуны – из всех людей! – должен бы Сатору напрячь и мигающим алым ему проорать, что это плохая, ужасная, абсолютно отвратительная идея! Вот только у Сатору не так-то много союзников, чтобы ими разбрасываться – даже собственный ребенок отказывается поддерживать его восхитительные идеи! Это, опять же, должно сказать о самих идеях все, что только нужно о них знать – и отнюдь не в положительном ключе. Но что еще ему остается? – Других шансов, кроме как спровоцировать его на жалость, у тебя явно нет, – добавляет Сукуна с легкой ехидцей – и вот это уже точно должно Сатору оскорбить и заставить от идеи отказаться… Но он лишь весело произносит: – У тебя вот тоже с Мегуми не было ни единого шанса, даже с учетом жалости – и, тем не менее, сейчас мы здесь! А Сукуна вместо того, чтобы взбеситься и начать плеваться в сторону Сатору ядом – на секунду переводит взгляд на Мегуми, пока тот смотрит в другую сторону, и ехидство в его глазах тут же оплывает нежностью; видеть такой взгляд в исполнении кого-то, вроде Сукуны, все еще немного дико – но спустя годы это стало привычным. Вновь глянув на Сатору уже знакомо закрытыми, острыми глазами – он твердо кивает и спокойно признает: – Справедливо. – Так. Давай-ка разработаем план… – окончательно воодушевившись, начинает Сатору, здраво – или не очень – решив, что раз уж внезапный союзник появился, то такой момент упустить нельзя. Даже если подобное внезапное объединение будет стоить ему жизни – потому что, ну, Сукуна же. Физически они с Сатору ничего друг другу не сделают – потому что Мегуми. Но чего вообще можно ждать от их совместного мозгового штурма?.. Впрочем, никакие подобные рациональные доводы все равно не способны перебороть воодушевление Сатору. …зато Мегуми очень даже способен. Видимо, он мыслит в схожем направлении – потому что только начавшуюся тираду уже прерывает. – Нет. Стоп, – выставляет Мегуми одну руку вперед – и сникающий Сатору бросает на своего ребенка взгляд, полный предательства. – Это явно нужно прекратить до того, как вы превратите и так существующую катастрофу в локальный апокалипсис. Голос Мегуми явно звучит единственным голосом разума в их компании – как и всегда, – но Сатору отказывается это признавать, лишь неразборчиво бурча себе под нос. Повернувшись к нему, Мегуми вздыхает – но взгляд его смягчается, и после пары секунд молчания он осторожно говорит: – Почему ты не можешь просто сказать… Ну, там… «привет»? Как нормальный, адекватный… – Да кто так вообще флиртует? – с притворным возмущением вскидывается Сатору. – Пещерные люди?! Потому что – ну не признавать же ему, что Мегуми, вообще-то, прав, а у Сатору просто мозг перестает функционировать, когда он видит этого шикарного мужчину? – Ты что, вообще меня не знаешь?! – продолжает отыгрывать свой театр-одного-актера Сатору – и Мегуми невпечатленно на него смотрит. – Знаю, – опять вздыхает он – и добавляет, беззлобно ворча: – К сожалению. – Эй! – праведно оскорбляется Сатору – но Мегуми вдруг протягивает руку, крепко сжимает его плечо и заглядывает в глаза полным театральной жалости взглядом. – Тогда, видимо, тебе придется смириться со своей участью случайной тумбочки, – ничего не выражающим голосом говорит он, продолжая взгляд напротив удерживать. Сатору моргает. А затем начинает гоготать. Очевидно, не один он заметил, как Сугуру на него смотрит… вернее, не смотрит. Для всех остальных у Сугуру – спокойные улыбки, вежливые фразы, непрошибаемая уверенность… …и эти добродушные оскалы, с которым Сугуру в равной степени может и напитки разливать – и мудаков скручивать и выставлять за дверь. Когда Сатору впервые увидел то, как Сугуру скручивает-и-за-дверь-выставляет – он почувствовал себя подростком, готовым обкончаться, даже не прикоснувшись к себе. Пиздец. Но вот для самого Сатору? Для самого Сатору у Сугуру равнодушие, холод и этот скользящий насквозь и мимо взгляд – будто Сатору просто случайная тумбочка, ага. Предмет интерьера. Даже не раздражающий окурок, от которого все же нужно избавиться прежде, чем окончательно забыть – а что-то, совершенно не заслуживающее внимания. Сатору не привык к тому, чтобы его просто… Не замечали. О с к о р б и т е л ь н о! И с этим определенно нужно что-то делать. – Ты такой засранец, – тепло фыркает Сатору, на Мегуми глядя. – Почему я вообще тебя обожаю? А Мегуми, смотря в ответ с этим своим лицом лица, ничего не выражающим и наглухо закрытым – произносит абсолютно безжизненным и предельно серьезным голосом: – Это все моя природная харизма. Не выдержав, Сатору опять взрывается из-за этого представления гоготом. Все-таки, искусство драмы его ребенком освоено на отлично – определенно есть, чем гордиться! Но даже вовсю хохоча, Сатору все равно краем глаза замечает, как нежно улыбающийся Сукуна зарывается носом Мегуми в волосы на виске; все равно слышит, как он низко мурлычет: – Ты даже не представляешь, насколько твоя харизма действенная…

***

Иногда, просто находясь рядом с этими двумя, даже когда ничего особенного они не делают, даже когда они просто друг на друга смотрят – Сатору все равно ощущает себя так, будто застал их за каким-нибудь… непотребством. Его бедное родительское сердце! Иу!

***

И однажды, когда Сатору в очередной раз приходит в бар – он тоскливо наблюдает за тем, как Сугуру вполне дружелюбно общается с одним из посетителей. Эх! Самому Сатору о таком – только мечтать. Они с Сугуру даже не обменялись еще ни разу ни единой фразой – Сатору только швыряет в него идиотскими подкатами, которые умело игнорируются. И наблюдает за тем, как Сугуру разговаривает со всеми остальными вокруг. Со всеми, включая Мегуми. На самом деле, Сугуру с Мегуми уже можно назвать кем-то вроде друзей – они легко нашли общий язык, оба невозмутимые, спокойные, и умеющие въебать, когда нужно. Если Сатору чуточку завидует собственному ребенку – то это какой уже уровень дна, а? И из своих наблюдений Сатору может сказать, что Сугуру умен, язвителен, дерзок, силен. Сатору неоднократно видел, как к нему пытаются подкатывать другие – но почему-то, какого-то гребаного хуя, им всегда достается хоть какая-то реакция. В зависимости от степени наглости она варьируется от того, что их спокойно и вежливо отшивают – до того, что их попросту вышвыривают вон. Но всегда. И всем. Достается хоть что-то. Кроме Сатору. Бесит. И, нет, Сатору никакой не ебанутый сталкер. Он наблюдает вполне открыто – а тогда это не считается, правда же? Правда?! И все эти его наблюдения, на самом деле, нихрена не помогают справиться с гребаной влюбленностью. Не помогают наконец ее задушить, испепелить. А очень даже наоборот. И Сатору не может вспомнить, когда в последний раз себя так чувствовал – кажется, что никогда. Он ощущает себя глупым, влюбленным подростком, у которого тупые пикап-фразочки – это как дерганье за косички. На самом деле, Сатору бы очень даже подергал за этот пучок – и зарылся бы в него носом, и глубоко-глубоко вдохнул бы… Ох. Да они ведь даже не разговаривали ни разу, черт возьми! Если бы Сугуру был просто красивым – все оказалось бы гораздо, гораздо проще. Но там, за прекрасной картинкой, за внешней красотой, приковывающей взгляд – явно скрывается что-то гораздо большее; что-то намного более мощное. Что-то, что Сатору бы хотелось получше узнать, детально изучить. Что-то, к чему его неумолимо, стальными канатами тянет – и с каждым днем лишь сильнее. Что-то, к чему его, кажется, не подпустят и спустя вечность. И чем больше Сатору наблюдает, чем больше о Сугуру узнает – тем сильнее ощущает себя конкретно вмазавшимся. Как грузовик в бетонную стену на полной скорости.

***

В роли грузовика – Годжо Сатору. В роли бетонной стены – Гето Сугуру. Добро пожаловать на эксклюзивное представление. Осторожно, спойлер – все закончится кишками располовиненного Годжо Сатору, размазанными по асфальту. Наслаждайтесь!

***

…блядь.

***

И это чувство – оно тоже, кажется, что-то явно внеземное. Как и сам Сугуру. Одновременно сладкое – но горькое. Теплое – но обмораживающее до самых костей, стоит Сугуру бросить на Сатору один из этих своих холодных взглядов. Сплошные контрасты. Как и. Сам. Сугуру. Добродушная, широкая улыбка которого, кажется, может в равной степени исцелять – и без единого касания убивать. Сатору вот, глядя на нее – никогда на него самого не направленную. Одновременно ощущает себя убитым. И исцеленным.

***

Ох.

***

Если именно так чувствует себя Сукуна каждый раз, когда на Мегуми смотрит – то Сатору даже, пожалуй, чуточку его уважает. Как минимум за то, что ему удается оставаться относительно функционирующей личностью. Сатору вот хуево с этим справляется.

***

И, Сатору, как жалкий влюбленный подросток, которым он, взрослый состоявшийся мужик, на самом деле и является – продолжает в бар таскаться. И он продолжает таскать с собой Мегуми – хотя все реже и реже. Приходится напоминать себе, что у его ребенка тоже есть своя жизнь, учеба, работа, Сукуны там всякие – он не может все свое время тратить только на то, чтобы наблюдать за жалкой влюбленностью Сатору. Теоретически, у самого Сатору тоже, вроде как, есть работа, которую нужно работать. Но и страдания по жалкой влюбленности за него никто не пострадает! В конце концов, в деньгах он не нуждается из-за того, в какой семье родился, а работа – больше увлечение, чем потребность. Так что уж для собственных страданий он время точно найдет. И периодически к ним с Мегуми присоединяется Сукуна, сочетая для себя два в одном: и к Мегуми суперклеем прилипает, и над Сатору угорает. Вот же мразь. Зато, когда с ними в бар приходит Сукуна – Сатору отвлекается на грызню с ним, чтобы не сидеть весь вечер и не вздыхать тоскливо, распластавшись по барной стойке, пока Мегуми со своей грубоватой лаской, неловко-успокаивающе похлопывает его по плечу. И ведь и правда. Успокаивает. Само присутствие Мегуми всегда успокаивает. Но вот на Сукуне можно оторваться – и это вполне взаимно. Они частенько пиздятся – правда, только фигурально и ментально, а жаль. Сатору бы по этой самодовольной, татуированной роже с удовольствием вмазал бы – и знает, что это тоже взаимно. Даже, наверное, и впрямь хотелось бы проверить, кто из них двоих в настоящей драке победил бы. Но вот Мегуми такой расклад точно не устроит. А если в чем-то Сатору с Сукуной в этой гребаной жизни и сходятся – так это Мегуми, желания которого всегда важнее, чем собственные. Беспокойство которого никогда не стоит того, чтобы дичь творить. Причина, по которой Сатору готов Сукуну терпеть. Но и без драк им в баре находится, чем заняться. Здесь есть бильярд, есть дартс, в которых они принимаются соревноваться. Увы, Сатору не пьет – а то так бы и на выпивание что-нибудь устроили бы. Хотя однажды они попытались подыскать альтернативу – пока Сукуна глушил виски, Сатору хомячил моти. Но это было… Не особенно сопоставимо. И не особенно понятно, кто выиграл. Да и в какой-то момент пришлось остановиться – потому что с ужравшимся Сукуной иметь дело опять пришлось бы Мегуми. А эта мысль ни одного из них не радовала. И вот, в один из тех раз, когда в баре оказываются все трое, и Сатору на повышенных тонах весьма вежливо – не очень – обсуждает с Сукуной, не повесить ли им фотографии друг друга в качестве мишени для дартса – их срач… то есть, обсуждение, прерывает Мегуми. – Я не буду наблюдать за тем, как вы швыряете друг в друга дротики. Пусть даже в фотографии, – твердо припечатывает он. – Ну Мегуми-и-и-и, – одновременно скулят Сатору и Сукуна – и тут же бросают друг на друга раздраженные взгляды. Позади слышится сдавленное фырканье, которое, как Сатору почти уверен, он знает, кому принадлежит… Но когда оборачивается – то видит, что Сугуру с невозмутимым лицом вовсе смотрит в другую сторону. Сатору вздыхает. На что он надеялся вообще? Но от идеи с фотографиями все-таки приходится отказаться, так что по итогу нужно швырять дротики в обычный дартс – из-за чего мотивация Сатору приглушается. Бу-бу-бу. Он уже даже по именам знает большую часть здешних постоянных посетителей – жесткая и язвительная Маки со шрамами на лице, которые ей странным образом идут. По-своему милый, но странноватый Тоге, у которого есть привычка изъясняться рыбными терминами. Немного робкий, но решительный Оккоцу, отлично в этих рыбных терминах разбирающийся, и другие, другие… Вообще, как оказалось, это место весьма популярно у молодежи где-то возраста Мегуми. Ничего удивительного, на самом деле, учитывая, что сам Сугуру, которому этот бар и принадлежит – не какой-нибудь душный, притесняющий мудак с заскоками, а доброжелательный, весьма толерантный, и, чего уж там, шикарный мужчина, который как раз к мудакам совершенно не толерантен. И многие из здешних посетителей уже тоже запомнили Сатору – в том числе, кажется, и те, кого еще не запомнил он сам, – и смотрят на него с легким раздражением. Обычная реакция людей на него. Но раздражение это больше похоже на дружелюбное, и никто на самом деле не воспринимает его в штыки, не обдает холодом. Никто. Кроме Сугуру. И снова – бу-бу-бу. Конечно же, Сатору уже знает, что вся эта наблюдающая за ними, привычная компания здешних посетителей делает на них с Сукуной ставки – кто победит. И чертовски оскорбляется каждый раз, когда узнает, что ставят не на него. Еще сильнее оскорбляется, если эти ставки выигрывают. Хотя, стоит признать: Сукуна – хороший соперник. Пиздиться с ним, пусть даже фигурально – это всегда весело. Но затем Сатору, как раз прицеливающийся очередным дротиком – вдруг краем уха улавливает разговор Мегуми и Сугуру. – Они всегда так? – спрашивает Сугуру, и по периферии зрения Сатору замечает, как он облокачивается о стойку и подается чуть ближе к Мегуми. Приходится очень, очень старательно не смотреть на все эти крепкие бицепсы, обтянутые короткими рукавами футболки. Ух. – Пиздятся и меряются хуями так, будто сейчас разъебут целый город? – невозмутимо интересуется Мегуми в ответ. – Это только верхушка айсберга. Не удержавшись, Сатору тихо фыркает – и все же швыряет дротик. За неимением фотографии, он просто представляет себе рожу Сукуны, и, стоит признать – это даже немного помогает. Попадание в яблочко. Чудно. А Мегуми тем временем продолжает. – Однажды их приняли за ссорящуюся парочку – после этого обоих вполне буквально стошнило. Они даже устроили из этого соревнование – кого будет тошнить дольше, тот и победил. – Ну и чем все закончилось? – с проблеском любопытства интересуется Сугуру. Прицеливаясь новым дротиком, Сатору мимолетно косится в их сторону – и замечает, как Мегуми невозмутимо на Сугуру смотрит, когда абсолютно безжизненным голосом констатирует: – Сукуна до сих пор гордится этой победой. Когда Сугуру смеется – одновременно с этим швырнувший дротик Сатору мажет, попадая по стене вместо дартса, и старательно делает вид, что это так и было задумано. И, нет, дело вовсе не в том, что его дурное сердце на этом смехе споткнулось. Ложь и клевета, ага, ну да. Между прочим, он до сих пор оскорблен тем проигрышем. Всего лишь какая-то одна минута! Как организм мог предать его в самый ключевой момент и не дать поблевать чуть подольше, а? Хотя свой личный рекорд Сатору все же установил: мысль о них с Сукуной – фу, и кому вообще такое в голову могло прийти?! – была куда более, чем достаточно омерзительна для такого. И все-таки – этого не хватило. Даже немного стыдно перед Сукуной – тот ведь, кажется, даже не на полную тогда выложился, судя по так и не… кхм… выплеснувшемуся отвращению на его лице, появившемуся после этой абсолютно жуткой теории о них двоих. Сатору был уверен, что сам способен на большее! Но, стоит признать – конкуренция была достойной. Эх.

***

Когда их партия в дартс заканчивается ничьей – оба вопят. И устраивают реванш.

***

Во время которого Мегуми все же поддается усилившимся уговорам на тему фотографий… …и вешает на мишень для дартса свою. Сатору жалобно скулит. Сукуна напряженно зыркает. Мегуми невозмутимо потягивает коктейль и о чем-то лениво беседует с Сугуру, у которого уголки губ подозрительно подрагивают. Сатору и Сукуна пересекаются взглядами. Оба знают – Мегуми не обидится, даже если они все же начнут дротики в его фотографию швырять. Но меняет ли это хоть что-то? Дерьмо. Что сильнее – желание Сатору победить Сукуну или его неспособность причинить вред своему ребенку, даже если это просто его лицо на бумаге?.. Ответ очевиден.

***

В голове Сатору мелькает идея о том, что он мог бы устроить косплей. Переодеться в биологического отца Мегуми, который был тем еще ублюдком – и представить себе, что на фотографии на самом деле его рожа. В конце концов, внешне они с Мегуми очень похожи… Но только внешне. Внутренне попробуй пойми, как у такого мудака мог получиться такой прекрасный ребенок.

***

Даже в ушах самого Сатору эта идея звучит, как какая-то хуйня.

***

Фотография на мишени для дартса остается невредимой. Сатору и Сукуна смотрят друг на друга с раздраженным чувством поражения: ни один из них по цели так и не попал – но и уступать оба отказывались. По сути, у них опять гребаная ничья – только какая-то совсем уж жалкая. Но какой был выбор вообще?! А Мегуми и Сугуру в это время над ними хохочут. Засранцы!

***

…восхитительные засранцы.

***

Пока решается судьба сегодняшних ставок, лениво наблюдающий за спорами Сатору думает о том, что ему чуточку любопытно, а делают ли посетители бара также ставки на его безответную – и вполне очевидную, он ведь даже ничего не скрывает – влюбленность в Сугуру. Но Сатору ничего не хочет об этом знать. Ничего. А если все ставят на то, что у него – ни единого шанса? …справедливо, да. И невероятно оскорбительно! Ладно еще ставки на то, что он проиграет Сукуне – но это? Эй! Его бедное сердце и так достаточно страдает, чтобы еще такое выдерживать! Так что Сатору. Не хочет. Знать!

***

– Ты вообще видел его? Он же великолепен! Эти глаза. И скулы. И пучок на голове! Я так хотел бы распустить его и провести ладонями по этим волосам. А пальцы? Эти длинные, божественные пальцы? И руки! Его бицепсы должны быть противозаконны! Я как представлю, сколько всего он может сделать своими рука… – Стоп! – вскидывая ладони, прерывает Мегуми очередную тираду Сатору, выданную на одном дыхании – и тот, воспользовавшись паузой, жадно глотает воздух. На следующий день вдвоем сидят в гостиной Сатору и смотрят какой-то жутко скучный фильм – а, как следствие, Сатору решил скуку разбавить своими дифирамбами, посвященными Сугуру. До сих пор Мегуми терпеливо эти дифирамбы выдерживал. Но, очевидно, и у его бесконечного терпения есть свой предел – так что Мегуми морщится, добавляя: – Я не уверен, готова ли моя бедная детская психика к таким… подробностям. – Не знаю, о чем ты там подумал, ребенок, – хмыкает Сатору. – Но я имел в виду, например, способность этих рук лампочку вкрутить, – ухмыляется он, и Мегуми невпечатленно закатывает глаза. Но тут же Сатору с притворной задумчивостью продолжает: – Ну или, может, кран починить. Ты понимаешь, все эти сюжеты про сантехников в мокрых комбинезонах… – Знаешь, а ведь в эту игру можно играть вдвоем, – прерывая его, также притворно-задумчиво тянет Мегуми, явно передразнивая интонации Сатору. – Например, я мог бы много чего рассказать о том, чем занимаемся мы с Суку… – Иу-у-у! – на ультразвуке взвизгивает Сатору – он почти уверен, что этот звук могли услышать и летучие мыши. – Это жестоко, ребенок! – Ты сам напросился, – чуть мстительно тянет Мегуми уголки губ. …справедливо, – признает мысленно Сатору. И чуточку гордится. Кажется, его уроки того, как быть засранцем – тоже не прошли даром; как и уроки драмы. Хотя, стоит признать – Мегуми ведь всегда был самую чуточку засранцем, иначе не вывез бы ни его, ни Сукуну. И это тоже повод для гордости. – Я уже говорил, что ты засранец? – решает Сатору констатировать очевидное вслух – и Мегуми невозмутимо кивает. – Да, что-то такое я смутно припоминаю. Но еще припоминаю… дай-ка подумать… – и Мегуми склоняет голову набок опять в этой притворной задумчивости, барабаня указательным пальцем по подбородку. – Вроде бы, ты настолько этим засранцем дорожишь, что даже не можешь попасть дротиком в его фотографию, – и под конец предложения он коротко, едко ухмыляется. Сатору застывает. Моргает. И медленно расплывается в широкой, довольной улыбке, которая заставляет Мегуми удивленно моргнуть – очевидно, он ждал несколько иной реакции. – О-о-о! – показательно сладким голосом воркует Сатору. – Неужели, мой чудесный ребенок наконец признал вслух, что хотя бы частично понимает, насколько сильно я им дорожу? Это так ми-и-ило! – напевно тянет он – и Мегуми ошарашенно замирает. Но почти тут же демонстративно морщится, пока его едкая ухмылка соскальзывает с губ. – Все не должно было закончиться тем, что ты обернешь мое оружие против меня самого. И ты еще меня называешь засранцем, – кисло ворчит он, и Сатору довольно смеется. – Какой из меня родитель, если я не буду подавать своему ребенку пример?! – пытается провозгласить он предельно серьезно – но то и дело срывается на смех. Мегуми закатывает глаза… …и выпихивает его с дивана. А Сатору еще громче хохочет с пола, упираясь подбородком в колено Мегуми и, отсмеявшись, с широкой улыбкой перехватывая его взгляд. И получая короткую ухмылку в ответ.

***

И, вообще-то, у Сатору все в порядке – и сам Сатору тоже в порядке. Пока рядом с ним его невозмутимый, слишком серьезный ребенок, который, тем не менее, не против подурачиться вместе Сатору и всегда знает, когда и как его нужно поддержать – он. Будет. В порядке. И никакие безответные, совершенно подростковые влюбленности во всяких горячих барменов этого не изменят. Сатору же взрослый человек! Он в состоянии одну маленькую глупую влюбленность пережить! Да и вообще – кто сказал, что все безнадежно? Пока Сатору не послали и ему не сказали твердое и нерушимое «нет» – у него все еще остается шанс на… ну… что-то. Например, на то, что тот самый горячий бармен наконец с ним заговорит, ага, ну да. Так что Сатору в порядке. Сатору в порядке. Сатору в по…

***

…но, в конечном счете, весь наигранный оптимизм Сатору нихуя не бесконечен, как бы он ни пытался иллюзию бесконечности создать. И терпение его тоже нихуя не бесконечное. На самом деле, он в принципе никогда не был силен во всяком дерьме вроде терпения – это Мегуми ему такой функционал подкачать помог. Вот у кого терпение и впрямь к бесконечности близится, помогая ему вывозить и Сатору, и Сукуну. Но все же, однажды, когда Сатору получает очередной привычно-холодный прием в ответ на свое очередное идиотское… – Ты, конечно, не снитч, но мои ворота готовы тебя принять. Он, глядя в спину равнодушно отвернувшегося Сугуру – вдруг может отчетливо услышать, как внутри что-то с хрустом ломается. Вроде бы, мелочь. Вроде бы, всего лишь один из их обычных, вполне рутинных дней. Вроде бы, Сатору ведь столько раз уже такую реакцию получал – да и какую еще в принципе получить может, если и сам знает, что ведет себя, как еблан? И все равно. Все равно… Это ощущается так, будто Сатору очень долгое время с широкой улыбкой наблюдал, как фундамент, на котором он выстроен, выносили по кирпичику – один, второй, третий. И игнорировал это до тех пор, пока конструкция не стала настолько неустойчивой, что теперь достаточного всего одного, совсем легкого пинка. И она вся обрушится к хуям. Вместе с самим Сатору. Так что он стеклянно улыбается в широкую, безразлично удаляющуюся от него спину – и сам соскальзывает со стула. Выбирается на улицу, через заднюю дверь – и бездумно присаживается на промозглую ступеньку. Это же глупо. Это же какая-то жалкая подростковая влюбленность. Сатору же взрослый, мать его, мужик, сильный, и независимый, и прочее дерьмо!.. Вот только с ним даже в подростковом возрасте такого не случалось – и теперь Сатору в душе не ебет, что со всей этой хуйней делать. Кажется, есть определенное количество равнодушных, холодных взглядов, которые он может выдержать – и не развалиться к херам. И Сатору чертовски близок к границе этого числа. Пусть бы уже Сугуру хоть что-то сделал, а! Послал бы Сатору, ударил бы – чтобы тот убедился, изнутри рассыпался и точно знал: возвращаться сюда больше не нужно. Чтобы тех самых, призрачных мыслей об очевидно несуществующем шансе больше не осталось. У Сугуру же явно нет абсолютно никаких ебаных проблем с тем, чтобы слать мудаков нахуй. Тогда какого ж черта это не работает с Сатору?! И пока он погружается в свою рефлексию все глубже и глубже, пока ныряет в нее, как в свой персональный яд – рядом с ним, на ту же ступеньку, вдруг кто-то присаживается. На самом деле, Сатору даже не нужно поворачивать голову, чтобы знать, кто это. Тихо-тихо выдохнув, он снимает очки, кладет их на ступеньку рядом с собой – и опускает голову на плечо Мегуми. Какое-то время они проводят в тишине. Спокойной, умиротворенной тишине, которая не исцеляет что-то кровоточащее внутри Сатору – но дает ему возможность легче дышать. – Ты не в порядке, – в конце концов, едва слышно, со смесью серьезности и мягкости констатирует Мегуми. Не вопрос. Утверждение. Дурацкий-прекрасный ребенок, который слишком хорошо его знает. И хотя часть Сатору тут же хочет оспорить, тут же хочется натянуть на губы улыбку пошире и сделать вид, что все в порядке, в порядке, в гребаном порядке… Он знает, что с Мегуми это не сработает. Знает, что Мегуми лишь забеспокоится и расстроится сильнее, если Сатору начнет врать и отыгрывать свой театр-одного-актера – потому что его ребенок отлично этот театр распознает. Иногда даже лучше, чем сам Сатору, который и себя временами может убедить в том, что он в, сука, порядке. Поэтому Сатору лишь судорожно сглатывает – и прикрывает глаза, утыкаясь в плечо Мегуми лбом прежде, чем приглушенно заговорить. – Это довольно бессмысленно, да? Он вообще меня не замечает. Даже не говорит со мной! Сколько недель я уже таскаюсь сюда, а, Мегуми? Это попросту жалко. Нужно завязывать. У меня же все равно нет и шанса, верно? Кровотечение за ребрами становится интенсивнее, заливает внутренности алыми реками – Сатору кажется, он даже ощущает фантомный привкус железа на языке. Сглатывает снова. Привкус не исчезает. Рука Мегуми ложится ему на загривок, скребет по коже короткими ногтями совсем чуть-чуть грубовато, но так, что это приятно и отдает неприкрытой, заботливой нежностью. Под его касание Сатору подставляется, как нуждающийся, истосковавшийся по ласке щенок. На пару секунд повисает тишина – но она все еще ощущается спокойной и легкой, совсем не напрягающей. Сатору прекрасно знает – Мегуми никогда попусту словами не разбрасывается, и иногда ему нужно время, чтобы подобрать правильные. Он говорит мало – но говорит прицельно. И Сатору никогда не против подождать, если дело касается его ребенка. В конце концов, когда Мегуми наконец заговаривает – его голос звучит все также мягко, но предельно серьезно. – Как быстро ты понял, что у меня к Сукуне… чувства? – Где-то приблизительно с той минуты, когда впервые увидел, как ты на него смотришь, – тут же без сомнений отвечает Сатору, фыркая – хоть и не понимает пока, откуда эта смена темы и к чему Мегуми ведет. А он определенно ведет. Опять же, это Мегуми – он не разбрасывается словами просто так. – Стоит ли мне напоминать, что вначале я вел себя с ним, как хладнокровный равнодушный мудак? – флегматично интересуется Мегуми в ответ – и Сатору морщится. – Так это потому, что Сукуна сам вел себя, как редкостный ублюдок, – все так же с готовностью припечатывает он. Из Мегуми вырывается какое-то очень многозначительное хмыканье, даже будто чуть самодовольное – что крайне редко для него. Сатору моргает, не понимая… А затем в голове наконец щелкает. О. О-о-о. Так вот, к чему Мегуми… От возмущения Сатору даже приподнимается, чтобы глазами встретиться с невозмутимым взглядом своего ребенка. – Это не то же самое! – тут же вдогонку добавляет он. Но в голове против воли уже сопоставляются эти холодные взгляды Сугуру на Сатору с теми, давними холодными взглядами Мегуми на Сукуну; против воли сопоставляется то, как сам Сатору ведет себя сейчас – с тем, как вел себя тогда Сукуна… И – нет. Нетушки. Не то же самое! Слишком уж хорошо Сатору помнит, что, несмотря на показательный холод – Мегуми смотрел на Сукуну совсем иначе, когда был уверен, что тот не заметит. Помнит, что Мегуми, его предельно вежливый ребенок – с Сукуной был от обычной своей невозмутимой вежливости очень далек. И это очень о многом говорило. Потому что Мегуми в принципе не из тех, кто без необходимости дважды заговорит о людях, к которым непоколебимо равнодушен. Он будет невозможно вежлив, тактичен и спокоен до тех пор, пока ему плевать на человека напротив. Или до тех пор, пока его окончательно из себя не выведут – но тогда он от вежливости переходит сразу к равнодушному и твердому пошел-нахуй, и если уж случай совсем крайний и других вариантов нет. То к кулакам. Метким – но таким же равнодушным. А вот когда ему по-настоящему перестает быть плевать… Тогда и его строго очерченные для самого себя рамки начинают размываться. Если Мегуми хотя бы немного, хотя бы на один шаг отступает от своей привычной вежливости, которую выстраивает вокруг себя, как бетонную стену – это значит, что где-то в стене начинает ползти трещина. Если он включает холод и игнорирование – это значит, что его броня ощущает намек на опасность, и Мегуми пытается ее укрепить. Если он о ком-то заговаривает дважды без необходимости и объективных причин… То. Что ж. Все признаки на лицо. Так оно и было в свое время с Сукуной. Но Сугуру… Сугуру… Есть ли вероятность, что, когда Сатору этого не видит – когда никто больше этого не видит, – Сугуру хоть иногда смотрит на него как-то иначе, а не только с равнодушным холодом – тем самым, с которым мажет по нему взглядом, как по предмету интерьера? Есть ли вероятность, что это что-то значит – тот факт, что только для Сатору у Сугуру припасен этот равнодушный холод, тогда как для других у него и добродушные улыбки, и вежливость, и кулаки для зарвавшихся уродов? Есть ли вероятность – и есть ли шанс. Потому что Мегуми явно намекает на это… Но Сатору заставляет себя встряхнуться, вышвырнуть лишнее из головы. Нет уж! Что за чушь?! Очевидно же, что все совсем не так, как было у Мегуми с Сукуной – да и Мегуми с Сугуру, несмотря на некоторые сходства в характерах, все еще слишком разные, чтобы вот так их сравнивать. Как и Сатору с Сукуной, в общем-то! Да, они оба ведут себя, как ебланы с теми, в ком, кхм, заинтересованы… Но как совершенно разные ебланы! Это другое! Блядь. Сатору просто не может позволить себе начать надеяться, зная, что когда эта надежда разобьется – она за собой утащит всего Сатору, разбивая и его тоже. Да и если бы Мегуми заметил, что Сугуру как-то иначе смотрит на Сатору, пока тот не видит – то так прямо и сказал бы вместо всех этих намеков. Его ребенок всегда предпочитает оперировать фактами и доказательствами – и если сейчас он использует намеки, значит, этих доказательств нет. С другой стороны – Сатору вот замечал эти скрытные взгляды Мегуми на Сукуну только потому, что очень хорошо знает своего ребенка, а кто-то чужой, с ним малознакомый, разницу бы и не заметил. Да и интуиция Мегуми подводит его так редко, что почти никогда… Черт. Нет. Сатору. Нельзя. Надеяться! Но от Мегуми, очевидно, не укрываются ни эти размышления, за считанные секунды пронесшиеся в голове Сатору – ни его внутренняя борьба и попытки убедить себя, что в словах Мегуми нет абсолютно никакого смысла. Сатору понимает все по блеску в глазах Мегуми – одновременно мягкому, заботливому и хитрому. Опять же – замечает он этот блеск только потому, что очень хорошо своего ребенка знает. Черт. Но это работает в обе стороны – поэтому Мегуми прекрасно понимает, когда нет смысла давить на Сатору и настаивать на своем. Так что, когда он вновь заговаривает, то по итогу говорит: – Знаешь, когда я говорил тебе просто быть Годжо Сатору – я не имел в виду быть придурком, – и в его невозмутимый спокойный голос прорывается такая знакомая смесь раздражения и нежности. – Но Годжо Сатору и есть придурок, – невесело фыркает Сатору в ответ. И Мегуми без проблем признает: – Частично, – и тут же осторожно и твердо продолжает, пока тот хитрый и мягкий блеск в его глазах сменяется предельной серьезностью: – Но это не все, чем он есть. В нем столько всего намешано – и хорошего, и плохого, что я никогда не смог бы перечислить все. А быть придурком – это просто удобная его часть, ставшая маской, за которой он умело прячет настоящего себя. Потому что на самом деле Годжо Сатору просто боится, что настоящий он никому не понравится. Так что пусть уж лучше всех бесит та его версия, которая придурок – потому что так можно будет убедить себя, что все нормально, пока он делает это специально. И к последним словам в голос его, где-то там, рядом с твердостью и осторожностью – проскальзывает едва уловимая грусть. И в глазах его, все еще предельно серьезных – тоже мелькает эта грусть, смягченная нежностью, от которой Сатору почти больно. И в горле что-то сжимается, воронкой скручивается– Сатору в очередной раз сглатывает, пытаясь ощущение прогнать. Не помогает. Черт. Иногда он почти ненавидит то, как хорошо Мегуми его знает – но только почти. На самом деле Сатору просто не может это ненавидеть. Вновь уткнувшись лбом в крепкое плечо Мегуми, Сатору прячется от этих его внимательных глаз и от того, как глубоко они могут заглянуть, как много могут в нем увидеть – кажется, куда больше, чем может увидеть Сатору в самом себе. – Я не просил психоанализ, – сдавленно и приглушенно ворчит он. На что Мегуми обманчиво безразлично отзывается: – А я не просил придурка себе в приемные отцы. Мы не всегда получаем то, чего хотим, – когда Сатору фыркает ему в плечо – Мегуми добавляет мягче, вновь принимаясь ласково скрести ногтями по его загривку: – Но мы также и не всегда понимаем, что нам на самом деле нужно. И иногда то, чего мы не хотим – оказывается на самом деле лучшим, что мы могли бы получить. Ощущая, как в грудной клетке разливается колючая нежность – Сатору обхватывает Мегуми руками, притягивая его к себе ближе. Пару секунд он молчит – и Мегуми терпеливо ждет, не давит, давая собраться с мыслями. Как и всегда. Колючая нежность за ребрами становится ощутимее. Колется сильнее – но это ощущение приятное. Потому что сам Мегуми всегда был колючим, ершистым – но Сатору никогда не боялся на его шипы напороться. Оно ведь всегда того стоило – то, что скрыто за этими шипами, того стоило. С силой сглотнув, Сатору тихо-тихо из себя выталкивает: – В настоящем Годжо Сатору нет ничего, что могло бы понравиться, – горько дернув уголком губ, он украдкой шмыгает носом, когда в нем странно, характерно щекочет – пытаясь этот звук скрыть. Плечо под его щекой напрягается. А в следующую секунду Мегуми осторожно тянет Сатору за волосы, заставляя от себя отстраниться, и хмуро заглядывает ему в глаза. – Настоящий ты нравишься мне, – уверенно и твердо заявляет Мегуми. И. Ох. Глупое родительское сердце Сатору страшно щемит. Нежности за ребрами становится столько, что она грозит к чертям их проломить. Дурацкий-прекрасный ребенок. Но Сатору никогда не умел во все это дерьмо с проявлением чувств и прочим – слишком привык прятаться за стеклянными улыбками, за нелепыми шутками. И даже все прошедшие годы, кажется, нихрена его ничему не научили. Так что и сейчас он тоже спрятаться пытается – по старой привычке. Когда ухмыляется криво. Когда выдает псевдо-весело: – Осторожнее, ребенок. А то я так решу, что ты и впрямь меня любишь, – пытаясь свести все к ебланской шутке. И тут же об этом жалеет. Потому что взгляд Мегуми моментально омрачается, между бровями – складка, в радужках – вспыхивают грусть и боль. Блядь. Такого Сатору точно не хотел. Так что он мысленно себя материт. Тут же язык прикусывает – но сказанной херни обратно в гребаный рот уже не вернуть. – Если ты все еще в этом сомневаешься, – едва слышно и ощутимо горько говорит Мегуми. – То я делаю что-то очень и очень неправильно. Внутри что-то с оглушительным хрустом ломается. Подавшись вперед, Сатору сгребает Мегуми в охапку и лихорадочно, искренне шепчет ему в висок, пытаясь собственный проеб исправить: – Ты делаешь все очень и очень правильно. И я тоже так сильно тебя люблю. В глазах щиплет. Какой же он все-таки придурок, а! На долю секунды Сатору замирает испуганно – он не знает, что будет делать, если его ребенок на объятие не ответит; в душе не ебет, как ему не развалиться тогда на куски прямо здесь и сейчас… но не успевает даже толком поддаться панике, когда уже ощущает руки Мегуми на своей спине. Когда тот притягивает его к себе ближе. Шумный, полный облегчения выдох вырывается из горла. Что-то внутри, недавно с хрустом сломанное – срастается, исцеляется. Кажется, Сатору все-таки ничего не испортил, не разрушил. А у него ведь к этому гребаный талант. Зарывшись Мегуми лицом в изгиб плеча и шеи, Сатору теперь уже неприкрыто шмыгает носом – и плевать, как жалко это звучит. Он знает, что Мегуми не станет его за такое дерьмо осуждать. Какое-то время они так и продолжают сидеть, сжимая друг друга в объятиях на заднем дворе бара. На холодной, промозглой ступеньке. И хотя внутренности все еще фантомно кровоточат по безответной подростковой влюбленности в одного горячего бармена – в то же время Сатору контрастно спокойно и тихо, вот здесь, в руках у Мегуми. И с Мегуми в своих руках. Удивительно это, все-таки, как оно всегда идет рука об руку, если дело касается ребенка Сатору – вот он чувствует себя в абсолютном ужасе, боясь того, что проебал самое важное в своей жизни. А вот ему так тепло и уютно, как только рядом с Мегуми и бывает. Гребаное родительское дерьмо. Которое Сатору никогда и ни на что не поменяет. Но затем Мегуми наконец все же начинает осторожно отстраняться, из рук Сатору выпутываться – тот ворчит. И все-таки отпускает. Когда они вновь встречаются взглядами – глаза Мегуми мягкие и серьезные. Пару секунд они внимательно Сатору разглядывают – в этот раз он не пытается от этого взгляда спрятаться; не пытается спрятаться от всего, что этот взгляд может за его ребрами увидеть. А затем губы Мегуми вдруг расплываются в такой редкой для него, но все равно знакомой дерзкой ухмылке. И он провозглашает едва не торжественным голосом – Сатору гордится этой явно у него самого подцепленной театральностью! – А теперь иди туда, включи Годжо Сатору на полную и завоюй себе мужика, – а затем Мегуми явно не удерживается – и все же добавляет чуть язвительно: – И, знаешь, на этом пути ты мог бы испробовать что-нибудь совсем уж экстремальное. Побыть настоящим и искренним, например. Расхохотавшись так удивительно, упоительно легко и свободно, Сатору не выдерживает – и сгребает своего ребенка в охапку еще раз.

***

И в очередной раз Сатору задается вопросом – когда только этот ребенок так вырос? Когда стал крепким плечом, в которое Сатору может жалко поплакаться? Когда стал надежной опорой, на которую он может опереться? На самом деле, Мегуми всегда умел становиться опорой, даже будучи еще совсем мелким. Невозможный, прекрасный ребенок, которым Сатору дорожит куда сильнее, чем собственной жизнью – и надеется, что тот об этом знает. Потому что, если нет… То Сатору делает что-то очень и очень неправильно.

***

А затем они все же возвращаются в бар. Напоследок послав Сатору уверенный и ободряющий взгляд, Мегуми возвращается за столик, где его ждет Сукуна. А сам Сатору устраивается на барном стуле у края стойки и принимается уже привычно наблюдать за работающим Сугуру. В голове вертятся слова Мегуми. Быть настоящим. Искренним. А какой он – настоящий? К своим маскам Сатору привык настолько, что и сам уже путается. …ну или же все-таки нет. Или же ему просто удобнее делать вид, будто путается. Напомнив себе, что словами Мегуми просто так не бросается, что он никогда не станет врать, просто пытаясь утешить – Сатору думает о том, что его «нравится» стоит пиздецки многого. Если Мегуми говорит, что настоящий Годжо Сатору чего-то стоит. Это нельзя вот так просто отбрасывать. Игнорировать. Даже если сам Сатору мог бы поспорить. Нет, он, безусловно, охуенно-невъебенный, эго пробивает небеса, и никто в мире с ним не сравнится – но… Очередное гребаное «но». Глубокий вдох. Медленный выдох. И, когда Сугуру оказывается рядом – Сатору стягивает за дужки свои извечные солнцезащитные очки, которые даже в помещении обычно не снимает. Нигде – кроме собственного дома. Впервые оставаясь без очков здесь. В общем зале этого бара. Перед Сугуру. Быть настоящим, да? Сатору привык за темными стеклами очков прятаться – и всегда ощущает себя немного уязвимым без них. Но это точно не то, с чем он не в состоянии справиться. Внутренне встряхнувшись, Сатору прежде, чем Сугуру уйдет – вместо очередного тупого подката серьезно спрашивает: – Почему ты меня до сих пор не вышвырнул? На самом деле, этот вопрос волнует его уже очень и очень давно – ну, со второго вечера здесь; в первый-то Сатору, пришибленный божественным видом бармена перед своими глазами и ангельским пением в собственных ушах – не смог выдавить из себя ни слова. А потом оказалось, что держать свой гребаный рот закрытым – на деле был самый лучший расклад для него. Хах. Но сейчас Сатору совсем не о том. Потому что, опять же, как показывают те самые абсолютно-здоровые-ни-капли-не-сталкерские наблюдения – обычно Сугуру не церемонится. И вышвыривает всяких стремных типов тут же, как только те являют свой лик. А Сатору… Ну, что ж. Он со своим не-сталкерством и тупыми пикаперскими фразочками вполне подходит под определение стремного типа. И Сатору замирает. Напрягается. Ждет, что Сугуру проигнорирует его, как и обычно. Что в лучшем случае мазнет по нему невидящим взглядом, как по предмету интерьера – и пойдет к новому клиенту. Но. Абсолютно неожиданно. Сугуру застывает. Оборачивается. Смотрит прямиком на Сатору – вроде как, по-настоящему на него смотрит. Кажется – впервые по-настоящему его видит. От самого этого факта уже перехватывает дыхание. Ох. Сатору настолько безнадежен. И на секунду, когда их взгляды встречаются, Сугуру вдруг выглядит несколько дезориентированным и будто растерянно моргает – но Сатору не до конца уверен, дело ли в заданном вопросе или в глазах, не скрытых стеклами очков. На самом деле, он прекрасно знает, какое впечатление на людей обычно производят его радужки. Особенно, если видят их впервые. Но, тем не менее, Сугуру очень быстро возвращает себе контроль, вновь становясь спокойно-уверенным; стойким, как гребаная скала. Мысленно Сатору хмыкает – он ни капли не удивлен. Это даже немного успокаивает – отсутствие какой-нибудь яркой, слишком эмоциональной реакции, которые Сугуру явно не свойственны; да и хватило в жизни Сатору всяких… реакций. Но вместе с тем эта невозмутимость все же и самую капельку, совсем немного разочаровывает. Если Сатору не может произвести на Сугуру впечатление даже своими глазами. То чем вообще может? Но зацикливаться на этом он отказывается, отказывается что-либо из-за этого испытывать – какое к чертям разочарование, если ни на что и не рассчитывал? Так что Сатору лишь целиком и полностью на Сугуру концентрируется. А тот вдруг и впрямь совершенно безэмоционально отвечает: – Поглазеть на тебя таскается куча народу, и они делают мне неплохую выручку. Сатору замирает. Как дышать забывает. Приказывает сердечному ритму с ума не сходить – получается херово. А то за этим грохотом не уверен, не ослышался ли. Не то чтобы он всерьез рассчитывал, что Сугуру ответит – и теперь просто… Что? Секунду-другую Сатору все еще пребывает в ступоре, в священном благоговении от того факта, что Сугуру говорит с ним – вроде как, по-настоящему. В реальности. …ведь в реальности же, да? Нет, Сатору точно не спит – их разговор с Мегуми был слишком ощутимо-болезненным, искренним и настоящим для сна. Но затем он моргает, начиная медленно осознавать, что именно услышал. И нехеровым усилием воли заставляет себя оторвать взгляд от Сугуру, чтобы оглянуться вокруг. А тут же, стоит обернуться – и Сатору ловит на себе восторженные взгляды шепчущихся девчонок, даже несколько взглядов парней, и… Ну, он не удивлен, на самом деле. Давно привык к тому, что на него постоянно глазеют – и научился это фильтровать, игнорировать. Потому и не замечал сейчас. Вновь повернувшись к Сугуру, Сатору с удивлением понимает, что тот все еще не ушел. Что все еще на него, Сатору, смотрит. Ох. Что ж Сатору может быть нормальной, адекватной, функционирующей личностью… …ладно, нихрена он не может. Но в голове эхом, голосом Мегуми отдается: Побыть настоящим и искренним. Так что Сатору глубоко вдыхает. Сглатывает взбесившийся сердечный ритм. И широко – но, что куда важнее, – искренне Сугуру улыбается. – Весьма рационально и изобретательно, – фыркает Сатору. Возможно, он должен чувствовать себя несколько оскорбленным, что его вот так ради выручки используют – но на самом деле совсем нет. В конце концов, Сатору ведь сам, в добровольно-мазохистском стремлении сюда таскается. Так почему бы Сугуру этим и не воспользоваться? Ну теперь-то он точно уйдет… …но не уходит. Сатору через раз дышит – очень старательно заставляет себя дышать. Очень старательно заставляет себя хотя бы выглядеть адекватной и функционирующей, сука, личностью – раз уж быть ею никак не получается; очень старательно пытается не провалиться в начавшую накатывать панику, судорожно перебирая то, что еще он может сказать. И прикусывает язык, когда на него опять просятся очередные уебские подкаты. В конце концов, это их первый реальный диалог! Сатору не может все испортить! Этот-то раз он точно не имеет права проебать! Но пока все эти панические мысли за считанные доли секунды проносятся в голове Сатору, спотыкаясь друг о друга с мощью сверхновых – выясняется, что Сугуру задержался не просто так. Потому что он вдруг вклинивается в этот мысленный поток, когда говорит, вздернув бровь тем самым абсурдно-горячим движением: – И, вообще-то, снитч просто ловят, а в ворота забивают квоффл. В голове все резко затихает – панические мысли останавливаются, как скоростное движение по трассе с щелком пальцев, но без разрушений и летальных исходов. Пару секунд Сатору просто пялится, осознавая… А затем внутри него что-то загорается. Несдержанно подавшись вперед, он восторженно выпаливает – в этот раз все выходит само собой: – Ты понял отсылку! Сугуру выглядит таким близким к тому, чтобы закатить глаза, что Сатору лишь загорается сильнее и едва этот восхитительный вид выдерживает. – Конечно же, я понял, – монотонно произносит Сугуру – и тут же язвительно добавляет: – Но если уж ты раскидываешься тупыми подкатами – то хотя бы делай это технически верно. Откинув голову назад, Сатору смеется; коротко и чуть рвано – но искренне, даже счастливо. Сугуру все еще выглядит равнодушным – но он смотрит на Сатору. Он видит Сатору. Он говорит с Сатору. Это уже пиздецки многого стоит! Впрочем, после этих слов Сугуру наконец все же разворачивается, чтобы уйти – и хотя Сатору испытывает сожаление, он не собирается его останавливать; и так получил во многие разы больше, чем рассчитывал. Вот только… – Постой, – сам собой вдруг выпаливает глупый рот Сатору – а Сугуру и впрямь останавливается. Опять оборачивается. Блядь. Ну вот какого хуя Сатору обязательно надо все испортить?! Наверное, он об этом пожалеет; наверное, ему просто нужно было захлопнуть себе ладонью рот прежде, чем из него что-то вырвалось; наверное, прямо сейчас можно все исправить, пока еще не поздно – и сказать Сугуру, что это так, случайно вырвалось, во всем виноват дурацкий незатыкающийся рот, ничего особенного. Но… Быть настоящим, да? А настоящего Годжо Сатору очень волнует тот вспыхнувший в голове вопрос, из-за которого он Сугуру остановил; настоящему Гождо Сатору этот вопрос кажется пиздецки важным. – Почему ты в этот раз ответил? – все же тихо спрашивает он. Пару секунд Сугуру просто пристально, даже как-то оценивающе на него смотрит, пока Сатору снова сглатывает, сглатывает, сглатывает сбившийся сердечный ритм – а тот нихуя, сука такая, не сглатывается, продолжая вовсю истерично ебашить. Но в конце концов Сугуру и впрямь отвечает. Уже второй раз на вопрос Сатору отвечает – если это не успех, то что вообще успех? – Потому что ты впервые заговорил со мной нормально. Как с человеком, а не куклой, которую хочешь тупыми подкатами снять. Оу. Оу-у-у! Быть настоящим, да? Искренним? Сатору всегда знал, что его ребенок – гребаный гений. Изо рта вырывается еще пара смешков – в этот раз они выходят немного болезненными и самоуничижительными, и сквозь них Сатору приглушенно ворчит под нос. Больше для самого себя, чем для кого-либо еще. – Я такой придурок. Но, тем не менее, Сугуру все равно на это реагирует, хладнокровно подтверждая: – Ну да. После чего разворачивается – и наконец все же уходит. Но впервые, пока Сатору смотрит в его удаляющуюся широкую спину – внутри него что-то не обрывается, а, напротив. Робко и обнадеженно трепещет.

***

Когда Сатору находит взглядом Мегуми – то выясняется, что тот смотрит на него со смесью тепла и гордости. Что за восхитительный ребенок. И даже Сукуна выглядит несколько впечатленным – что тоже о многом говорит.

***

И, казалось бы – что может изменить только один-единственный быстрый диалог, на протяжении которого Сатору всего лишь не вел себя, как придурок? Хотя, на самом-то деле – еще как вел. Просто не как придурок-с-тупыми-подкатами – а как придурок-настоящий-Годжо-Сатору. Казалось бы – разница ведь совершенно несущественна. Казалось бы – ничего измениться попросту не может. И на первый взгляд ничего действительно не меняется.

***

Вот только на самом деле меняется все.

***

Потому что теперь Сугуру ему отвечает. Потому что теперь Сугуру на него смотрит. Потому что теперь они по-настоящему, действительно говорят. Потому что теперь, когда они друг с другом говорят – становится гораздо проще начинать разговор, как адекватный человек, а не с тупых подкатов. Потому что теперь, даже если Сатору тупой подкат озвучивает – тот подразумевается с обеих сторон лишь, как шутка, и Сатору наслаждается тем, как Сугуру ядовито и едва не по буквам каждый такой подкат разносит. Потому что говорить с Сугуру самому оказывается невообразимо круче. Чем лишь наблюдать за его разговорами с другими. И выясняется, что говорить с ним на самом деле очень просто. И выясняется, что Сатору в своих наблюдениях не ошибался – Сугуру действительно невероятно умен, и чувство юмора у него острое и язвительное. И если до этого Сатору казалось, что он уже вляпался по самые свои чертовы уши – то теперь выясняется, что предела на самом деле нет. Что тут и небо – не предел. А уши? Пф-ф. Да это почти ничто!

***

…даже если в какой-то момент казалось, что уже все. Летальное – все.

***

И очень быстро их разговоры начинают перерастать… в споры. Потому что выясняется, что, среди прочего – Сугуру также до последнего готов отстаивать свою точку зрения, если по-настоящему во что-то верит. И оказывается в этом неожиданно азартным. Даже страстным. Ох. И если в первые разы Сатору еще пытается отступить и свести спор на нет, боясь опять ляпнуть какую-нибудь очередную херню и проебаться; боясь, как бы не разрушилось то, что еще ощущается слишком шатким и неуверенным; что еще, в общем-то, абсолютно ничем не стало – даже хоть какой-то вариацией зарождающейся дружбы. То очень быстро это оказывается попросту невозможно. И из-за собственного азарта, упрямства, даже мудозвонства Сатору, которые попросту не дают ему заткнуться, отступить и уступить – и из-за того, как сужаются глаза Сугуру, когда именно так он и поступает. Да, вслух Сугуру ничего не говорит, позволяя зарождающийся спор замять – но что-то в нем прямо-таки кричит Сатору, что ему эта фальшивая уступчивость совершенно не нравится. И вот так они начинают спорить. И вот так выясняется, что споры с Сугуру абсолютно охерительные. Эти споры насыщенные, яркие – и совершенно лишенные какой-либо злобы. Эти споры могут быть полны конструктивных аргументов – а могут просто свестись к взаимной ругани. Эти споры открывают Сугуру для Сатору с абсолютно новой стороны – потому что распаленный, заведенный, срывающийся в рык Гето Сугуру. Что-то. Явно. Внеземное. И абсолютно волшебное. Видеть, как он, всегда такой спокойный, уверенный и непрошибаемый – выходит за рамки своей обычной выдержки и яростно доказывает Сатору, почему тот дурак и не прав… Сатору в таком восторге, что дар речи в очередной раз отнимает – а теперь ему этого никак нельзя. Нужно же дальше с Сугуру спорить! Нужно же дальше доказывать, что на самом деле это он дурак и не прав!.. …хотя, если уж совсем честно, иногда Сатору инициирует такие споры просто ради самого спора, даже когда так-то с Сугуру согласен. И почти уверен – Сугуру прекрасно об этом знает. Но все равно подыгрывает. И самое удивительное в том, что вот они могут яростно сраться друг с другом – а уже спустя секунду невозмутимо, мирно беседовать. Самое удивительное в том, что в этом – почему-то – не ощущается совершенно ничего удивительного. Раньше Сатору просто принимал, но не до конца понимал, как у Мегуми и Сукуны это работает: то, что они обмениваются взаимным ядом и сарказмом в одну минуту, пусть и к явному взаимному удовольствию – а в следующую уже обнимаются на диване, мирные, счастливые и сладкие. Теперь же понимает чуточку лучше. И в ходе этих споров также выясняется, что у Сугуру и вправду нет абсолютно никаких проблем с тем, чтобы осаждать Сатору. Чтобы указывать ему, когда он ведет себя, как придурок. Чтобы по пунктам расписывать, почему его рассуждения – дерьмо полнейшее, и вообще он дурак-и-не-прав, ага. Может быть, такое даже чуточку ненормально – то, насколько Сатору это нравится. То, насколько горячим он это считает. Не то чтобы ему не похуй. Вот только из-за этого Сатору окончательно теряется и не понимает, почему же Сугуру попросту не выставил его раньше. Почему его дерьмо продолжал терпеть. Да, Сугуру уже ответил ему на этот вопрос – все те, кто собирается поглазеть на Сатору и делают ему неплохую выручку, ага, ну да. Вот только эта версия кажется все менее и менее правдоподобной по мере того, как он лучше узнает Сугуру; все сильнее ощущается максимум лишь как часть правды. Тот попросту не кажется человеком, который стал бы терпеть какого-то раздражающего мудака, постоянно маячащего перед лицом, всего-то ради неплохой выручки. Повторный вопрос все настойчивее вертится на языке – но в этот раз Сатору не дает ему вырваться. В этот раз почему-то становится страшно получить ответ. Почему-то…

***

…вот только на самом деле Сатору знает, почему. Потому что, пока не спросит – и не получит прямой ответ. У него остается возможность лелеять где-то очень глубоко внутри себя хрупкую, подальше спрятанную мысль о том, что это может. Что-то. Значить. Что Сугуру не прогонял его не из-за дурацкой выручки – или не только из-за нее. А потому что на самом деле прогонять… …не хотел.

***

Мысль, которой Сатору старательно не позволяет перерасти в надежду.

***

И вообще-то, у их вышедшего на новый уровень общения… ну, у их в принципе начавшегося общения – есть также и другая сторона. Потому что Сугуру начинает делать какие-нибудь коктейли персонально для него. До этого Сатору так и продолжал пробовать лишь то, что ему изредка заказывал Мегуми, неизменно безалкогольное и сладкое, потому что этот ребенок прекрасно знает его вкусы – и все оказывалось весьма и весьма хорошо. Но он был слишком сосредоточен на своей глупой безответной влюбленности, чтобы действительно на этом сконцентрироваться и по-настоящему что-то распробовать. Вот только Сугуру, очевидно, заметил и то, что Сатору неизменно пьет лишь что-то безалкогольное, и его любовь к сладкому. Приходится очень постараться, чтобы не придать этому значения. Очевидно, что Сугуру – профессионал. И нет совершенно ничего удивительного в том, что он запомнил вкусы своего постоянного клиента – даже если этот клиент на самом деле еблан с тупыми подкатами, который лично нихрена не заказывал. Насколько жалко это было – позволять своему ребенку делать заказы за него, пока сам маячил где-то на фоне, как совсем уж отбитый идиот? Уф. Все-таки, у Мегуми терпения явно на парочку вселенных, раз он до сих пор не послал Сатору со всем его дерьмом. Но даже так – Сугуру ведь заметил! Сугуру ведь запомнил! И это… Ничего. Удивительного. Годжо Сатору. Угомонись! …и слюну с подбородка вытри. Последняя фраза отчетливо звучит голосом Мегуми – уф. Даже в его собственной голове этот дурацкий-прекрасный ребенок продолжает Сатору троллить. Хотя он не то чтобы против. Абсолютно не против. И когда начинается весь этот марафон коктейлей персонально-для-никудышного-в-пикапе-придурка – цитата Сугуру – то выясняется: помимо того, что он охеренно горяч, впечатляюще умен, очаровательно язвителен, и в целом крышесносен… …Сугуру также невероятно хорош в своей работе. Не должно удивлять.

***

И не удивляет, на самом деле. Всего лишь становится очередным пунктом в быстрорастущем списке достоинств Гето Сугуру. Ну, или в списке причин, которые с высокой вероятностью приведут к скорому сердечному приступу Годжо Сатору. Тут уж с какой стороны посмотреть. Потому что его бедное сердце, восторженно сходящее с ума уже от одного только факта существования Гето Сугуру. Определенно. Не. Вывозит.

***

И однажды, в один из дней, когда Сугуру ставит перед ним очередной коктейль – Сатору тут же нетерпеливо делает глоток. Оказывается настолько охренительно, что он не успевает отследить тот момент, когда из его горла неконтролируемо вырывается низкий, хриплый стон. Оу. Сатору замирает. Краем глаза он ловит на себе потемневший взгляд Сугуру. Замечает, как и тот тоже застывает; как застывают его руки, протирающие стакан; как напрягаются бицепсы. Замечает, как Сугуру с силой сглатывает – и кадык его дергается. Сатору и самому приходится сглотнуть, когда он понимает, что завис на этом движении – что оно спровоцировало замаячившие калейдоскопом картинки в его голове. Картинки весьма… далекого от pg-13 содержания. Блядь. С силой заставив себя отвести взгляд, Сатору натягивает на губы улыбку – и отвлекается на то, что принимается вполне искренне, речитативом нахваливать, не контролируя вырывающийся из него поток слов. – Это абсолютно восхитительно. Где-то далеко за гранью земного. Я отдал бы за это жизнь. Выходи за меня. И на последней фразе резко замолкает, в пол врастает, осознавая… Что он только что?.. Блядь. блядьблядьбля… Сплошной поток мата в голове прерывает этот охеренный, сиплый смех Сугуру – и Сатору вскидывает взгляд. – Что ж, я приму это за комплимент, – ухмыляется Сугуру, отсмеявшись – и в его обычной добродушной улыбке мерещится что-то новое, что-то более интимное, что-то… Что-то, что Сатору, вероятно, надумывает – так что он резко останавливает свой поток мыслей прежде, чем надумает еще больше. И просто ухмыляется в ответ. – Я буду оскорблен, если не примешь. Сугуру опять смеется…

***

…а Сатору выходит на своей конечной. Прямо в пропасть его искрящихся темных глаз.

***

Но, хоть Сатору и ощущает, как с каждым днем, с каждым их разговором вляпывается в Сугуру все сильнее, и сильнее, и сильнее – он, тем не менее, ловит себя на том, что ему происходящее нравится и так, как есть. Между ними все же завязывается что-то сродни дружбы. И неожиданным образом это что-то оказывается невероятно ценным. Чем-то, что Сатору совсем не готов потерять лишь ради того, чтобы перепихнуться – даже если охуеть, как хочется. Даже если на это перепихнуться есть какой-то призрачный шанс; даже если те крохотные моменты, вроде реакции Сугуру на его стон – на самом деле Сатору не мерещатся… …конечно же, мерещатся. Конечно же, шансов нет. И в эту сторону Сатору в принципе думать запрещается. Запрещается. Совсем-совсем запрещается – но не получается не думать о том, что Сатору ведь даже не уверен, хотелось ли ему когда-нибудь кого-нибудь так, как хочется Сугуру. Хотя нет. Не так. Абсолютно уверен – не хотелось. И с каждым днем скалящийся где-то внутри голод становится лишь сильнее. И эти бицепсы, и эти длинные, сильные ноги, и эти мочки с тоннелями, которые так хочется прикусить, и этот чертов пучок, который Сатору все еще не видел распущенным – но… …но однажды он все-таки видит. Потому что однажды у Сугуру нелепо лопается резинка – и его длинные, роскошные волосы волнами опускаются на плечи. А Сатору ощущает себя так, будто на него снизошло одновременно и божественное благословение – и проклятие. Ему приходится сжать руки в кулаки, чтобы не ломануться вперед и не потянуться к этим волосам – в потребности запустить в них пальцы, попробовать их наощупь. Ох блядь… …ох, нет. Совсем – нет. Как бы сильно Сатору ни хотелось большего, как бы сильно ему ни хотелось Сугуру – он не собирается портить то, что едва-едва зарождается. То, что гораздо ценнее секса. Так что от Сугуру – и от этих его дурацких, роскошных волос он отворачивается, с силой сглатывая свою потребность. Портить все – его гребаный талант. Но в этот раз Сатору не проебется. Нетушки.

***

А пока проходят дни, и дни постепенно стекаются в недели, даже в месяцы – те их разговоры, которые мирные и спокойные, постепенно из отстраненных и ниочемных. Становятся более серьезными. Личными. И Сатору восторженно выхватывает каждую мелочь, деталь, которую узнает от Сугуру. О Сугуру. О его прошлом, о семье-друзьях-знакомых, о нелепых случаях из детства, об истории этого бара, который, как Сатору уже знает – Сугуру принадлежит. О том, что у Сугуру сейчас никого нет. И хотя последнее и так было понятно – слишком уж часто околачивающийся здесь Сатору точно бы заметил, если бы кто-то был, – ему все равно приходится спрятать просящуюся на губы улыбку в глотке коктейля, старательно делая вид, что в этой информации нет ничего такого уж выдающегося и важного. А если Сатору в ответ как бы между прочим упоминает, что и у него тоже никого нет… То. Что ж. Это просто было справедливо – честность за честность и все такое. И в какой-то момент Сатору принимается закидывать Сугуру вопросами – потому что хочет знать о нем все-все-все. Но при этом, если он заходит на слишком личную территорию, если замечает, что Сугуру поджимает губы, что мешкает с ответом – то всегда упоминает, что тот отвечать не обязан, если не хочет. Не то чтобы Сугуру нужно его разрешение, конечно. Тем не менее, когда Сатору так делает – он замечает, как у Сугуру едва уловимо, с каждым разом все ощутимее смягчается взгляд; смягчается самым катастрофическим для сердца Сатору образом. И после этого ответы будто бы даются ему легче. Но затем. Затем. Сугуру начинает задавать вопросы в ответ – и Сатору светится. Одна только мысль о том, что он хоть немного интересует Сугуру – заставляет что-то внутри него робко проклюнуться, как росток посреди пепелища. И Сатору всегда старается отвечать честно.

***

Даже если иногда это стоит некоторых усилий.

***

– Почему ты не пьешь? – спрашивает однажды Сугуру, когда посетителей почти нет – и Сатору может совершенно беспрепятственно приседать ему на уши и надоедать. Ну, то есть – теперь и правда, кажется, может; имеет право. Теперь ему и правда, кажется, это позволено. Восхитительное чувство. Вздернув бровь, Сатору приподнимает коктейль в своих руках – и многозначительно чуть встряхивает его. В ответ Сугуру несдержанно закатывает глаза – Сатору считает своим личным достижением тот факт, что он теперь действительно так делает. – Ты прекрасно знаешь, о чем я, – хмыкает Сугуру. И. Ну да. Конечно же, знает. Ощущая, как губы тянет в чуть напряженной, фальшивой улыбке – Сатору переводит взгляд куда-то в точку рядом с головой Сугуру. Тот, очевидно, замечает его реакцию – потому что хмурится и в этот раз сам произносит: – Ты можешь не говорить, если не… И вдруг, в эту самую секунду, стоит начало фразы услышать – и тут же приходит понимание, почему у Сугуру настолько смягчается взгляд, когда именно Сатору так говорит. Это уважение к его праву о чем-то умолчать, не хотеть чем-то делиться – ощущается неожиданно приятно. Неожиданно чуть разжимает тиски на горле, давая возможность легче отпустить слова на свободу. – Да в этом ничего такого, – легкомысленно отмахивается Сатору, прерывая Сугуру. – Просто это немного стыдно – но меня вынести может с одного глотка. Вот и… Это… не совсем то – но ведь и не ложь. Сатору надеется, что этого будет достаточно. – Преувеличиваешь, – подозрительно щурится Сугуру. – Преуменьшаю, – трагичным шепотом произносит Сатору, наконец вновь глядя прямиком на него. Насмешливо фыркнув, Сугуру качает головой – и произносит дразняще, но со странными теплыми нотками, которые Сатору начал улавливать в его голосе недавно и понять не может, надумывает или нет. – Хотелось бы посмотреть на тебя пьяного. – Поверь мне, это не то зрелище, свидетелем которому ты и впрямь хотел бы стать, – смеется Сатору – и вместе с этим смехом что-то внутри расслабляется, отпускает. Но Сугуру лишь вздергивает бровь и невозмутимо парирует: – Недооцениваешь меня. – Никогда, – улыбается Сатору – в этот раз вполне искренне. Вот уж какую ошибку он точно не совершит – так это никогда не станет Сугуру недооценивать. На какое-то время они замолкают. Сатору продолжает потягивать свой коктейль – Сугуру уходит обслужить несколько подтянувшихся посетителей. Но. Когда возвращается – то вдруг бросает на Сатору слишком уж внимательный, пристальный взгляд. Пару секунд просто смотрит, будто то ли над чем-то раздумывая, то ли на что-то решаясь – и Сатору немного непонимающе, выжидающе смотрит в ответ, потому что Сугуру явно хочет что-то сказать. И наконец, он действительно говорит. Осторожно. Тихо. – Это ведь не все. Сатору замирает. Сердце подпрыгивает куда-то вверх – и застревает комом в горле. Он сразу понимает, что это – продолжение предыдущего разговора, который ему самому казался законченным. Взгляд Сугуру, так на него и направленный, все еще остается внимательным, пристальным – но в нем также есть что-то мягкое; что-то, в этот раз без слов говорящее: Сатору все еще может промолчать, может перевести тему, если хочет. Сугуру не станет давить, не станет допытываться, если ответа не получит – в этом Сатору уверен. А ведь большинству хватило бы и первого его ответа. И как Сугуру вообще понял, что это – не все? Черт. До сих пор попытки Сатору что-либо умалчивать так легко распознавал разве что Мегуми – от этого ребенка попробуй что утаи. Иногда он может промолчать – но почти всегда, засранец такой чудесный, замечает. А может – и вообще всегда. Просто, опять же – не говорит. И теперь – вот. Сугуру с этим его пристальным, внимательным взглядом, который, по ощущениям, забирается Сатору куда-то за ребра. Страх царапает по изнанке при мысли о том, как много он может увидеть. Блядь. Но Сатору медленно выдыхает – к черту страх. Быть-настоящим-быть-искренним, а? Его ребенок хуйни не скажет. Так что Сатору утыкается взглядом в свой коктейль – и в конце концов все же отвечает, не позволяя себе передумать: – Маленькому Мегуми однажды пришлось возиться со мной пьяным. И хотя он никогда меня за это не упрекал, да и сам Мегуми уже далеко не маленький – мне все равно не хотелось бы, чтобы это когда-нибудь повторилось. Такое – немного запредельный уровень искренности для него. Черт. Тот день остался очень размытым в его сознании. Кажется, там было очень много пьяного, жалобного нытья от Сатору, включающего пространные размышления о том, какой у него замечательный ребенок и как сам Сатору его не заслужил; и был Мегуми, которому приходилось не только все это нытье выслушивать, но еще и таскать его, еле передвигающего ноги, по квартире, укладывая в постель. Когда на следующее утро Сатору проснулся с раскалывающейся головой, пустыней во рту и ненавистью к себе – он еле заставил себя выползти на кухни и стыдливо заглянуть Мегуми в глаза. Но тот не отчитал, не послал, попросту не проигнорировал – как можно было бы ожидать; как Сатору, в общем-то, и заслужил. На самом деле, именно игнорирования он боялся сильнее всего: если Мегуми злится и рычит – значит, все еще можно исправить, а вот если он молчит… Тем не менее, все, что Мегуми сделал – это посмотрел на него мягкими глазами. А затем протянул кружку свежезаваренного кофе. Дурацкий-прекрасный ребенок. Позже Сатору досталась порция беззлобных поддразниваний на тему его пьяного, в которых, тем не менее, не оказалось ни слова о его пьяном нытье. И это было абсолютно восхитительно. Шумно выдохнув, Сатору стискивает зубы и все же поднимает взгляд – и встречается с глазами Сугуру, в которых не находит ни осуждения, ни отвращения, ни жалости, которых ждал. Напротив – их темнота, кажется, стала еще мягче, чем прежде. Она обнимает, как черным пуховым одеялом, и… – Понимаю. …и в ней сквозит понимание. Будто Сугуру не просто так это слово говорит – а действительно понимает. Будто за ребра он забирается исключительно осторожно и филигранно, исключительно с разрешения; мягко чешет за ухом припрятанное там, и пушистое, и уязвимое, и оскаленное, и кровоточащее – и Сатору продолжает быть пиздец страшно, но все равно тянет заурчать. Хотя, вообще-то, Сугуру у него за ребрами уже довольно давно – отстраненно думает Сатору. Просто теперь он забирается туда и в несколько ином смысле. Как тот, кто готов познакомиться с демонами Сатору и пожать им руки. Собственные губы вновь расплываются в искренней улыбке. И становится легче дышать.

***

И Сатору с готовностью рассказывает истории о маленьком Мегуми – в принципе готов о своем ребенке говорить хоть сутками, не замолкая; о том, каким он был невозможно серьезным карапузом с невозможно взрослыми глазами – и наслаждается тем, как внимательно Сугуру слушает. Так, будто каждое слово – невероятно ценное, важное. Будто понимает, насколько они ценны и важны для самого Сатору. И какие-то истории даются ему легче, какие-то – сложнее. И Сатору рассказывает, как они с Мегуми встретились, как он решился забрать ершистого мальчишку к себе – и сам был от этого решения в ужасе, потому что о себе-то позаботиться толком был не в состоянии. Куда уж ему заботиться о ком-то еще? Куда уж ему, безответственному еблану – нести ответственность за ребенка?! Но также он рассказывает и о том, что, тем не менее – ни секунды о своем решении не жалел. Что это решение оказалось лучшим из всех, которые он принимал в своей гребаной жизни. – Хотя это еще вопрос, конечно, кто из нас за кого ответственность нес, – со смехом говорит Сатору однажды, шутя лишь наполовину – и Сугуру улыбается ему короткой, ласковой улыбкой, и в глазах у него плещется нежность, которая точно не может мерещиться. Когда дурное сердце сбивается с ритма из-за этого взгляда – Сатору приходится заставить себя отвернуться, все еще посмеиваясь. Черт. Историю Мегуми до их знакомства он не рассказывает. В конце концов, Сатору знает, сколько времени занял путь к этому и скольких усилий оно стоило Мегуми – рассказать свою историю даже ему, Сатору. Так что он не вправе рассказывать ее кому-либо еще. Поэтому ограничивается только короткой и твердой фразой о том, что биологической отец Мегуми был редкостным эгоцентричным мудаком – уж Сатору знает, о чем говорит. Он точно что-то в эгоцентризме и мудачизме понимает – у самого этот скилл неплохо прокачан! В ответ Сугуру понимающе кивает – но больше ничего не спрашивает, не допытывается. Лишь его взгляд становится жестче, будто и он сам тоже моментально начинает этого ублюдка немного ненавидеть.

***

И уже за сам этот факт Сатору вляпывается в Сугуру еще чуточку больше. Хотя, казалось бы. Куда уж?

***

И Сатору все чаще снимает очки рядом с Сугуру – это все легче ему дается. Пусть происходит и только тогда, когда бар пустует. Вот как в этот раз. Потянув за дужки очков и вешая их на ворот футболки – Сатору встречается взглядом с Сугуру. И замечает, как тот на секунду вновь выглядит дезориентированным – эта крохотная секунда наступает всегда, когда они смотрят друг на друга без стены черных линз между ними. Но также всегда она быстро проходит, когда Сугуру моментально возвращает себе контроль. – Не понимаю, почему в этих своих подкатах ты не использовал свои глаза, – немного ворчливо говорит он. – Уверен, куча народу на них повелось. Коротко рассмеявшись, Сатору пожимает плечами и пытается чуть увести тему. – Ну, не знаю. Это было бы читерством. – А твои тупые подкаты – не читерство? – хмыкает скептично Сугуру – и Сатору шире ему улыбается. – Учитывая, что я ими все только портил – точно нет. Теперь приходит черед Сугуру смеяться. И наступит ли вообще однажды день, когда дурацкое сердце Сатору – да и весь остальной Сатору, – перестанет совершенно катастрофически и истерично-восторженно на этот хрипловатый смех реагировать? Черт. Тем не менее, Сугуру отказывается так просто эту тему оставлять – и, отсмеявшись, произносит: – И все-таки. Я не понимаю. Улыбка Сатору чуть меркнет – и он дергает плечом. Его тянет по привычке отшутиться какой-нибудь ебланской шуткой – за этой шуткой спрятаться. Но… Слова Мегуми эхом отдаются в его голове каждый раз, когда хочется так сделать. Быть настоящим. Быть искренним. Дурацкий-прекрасный ребенок. – Вообще, я по разным причинам ношу очки – и в то же время причин нет. Просто блажь, – фыркает Сатору как можно легкомысленней, пытаясь сделать вид, что все произносимое сейчас на самом деле не имеет особого значения. – Но не всегда приятно то, как некоторые люди… реагируют на мои глаза. Реакции эти могут иногда варьироваться: кто-то отворачивается в восторженном испуге, кто-то пытается заглянуть тайком, что совершенно бессмысленно, а кто-то неприкрыто пялится – и это довольно хуево, когда неприкрыто в глаза пялятся. В целом, большинство таких реакций остаются предсказуемыми, в рамках этих вариаций – и неизменно напрягают. Исключения случаются редко. Мегуми, который говорил, что раньше ему иногда было немного сложно смотреть Сатору в глаза – но даже тогда он ничем этого не выказывал. Сукуна, для которого во всем мире, кажется, один только Мегуми и существует, а на остальных он смотрит, как на грязь под своим ногами. Так что и глаза Сатору в самый первый раз заставили его разве что вздернуть бровь и хмыкнуть, а после вовсе никаких реакций не вызывали. А еще… Сугуру. Сугуру, у которого максимум – лишь эта секунда дезориентации, да и она совсем не напрягает, потому что в ней не ощущается ничего грязно-жаждущего, лживо-завистливого, мерзкого. Напротив. Сатору очень старается не ощущать себя в эту самую секунду окрыленным – очень старается не хотеть, чтобы она длилась подольше. Эта короткая секунда… Она ведь на самом деле совсем не считается, она ведь на самом деле совсем ничего не значит – и разочаровывать этот простой факт совсем не должен. Копаться в самом себе и раскладывать даже для себя же по полочкам все причины, по которым Сатору носит очки, ему совсем не хочется – но чужие взгляды все же одна из них. Самая простая – так что проще сделать вид, что и единственная. Обычно Сатору плевать, кто и как на него смотрит – но глаза… Это ощущается иначе. Более личным. А тем временем в ответ на его слова Сугуру удивленно моргает – и тут же вдруг напрягается. Брови его сходятся к переносице. – Если я когда-нибудь как-то не так реагировал, то мне очень… – Ну уж нет, – прерывает его Сатору, отмахиваясь и от этого слишком уж серьезного тона, и от явно готовых сорваться с губ Сугуру, совершенно ненужных извинений. – Уж тебя-то явно мои глаза совсем не впечатляют. Как и я сам. Последние слова Сатору пытается произнести весело и легкомысленно – но не успевает отследить горечь, которая все равно в голос проскальзывает. Блядь. Сугуру же… Сугуру вдруг отводит взгляд. Если бы удивленно смотрящий на него Сатору не знал точно, что это невозможно – то решил бы, что тот смутился. Но это чушь. Ведь чушь же правда? Но Сугуру вдруг, все еще на Сатору не глядя – тихим, но знакомо твердым голосом говорит: – Ну не то, чтобы совсем… Пару секунд Сатору просто смотрит на него, ошарашенный – а затем расплывается в широкой счастливой улыбке. Слова Сугуру, конечно же, тоже ничего особенного не значат.

***

…но так хочется, чтобы значили. Блядь.

***

И Сатору все чаще приходит в бар один – но иногда с ним все-таки наведываются Мегуми и Сукуна. И в один из таких дней, когда они приходят втроем – Мегуми с Сукуной располагаются у дальней стороны стойки. И дело в том, что у Сугуру четко очерченная позиция – гомофобам здесь не рады, Сатору несколько раз становился свидетелем того, как он таких без лишних разговоров выставлял за дверь. Тех, кому не хватало слов, и кто самостоятельно выставляться отказывался – выставлял сам Сугуру, профессионально скручивая. Охуенно горячее зрелище. Зато любым ориентациям – здесь очень даже рады. В общем-то, пожалуй, это еще одна из причин, почему бар настолько популярен у молодежи – к слову о толерантности Сугуру. Так что, хотя сейчас здесь есть еще посетители: Сукуна сидит на барном стуле, а Мегуми – стоит между его разведенных коленей. Их пальцы переплетены, и они о чем-то шепчутся с полными нежности взглядами и едва уловимыми, мягкими улыбками. Кажется, весь остальной мир для них в эти секунды попросту не существует. Даже спустя годы, когда можно было бы и привыкнуть, это зрелище все еще отзывается теплом и чуточку завораживает – и, кажется, не его одного. Потому что стоящий рядом с Сатору, по другую сторону стойки Сугуру, взгляд которого тоже обращен к этим двоим – вдруг говорит хрипловато-тихим, одновременно уверенным и странно мягким голосом: – Мне вначале казалось, что в их отношениях все же есть – должно быть – что-то нездоровое. Но сейчас я смотрю на них и понимаю, что никогда не видел ничего более правильного и настоящего. Удивительно наблюдать за тем, как такая гора мускулов и угрозы, как Сукуна, смотрит на кого-то таким щенячьим преданным взглядом – а на него так нежно смотрят в ответ. – Да, я могу тебя понять, – ухмыляется Сатору. Но затем краем глаза он замечает, как взгляд Сугуру отрывается от этих двоих – и обращается к нему. Тоже обернувшись, Сатору сталкиваясь с неожиданно внимательными и цепкими глазами Сугуру. Вопросительно вскидывает бровь. Проходит еще пара секунд, в течение которых Сугуру, кажется, о чем-то размышляет – и в конце концов он серьезно и вдумчиво говорит: – Но Сукуна все-таки может быть довольно угрожающим и опасным. Я помню его в тот день, когда он напился. До того, как он увидел фотографию Мегуми. Неужели, ты совсем не против всего этого? – и Сугуру указывает ладонью в сторону Мегуми и Сукуны. А Сатору опять переводит на них взгляд. Смотрит на этих двоих, ощущая прилив тепла; ощущая прилив нежности к своему ребенку, у которого счастьем искрятся глаза – и прилив благодарности к придурку, который его таким делает. Какое-то время он раздумывает над тем, как бы получше свою мысль донести. Но в голове уже знакомо отзываются слова Мегуми. Быть настоящим. Быть искренним. В конце концов, Сатору просто отвечает честно – да и опыт последних недель, опыт всего их с Сугуру общения показывает, что это лучший вариант. – На самом деле, Сукуна может хоть города выкашивать подчистую в свободное время – но пока он смотрит этим щенячьим взглядом на Мегуми, пока готов целовать каждую песчинку, по которой тот ступает, пока сам Мегуми с ним счастлив и в безопасности… Мне плевать, – пожимает плечами Сатору. Каждое слово – целиком и полностью правда. Мир в целом – неблагодарное, насквозь гнилое дерьмо, и Сатору давно понял, что впрягаться за него та еще перспектива, ведущая в пропасть. Все, что его волнует – это Мегуми. И пока Мегуми хорошо – остальное для него не имеет значения. Когда Сатору вновь обращает взгляд к Сугуру – тот смотрит на него с чуть приподнятыми бровями, но по выражению лица ни черта не поймешь. – Да уж, – в конце концов, спокойно говорит Сугуру. – Может, человек ты и так себе – но вот отец хороший. Сатору ощущает, как его губы медленно расплываются в улыбке по мере того, как эти слова находят себе место в сознании – и где-то дальше, глубже. Подавшись вперед, он дразняще произносит: – Оу-у-у. Это что же? Ты только что сделал мне комплимент? – Ты упустил тот момент, где я сказал, что человек ты так себе? – сухо бросает Сугуру. – Я услышал главное – что отец из меня хороший, – шире ухмыляется Сатору – но его улыбка тут же приглушается. Он опять бросает взгляд на Мегуми – и что-то в грудной клетке знакомо щемит. Вдруг появляется ощущение, что Сатору должен сказать кое-что еще – кое-что очень важное, кое-что очень личное. Кое-что, чему, возможно, не нужно становиться озвученным – потому что это может никогда и никак не коснуться человека напротив него. Мысль горчит – но она честная. И все же… – На самом деле, даже если так случится, что в моей жизни появится еще кто-то действительно важный… – в горле пересыхает, когда Сатору поворачивается обратно к Сугуру – и глядя в его искрящиеся темные глаза, затягивающие в себя, хрипло и твердо заканчивает: – Мегуми всегда будет для меня на первом месте. Всегда. Он не называет имен. Ничего не говорит о том, кто может стать этим кем-то важным. Да и в принципе ни на что не надеется. Но… Но. Почему-то Сатору все же не может – да и не хочет удерживать себя от того, чтобы сказать это, прояснить. Чтобы констатировать вроде бы очевидное – но, опять же, очень и очень важное. И реакция – тоже важна. Потому что это не то, что для Сатору когда-либо изменится – не то, что он когда-либо сам захочет изменить. Это – данность. Его фундамент и константа. Самое важное. Самое ценное. Нет абсолютно ничего, что могло бы это изменить – и мужчина напротив Сатору, каким бы восхитительным он ни был, как бы сильно в него вляпавшимся Сатору себя ни ощущал; каким бы опустошенным ни ощущал себя при мысли о том, что, может быть, дальше дружбы они так никогда и не зайдут – что может проебаться и даже эту дружбу потерять... Этот мужчина – исключение. Если дело касается Мегуми – исключений не может быть. Ребенок Сатору всегда будет для него на первом месте – выше, чем он сам для себя. И Сатору никому и никогда не позволит говорить себе, что должно быть иначе – даже. Мужчине. Напротив. Пару секунд они просто остаются сцеплены взглядами – сердце Сатору грохочет где-то в затылке, пока он ждет ответ. Но затем… Затем непроницаемые глаза Сугуру вдруг теплеют – так ощутимо, так ярко теплеют, как еще никогда не теплели при Сатору; ни с ним самим, ни с кем-либо еще. Темнота этих глаз так восхитительно тает, что Сатору в ней вязнет – но вязнет самым прекрасным образом. И Сугуру вдруг удивительно мягким – но уверенным голосом произносит: – Я бы разочаровался, если бы ты сказал иначе. Лучший ответ, который Сатору мог бы на свои слова получить. Ощущая, как легкие расширяются до размеров вселенных – Сатору глубоко-глубоко вдыхает и широко-широко улыбается. Он снова думал, что еще сильнее вляпаться в Сугуру попросту невозможно.

***

Он должен был давно уже понять, что это – чушь. С Сугуру. Возможно всегда.

***

И что-то обостряется, накаляется – или так кажется одному только Сатору. Может быть, ему просто так сильно этого хочется – что он физически ощущает воплощение своих грез. Но, тем не менее – Сатору чувствует, как между ними все сильнее сбоит электричеством, все яснее ощущает на себе взгляд Сугуру, жаркий и жаждущий. Все чаще ловит этот взгляд на своих губах. Все отчетливее замечает, как близко они стали друг к другу подходить, как часто стали одним воздухом дышать, как часто стали друг друга касаться, касаться, касаться. Каждое касание, даже мимолетное, даже сквозь одежду. По коже клеймом. Все яростнее выхватывает эти моменты, когда они вдруг застывают, и мир вокруг них застывает, и они проваливаются в глаза друг друга, и Сатору едва-едва может дышать, в сияющих темных радужках напротив пропадая. И этот момент ощущается, как выжидающий. И кажется, что-то должно произойти. Должно взорваться. Должно… …но момент проходит. Взгляды расцепляются. Они расходятся. Сатору говорит себе, что все в порядке, в порядке, в порядке – что он в порядке. И совсем не разочарован. Вот только чувство все равно такое, будто тот намек Сатору на кого-то, что мог бы стать-действительно-важным – прошиб какую-то невидимую стену между ними, которую каждый боялся разрушать сам. А теперь – накрывает лавиной. Становится все сложнее держать руки при себе. Все сложнее держать себя в штанах. Все сложнее держать даже свои гребаные мысли подальше от… всякого. Все сложнее запрещать себе даже думать в эту сторону; все сложнее напоминать себе, что это того не стоит – разрушить то, что уже есть, ради призрачного шанса. Ради секса. Все сложнее говорить себе, что взгляды Сугуру, его мимолетные касания, всякие крохотные проскальзывающие моменты-на-грани, которых становится больше, и больше, и больше – это только кажется. Мерещится. Все сложнее убеждать себя в том, что просто-друзья – это охуенно и замечательно. И ничего больше не нужно. Не нужно. Не нужно. Черт. Но Сатору держит – руки-мысли-эмоции – и сам держится, только надеется, что получается неплохо скрывать то, как он все безнадежнее на Сугуру залипает. Как он все надежнее в Сугуру пропадает. Судя по многозначительно поднятым бровям Мегуми – надеется он зря. Блядь.

***

Блядь.

***

И однажды Сатору случайно – ну правда случайно – подслушивает разговор Мегуми и Сугуру. И он не слышит диалог полностью, не знает, с чего тот начинается – но, возвращаясь из уборной, резко замирает, скрытый от чужих глаз, когда до его ушей доносится уверенный и ровный голос Мегуми. – …я знаю, что Сатору может казаться редкостным, легкомысленным придурком – и иногда он такой и есть. В несущественных вещах он может быть совершено несерьезен и невыносим. Но когда дело касается чего-то или кого-то действительно ему важного? В этом Сатору никогда не бывает легкомысленным. И если ты думал, что для него это норма – флиртовать налево-направо и так долго кого-то добиваться, то совсем нет. Я просто… – чуть высунувшись из-за угла на возникшей паузе, Сатору замечает, как Мегуми морщится, прежде чем продолжить: – Ненавижу лезть не в свое дело. – Но полезешь, – вскидывает брови Сугуру – без злости или раздражения, с уже знакомой смесью серьезности и тепла в глазах; и все же одновременно с какой-то еще интонацией в голосе, которую сходу сложно распознать. Вот только у Сатору перед глазами уже сам собой всплывает тот, самый первый день в этом баре, с напившимся Сукуной и с ненавидящим-лезть-не-в-свое-дело-но-все-же-лезущим Сугуру – и до него доходит. Приходится зажать ладонью рот, чтобы удержаться от фырканья – и случайно себя этим не выдать. Судя по расплывшейся на губах Мегуми короткой ухмылке, ему тоже вспоминается тот день – и он тоже намек Сугуру улавливает. Улавливает его разрешение говорить все, что захочется – и лезть туда, куда только захочет. Тем более, чем сам Сугуру в тот день лез. Пф. – Вроде того, – но тут же улыбка тускнеет, взгляд твердеет, когда он серьезно произносит: – Если вам все это не нужно – скажите ему сейчас. До того, как он окончательно… – резко оборвав себя на полуслове, Мегуми замолкает и шумно выдыхает. Предложение он так и не заканчивает, вместо этого тихо и чуть сипло – но еще серьезнее, тверже прежнего произнося: – Я ненавижу, когда ему больно. Ох. Внутри Сатору нежности к своему ребенку столько, что странно, как она ребра не вышибает. – Я это понимаю, – мягко и явно искренне отвечает Сугуру, тут же со всей возможной серьезностью добавляя: – И не играю с ним, если тебе вдруг так показалось. Сатору приходится старательно сглотнуть сердечный ритм, скакнувший на этих словах – оставляя их обдумывание на потом, потом, потом. И заставляя себя сконцентрироваться на происходящем перед ним. Пару секунд Мегуми смотрит на Сугуру этим знакомо внимательным, пристальным взглядом, под которым Сатору всегда ощущает себя неспособным скрыть даже то, что скрывает от самого себя – но затем будто находит то, что искал. И очень хорошо знающий своего ребенка Сатору может увидеть, как что-то в нем ощутимо расслабляется. Как медленно отпускает напряжение. – Хорошо, – кивает Мегуми твердо – но явно довольно, и добавляет со знакомой короткой, чуть хитрой ухмылкой. – Ты сможешь справиться с кем-то, вроде Годжо Сатору. – Такая оценка от тебя дорогого стоит, – расплывается в ответной, явно искренней улыбке Сугуру – но при этом и голос его, и глаза остаются предельно серьезными. Когда Мегуми уже направляется к входной двери с явным намерением уйти – то вдруг останавливается. Спустя секунду-другую размышлений о чем-то – он оборачивается, сведя брови к переносице. И, глядя Сугуру в глаза – говорит: – Только не рассказывай Сатору об этом разговоре. Удивленно моргнув – Сугуру тоже чуть хмурится и откровенно недоверчиво спрашивает: – Ты же не думаешь, что он разозлится? Сатору опять чуть не фыркает. Потому что его ребенок должен совсем уж плохо его знать, чтобы решить, будто он и впрямь может из-за такого разозлиться – а это попросту невозможно. В чем Сатору оказывается целиком и полностью прав. – Конечно, нет, – Мегуми фыркает за них двоих – без каких-либо сомнений и так, будто даже мысль о таком попросту смешна; у Сатору от этого тепло неконтролируемо разливается под кожей. Но тут же лицо Мегуми принимает нейтральное выражение. Глянув на Сугуру непроницаемым взглядом, он безжизненным, пустым голосом произносит: – Сатору придет в восторг и будет припоминать мне это до конца жизни, – короткая пауза – и Мегуми задумчиво добавляет: – И после ее конца тоже. Пока Сугуру смеется – Сатору ему неприкрыто завидует; самому-то приходится сильнее прижать ладонь к лицу, чтобы рвущийся наружу хохот заглушить. Все-таки, Мегуми знает его, как никто другой. С высокой вероятностью Сатору в какой-то момент не выдержит и признается, что подслушивал – просто чтобы восторженно своего ребенка за этот разговор и за эту заботу дразнить. Но сейчас… Когда Сатору слышит, как за Мегуми закрывается дверь – он понимает, что смех в горле погас так же быстро, как вспыхнул, и теперь в собственных глазах жжется. У Сатору с Сукуной когда-то состоялся похожий разговор – только там было побольше угроз. Черт. Невозможный. Самый лучший ребенок. И чем Сатору его заслужил?

***

Но после этого подслушанного разговора случается ужасное, самое худшее, что только можно вообразить – потому что в Сатору робко зарождается надежда. Та самая, которой он так долго, так старательно себе не позволял. Вроде как… настоящая надежда, которую у него не выходит загасить, как ни пытается. Сколько рациональных доводов ни приводит. Надежда на… Что-то. Надежда на большее. В конце концов, Сугуру ведь и не отмахнулся от слов Мегуми, и между собой и Сатору не попытался прочертить линию, давая понять, что нет, большего ему не нужно. В конце концов, были ведь эти слова… …не играю с ним, если тебе вдруг так показалось. Не то чтобы Сатору думал до этого, будто Сугуру с ним играет. Но вот что для него происходящее не значит то же самое, что для Сатору? Что он не воспринимает кучу происходящих между ними мелочей так, как Сатору? Что не придает им того же значения, которое придает Сатору? Да. Да, думал. А теперь… Теперь не уверен, что думать. Не уверен, не разрушит ли его эта дурацкая надежда до самого основания, если позволить ей разрастись до невозможных, разрушительных размеров – а затем опрокинуть Сатору в бездну, когда эта надежда не оправдается. Но она все равно – трепыхается за ребрами. Наливается силой, становится все больше и все сильнее по мере того, как Сатору продолжает ловить на себе темные взгляды Сугуру; по мере того, как выхватывает между ними вот эти застывшие моменты. По мере того, как все яснее понимает, что попал безвозвратно. Как все яснее ему кажется. Что попал не он один. Что может. Может…

***

Да ну блядь же!

***

– Мегуми-и-и! – жалобно хнычет Сатору в один из вечеров, драматично бросаясь на диван и устраиваясь головой на коленях Мегуми; глядя на своего ребенка снизу вверх, он принимается протяжно скулить. – Я так сильно вляпался! – И как ты только догадался, – невозмутимо цитирует Мегуми самого себя, глядя с ничего не выражающим выражением лица – но пальцы его зарываются в волосы Сатору и принимаются ласково их перебирать. Из-за чего, когда Сатору пытается возмутиться: – Мог бы и пожалеть меня вместо того, чтобы издеваться! – выходит у него скорее довольное урчание, чем показательное возмущение. Ему жутко нравится, когда с его волосами возятся – и Мегуми прекрасно об этом знает. Черт. Ребенок Сатору даже пообижаться ему нормально не дает. Ну возмутительно же! На это Мегуми лишь спокойно пожимает плечами. – Не вижу ни единой причины тебя жалеть. По-моему, у тебя все просто отлично. Всего-то и нужно – перестать уже наконец тупить. Пару секунд Сатору просто на него смотрит, прищурившись – а затем вместо того, чтобы опять начать показательно ныть, медленно расплывается в широкой улыбке. Очевидно, эта улыбка Мегуми очень знакома – потому что он тут же подозрительно прищуривается. – Ну да. И ты знаешь об этом, потому что у тебя уже произошел обстоятельный разговор с Сугуру, – чуть напевно произносит Сатору, с каждым словом улыбаясь все шире и шире. – Ну, тот самый, где ты должен был угрожать, что сделаешь больно ему, если он сделает больно мне – но, потому что ты слишком правильный и скучный ребенок, у тебя, конечно же, обошлось без угроз. – Ты подслушивал, – тут же констатирует Мегуми безо всяких сомнений – зато с тяжелым вздохом. И Сатору довольно мурлычет, безо всякого стыда подтверждая: – Ага. Именно это я и сделал. – И как я понимаю, упомянутые тобой угрозы – это именно то, что включал в себя твой похожий разговор с Сукуной? – вскидывает Мегуми бровь – и улыбка Сатору чуть-чуть приглушается, пока он сам неразборчиво мычит. Ну, конечно же, его ребенок догадался, что такой разговор в принципе был. Сомневался ли в этом Сатору? Вообще нет. – Хм. Я мог бы сказать, что понятия не имею, о чем ты – но ты же все равно поймешь, что я нагло вру, – задумчиво произносит Сатору, но тут же его улыбка опять начинает сиять во всю мощь, когда он самодовольно продолжает: – Хотя, вообще-то, я горжусь тем разговором, так что ни о чем врать и не собираюсь. Сукуна тогда чуть не наложил в штанишки. – А говорил – врать не будешь, Годжо, пиздливый ты хер! – орет откуда-то из кухни Сукуна, и Сатору от души хохочет. Но очень быстро его смех затихает, и Сатору мягко смотрит на своего ребенка, у которого в глазах вот эта знакомая смесь раздражения и нежности – в грудной клетке ответно щемит. Едва не урча от ощущения его осторожных пальцев в своих волосах, Сатору ласково улыбается, и произносит также ласково, но серьезно: – Вообще-то, я не жалею, что подслушал. Это был очень согревающий для меня разговор, но из-за таких вещей иногда слишком легко забыть, кто же из нас родитель – а кто ребенок. И внутри у него чуть болезненно, но приятно скребет; и улыбка Сатору приглушается до чего-то немного грустного – но безумно светлого; чего-то, что он когда-либо показывал лишь Мегуми. И Сатору тянется вверх, ласково ерошит своему ребенку волосы – и выдыхает с тонной нежности, которая, может, однажды все же проломит ему ребра, но и тогда он ни о чем не пожалеет. – Обо мне никогда и никто так не заботился. Спасибо, Мегуми. Ты – лучшее, что случалось в моей жизни. И когда-либо случится. Глаза Мегуми, обычно такие непроницаемые, закрытые – сейчас такие мягкие-мягкие, и в уголках губ у него притаилась улыбка. И есть еще… что-то. Что-то дальше и глубже, что-то на самом дне радужек. Это что-то не мрачное, не яростное, не болезненное, просто будто… немного грустное? По-светлому – и все же грустное? Но Сатору не успевает до конца понять, в чем дело – потому что Мегуми уже отводит взгляд. Уже в ответ фыркает: – Ну, ты бы не разбрасывался такими словами, – и добавляет дразняще: – У тебя в перспективе явно намечается кое-что получше. Но Сатору на этот дразнящий тон не ведется. Черт. Позволив улыбке соскользнуть с губ, он недовольно хмурится, ощущая неприятную тяжесть в грудной клетке – и тянется вверх обеими руками. Берет лицо Мегуми в ладони и предельно серьезно, твердо произносит, ощущая отчаянную потребность кое-что донести до своего невероятно умного – но иногда, очень редко, такого невероятно глупого ребенка: – Мегуми. Нет. Чем бы все это… ни закончилось – ты все еще останешься лучшим, что случалось в моей жизни. Потому что ты – мой ребенок. Моя самая большая ценность. И это не изменится, даже когда мир закончится. А если ты в этом сомневаешься… – Сатору чуть морщится, ощущая горечь на корне языка. Вспоминая недавние – но, кажется, вечность назад сказанные слова Мегуми. Теперь Сатору лучше понимает, почему его ребенок тогда так отреагировал. Блядь. Это и впрямь больно – думать, что, кажется, так не смог донести до самого важного человека, насколько он важен. Что, возможно, так и не смог этого показать. – То, значит, я делаю что-то очень и очень неправильно, – немного разбито повторяет Сатору те самые слова. Потому что, чтобы ни происходило дальше между ним с Сугуру – они оба остаются взрослыми людьми, принимающими свои взрослые решения и исключительно самостоятельно за них отвечающими. То, что между ними – может не привести ни к чему. То, что между ними – может кого-то из них разрушить; может разрушить обоих. То, что между ними. Может – ох – закончиться чем-то хорошим. Пусть вероятность этого и кажется удручающе маленькой. Но, при любом возможном раскладе – они отвечают за свои поступки исключительно сами; исключительно сами отвечают за последствия. Но Мегуми? Мегуми – это ребенок Сатору. Любовь к нему – что-то абсолютное и безусловное; что-то, что продолжит существовать и дышать, даже когда мир закончится. И Сатору разобьет себя ради своего ребенка в месиво из мяса и костей – и ни секунды не пожалеет. Это – совсем другой уровень. И, каким бы ни был выбор: Мегуми или сам Сатору, Мегуми или кто-то другой важный, Мегуми или весь ебаный мир. Сатору всегда выберет Мегуми. Аксиома. Он уже говорил что-то похожее Сугуру – и кажется правильным сказать это сейчас, хотя Сатору надеялся, что его ребенок уже и так все знает. Всегда ведь все знает. Ну. Почти всегда. Исключения наступают тогда, когда дело касается самого Мегуми – и того, насколько бесконечно ценен он может быть для кого-то еще. Тот самый редкий случай, когда невероятно умный ребенок Сатору. Может быть невероятно глупым. То, что Мегуми просто радуется за него и поддерживает его; то, как ставит его счастье выше себя самого, кажется, при этом думая, что может оказаться где-то на заднем плане для Сатору; что для Сатору кто-то может стать важнее его собственного ребенка… Черт. Дурацкий-прекрасный ребенок. Так что, видимо, некоторые вещи все же нужно озвучивать. И выражение лица Мегуми после этих слов вдруг искажается, становится чуть болезненным и из него вырывается шумный, немного свистящий выдох – и Сатору тревожно хмурится, ощущая сдавившее диафрагму беспокойство. Он сказал что-то не так? Он… – Конечно же, я забочусь о тебе, – сипло – но очень серьезно и разрушительно нежно произносит Мегуми. – Ты же просто большой ребенок – и всегда им будешь. А я всегда буду о тебе заботиться. Всегда, Сатору. Беспокойство отступает, его прицельно назад отметает волной затопившего грудную клетку тепла. Бедное щемящее сердце Сатору однажды не выдержит, обрушится из-за этого дурацкого ребенка в летальный исход – но будет вполне счастливо свою участь принять. Приподнявшись с коленей Мегуми, Сатору сгребает его в охапку. И шмыгает носом, ощущая успокаивающее, самое лучшее тепло его ответных объятий.

***

– Кажется, сейчас самый подходящий момент, чтобы напомнить – это благодаря мне Годжо встретил любовь всей своей жизни. Не благодарите, – вальяжно тянет Сукуна чуть позже, когда наконец возвращается в гостиную – явно дав Сатору и Мегуми время наедине для этого их семейного момента. Мегуми тут же швыряет в него подушку, бурча: – Нечего тут представлять свое пьянство так, будто это что-то хорошее. Запрокинув голову, Сатору хохочет.

***

…но все равно задумывается, благодарить ему или проклинать Сукуну за то, что упился тогда в хлам. И с теплом наблюдая за тем, как уже спустя минуту эти двое устраиваются под боком друг у друга; как Сукуна указывает на собственные губы и ворчливо требует поцелуй за то, что ему по лицу прилетело подушкой; как Мегуми с раздраженной нежностью закатывает глаза, а потом чмокает его в нос – заставляя Сукуну выглядеть одновременно возмущенным и безоговорочно обожающим. Сатору понимает, что склоняется все же к первому варианту. Потому что, чем бы это ни закончилось. Даже если по итогу Сатору останется лишь с горсткой битого острого стекла, в которую превратится его глупое дурацкое сердце. Оно все равно того стоило.

***

Знакомство с Сугуру все равно того стоило.

***

– Думаю, тебе все-таки стоит рискнуть, – едва слышно говорит Мегуми уже ближе к ночи, пока они втроем смотрят какой-то дурацкий фильм и Сукуна уже посапывает у него на плече. Мегуми не уточняет, о чем – о ком – именно он говорит. Но и так понятно. Сугуру. – Ты будешь жалеть, если не попытаешься, а я почти уверен, что этот риск оправдает себя. Но даже если нет… – и Мегуми поворачивается к нему, и смотрит на Сатору серьезным, твердым взглядом, и добавляет мягко – но предельно уверенно, монолитно, как нерушимую данность: – Ты никогда не останешься один. Я этого не позволю. И Сатору сидит здесь, в собственной гостиной, и рядом с ним самый лучший в мире ребенок – а еще самый большой в мире мудак, который умудряется делать этого ребенка счастливым. И у Сатору – щиплет в носу, и жжется в глазах. И он такой глупый. Глупый. Глупый. …но Мегуми никогда не разбрасывается словами просто так. Сглотнув соленый ком в горле – Сатору заваливается на другое плечо Мегуми, сворачиваясь двухметровым клубком у него под боком. Тот чуть ворчит – но не отталкивает, вместо этого опять зарываясь пальцами Сатору в волосы и принимаясь ласково их перебирать. Становится так невообразимо тепло.

***

И все еще до одури страшно потерять то, что уже есть; то, что так долго у них с Сугуру выстраивалось – вот только вдруг, совершенно внезапно, приходится отчетливое понимание: Мегуми абсолютно прав. Если Сатору не рискнет сейчас – то жалеть будет до конца своей гребаной жизни. И даже если по итогу он разобьется. Даже если все обернется плохо. Даже если…

***

…ты никогда не останешься один. …я этого не позволю.

***

Дурацкий-прекрасный ребенок.

***

А риск, вероятно, того стоит. Сугуру. Того. Стоит.

***

И хотя Сатору почти – почти-почти-почти – решается что-нибудь уже наконец сделать, понимая, что хоть и страшно потерять то, что уже есть; и сердце свое дурное раскромсать – тоже пиздец, как страшно. Но жалеть оставшуюся жизнь, что так и не рискнул – вообще-то так себе перспектива. Вот только он не успевает то ли смелости набраться. То ли яйца свои отыскать. Потому что уже на следующий день, пока Сатору сидит за барной стойкой и капает слюной на Сугуру – да-да, именно этим он и занимается с самого первого своего дня в этом баре, цыц, Мегуми, тебя здесь даже нет, – вдруг случается инцидент. Тот самый инцидент, во время которого какой-то пьяный придурок проливает на Сугуру свой только что приготовленный коктейль. И это… Оу. О-о-оу-у-у. К такому Сатору не подготовили даже месяцы знакомства с одним горячим барменом! И пока Сугуру стоит там, весь такой охуенно разъяренный, матерящийся; весь такой в этой мокрой рубашке, ставшей полупрозрачной и липнущей к телу, очерчивающей все эти твердые мышцы; весь такой охренительный, что до небес – и выше, выше, куда-то в космос… Сатору попросту не железный, ладно? Он стоит – и абсолютно завороженно пялится, и совершенно бесстыдно залипает. И где-то по краю сознания мелькает мысль, что выглядит он сейчас наверняка по меньшей мере нелепо – со всей этой отвисшей челюстью, и капающей слюной, и в целом, по ощущениям, довольно пришибленным видом. В этот раз Сатору даже не проверяет, мокрый у него все же подбородок или нет. Не то чтобы ему не похуй. А тем временем связь между языком и мозгом окончательно теряется – и он не успевает отследить это, не успевает это остановить, когда его тупой рот вдруг выпаливает: – Блядь. Какой же ты охеренно горячий, ебаный пиздец. Сугуру тут же застывает; резко вскидывает на Сатору взгляд. Его мат прерывается на полуслове. А Сатору оторопело моргает. Ему кажется – он наблюдает за происходящим, как в замедленной съемке; словно со стороны смотрит на то, как по кирпичику рушится мир вокруг него. До тупого мозга наконец начинает медленно доходить, что именно сейчас произошло. Собственные слова начинают прокручиваться в голове, как заевшая пленка. Пиздец. Пиздец. пиздецпиздецпиздец Сорвавшийся сердечный ритм застревает в глотке. Легкие испуганно расширяются. Да он такой дичи не творил с тех пор, как перестал на полном серьезе швыряться в Сугуру тупыми подкатами! Ну… или почти не творил. По крайней мере – не таких масштабов. Ощущая, как паника затапливает внутренности – к хуям сносит их, как цунами, – Сатору с силой сглатывает и нелепо тянет: – Э-э-э… – Блядь. Что нужно говорить? Что нормальные, адекватные люди в принципе говорят в таких случаях? …начиная с того, что нормальные, адекватные люди в такие случаи по определению не вляпываются! Блядь! – Прости, – все же пытается Сатору – и выдавливает из себя рваный, неестественный смешок. – Я такой придурок. Хотя для тебя это не новость, – и продолжает неловко, сбивчиво; не в состоянии вспомнить, когда вообще таким неловким был. – Мне очень жаль. Я не… – Но Сугуру не дает ему договорить. Потому что он наконец выходит из ступора. И отшвыривает в сторону полотенце, которым пытался кое-как вытереться. И в пару широких шагов сокращает расстояние между ними. И глаза у Сугуру – почти полностью черные, в них мрак и опасность, в них бездна, в которую Сатору готов без сомнений прыгнуть. Но, в то же время – отыскать злости в этих самых глазах не выходит. А то, что выходит… Сатору говорит себе, что этого не может быть. Не может. А затем Сугуру вдруг хватает его за запястье – и тащит за собой. А Сатору, хоть и чувствует себя ошарашенно – конечно же, с готовностью идет. Как может не пойти? Но во все еще со сбоями работающий мозг закрадывается подозрение, что ему сейчас дадут по роже… Впрочем, от Сугуру он и по роже был бы счастлив получить – но даже это на самом деле вряд ли светит. Потому что кулаки тот в ход пускает только по серьезным поводам – и если бы таким поводом был тупой рот Сатору, то по роже он получил бы уже очень и очень давно. Вот только, с другой стороны – а чем еще это может закончиться? Правдоподобных вариантов у Сатору нет – ну, тех, которые никак не связаны с его далекими от pg-13… размышлениями, кхм. А тем временем, рвано бросив: – У меня перерыв, – Сугуру взмахивает куда-то рукой, видимо, чтобы его заменили – и утаскивает Сатору… В подсобку. Оу. Где захлопывает за их спинами дверь, и прижимает его к стене, и, глядя этими своими, почти абсолютно черными, даже голодными глазами, умудряясь нависать над Сатору несмотря на то, что так-то Сатору сантиметров на десять выше – сипло выдыхает ему почти в губы: – Я собираюсь тебя поцеловать. Так что, если ты не хочешь, лучше тебе сказать сей… Мозг Сатору все еще работает со сбоями, все еще пытается отыскать связь с реальностью; он все еще нихрена не понимает – ни какого черта происходит, ни как они к этому пришли… Может, Сатору спит? Ох. Тогда пусть этот сон не смеет заканчиваться. Потому что того, что он все-таки понимает, что улавливает в словах Сугуру, в глазах Сугуру – оказывается чуть более, чем достаточно. …собираюсь сейчас тебя поцеловать. Прервав его и не дав договорить – Сатору сам подается вперед. Такой ебаный шанс случается раз в ебаной жизни. И Сатору не собирается его упускать. Сугуру замирает всего на долю секунды – вполне возможно, от неожиданности. И тут же включается в процесс. Жадно и жаждуще отвечает. Поцелуй выходит грязный и хаотичный; сходу, с первого же шага набирает скорость и обороты – толкает Сатору сразу в пропасть, а тот и не против в нее лететь. От Сугуру несет алкоголем из-за пролитого коктейля, а пальцы Сатору быстро становятся влажными и липкими, когда он сжимает в кулаках мокрую рубашку Сугуру, чтобы притянуть его ближе, и ближе, и ближе. Не то чтобы Сатору не похер. Это круче, чем в мечтах. Это круче, чем может быть реальность. Сугуру целует так, будто не один только Сатору ебаными месяцами заковывал свою жажду в цепи, не давая ей вырваться; будто не один он ощущает чистое отчаяние из-за того, насколько сильна эта потребность, насколько его эта потребность кроет – быть ближе, быть теснее. И еще. И еще. Кусаясь, сплетаясь языками, забираясь пальцами под рубашки. И Сатору наконец распускает этот дурацкий пучок Сугуру, и запускает ладони ему в волосы, и благоговейно пропускает пряди сквозь пальцы – еще мягче, чем казалось. Чистый шелк. Подавшись вперед, Сатору заставляет Сугуру отступить назад. Снова и снова. Пока не вжимает его в противоположную стену, набрасываясь голодно и жадно. Сугуру притягивает его еще ближе, заставляя навалиться на себя – а затем меняет их местами. И еще раз. И опять. Они обтирают друг другом стены, натыкаясь на что-то, что-то падает – плевать же, плевать. По венам, кажется, течет лава – горячая, тягучая и заставляющая кровь кипеть; заставляющая задыхаться. Но затем губы Сугуру спускаются на линию челюсти Сатору, скользят по шее, прикусывают место за ухом… И этот укус, ощутимый, приятно-болезненный. Он доказывает, что происходящиее здесь и сейчас – и впрямь реальность. Что это не какой-то охренительный сон, который привел бы Сатору в отчаяние после пробуждения. И этот укус в сочетании с этим осознанием – они вырывают из него длинный, хриплый, одновременно нуждающийся и требовательный звук, за который ему, пожалуй, должно быть стыдно. Но хер там Сатору будет сейчас растрачиваться на такую бесполезную эмоцию, как стыд. – Блядь, – низко хрипит Сугуру ему в кожу – и опять прикусывает, зализывает, целует. – Я так давно хочу выебать тебя и заставить заткнуться. Бедный, уже колом стоящий член Сатору дергается. Из горла опять вырывается этот звук. – Звучит, как отличная мечта, – рвано выдавливает он из себя, удивляясь тому, что вообще способен, нахрен, говорить. – А я так давно хочу выебать тебя и проверить, насколько громким ты можешь быть. Пара горячих, низких смешков обдают жаром мочку уха. Сугуру еще раз целует его в шею – контрастно нежно на фоне предыдущих голодных укусов, из-за чего Сатору шумно выдыхает и сильнее вжимается пальцами в его бедра. А Сугуру уже поднимает голову и встречается своими черными, голодными глазами с глазами Сатору. И хрипло, с завораживающей ухмылкой произносит: – Еще одна отличная мечта. Кровь Сатору вскипает сильнее. Охуительно. На секунду, воспользовавшись этой короткой паузой – он просто смотрит на Сугуру. И какой же Сугуру охеренно красивый, с этим голодом в маняще-черных глазах, с охренительно искусанными, покрасневшими губами, со сбитым и тяжелым дыханием, с распущенными роскошными волосами, чуть спутанными из-за Сатору – как же невозможно горячо, обжечься можно. И Сатору и обжигается – и ничего не хочет с этим делать. Потому что Сугуру. Это что-то явно внеземное. Божество, спустившееся с небес. Но сейчас ангелы не поют – потому что сейчас время явно не для пения. Для стонов. Сатору с Сугуру стонов. Мысль могла бы быть смешной – но… Ох. А затем Сугуру снова подается вперед, с явным намерением продолжить Сатору целовать… Но этот короткий диалог чуть проясняет туман в голове Сатору и заставляет мозг наконец немного включиться; заставляет его наконец начать происходящее осознать – и блядь. Да блядь же! Сатору ненавидит себя за это – но он упирается ладонью в грудную клетку Сугуру, останавливая его. – Подожди, – шепчет. И Сугуру тут же послушно останавливается. Моргает, пока они тяжело дышат друг другу в губы. Взгляд его немного проясняется – и Сатору видит, как среди оттенков черноты в нем появляется беспокойство. – Что-то не… – начинает Сугуру, одновременно с этим пытаясь отстраниться. Но Сатору сгребает его рубашку в кулак, удерживая. – Все так. Все просто охеренеть, насколько так, – почти отчаянно выдыхает он, пытаясь прояснить все до того, как Сугуру неправильно его поймет. – Но… Ебаное «но». Блядь. Сатору должен просто сказать. Он морщится. Черт. Почему нельзя позволить всему идти своим чередом, а? Все же было просто охренительно – вот нахуя все портить? Он же хочет этого! …вот только это не совсем то, чего он действительно хочет. Сатору ведь думал об этом. Думал снова, и снова, и снова. Это ведь было одной из основных причин, почему он останавливал себя от того, чтобы попытаться шагнуть дальше дружбы. Это ведь… Еще актуальнее сейчас, чем когда-либо прежде. Поэтому Сатору прикрывает веки и дает себе пару секунд на то, чтобы еще немного разогнать дымку возбуждения в голове; чтобы отыскать в себе хоть какую-то способность связно мыслить, и составлять слова в предложения, и все это, нахрен, озвучивать, и… И наконец все-таки шумно выдыхает, вновь заглядывает в темные глаза Сугуру, пытаясь отыскать в них заземление, чтобы не рухнуть к чертям – и говорит: – Если все, что тебе нужно – это одноразовый секс, то… Я не думаю, что это хорошая идея. Мне нравится быть друзьями с тобой… По крайней мере, я надеюсь, что мы друзья. И я не готов это потерять ради одноразового секса, как бы охренительно сильно я тебя ни хотел. Вот оно. Наконец озвучено. То, что так долго царапалось в его голове. Получается немного бессвязно и обрывочно – но ебаное достижение уже то, что Сатору удается что-то относительно внятное из себя выдавить. И он отчаянно надеется, что Сугуру поймет. Что поймет… Потому что во всех своих размышлениях о том, чтобы все-таки рискнуть, чтобы сделать этот гребаный шаг – Сатору никогда не думал просто о сексе. Секс, каким бы охуенным он ни оказался – не стоит того, чтобы совсем Сугуру потерять. Но вот о чем-то большем? Ох. О риске ради чего-то большего Сатору определенно думал – начал думать гораздо раньше, чем оказался готов это признать. Но если Сугуру не хочет того же… Блядь. Несколько мгновений Сугуру молчит, топит в своих темных, искрящихся глазах, глядящих внимательно и пристально, куда-то за ребра взглядом забирающихся – а у Сатору за эти мгновения все внутри обрушивается. Но затем Сугуру наконец тихо, незнакомо уязвимо отвечает: – А если я скажу, что с тобой хочу не просто одноразового секса, а чего-то гораздо большего? У Сатору стопорится вдох, и сердечный ритм стопорится, и весь ебаный мир – стопорит движение, пока он шумно, неверяще, и совсем по-глупому выдыхает: – Правда? Из Сугуру вырывается смешок – сиплый и какой-то недоверчивый. Будто он поверить не может, что Сатору действительно такой вопрос задает. – Правда, – сипит он с кривой и немного болезненной – но искренней улыбкой, на которую Сатору восхищенно залипает. И пальцы Сугуру перемещаются на его скулы, и скользят по ним эфемерно и нежно, как-то благоговейно – и Сатору видит это благоговение в темных глазах и им задыхается. И Сугуру продолжает говорить своим низким, крышесносным голосом. В котором нежности столько же, сколько в касаниях. – Когда ты впервые переступил порог моего бара – то выглядел, как бог, которому принадлежит весь мир. Но ему этот мир вовсе не нужен. А потом выяснилось, что ты не только горячий, но еще веселый, и умный, и немного придурок, конечно – но так о своем сыне заботишься. У вас с Мегуми вообще семья, конечно, нетипичная – зато лучшая, которую я когда-либо встречал. И как я мог тебя не хотеть? Но ты постоянно подъезжал ко мне с тупыми пикап-фразочками и этой самодовольной рожей – чем жутко меня бесил. Я думал, что ты хочешь просто потрахаться, что ты с каждым встречным вот так – а я… Из Сугуру вырывается шумный, сиплый выдох, и он подается вперед, и прижимается лбом ко лбу Сатору – а тот дышит через раз и завороженно слушает, завороженно смотрит, пока сердце истерично колотится в ребра. И Сугуру добавляет Сатору почти в губы – едва слышно и отчаянно уязвимо: – Я же все сильнее в тебя вмазывался. А после еще эти твои идиотские глаза, которые точно что-то божественное – и я мудак, если все же как-то по-ублюдски на них реагировал… И когда мы наконец начали говорить, лучше узнавать друг друга, и я стал все сильнее убеждаться, что ты что-то гораздо, гораздо большее, чем просто придурок с тупыми пикап-фразочками, и вся эта дружба, и я… Блядь, Сатору, конечно же, я хочу большего. Как с тобой вообще возможно по-другому? И как Сатору ни вглядывается – отчаянно, до рези в глазах; как ни пытается отыскать хоть что-то, противоречащее словам Сугуру, хоть какой-то намек на сомнение… Не находит. Не находит, черт возьми. И он ощущает, как губы медленно расползаются в улыбке. И позже Сатору обязательно дразняще пройдется на тему того, что Сугуру назвал его богом – и обязательно упомянет, что столько раз сам мысленно называл Сугуру божеством. И позже Сатору вновь повторит то, что уже говорил – нет, Сугуру точно не тот, кто по-ублюдски на его глаза реагировал; если кто-то из них двоих и был мудаком – то только сам Сатору. И позже Сатору в принципе много что будет сказать в ответ – о том, как он сам день за днем, неделя за неделей, месяц за месяцем вмазывался, вмазывался и вмазывался в Гето Сугуру. Хотя на самом деле исход был предрешен еще в тот, самый первый день. Когда ангелы запели и от вида божества напротив себя Годжо Сатору – едва ли не впервые в жизни – не мог выдавить из себя ни слова. Но это можно отложить и на позже. А сейчас все, что Сатору делает – это хрипло, с улыбкой шепчет: – Тогда я не понимаю, почему мы до сих пор разговоры разговарива… В этот раз уже Сугуру не дает ему договорить, подаваясь вперед и жадно целуя – Сатору смеется ему в губы. И все продолжается также хаотично, грязно и лихорадочно. Так же охеренно, как началось. Их поцелуи – жаждущие, кусачие и голодные. Их касания – горячие, сумасшедшие и клеймящие. И когда они наконец добираются до членов друг друга – то дрочат друг другу немного неуклюже, поспешно и откровенно отчаянно, как сущие подростки. Вот только Сатору никогда таким подростком не был. И ему восхитительно. И он глупо хихикает Сугуру в губы, перемежая хихиканье с сиплыми стонами – а тот мягко, опасно и пиздецки горячо улыбается в ответ. А когда из Сугуру тоже вырывается этот низкий, гортанный, совершенный звук – Сатору понимает, что никакое пение ангелов ни в какое ебаное сравнение не идет. И то, что между ними сейчас происходит. Это что-то явно внеземное. Такое же. Как и Сугуру. А затем Сатору кончает с немного мозолистой, приятно-уверенной рукой Сугуру на своем члене – и видит звезды. А затем звезды рассыпаются атомами, когда Сатору видит, как кончает рычаще стонущий Сугуру. Абсолютное совершенство и сошедшее с небес. Греховное божество. И они стоят там, испачканные в сперме и в пролитом на Сугуру алкоголе, и пропадают в глазах друг друга, и сумасшедше друг другу в губы улыбаются. И Сатору нигде больше не хотел бы оказаться сильнее, чем в этой дурацкой подсобке. С Сугуру в своих руках.

***

– Ты – что-то явно внеземное, – наконец выдыхает благоговейно Сатору спустя пару минут, когда дыхание наконец успокаивается, а он вспоминает, как использовать рот для говорения через него. Улыбка Сугуру – солнечная, совершенная и такая для бедного сердца Сатору опасная. Почти такая же опасная, как и низкий голос Сугуру, когда тот выдыхает: – Кажется, ты перепутал меня с собой. Сатору смеется. Ему восхитительно.

***

Когда они наконец приводят себя в относительный порядок и выбираются из подсобки обратно в зал – выясняется, что за время, пока их не было, в бар подтянулись Мегуми и Сукуна. Мегуми и Сатору пересекаются взглядами. Мегуми смотрит на Сатору. Сатору смотрит на Мегуми… Губы Мегуми расплываются в довольной улыбке – но почти сразу та сменяется гримасой, когда он морщится. Соскользнув с барного стула, Мегуми хватает Сукуну за руку и тащит за собой. – Пошли отсюда. Сукуна тут же послушно за ним идет – но все же спрашивает: – Почему это? Мегуми оборачивается. Указывает пальцем на Сатору с Сугуру – и опять морщится. – Потому что у этих двоих только что был секс. И я, безусловно, счастлив за них – наконец-то, блядь! Но ничего не хочу об этом знать. – Как ты вообще понял?! – взвизгивает Сатору, но Мегуми лишь невпечатленно вскидывает бровь. – А по какому еще поводу ты можешь выглядеть настолько пришибленным и счастливым? Блядь. Этот ребенок действительно слишком хорошо его знает. – И я правда рад за вас, – тепло улыбается Мегуми – и тут же вновь корчит рожу. – Но ничего не хочу знать. Когда Мегуми опять тащит его за собой – Сукуна смеется. А затем произносит мурлычуще и провокационно: – Мы сейчас идем трахаться? – Хм. Возможно, – тянет Мегуми. Услышавший это Сатору визжит: – Ничего не хочу знать! – Вот именно! – не оборачиваясь, кричит Мегуми в ответ. Запрокинув голову, Сатору вовсю хохочет. Невозможный. И самый лучший ребенок. Краем уха он улавливает всколыхнувшиеся перешептывания, какие-то ликующие и горестные вздохи – в голове мелькает догадка о том, что, кажется, кто-то подслушал их разговор и теперь там решается судьба все же существовавших ставок на них с Сугуру. Хах. Потом Сатору обязательно поинтересуется, что там к чему – все же чуточку любопытно, ну. Но сейчас ему слишком плевать. Все равно самый главный приз выиграл сам Сатору. Когда он встречается взглядом с теплыми, темными, так знакомо искрящимися глазами Сугуру – внутри расцветает ответное тепло. Сердце счастливо колотится за ребрами. И Годжо Сатору живет.