madness and betrayal.

Почему так произошло?

      — Ты хотел убить меня, — почти неслышно, одними губами шепчет Джонатан, остекленелым, немигающим, неподвижным и ошарашенным взглядом наблюдая за Такахаши, прожигая в глубине его души дыру. В самой груди вновь селится то безобразное, отвратительное, почти позабытое, но вернувшееся с былой, а то и преувеличенной силой - чувство тревоги. Закрадываются потаённые, ненавистные, навязчивые мысли: всё это - не то, каким должно казаться. Всё должно было быть по-другому. Всё не так. Совсем, совсем не так. Он не хотел. Он не подумал. Он не знал, как всё сложится. Что случится. Что он сделает. Что будет с Джонни. Что будет с ним. Что будет между ними.       — Нет. — наёмник закусывает внутренность щеки, как-то нервно, быстрым движением стягивая сумку с плеча: отбрасывает на пол, не зная даже, куда деть руки, поджимая пальцы татуированных пястей - боится, беспокоится, волнуется. Но в лице почти не меняется: серьёзен, казалось, невозмутим - сдерживается. Но напрастно, всё тщетно. Изламывает брови жалобно, — Нет, Джонни, послушай...

***

      — Почему нам обязательно убить Кейджа? — нетвёрдо произносит якудза, прикусывая фильтр сигареты, зажатой меж мозолистых пальцев: руки вновь пропитались омерзительным запахом железа и табака. Мышьяк отравляет, не оставляя и попыток на восстановление. Мужчина негромко закашливается, вслушиваясь в вой сирены скорой. — Разве не было другого варианта? — "Полиция тоже скоро будет тут, а ведь..." — Он не сделал ничего плохого. Так почему мы не могли...       — Заткнулся бы ты, умник, — от усмешки брата не остаётся и следа, звучит он уже не так саркастически: агрессивно, враждебно - отрезает, сквозь соскаленные зубы, фыркнув, — Ты, блять, умудрился проебаться даже в самой простой задаче, симатта...       — В отличие от тебя, я хотя бы не использую незрячего брата, оправдывая риск его жизнью, репутацией и будущим сраными нуждами клана, давно погрязшего в чёртовом лицемерии, лживости и коррупции, наперекор с ублюдскими "семейными" традициями, — рявкает брюнет в трубку, получая возмущённое воздыхание: младший разгневанно, громко хмыкает на противоположном конце трубки, явно не ожидая такого нахальства, — Знай границы дозволенного, иначе на посту так долго не продержишься. — японец тушит недокуренную папиросу о бетонную стену. Сил терпеть больше не осталось. И может, он бы оставил это на совести других. — Иттэ ойта. Повторять не собираюсь. И если всё, как обычно, закончится плачевно, а ты, как истинный идиот, опять прибежишь ко мне, поджав хвост... — он отбрасывает бычок, — Я лично вырву твой хребет, раздробив металлическим штырём черепушку в кашицу из мозгов и пыли, размазав их по стенкам, попутно пересчитывая все двести пять косточек ебучего тельца.— голос Кенши практически дребезжит, когда он процеживает слова через сомкнутые зубы, ударяя кулаком по стене, сбивая костяшки в смесь крови, мяса и штукатурки, тут же незамедлительно отряхивая руку, — И похороню тебя, нахуй, рядом с этим горе-папашей, если ты, блядская неблагодарная сволочь, снова попытаешься убить или навредить кому-то. — выдыхает со свистом, почти вскипая от непостижимой ярости, гнева, выходящего за его собственные рамки: так непривычно, — Особенно, попытавшись сделать это за счёт других. Усёк? — Как знаешь...

***

— Ты хотел убить меня, — повторяет уже истерически, испуганно, а на дне бездонных, чёрных зрачков плещется неумолимый страх - внутри что-то с треском обрушилось, провалившись: предательски передавливает горло, а интонация голоса звучит выше. Кейджа сотрясает мелкой дрожью, когда на глаза накатывают слёзы: он сжимает пальцы, с силой вдавливая ногти во внутреннюю часть ладони, безжалостно впиваясь, стараясь обуздать, совладать и привести себя в чувство - неужели всё это было очередной ложью? Вокруг фальш. Вокруг. Во всём - в словах и действиях, в чувствах и эмоциях. Во всех новых людях - ничего не меняется. Всё так же. Всё так же противно. — Меня, Кенши. Меня и мою семью.       — Пап, — успокаивает девушка, касаясь плеча актёра осторожно, шагнув вперёд и попытавшись отгородить: видеть отца сейчас в таком состоянии тяжело - смесь боли, отвращения и злобы поглащает его, захлёстывая, накрывая с головой - не знает как даже себя вести и что думать, — Тебе нужно...       — Нет, Кэсси. — Джонатан беззвучно сглатывает, подавляя ком в горле. Рёбра будто сжимают в тиски, надавив на грудную клетку с неимоверной силой - вдохнуть вновь становится больно. Кажется, словно тот в шаге от срыва, — Из-за него вся моя и без того паршивая жизнь покатилась к ёбаной матери. — сверлит озверелым взглядом, взрыкнув. — Из-за тебя, блять, была уничтожена моя карьера. — упорная, непосильная работа - насмарку. Всё то, чего он добился, трудясь не покладая рук - отношения и то будущее, что он планировал. Всё кануло. Всё разрушено. Сожжено. Сплошное отчаяние - совершенно утратил доверие. Утратил веру: в людей, в весь мир. В себя. Моя семья. Моя...       — Джонни, пожалуйста, успокойся, — самурай пытается подступиться ближе, двинувшись навстречу, на что актёр тут же отшатывается - словно дикий зверь, забившийся в угол клетки: шипит, загнанно дыша, будто готовый напасть и растерзать - спастись. Убежать. — Позволь мне всё объяснить...

***

      — И что же ты собираешься делать тогда? — возобновляя попытки пристыдить старшего, мужчина меняется в тоне - издевательский, высокомерный и размеренный, но всё какой-то уродливо-тревожный, — Теперь этот ублюдок в больнице. А Сенто необходим для посвящения...       — Не обязательно убивать Кейджа для этого. — "Почему ты этого не понимаешь?" — Я разберусь. — "Почему ты такой идиот?" — Я... — "Почему все такие жестокие?" — Решу это. Не в ближайшие сроки. Но я решу. Просто дай мне время. — "И почему я такой же? Словно клеймо - кредо убийцы. Кредо преступника.

Но как ему всё исправить?

***

Искупление. Покаяние. Возмездие.

      — Объяснить? — ошарашенно таращит глаза Карлтон, теперь уже сам желая ринуться вперёд, нанеся удар, стерев с чужого лица ненаигранную жалость и сострадание - удерживает лишь гордость. Как же, блять, мерзко. — Ты ещё хочешь что-то объяснить? — как же гадостно. Как неприятно. Как больно, — Ты, подонок, испортил всю мою жизнь. — у актёра подёргивается глаз - нервный тик заметно нарастает с каждым его резким словом. — Мою жизнь. Я доверял тебе. Я доверял тебе. А ты хотел убить меня. Ты пытался убить меня. И теперь, блять, общество считает меня поехавшим? — абсурд. Как же они ошибаются. Как же он ошибается. — Считает, что я просто рехнулся. Считает меня ничтожеством. И всё, сука, из-за тебя... — сквозь бесконтрольные упрёки Кейдж быстро и глубоко дышит - внутри него зарождается ураган. Буря эмоций - сокрушительный удар под дых. — И всё это ради того, чтобы ты наконец почувствовал себя человеком? Ради этой проклятой железки. Ради себя? Ты хотел убить меня ради себя? — еле слышный всхлип, — Ты эгоист, Такахаши. Ты всё испортил...       — Я не хотел этого делать, мать твою! — переходит на крик уже сам Такахаши, в ту же секунду осознав, что сделал. Наёмник хватается за голову, досадливо сведя брови, и проводит вдоль лица ладонью, прикрывая рот, — Прости. Прости, Господи, я... Я не хотел всего этого. Джонни, пожалуйста, — Кенши вновь виновато опускает голову, — Просто послушай меня. Прошу... Я не хотел убивать тебя. Я... пытался найти альтернативу. Я пришёл на службу, чтобы всё исправить. Я хотел всё исправить. И я знаю, что всё это неправильно. Я знаю, что так просто замять и оставить в прошлом это нельзя. Я знаю и теперь всеми силами пытаюсь исправить всё, что натворил. Я хотел помочь тебе выбраться из того, во что тебя втянул. Хотел помочь вернуть карьеру и работу актёра, семью. Хотел наладить твою жизнь. Я... Я думал, это поможет тебе. Думал, что у меня получится искупить вину перед тобой. Мне ужасно страшно и тяжело. И я никогда не хотел тебя убивать. Никогда. Клан...       — Клан?.. — перебивает Кейдж хрипло, негромко, — И ты продолжал вести себя так? Ты продолжал просто идти на поводу? И для тебя жизни других людей - пустышка? Клан. Чёртов клан...       — Ты знаешь, что всё не так просто. — брюнет беспокойно, отрывисто выдыхает. — На тебя снова пытались напасть. Снова. Они вышли на тебя не через меня, Джонни. — он вновь делает шаг вперёд, указав на себя рукой, словно делая акцент. — Они связались с агенством. С помощью режиссёра вновь попытались убить. Тогда почему они не сделали это через меня? Давай признаем, что им было легче добраться до тебя с помощью меня. Я, — запинается: противится гнетущей мысли. Осознаёт. — был близок тебе. Был... И с лёгкостью давно бы свалил, прихватив меч. Но я не хотел убивать тебя, пойми. И...       — Достаточно. — прерывает его актёр, чуть сдерживая слёзы - глаза краснеют, а дыхание сбивается вновь. — Хватит. — хаотичные вздохи и скулёж, который тот напрасно пытается подавить - истина. — Ты делал всё ради клана. — "а ложью оказалось твоё обращение ко мне". — Ты делал всё ради этого меча. И теперь это не имеет никакого значения. — "Держись. Не подавай виду. Ты сильнее этого". Никто не должен видеть его слабости. Никто. — Заседание суда во вторник. Постараемся сделать всё побыстрее. Сенто твой. И когда всё закончится... — и даже перед ним - возвращается к образу. Придерживается. — Ты уйдёшь.

"Всё испортил. Отныне и навсегда. Тонкая грань стремительно разбивается вдребезги."

      — Но, — наёмник обмирает - теряется. Не хочет ведь Кейдж сказать, что не желает видеть его больше? Не хочет прогнать? Не будет этого делать, несмотря ни на что. Не будет. Не будет. Не будет ведь? Так? Нет... Ни за что? Никогда. Всё, что между ними было. Всё, что с ними было. Всё то, кем они стали - родные люди.

"Также быстро, как была и выстроена."

      — Нет, Кенши. — он отступает в сторону - боится показаться слабым. Хочет скрыть позор. Уйти поскорее. Не видеть. — Просто забери Сенто и уходи. Плевать на деньги и долг. Больше тебя здесь ничего не держит.

"Мы разные люди."

Неужели, так всё и закончится? Неужели, больше ничего невозможно сделать? Вовсе? Ведь так не может быть...

      — Ты ничего мне не должен. Больше ничего.

***

      — По показаниям вашего бывшего руководителя и начальника кинокомпании Джека Граймса, а так же бывшего управляющего - Роберта Сандерсона, Джонатан Карлтон, — судья исподлобья глядит на мужчину, откладывая бумаги на стол. — Вы обвиняетесь в нарушении по пятнадцати пунктам основного Закона Соединённых Штатов условно. Попрошу ознакомиться с ними в последний раз для окончательного вынесения решения и разграничения рамок времени присяжным на обдумывание и оглашение общего мнения по следствию вашего дела. Мелисса Росс?       — Мой подзащитный изучил все сопутствующие делу данные с изложенными в документе доказательствами, приведя свои. — отвечает незамедлительно девушка, на что мужчина ударяет молотом.       — Прошу удалиться из зала суда для совещания.

***

      — Всё будет в порядке... — девушка обнимает отца уверенно и крепко, но нежно - сочувственно. Актёр запутался вовсе. Совсем не знает, как быть дальше. Совсем не знает, что его ждёт в будущем: по прошествие двух недель, после начала обвинительного процесса и бурных обсуждений меж независимыми присяжными и в СМИ, освещения собственных доказательств и версий по произошедшему, сообщения известных самому Кейджу и свидетелям подробностей, он всё не мог успокоиться, ожидая приговора. Что будет дальше? Как действовать? Этого Карлтон и не знал нисколько... — Я уверена, что всё разрешится в твою пользу. Я уверена. Всё будет хорошо. Я верю в тебя. И я верю, что ты ни в чём не виноват. — "Всё будет в порядке." Но так ли это? — Я верю. — и даже если так, то в чём же тогда смысл? После окончания следствия больше ничего не станет прежним. — Ты справишься. — почему так? Его не возьмут обратно. Не возьмут обратно на приевшуюся, давно надоевшую и без того работу. Не пригласят в фильмы. Не будет больше Джонни Кейджа - картинки. — Я буду с тобой до конца. — не будет больше "счастливой" улыбки. И не будет больше для Джонатана - не актёра - семьи. Никто не вернётся. Никто. И стоит ли верить теперь словам окружающих? Что, если даже несмотря на их обещания, все отвернутся от него, как сделали раньше? Что, если уйдут? Предадут? — Я останусь, пап...

Не будет больше Кенши Такахаши.

      Не будет рядом человека, что стал для Карлтона всем - спасательный круг? И если он использовал Кенши, сам того не сознавая, а после правды - подумал, что всё не так уж плохо - то можно ли считать то заслуженным? Эгоист. Делает больно другим. Сделал больно тому, кто был с ним. С ним настоящим.

Привлекательность и харизма.

Со дня знакомства Кейдж перестал носить очки вовсе.

      Те две недели прошли незаметно. Часы ощущались словно минуты - не замечал за сном времени. Совсем перестал есть. Тёмные круги под глазами теперь от стресса и размышлений - за тарелкой вновь обдумывает что-то. Совсем игнорирует реальность: буравит взглядом очередное тошнотворное блюдо из разложившейся мертвечины. Продукты словно прогнили насквозь - под бесконечной полиэтиленовой плёнкой завелись паразиты. Проедают плоть, пробираясь к самому мозгу: руки тяжелеют, а рот наполняется ужасной, омерзительной массой. Жевать даётся с трудом, сглотнуть не может и вовсе: жутко, чудовищно, безобразно и абсолютно противно. Почему всё ощущается таким безвкусным опять?

Но натягивает уже поглубже. С сегодняшнего дня.

***

Причастен.

      — По общему заключению коллегии, — вёл себя так, словно ничего не произошло. — Мистер Карлтон, — объяснение своих ошибок начинает с краткого описания несовершенства Вселенной. Но как же всё таки унизительно - чувствовать себя слабым, — Суд признаёт вас, — никчёмным. — Невиновным.

Но почему даже сейчас совсем не легче?

      Гул в ушах. Актёр не видит дальше собственных рук, потупив взгляд в пол. Волосы лишь слегка спадают на лицо, прикрывая глаза. Мутит... Он выиграл. Выиграл. Но какой ценой? И что он выиграл? Дело, которое и без того должно было стать ещё одним доказательством того, что он не бредит. Ещё одним доказательством, что он чего-то стоит. Стоит? Его жизнь ничего не стоила...

***

      — Ты... — Такахаши останавливается на полуслове, замолкая на долю секунды, продолжая уже тише вскоре. — Вы в порядке? — слова режут без ножа. Льются, словно яд. Отравляет собственный разум.       Теперь просто незнакомцы: мужчина даже не позволял самураю приблизиться, перестал слушать, обращать внимание. Наёмник принимал все удары молча: понимал и непременно потакал - не мог просто предать хозяина. Не мог прикусить руку, заботливо приносившую ласку, даже после всё одних болезненных ударов: преданный, он надеялся, что всё это пройдёт. Пройдёт. Не станет незаметным, но на секунду ведь отступит. Не будет вечным. Будет свет. В конце концов, всегда ведь так учили...

Может, если он потерпит ещё немного. Может, если снова попытается доказать. Но что он может доказать доказать?

— Меч снова твой. — да вовсе здесь и нечего доказывать. — Ты можешь уходить. — конец. — Теперь это не важно.

И всё было напрасно?