О проклятиях и зароках

– Нет, Росио, ты как хочешь, а я в такое не верю! – громогласно рассуждал слегка подвыпивший Эмиль. – Точно так же, как и в астрологию всякую. Близнецам в астрологию верить странно. Мы с Ли родились с разницей в двадцать минут, а зачаты, если верить матушке, были вообще одновременно. Мы же должны быть совершенно одинаковыми. И что за звезда такая, скажи на милость, успела сместиться за эти двадцать минут настолько, чтобы из меня вырос я, а из него – Ли? Рокэ молча хмыкнул и потянулся за кувшином. Вообще-то разливать должен был Окделл, но от мальчишки было уже мало проку: он сейчас, пожалуй, разольет... – Вот и тут то же самое, – продолжал Эмиль. – Древние проклятия хороши разве что для драм и романов, а в жизни такого не бывает. Мы в каком веке живем, спрашивается? Конец Круга Скал на дворе, какие еще проклятия? Существуют же определенные правила логического рассуждения: после не значит вследствие, совпадение еще не есть правило, бритва Дорака, в конце концов... С чего начался этот разговор, как водится, никто уже не помнил. Как-то так, слово за слово. Кажется, кошкин Окделл, подвыпив, вдруг принялся рассуждать о каком-то романе, который то ли кто-то читает, то ли кто-то пишет – Эмиль так и не понял. И Рокэ с Лионелем почему-то эту тему поддержали. С обсуждения сюжета перешло на предназначение, с предназначения – на судьбу вообще… Короче, в самый приятный момент пьянки – когда все кругом веселы, счастливы и нежно друг друга любят, – речь вдруг зашла о проклятиях. Очень некстати, надо сказать: Рокэ помрачнел на глазах и принялся хлебать «Кровь» как не в себя, явно торопясь миновать пик радостного возбуждения и провалиться в следующую за ним мрачную долину, откуда со всею несомненностью представляется, что жизнь дерьмо и будущего нет. Ли наверняка это тоже заметил, но ничего не предпринимал; Эмилю же это было очень не по душе, и он изо всех сил налегал на руль, пытаясь отвернуть лодку, несущуюся на скалы. Но похоже, что поздно. Рокэ опрокинул в себя бокал, тут же налил следующий и, отставив кувшин, откинулся на спинку кресла. – Ну, а сами-то вы, юноша, что думаете? О проклятиях и всем вот этом? – лениво поинтересовался он. Задремывающий на полу Дикон вскинулся и помотал головой, точно вылезшая из воды псина. Да, мальчику явно хватит... А впрочем, способность к связной речи Окделл пока не утратил – более того, он заговорил даже более уверенно, чем обычно. – О проклятиях-то? А что тут думать? Ну бывает, конечно. Если, например, святой какой-нибудь на тебя прогневается... Рокэ фыркнул прямо в бокал – брызги полетели во все стороны, – поперхнулся и закашлялся. Эта концепция явно оказалась для него нова, и даже слишком. – Именно святой? Хорошенькие же святые у вас в Надоре... Трезвым Окделл непременно бы обиделся; сейчас же он невозмутимо продолжал: – Ну а как же? Святой – он труды принимает, постится, молится, плоть умерщвляет, тексты священные годами наизусть учит. От всего этого в нем сила великая прибывает и копится. И на что он захочет, на то ее и употребит. Захочет болящего исцелить – исцелит. Захочет демона древнего изгнать – скажет «Поди вон!», тот и пойдет, рыдая и плачася горько. Ну, и проклясть может, конечно, ежели заслужил кто, не без того. Вот, допустим, как-то один герцог не оказал должного почтения святому Кольму – тот на него и наслал проклятие. Выросли на лице у герцога три волдыря: красный, белый и черный, стыда, позора и поношения, и оттого он в самом скором времени помер. – А-а! Ну, такое-то проклятие я вам и сам устроить могу, хоть и не святой, – заметил Рокэ. – Я даже примерно с ходу прикидываю состав проклятия. «Красный волдырь стыда» – это, очевидно... Дикон смерил своего эра снисходительным взглядом, как взрослый расшалившегося малыша. – Думаете, герцога просто отравили? – переспросил он. – Что ж, хорошо. А скажите, что за яд такой, который убивать не убивает, а насылает безумие, да еще и избирательное? – Что-нибудь растительное? – предположил Рокэ. – Вроде экстракта красавки? А что значит «избирательное»? Я безумен только в норд-норд-вест, при южном ветре я еще отличу сокола от цапли? – Ну, примерно, – серьезно кивнул Дик. – Вот тот же святой Кольм другого герцога тоже проклял, и наслал на него безумие... – Я смотрю, этот ваш святой Кольм был любитель проклятий! Даже не любитель, а специалист... Дик пожал плечами. – Очень могущественный был святой, и деяния его весьма известны. Ну вот, но над тем герцогом он сжалился и сделал так, что проклятие действовало не всегда. Пока герцог испражнялся, он пребывал в здравом рассудке... Тут Эмиль не выдержал и заржал. – Я бы сказал, что святой сжалился не столько над самим герцогом, сколько над его родней и над теми, кто за ним ходил, – вставил Лионель. Лицо у него при этом осталось абсолютно непроницаемым, отчего Эмиль окончательно забился в конвульсиях. Дик обвел обоих Савиньяков укоризненным взглядом. – Со временем стало ясно, что герцога уже не исцелить, – упрямо продолжал он. – Ничего не поделаешь: пришлось ему заниматься всеми государственными делами в отхожем месте. Так он и судил, и рядил, и решения выносил, не вставая с укромного сиденья. И между прочим, неплохой был герцог. В историю вошел как «Конн Осмотрительный»... – Но в народе был прозван «Конн Засранец»! – выдавил Эмиль. – В народе он был прозван «Добрый Конн», – как ни в чем не бывало поправил Дикон. – Потому что на войну никогда не ходил и войн не затевал. В отличие от Конна Ста Битв. – И много у вас таких легенд? – спросил Рокэ с неподдельным интересом. Ему всегда казалось, что историю Золотых земель он знает неплохо, но тут выяснилось, что по части надорской истории в его знаниях зияют чудовищные пробелы. – Про святых? – уточнил Дик. – Про проклятия. – Если начать рассказывать нынче вечером, четырежды сорок дней и ночей придется рассказывать без перерыва, и тогда не иссякнут повести о проклятьях и проклятых, – важно произнес Окделл. – Так говорили мои воспитатели, но сам я их всех не знаю, – скромно уточнил он. – К тому же проклятия следует отличать, например, от зароков. – А зароки – это что? – Зарок – это когда герой желает обрести великую силу, и ради этого приносит клятву чего-то не делать, – объяснил Дик. – Чего именно? – Ой, зароки разные бывают! Бывают простые – скажем, не пить чашу, сидя верхом на коне, или не вкушать молока от белой овцы. А бывают и похитрее. Вот на одном Надорэа, скажем, лежал зарок: ни в чем не отказывать женщине, если попросят четырежды. А у него было волшебное копье, и пока то копье было у него в руках, был он непобедим и неуязвим в бою. И вот раз отправился он на битву, и великая то была битва, и много великих воинов сошлось на равнине, и много их полегло, заливая алой кровью зеленые травы. И вышла ему навстречу старая женщина в рубище, и глаза у нее были синие. И сказала она: «Отдай мне твое копье, Надорэа!» Он же отвечал: «Ни к чему тебе, старуха, копье, и не удержать тебе рыцарского копья!» Едет он дальше, вышла ему навстречу маленькая девочка в детской рубашке, и глаза у нее были синие. И сказала девочка: «Отдай мне твое копье, Надорэа!» Он же отвечал: «Ни к чему тебе, дитя, копье, и не поднять тебе рыцарского копья!» Едет он дальше, вышла ему навстречу женщина в одеянье замужней, и глаза у нее были синие. И сказала она: «Отдай мне твое копье, Надорэа!» Он же отвечал: «Ни к чему тебе копье, и не к лицу матери семейства носить оружие!» Едет он дальше, вышла ему навстречу юная дева в белых одеждах, и глаза у нее были синие. И сказала она: «Отдай мне твое копье, Надорэа!» И вонзил он копье в землю у ее ног, так, что земля треснула надвое и оттуда забил родник – родник тот есть и по сей день, он так и называется «Источник Вонзенного Копья», а копье ушло в землю на четыре локтя. И сказал Надорэа: «Видно, судьба моя такая: что ж, дева, бери мое копье!» И поехал дальше, и приехал на битву, и сражался доблестно, и пал с честью, как о том рассказывается в «Песне о Битве Угнанных Быков». Дикон остановился, обвел слушателей слегка помутневшим взглядом и сознался: – Песню я целиком не помню, только отрывки. – Спасибо, юноша, не надо! Общий смысл мы уже поняли, – поспешно сказал Рокэ. – Ну вот, но это все зароки, которые человек берет на себя сам, – продолжал Дикон. – А проклятия – это другое. Самая известная история о проклятии – это, конечно, повесть о Лоэгайрэ Проклятом. Значит, жил когда-то знатный муж по имени Лоэгайрэ, и прогневал он одного святого человека... – Святого Кольма? – перебил Рокэ. – Нет, святого Ронана. Святой Ронан явился в земли Лоэгайрэ проповедовать эсператизм язычникам, и на шее он носил большой колокол, и колокол этот звонил всякий раз, как Ронан молился, а молился он почти непрестанно, днем и ночью, и звон этого колокола не давал Лоэгайрэ спать. И вот как-то раз Лоэгайрэ разъярился («И его можно понять!» – вставил кто-то из близнецов – а возможно, оба), вскочил, прибежал к Ронану, вырвал у него из рук Эсператию и закинул в соседнее озеро. Ронан плакал и рыдал весь день и всю ночь напролет, а на следующее утро из озера вылезла выдра, и выдра держала в зубах его Эсператию, и книга была цела-целехонька: не размокла ни единая страница, не расплылась ни единая буковка! Лоэгайрэ же вскоре после этого отправился на большую битву, а туда же явился Ронан и еще трое святых, чтобы битву эту остановить и примирить враждующих. Лоэгайрэ же увидел Ронана, вскричал «Опять ты!», и устремился на него с копьем. Но колокол на шее святого зазвонил оглушительно, а кроме колокола, носил Ронан еще и большую серебряную эсперу, и блеск эсперы ослепил язычника. Испугался Лоэгайрэ, обернулся белой птицей и улетел в лес, и жил там два года, перелетая с дерева на дерево и воздыхая горестно. Иные же говорят, будто все это выдумки невежественных людей («Удивительное здравомыслие!» – буркнул Рокэ), и никакой птицей Лоэгайрэ не оборачивался и летать не умел, а что он всего лишь сорвал с себя одежду, весь порос белыми перьями, убежал в лес и там скитался и жил на вершинах деревьев, прячась от всех. Питался же он одним только зеленым салатом, никакой прочей пищи он вкушать не мог. – А где он брал в лесу салат? – поинтересовался Лионель. – Это был дикий салат, он рос в лесу у родника, – уверенно ответил Дикон. – И еще он не мог есть и пить из посуды, потому что таково было проклятье, наложенное святым. Но одна добрая женщина вырыла ямку в земле, и наливала ему туда молоко, и он приходил и пил из ямки, точно дикий зверь. И обо всем этом, – Дик внезапно запнулся и широко зевнул, – рассказывается в «Повести о Лоэгайрэ Проклятом», она же «Повесть о Лоэгайрэ Безумном». И повесть эта правдива, ибо списки ее хранились в четырех главных церквах Надора до тех пор, пока не кончился Круг Молний и истинная вера не сменилась на новую. – Это, разумеется, серьезный аргумент в пользу того, что повесть эта правдива. А еще какие-нибудь доказательства имеются? – ехидно спросил Рокэ. Дик только плечами пожал. – Не больше, чем у любых других преданий. Рокэ поднялся и отошел к окну. – А вот скажите, Окделл, – спросил он, глядя наружу, словно надеялся что-то увидеть в кромешной темноте ночного сада, – что в этих ваших историях говорится о людях, который не были прокляты сами, а унаследовали проклятие от... скажем так, дальних предков? – Я даже и не знаю... – протянул Окделл. – Такое, чтобы прокляли не одного человека, а целый край или весь народ – ну да, это бывает. Взять хотя бы тот недуг, что нападал на бергеров в наказание за муки Эйрин Прекрасной – говорят, будто это длилось на протяжении девяти поколений. Но многие в подобное не верят. Чтобы человек сам ничем не провинился, ничего такого на душу не брал, а нес наказание за дальнего предка? Нет, Создатель такого не попустит... – Ах во-от как! – протянул Рокэ. – Что ж, стало быть, и потомок Рамиро-Предателя ничем не хуже потомка Алана Святого? Повисла долгая пауза. Эмиль уже решил, что Дикон утратил дар речи от негодования, и собирался было упрекнуть Рокэ: была же охота дразнить пьяного мальчишку! Но вглядевшись, Эмиль увидел, что Дикон попросту крепко спит. Савиньяк хмыкнул, подошел, подвернул край шкуры, на которой развалился Окделл, и подложил ему под голову. Тот немедленно повернулся набок, сунул под щеку кулак и вообще устроился так уютно, будто у себя в кровати. Стало ясно, что перемещать его совершенно бессмысленно: сейчас ему и так хорошо, а назавтра в любом случае будет плохо. Эмиль распрямился и обвел взглядом остальных собутыльников. Лионель расположился в кресле и глядел в огонь, по-кошачьи щурясь. Рокэ уселся боком на подоконнике, крутил в руках недопитый бокал, смотрел через распахнутое окно в темноту и начинающийся дождь и что-то негромко насвистывал – Эмиль было подумал, что-то кэналлийское, как обычно, но размер был совсем не похож. Подойдя ближе, он узнал модную нынче песенку некоего Гроссфихтенбаума (ну и имечко! Пока конец договоришь, пожалуй, начало забудешь) на слова знаменитой «Радости» Дидериха, и, не удержавшись, подпел вслух: – Кто сберег в житейской вьюге Дружбу друга своего, Верен был своей подруге, Влейся в наше торжество! Кто презрел в земной юдоли Теплоту душевных уз, Пусть в слезах, по доброй воле, Сам покинет наш союз! Все, что в мире обитает, Вечной дружбе присягай! Путь ее в надзвездный край, Где Неведомый витает. Росио оборвал свист – тем более, что дальше, по идее, хор умолкал, вступал оркестр, и свистеть становилось неудобно, – и фыркнул. – Сколько пафосу, сколько высоких чувств! Впрочем, как и всегда у Дидериха. «Возьмемся за руки, друзья...» и прочая сентиментальная чушь – терпеть не могу! Помолчал и добавил: – А песня, однако же, вышла хорошая. Что значит – истинный талант! И я не про Дидериха. Глядишь, еще Круг спустя нас всех уже забудут – ну разве что унары будут учить, путаясь во всех этих Алвах и Савиньяках, – а ее запомнят и будут петь. – Ну, мы этого уже не увидим, – пожал плечами Эмиль. – От души на это надеюсь! – Росио допил бокал и спрыгнул с окна. Эмиль передернул плечами – сделалось как-то зябко. От дождя, должно быть. – Вот так наслушаешься Окделла, – нарушил воцарившееся молчание Ли, – и поневоле захочется дать какой-нибудь идиотский зарок. Не пить молока от белой овцы... а их что, доят, вообще? – Доят, доят, – кивнул Рокэ. – Как и коз. – Не сношаться верхом на коне... – Не мочиться с седла... – подхватил Эмиль. – Не опускать копья в присутствии женщин! – закончил Рокэ. – Ну, это уж чересчур! – Не поднимать было бы хуже, – возразил Рокэ. Помолчал и добавил: – Не надо, не давай. Это совершенно не смешно.