Одиночество луны

      — Может, ты хочешь послушать мое нытье, в качестве предварительных ласк? Потому что в сексе с мужчинами я полный ноль, пусть и с задорно торчащей палочкой, и, возможно, эту ночь спасет хотя бы мой увлекательный рассказ.       Юнги волновался настолько, что нисколько бы не удивился, если бы вдруг стакан с виски, за который он держался как за последнюю надежду, разлетелся прямо в руках вдребезги, феерично разбрызгав его кровь. Он сжимал его слишком сильно. Он пытался шутить, но, очевидно, ему самому было несмешно.       — Хочу. — Джин кивнул, пока Юнги подлил в свой стакан еще виски, сделав пару неосмотрительно больших глотков, которые заставили его скривиться. — А мне?       — Сколько угодно. — Юнги подлил и в стакан Джина, который тот затем взял, заняв прежнее место у стола.       — Если ты не готов…       — Просто обещай не смеяться, хорошо? — Юнги смотрел теперь куда угодно, но только не на Джина.       — Обещаю. — А Джин не сводил с него глаз, как будто в любой момент готов был оказать первую помощь его остановившемуся от стыда сердцу.       — В общем, когда ты рассуждал о своей книге, описывая потенциальных жертв лунного света, ты… говорил как будто обо мне. Я потерял… Отец умер два года назад, и чтобы было понятно, как я это воспринял — узнав о его смерти, я не мог заплакать. Сразу готовился умереть, потому что для меня это было равносильно смерти. Он был для меня всем: родным человеком, другом, поддержкой, вдохновением. Он был пианистом, и только его заслуга в том, что я однажды полюбил музыку. Мы часто играли в четыре руки. Он часто играл для меня, и я знал, что однажды стану великим музыкантом, чтобы папа мной гордился. Очень хотел, чтобы он мной гордился. А он, как потом рассказывала мама, всегда хотел сына и, возможно, поэтому мы… Понимали друг друга без слов. Утешали без слов. Отец… Мы как будто были родственными душами. Как будто помимо своей части хромосом, он смог вложить в меня что-то еще, что нас крепко связало. Он умирал на моих глазах, а я умирал вместе с ним. От четвертой степени рака, который однажды решил уйти в ремиссию, а потом… Резко и без предупреждения, до этого измучив болью, забрал его. — Юнги смотрел в пол, вновь взяв стакан двумя руками, чтобы от нервной дрожи не выплеснуть его содержимое. — Я потерял не просто отца. Часть себя. Это была не дырка — от меня оторвали кусок, и я был уверен, что не выживу, лишившийся всего. И знаешь… Я в то время злился на маму, которая пыталась прятать от меня свои слезы, как будто смерть папы была чем-то… логичным. Она пыталась утешать меня тем, что папа избавился от страданий и перешел в новый мир, а я мечтал, чтобы он забрал меня с собой. Сам за ним уйти не мог, потому что не хотел… Маму расстраивать.       Юнги ухмыльнулся, затем осушив стакан и отставив его. Он ни с кем и никогда не делился этим и теперь чувствовал себя разбитым. Непонятно почему, но казалось, что теперь он сам себе зачитывал приговор. Даже опущенным в пол взглядом он заметил руку, которую протягивал Джин. Он поднял удивленные и уже успевшие достаточно покраснеть и заблестеть глаза, заметив, что Джин был непроницаемо серьезен. Ничего не говорил, и, возможно, в его почти черном взгляде была строгость или даже осуждение, но Юнги всё-таки неуверенно вложил в его ладонь свои пальцы, которые Джин мягко сжал. А затем потянул его к себе, но повернул спиной, которой Юнги теперь прижимался к его груди.       — Ты не хочешь смотреть на меня, а я хочу, чтобы тебе было немного проще. — Джин обнял его, и Юнги смог почувствовать на себе ширину его плеч, за которыми можно было спрятаться от чего угодно. — Хочу тебя немного расслабить. Откровения так даются проще, когда тело, в отличие от мыслей под гнетом чувства вины, может позволить себе быть мягким. Я удержу тебя. Поддержу. Пойму. — Под завораживающим мягкостью голосом Юнги запрокинул голову на плечо, прикрыв глаза, чувствуя, как успокаивалось сердце. — Продолжай.       — У мамы на первую годовщину папиной смерти случился инфаркт. Не могу вспомнить точно, может, это было после или до, но отчетливо помню, как прозрел. Я чуть не потерял своего единственного на тот момент родного человека. Остался без отца, думая, что потерял всё, а потом… Чувство вины, да. Я ненавидел себя за то, что забыл о маме, которая… — Голос Юнги задрожал. — Она замечательная. Ласковая, временами крикливая, но всегда быстро отходчивая. Заботливая. Она всегда думала обо мне, переживала, пока я хоронил себя заживо. Я одумался. Понял, что мне есть, что терять и кого терять. Понял, что несмотря на то, что мы с мамой разные, я люблю ее и не могу оставить одну. Она… Однажды заплакала, сказав, что никогда не сможет заменить мне отца. Вот это было… Больно. Больно от того, сколько незаслуженных страданий своим равнодушием я причинил ей. Но… Я исправился. Мне на самом деле стало немного легче. По крайней мере, я постепенно начал понимать, что умирать пока не стоит. Вернулся к своей обычной жизни, но она больше обычной не была. Потому что больше у меня не было человека, с которым я мог поделиться всем так же честно и без боязни, как с собой. И вот здесь… Да, я понял, что мне уже недостаточно просто романтики и секса. Если раньше я в любой момент мог прийти к отцу и поговорить с ним обо всем, то теперь… Я стараюсь быть открытым с мамой, с Тэхеном, которому тоже многим обязан, но это не... Мы слишком разные. Инь и янь — это белое и черное, контраст, который при этом всем же сочетается краями, образуя единство. Я потерял это. Закрылся, разочаровавшись в любви и в том, что я готов был винить всех вокруг, кроме себя. А винить себя за что? Противоречия. Не дают мне спокойно жить. А теперь еще и ты... Не даешь мне спокойно жить.       Вместо того, чтобы услышать какой-то ответ на эту капризно озвученную претензию, Юнги почувствовал мягкое прикосновение губ на своем виске, которые задержали это нежный поцелуй. Это было нужно.       — Я… С тобой я почувствовал себя примерно так же, как чувствовал себя, когда проводил время с папой. Близость. С папой я мог ее объяснить, с тобой — нет, но тем не менее, она очевидна. И, наверное, мой всё-таки нуждающийся в сексе организм, решил, что именно ты можешь стать тем, кто меня утешит. По-всякому. И поэтому мне снились такие сны. Мокрые.       В этот момент Юнги благодарил Джина, который не мог видеть его горячо покрасневших щек.       — Помнишь, я говорил о том, что не все могут заполнить пустоту внутри? Что для этого нужны силы, терпение, стремления, на которые не у всех хватает воли. Ты сильный, Юнги. Сейчас чувствуешь себя слабым, уязвимым, подавленным из-за озвученного вслух, что стыдно думать даже про себя… А я не встречал никого сильнее. Поэтому я не хочу тебя утешать — тебе это не нужно. Я… Я просто рад, что смог заслужить твое доверие и теперь очень боюсь его предать неправильными словами.       — Ты же мастер слов. И знаток людских душ, сумевший меня узнать до того, как я сопливо разоткровенничался. — Юнги невольно надул губы. — Я… Я думал, что буду жалеть об этом, но теперь мне стало легче. Правда… — Он взял паузу, которую Джин не торопился нарушать. — У меня никогда не было отношений с парнями. Никаких. И то, что ты надеешься на секс… Не думаю, что смогу тебя впечатлить или как-то удовлетворить… нормально.       Услышав это, Джин усмехнулся, и Юнги чуть развернулся, чтобы посмотреть на него, выразив на своем лице очень убедительное недоумение.       — Меня не интересует секс ради удовлетворения. Удовлетворить себя я могу сам.       — А… — Юнги нахмурился.       — Меня интересует близость. — Джин мягко улыбнулся, но в его взгляде почему-то была тоска. Не та, что бушевала до этого внутри Юнги, причиняя боль. Другая. Тихая. Успевшая смягчиться смирением. — Я хочу, чтобы мы стали еще ближе. Меня не интересует секс как физическая разрядка. Мне важен процесс. Чувствовать. Пытаться прочувствовать каждым сантиметром тела, узнать тебя в тот момент, когда ты сам себе не будешь принадлежать. Будешь принадлежать мне, пока я буду пытаться показать тебе все грани чувственной любви, грани близости, которую ты уже ощущаешь между нами. Это… — Джин улыбнулся. — Для этого до сих пор понадобится твоя задница, но…       — Блять. — Юнги уронил голову, но при этом на его лице была широкая улыбка. — Я уже думал, что ты совсем романтик.       — Я говорил, что мне не интересно удовлетворение, как таковое, но удовольствие… Это другое. Удовольствие ты можешь испытывать, даже просто смотря в глаза, смотря на высохшие и открытые стонами губы. Стонами, в которых ты виноват, самоотверженно причиняя наслаждение. Если тебя интересует близость, а не просто секс, границы удовольствия расширяются. Нужно только полностью довериться. Доверие делает тело мягким, горячим, податливым, оно охотнее отвечает даже на самые невинные ласки, потом что ко всему добавляется трепет. Предвкушение. Ты забываешь обо всем, обо всех условностях, отдаваясь этому чувству.       — Я часто трахался — это правда, и нередко даже по любви, но… Мне кажется, так у меня не было. И мне почему-то не верится, что так бывает. — Юнги еще больше развернулся, и Джин рукой обвил его талию.       — Потому что ты не впускал никого в себя. И я говорю не о члене, хотя член нам тоже понадобится.       — Джин! — Юнги засмеялся, пока Джин взял его за руку, мягко ее сжав в своей ладони.       — Ты когда-нибудь смущался во время секса? Чувствовал неловкость? — Прозвучало серьезно, и Юнги задумался.       — Ну, наверное, смущение всегда есть. Как без него?       — В сексе со мной смущения не будет. Не должно быть, если ты хочешь ощутить всё то, что я описал. — Джин мягко улыбнулся, и его взгляд, который до этого нежно уговаривал, направленный в глаза Юнги, как будто случайно спустился к губам, задержавшись на них.       — Я вряд ли… не буду стесняться. — Юнги густо покраснел, опустив глаза, пока Джин поднес его руку к своим губам, оставив деликатный поцелуй на одной из выпирающих костяшек. Он смотрел на его пальцы, не пытаясь смущать взглядом исподлобья, который всегда получается слишком сильным. — Я не настолько уверен в себе. Тем более… Ты… — Юнги потерял мысль, когда Джин, будто не слушая, продолжил покрывать мягкими поцелуями его пальцы. — Красивее меня.       — Тогда почему ты возбуждаешь меня больше, чем я возбуждаю себя? — Джин поднял невозмутимо вопросительный взгляд, и на этот раз, приложившись губами к руке Юнги, он не опустил глаза. — Наверное, это значит, что ты красивее.       — Это значит, что у тебя нет проблем с психикой и самооценкой. — Юнги ухмыльнулся, затем вновь невольно замерев, когда Джин поцеловал его ладонь, затем прижав ее к своей щеке. — Ты… Уже смущаешь меня.       — Чем? — Джин искренне удивился. — Тем, что мне доставляет удовольствие целовать твои пальцы? Я не делаю то, что мне не нравится и чего мне не хочется. Но я не смогу ограничиться лишь руками, какими бы красивыми и золотыми они у тебя ни были.       Юнги смотрел на Джина широко распахнутыми глазами, пока глаза Джина были устремлены на его губы. И расстояние между их лицами начало сокращаться, что заставило Юнги сглотнуть. Он невольно сильнее сжал свои пальцы вокруг ладони Джина, пока вторая ладонь Джина сильнее сжалась на его талии, как будто предостерегая его от побега, но Юнги уже ощущал себя в ловушке, из которой совершенно не хотелось выбираться. Особенно в тот момент, когда он почувствовал… Губы Джина даже издалека, даже не касаясь их, восхищали своей чувственностью и мягкостью, а теперь, когда они касались его губ… Невинное прикосновение, которое заставило сердце Юнги бессильно затрепыхаться. И, кажется, виной всему было не только то, что он впервые целовался с мужчиной.       А Джин тем временем вновь его поцеловал, на этот раз чуть увереннее, открытыми губами, немного повернув голову Юнги, который, подчиняясь лишь, наконец, получившим голос желаниям, приоткрыл рот. В этот момент он не мог стесняться откровенности, нетерпеливо ожидая возможности попробовать Джина на вкус с помощью языка. И он решился на инициативу, мягко, но как будто боязливо языком проведя по слизистой губ Джина, который тут же откликнулся на это приглашение сделать поцелуй откровеннее. Глубже. До сих пор никакой страсти или напора — сладкая, неторопливая ласка. Более близкое знакомство, которое не прервалось даже в тот момент, когда Джин развернул к себе Юнги, одной рукой продолжая прижимать его к себе за талию, другой — взявшись за его затылок, запустив пальцы в мягкие длинные волосы и направляя его голову вслед за своими губами.       — Тебе нравится? — Джин чуть отстранился, внимательно вглядываясь в глаза Юнги, которые тот открыл не сразу, взволнованно вдохнув и сильнее сжав на плечах Джина пальцы, которыми затем скользну к его шее.       — Да. — Юнги сказал это на выдохе, а затем удивленно распахнул глаза, пытаясь оглядеться, что ему не позволила сделать рука Джина. — Кто выключил свет?       — Я был здесь с тобой. — Он улыбался с хитрой нежностью, затем повернув голову в сторону окна. — Мне кажется, или это более подходящее освещение?       Серебристая лунная дорожка, спускаясь с подоконника, стелилась по ковру, рассеивая по воздуху свой мягкий свет, которого хватало теперь, чтобы увидеть в глазах Джина… звезды? Они блестели, и теперь их таинственная глубина не пугала, а завораживала, как по волшебству стирая внутри Юнги даже самые осторожные сомнения, и он был первым, кто потянулся к губам, на этот раз сразу начав с языка. Никогда поцелуи не казались ему настолько… вкусными, потому что в принципе он не пытался зацикливаться на чужом вкусе, воспринимая это как разминку к более серьезным оральным ласкам, но теперь было другое. Юнги никогда не задумывался о том, что можно уметь целоваться, а теперь… Он полностью расслабился в чужих руках, даже не пытаясь сопротивляться вдруг накрывшему ему головокружению, и всё из-за того, как плавно, чувственно и сладко сплетались языки. Хотелось остаться в этом моменте, но…       — У меня… — Джин пытался незаметно перевести нечаянно заволновавшееся дыхание. — Ноги подкашиваются от того, как хорошо ты целуешься.       — Ты. — Юнги, не открывая глаз, улыбнулся.       — Нужно лечь.       Услышав это, Юнги тут же распахнул глаза.       — Хорошо, можно не ложиться. — Увидев в его взгляде недоумение и страх, Джин поспешил унять это ненужное волнение. — Ты боишься, а значит, не хочешь. Мало решиться, я понимаю, и ни за что не стану на чем-то настаивать, потому что… — Он мягко улыбнулся, нежно пальцами коснувшись раскрасневшейся щеки Юнги. — Эта ночь для меня уже незабываемая. Ночь со вкусом твоих ласковых губ, чьи поцелуи… вкуснее любых шоколадных десертов, которые я обожаю. И знаешь, если бы передом мной поставили выбор, шоколад или твои губы, я бы, не сомневаясь, сгреб тебя в охапку и принялся целовать.       Пальцы Джина оказались в волосах Юнги, бережно зачесывая их от лица, пока Юнги боялся, что стук его сердца разбудит соседей. Он смотрел на Джина, забыв, что умел смущаться, прямо, не моргая, не зная, на какой части невыносимо красивого лица остановить взволнованно мечущийся взгляд.       — Я… — Юнги, как будто придя в себя, опустил глаза. — Боюсь. Я очень хочу, но… Со стороны это выглядит… Я смотрел порно, чтобы понять, и… — Он так отчаянно волновался, что забыл, как правильно сочетать слова между собой, чтобы они обнажали его мысли, а не то, что он где-то потерял мозги. — Это выглядит обычно… ну… не очень. Особенно если брать не студийное, а любительское, где…       — Юнги, ты можешь просто сказать нет. И я не буду ни на чем настаивать. И не стану относиться к тебе хуже. Я не разочаруюсь в тебе. Ты имеешь право отказаться, просто потому что тебе страшно, и ты не уверен в том, что тебе понравится. — Джин теперь выглядел неожиданно для сложившегося момента серьезно, пристально всматриваясь в взволнованно распахнутые глаза Юнги, как будто хотел донести до него смысл не только словами. — Также ты сможешь остановиться в любой момент нашей близости. В любой момент, когда тебе станет больно и неприятно, ты скажешь нет, и я приму твой отказ, несмотря на то, как буду на тот момент возбужден. Вопрос только в том, хочешь ли ты попробовать. Попытаться сосредоточиться на моих губах, нежных, бережных руках, голосе, который без спроса и моего разрешения вкрадчивым шепотом будет убеждать тебя в том, что нет в этом большом и красивом мире ничего и никого, желаннее тебя. — В интонации Джина всё еще слышалась твердость, но она начала ласково шелестеть постепенно снижающейся громкостью. — Мы можем попробовать. Ты можешь дать мне шанс тебя переубедить, заставить забыть сомнения и страхи, потому что если всё сделать правильно, в решающий момент в тебе не останется ничего кроме желания стать со мной одним целым. Ощутить меня в себе, испытывая при этом не страх и боль, а эйфорию. Ты можешь выбрать, и любой твой выбор я приму.       — Я хочу попробовать. — Юнги не стал долго думать, уже завороженный голосом, взглядом, чуткостью Джина, которой хотелось верить. — Хочу. — Он сделал шаг назад, протянув Джину руку. — Пойдем. Я знаю место получше.       На самом деле, решиться до конца Юнги так и не смог, но также он не мог сопротивляться Джину, который находил слишком правильные и подходящие его сомнениям и мыслям слова. Он ведь на самом деле может отказаться в любой момент. Хотя… Вот в этот момент, когда Джин остановил его уже в спальне, потянув к себе за руку и сразу на удачу приникнув к его губам, ему не хотелось говорить нет. Только обнять Джина двумя руками за шею, нерешительно прильнув, боясь в этот момент, что его язык вдруг выскользнет из плена сладких губ. Юнги не заметил момент, когда руки Джина оказались под его футболкой, пальцами сжимаясь на талии, затем сместившись к пояснице. Юнги лишь чувствовал, что между ним и Джином стало еще меньше расстояния, которое становилось всё менее нужным.       — Мы можем продолжить так и посмотреть, к чему это приведет… — Джин оторвался от губ Юнги. — Или же раздеться и…       А Юнги до сих пор не знал, чего хотел, поэтому ответ решил не озвучить, а дать прочувствовать, вновь припав к пухлым, блестящим от его языка губам Джина, который откликнулся, с прежним порывом прижав его к себе. И почему-то теперь хотелось касаться не мягкого хлопка рубашки, а кожи. Пальцы Юнги, которые до этого сжимали плечи Джина, попытались пробраться под его наглухо застегнутый воротник.       — Снять? — Джин улыбался, говоря в раскрытые от нетерпения губы, которые пытались настоять на продолжении, но Джин ушел от нового поцелуя, для убедительности ладонями под футболкой скользнув к лопаткам Юнги.       И он как будто только теперь осознал, что всё это время ощущал на себе чужие руки. Не чужие, что стало понятно по разливающемуся под кожей трепетному волнению.       — Хочется быть еще чуть ближе, правда? — Мягкий шепот дразнил губы Юнги, пока Джин сильнее прижимал свои ладони к его спине, чувствительно продавливая мышцы. — Кожей к коже. Теплом к теплу. Желанием… — Близость губ почти закончилась поцелуем, но Джин в последний момент остановился. — К желаниям. Возбуждением… — Он взял руку Юнги со своего плеча и, прижимая ладонью, повел вниз, по своей груди и…       Юнги почти испуганно округлил глаза, уставившись на Джина, который с нежностью улыбался, прижимая его руку к своему твердому члену.       — Ты… — Он внезапно потерял дар речи, потеряв и надежду найти его, когда губы Джина оказались на его шее, мягко прижавшись к тонкой, покрасневшей от стыда коже, опалив ее горячим выдохом.       Юнги с одной стороны хотелось выдернуть свою руку из пальцев Джина, а с другой… Он испытывал какое-то странное волнение, понимая и буквально ощущая кожей, как с каждым новым движением его плотно соприкасающейся с членом ладони, Джин чаще вдыхал, выдыхая раскрытыми губами в становящиеся откровеннее поцелуи. Это… Юнги откинул голову, прикрыв глаза, не заметив момент, когда Джин отпустил его руку, которая не остановилась. Юнги начинал входить во вкус, чувствуя, как всё внутри разогревалось, откликаясь на каждое новое взволнованно нежное прикосновение губ и языка к его коже. А потом он дернулся, и ладонь, которая до этого уверенно поглаживала член Джина, теперь упиралась ему в плечо. Потому что ладонь Джина в свою очередь теперь бережно накрывала член Юнги, который явно успел проникнуться теми ласками, которые доставлял и получал.       — Разве это страшно?       Джин сосредоточенно смотрел в глаза Юнги, который, как будто застигнутый на месте преступления, не знал, как теперь сосредоточиться только на осторожно поглаживающих его пальцах. Это удовольствие во встревоженном сознании отдавалось каким-то непонятным эхом, пока Джин взял его руку, приложив к своим губам. И Юнги сглотнул, а затем опустил глаза, в режиме реального времени наблюдая за тем, как чужие пальцы через тонкую ткань нащупали головку… Это было настолько же стыдно, насколько… сладко, несмотря на всё смущение и сомнения. И когда Юнги поднял на Джина глаза, тот сразу понял его настроение.       — Твое тело охотно откликается, потому что ему не нужно думать — оно стремится получить ощущение и дать на него реакцию. — Пальцы Юнги все еще находились у губ Джина, который продолжал аккуратно гладить его член, как будто боясь спугнуть окрепшую эрекцию. — Я вижу по твоим глазам, что ты тоже стал сомневаться меньше. Правда?       Джин смотрел на него с задорной нежностью, хитростью, с убаюкивающей теплом игривой многозначительностью, и Юнги не мог не улыбнуться в ответ, чувствуя, как его тело, до этого судорожно поддавшись на провокацию нервной системы, стало мягче. А нервная система… Он начал успокаиваться, настолько, что в какой-то момент накрыл ладонь Джина своей рукой, направляя и демонстрируя, как сделать ему приятнее. Джин широко улыбнулся, потянувшись к губам Юнги, с восхищением и явным одобрением встретив эту инициативу.       — Мы избавили тебя от страха, а теперь пора избавиться от одежды. — Пальцы Джина, которые до этого ласкали привыкший к чужим мужским рукам член, зацепились за резинку шорт Юнги. — Я знаю, что в твоих фантазиях ты единственный был голым, но…       Юнги чувствовал, что в этот момент покраснел. Откуда Джин всё знал? И чтобы быстрее найти ответ на этот вопрос, Юнги начал расстегивать пуговицы его рубашки, не дожидаясь разрешения или приглашения. И Джин, двумя руками обрамив его лицо и побуждая посмотреть на себя, наклонился к нему, лишь выдохом подразнив раскрывшиеся в предвкушении поцелуя губы.       — Мне нравится.       Темные глаза горели, и Юнги взволнованно вдохнул, успев до момента, когда его щеки коснулся неожиданно трепетный поцелуй.       — Мне тоже.       Он сказал это на взволнованном выдохе, затем как будто с надеждой или страхом чего-то неведомого вглядываясь в глаза Джина. По ощущениям это было похоже на то, что вокруг тебя вдруг выключили весь свет, оставив тебя в кромешной темноте. Ты должен был выбраться, но боялся, и вот к тебе потянулась рука, предлагая помощь. Возможно, она принадлежала чудовищу, который затем одним движением наточенных челюстей не оставит от тебя ни косточки. А, возможно, это твой ангел-хранитель, который приведет тебя к спасению, ни разу не позволив удариться или усомниться в его надежности. Юнги знал и не знал Джина одновременно. Понимал, что именно от него можно ожидать, но при этом не мог доверять полностью. Доверял, но… Это доверие возникло в нем без разрешения и под прицелом темного, гипнотизирующего своей карей глубиной взгляда. Его можно было бы бояться, если бы не необъяснимое ощущение внутри. Доверять. Пойти за протянутой рукой куда угодно. Этому не хотелось сопротивляться, особенно тогда, когда чувственно красивого лица коснулась нежная улыбка.       — Я позабочусь о тебе.       Юнги поторопился стереть эту улыбку открытыми губами. Отчаянно, но это было неважно, потому что он сразу стал целовать с языком и без всяких условностей, позволив лишь сильнее прижать себя за талию. Но руки Джина быстро опустились к бедрам Юнги, даже через одежду продавливая выпирающие косточки, пока руки Юнги сжимали его плечи, затем дернув с них рубашку. Джин сознательно не сопротивлялся. Казалось, что он отдал инициативу, но Юнги не знал, что стоило Джину оказаться без одежды, он доминировал. Доминировал так, что сбитый до этого с толку искренними уговорами и откровенной лаской любовник терялся в догадках и удовольствии, которое в один момент будто динамитной шашкой срывало крышу, через которую тут же выветривался весь здравый смысл.       Джин остановился, почувствовав, как напрягся Юнги, когда он стянул с него футболку, уронив ее на мягкий ковер. Он поджал плечи, тут же притянув к себе Джина, будто желал прикрыться, используя теперь то, что было под рукой. И Юнги тут же приник к его губам, чтобы тот не смог озвучить, что разгадал его план. Он волновался. Он решался, но это было его правило по жизни: для того, чтобы достичь чего-то выдающегося, нужно выйти из зоны комфорта. И что-то в воздухе теперь подсказывало, что выдающимся в его случае могло быть удовольствие, которое впервые ему мог доставить мужчина.       — Я готов исполнить все твои желания. Чего ты хочешь? — Нельзя было сказать точно, интересовал ли этот вопрос Джина или же это просто был отвлекающий маневр, чтобы Юнги не стал сопротивляться, когда с помощью нетерпеливых рук будет вынужден остаться полностью без одежды.       — Тебя.       Голос дрожал, как будто Юнги было холодно. Или страшно, и поэтому Юнги, чтобы почувствовать в этой ситуации немного спасительного контроля, подтолкнул Джина ближе к кровати. И тот, усевшись, притянул его к себе, запрокинув голову как раз в тот момент, когда Юнги нагнулся к нему с поцелуем, отчего-то похолодевшими пальцами сжав широкие плечи. В нем был какой-то надрыв, отчаянный внутренний спор… Что-то… Что не могло остановить, потому что Джин понимал, что в итоге получит то, чего хотел и за чем пришел. Потому что Джин знал, видел, что Юнги хотел того же, лишь по инерции помимо возбуждения, которое уже было очевидно, испытывая сомнения. Страх перед неизведанным, но отчаянно его манившим, отражающимся в завораживающем глубиной взгляде темных карих глаз. Они уговаривали его без слов. А, может, заставляли, при этом лишая сил сопротивляться.       Джин взял руки Юнги и по очереди приложил к своим губам, смотря на него теперь снизу вверх, покорно демонстрируя, что у Юнги здесь было право слова. Решающего. Чтобы немного его успокоить, усыпить бдительность всё еще отказывающегося сдаваться сознания, которое не позволяло ему полностью расслабиться. И кажется, это удалось, потому что мягко высвободив руки, Юнги самостоятельно спустил с себя шорты вместе с трусами и даже успел поцеловать Джина, пока нагибался, чтобы высвободиться из штанин. А затем он выпрямился. Джин, разумеется, заметил его твердо стоящий член, но не прервал зрительный контакт, положив ладони на бедра Юнги. Худой, но при этом жилистый, сильный; не беспомощный, но в любой момент имеющий возможность показаться хрупким, обмануть и взволновать. На щеки Джина вновь опустились прохладные руки, и Юнги нагнулся к нему, чтобы поцеловать, уже успев продемонстрировать во всей красе остро выделяющиеся под жемчужной кожей ключицы. Он как будто отражал теперь весь наполняющий комнату лунный свет. От него невозможно было оторвать глаза, и даже сердце, кажется, заторопилось, чтобы запомнить эту картину.       Юнги выдохнул прямо в губы, когда Джин, наконец, занялся его членом, бережно и неторопливо оттягивая крайнюю плоть, второй рукой побудив Юнги чуть расставить ноги, чтобы деликатными, но игривыми прикосновениями приласкать очень чувствительную кожу внутренней поверхности бедер и мошонку. Джин сжал ее у основания члена, после убедившись, что Юнги это было скорее приятно, нежели болезненно. Это был как будто исследовательский интерес, который обычно испытываешь, оказавшись наедине с новым любовником. Способ обогатить свой собственный сексуальный опыт и сделать опыт партнера чуть более… незабываемым. Не сравнимым с тем, что он получал в женском обществе.       Юнги продолжал быть напряженным и неуместно сосредоточенным даже тогда, когда Джин демонстрировал ртом любовь к оральному сексу, которая в его случае волнующе сопровождалась не только лаской губ, но и мягкими, успокаивающими поглаживаниями. Он не стал брать член на всю длину, тем более, что Юнги мог похвастаться… выдающейся мужественностью, но того, что он делал губами и языком вполне было достаточно для того, чтобы Юнги запрокинул голову, закрыв глаза. Он, наконец, отважился двумя руками взять Джина за голову, зарывшись пальцами в мягкие волосы. Всё же это были знакомые ощущения, это был его собственный опыт, который…       Джин вытащил член изо рта, пальцами перехватив его у основания и сжав, затем чуть разжав, и вновь, несколько раз игриво лизнув оголившуюся головку, при этом вглядываясь в открывшиеся глаза Юнги, как будто собираясь, но не решаясь задать вопрос. Возможно, он просто любовался в этот момент милым лицом. На нем было возбуждение, которое выглядело упрямым. Румянец под скулами, приоткрытые губы, которые он явно успел и облизать, и закусить в каком-то невольном порыве; блестяще-стеклянные глаза, которые выдавали с потрохами то удовольствие, что он успел на себе испытать. Но всё же не мог принять, длинными пальцами чуть нервно зачесав от лица длинную челку.       Юнги собирался нагнуться к ласкавшим его до этого губам для выражения благодарности, но Джин поднялся первее, сначала сжав свои руки на талии Юнги, затем спустив их к пояснице, а после с бедренных косточек на ягодицы. И Юнги напрягся, но всё же обнял Джина за шею, не дойдя каких-то пару миллиметров до поцелуя. Он дышал отрывисто, выдыхая прямо в открытые губы Джина, который теперь как будто сомневался, стоило ли его целовать.       — Я… Тоже хочу отсосать тебе.       В сказанном было больше отчаянной решимости, нежели вдруг вырвавшегося наружу желания доставить удовольствие, и Джин, разумеется, понял это, руками обхватив и чуть сжав плечи Юнги, отстранившись, чтобы смотреть ему в глаза.       — Ты думаешь, что ты должен мне отсосать, если я отсосал тебе — это другое. И ты меня не обманешь. — Джин лукаво улыбался, пытаясь Юнги успокоить, но тот лишь серьезнее нахмурился.       — Я хочу, чтобы и ты получал удовольствие. Я… — Он вдруг смутился до покрасневших ушей, опустив глаза и нервно закусив губы. — Я нихуя не умею, но…       Почувствовав пальцы на своем подбородке, Юнги поднял голову, болезненно напоровшись на темный взгляд, который, кажется, теперь пронизывал его насквозь. Но это было мимолетное ощущение, которое затем совсем стерлось из памяти вместе с мягкой, как дымкой подернутой нежностью улыбкой. И взгляд стал теплее, укрыв голые плечи Юнги невидимой заботой.       — Я уже получаю удовольствие. Твоё удовольствие — это… — Джин вновь приблизился к губам Юнги. — Это мое удовольствие. Особенно теперь.       Юнги не знал, что ответить. Только покорно подался за уложившими его на кровать руками, не отрываясь смотря в глубокие и проникнутые неведомой тайной глаза Джина, в которых, кажется потерялся. Потому что в определенный момент Юнги перестал понимать, что происходит. Казалось, Джин был везде. Логически понять, как такое было возможно, нельзя. Только чувствовать. Не уставать чувствовать и чувствовать, как прикосновения отдавались током, покалыванием стремительно приливающей крови, мурашками, дрожью от непроизвольного сокращения мышц, как будто пытающихся удержать в себе как можно дольше невыносимо приятные ощущения. Юнги разучился смущаться, пока Джин запрокинул его ноги и приподнял его от одеяла, крепко удерживая в руках, припал губами к… Пальцы на болтающихся в воздухе ногах Юнги как будто болезненно поджались, пока сам Юнги зажмурил глаза, прикрывшись руками. Слишком откровенно и приятно, чтобы держать в себе выскальзывающие из открытых вздохами губ стоны. В какой-то момент он задержал дыхание, полуприкрытыми негой глазами наблюдая за тем, как губы Джина оказались на его лодыжке, затем медленно, как будто у них была вечность в запасе, проследовав к колену, и выше, незаметно перейдя по мягкому животу к груди Юнги, языком остановившись на твердом соске.       — Я не встречал никого слаще и красивее тебя. — В шепоте слышалось волнение, которое выдавало его искренность, пока Юнги только сильнее вцепился в плечи Джина, там, где до этого были губы и язык, почувствовав его пальцы. — Я так хочу, чтобы ты позволил мне оказаться в тебе. Прочувствовать твою красоту, покорность и мягкость твоего… — Джин поцеловал пересохшие губы, придавив Юнги к кровати всем своим весом. — Совершенного тела. Потерпи, мой хороший. — Сладкий, медом заливающийся в уши голос, который, казалось, теперь имел реальную власть над телом Юнги. — Скоро станет легче. Ты привыкнешь ко мне. Свыкнешься с мыслью, что… Мне принадлежишь, и будешь просить еще. А я… — Пальцы увереннее стали его растягивать, но Юнги сосредоточился только на шепоте, перестав ощущать что-либо кроме нетерпения, постепенно, но уверенно разгорающегося в нем. — Отдам тебе всё… Что у меня есть.       В мыслях Юнги внезапно появилось осознание, что за неизбежным обязательно последует облегчение и повод закатить глаза, улыбаясь искусанными от стараний и терпения губами. Джин действовал настойчиво, не давая возможности остановиться или повернуть назад, но бережно, нежно, будто бы уговаривая нежным шепотом, ласковыми отвлекающими прикосновениями. Как будто Джин чувствовал то же, что и он, поэтому так удачно сглаживая все… болезненные углы.       Но самой головокружительной частью, несмотря на то, что Юнги успел задохнуться в сильных руках и готов был задыхаться снова и снова, были поцелуи, которые, вместо ласкового голоса, сопровождали тот самый момент, когда… Джин смотрел в широко раскрытые глаза Юнги, видя в них страх. Волнение, которое обычно заставляет тебя в последний момент одернуть руку или стремление, не позволяя закончить начатое. Но Юнги… Его глаза заблестели, и он подался навстречу пытающемуся войти в него члену. Через страх, через болезненно новые ощущения, потому что в этот момент он хотел доставить удовольствие. Остатками здравого смысла Юнги понимал, что Джин к этому стремился, хотел насладиться им, хотел, чтобы им обоим было хорошо… Это всё было у Джина в глазах. Он остановился, и Юнги вдруг испугался, что он не захочет продолжить.       — Почему ты… — Он неловко обхватил лицо Джина ладонями, прижав их сильнее, когда понял, как дрожали его пальцы. — Я… хочу. Пожалуйста.       — Пожалуйста? — Джин смотрел в глаза Юнги, не моргая, и в этом взгляде была растерянность, как будто он наткнулся на что-то, что увидеть или почувствовать не ожидал. — Юнги…       Но Юнги, стиснув зубы и собрав в себе остатки решимости, попытался двинуться под Джином, попытался приблизиться к его бедрам, чтобы… Он судорожно вздохнул, так, как будто ему могло не достаться воздуха, или воздух мог в нем не поместиться. Потому что он был полон, и чем глубже проникал член, тем меньше в нем оставалось места для чего-то, кроме… Джина. Из глаз брызнули слезы, но не от боли, а от чего-то другого. Как будто эмоции в этот момент… Как будто они ждали момент, чтобы выплеснуться, и вот теперь Юнги болезненно сильно сжал плечи Джина, уткнувшись ему в шею.       И спустя несколько мгновений внутри совсем не осталось места. Потому что Юнги был заполнен до предела, который каждый раз сдавался после очередного жесткого толчка, выбивающего из него надрывными стонами остатки кислорода. Поначалу Джин контролировал себя, выдавая нетерпение лишь сдавленными вдохами через сжатые зубы, а затем всё же потерял голову от того, насколько отзывчивым было теперь тело Юнги. Он чувствовал всё, пытаясь отстраниться от слишком острых, новых, болезненно бьющих по нервным окончаниям ощущений, и прижимаясь, будто пытаясь впитаться под судорожно и сладко торопящимися прикосновениями пальцев, губ, открываясь и стремясь навстречу… В какой-то момент тело Юнги начало подрагивать, как до предела натянутая струна, вибрирующая под любым едва ощутимым воздействием. И Джин, в какой-то неясный для Юнги момент сменив позицию, прижал его грудью к кровати, чуть сдвинув колени, чтобы у него была возможность свободной рукой добраться до члена Юнги, пока свой он вбивал в готовящееся к оргазму тело.       Это было невыносимо. Юнги уткнулся носом в одеяло. Он стонал глухо, надрывно, как будто теперь боролся за жизнь, а не за удовольствие, не замечая сжавшиеся на его плече зубы, через которые пробивались рвущиеся из глубины и бессильно сдерживаемые стоны. И он обмяк в тот момент, когда Джин почувствовал на своей ладони сперму, выбивающуюся из члена короткими толчками. Он продолжал двигать бедрами с меньшей амплитудой, чувствуя, как сокращался вокруг его члена до этого туго растянутый анус. Джин дразнил пробиваемого мелкой дрожью и до сих пор находящегося в его руках Юнги, оттянув крайнюю плоть и оголив до предела чувствительности головку его члена, водя по ней большим пальцем, будто пытаясь выдавить остатки спермы. Это было на грани боли и удовольствия. Юнги бессильно противился, а потом чуть приподнялся, упираясь локтями и повернув к Джину голову.       На его бледной, покрытой испариной коже клочьями горел розовый румянец. Одной рукой Юнги пытался убрать с лица прилипшие волосы, другой неловко схватившись за шею Джина, который жадно и жарко принялся целовать его губы, прикусив нижнюю как раз в тот момент, когда совершил последний толчок, прибивший Юнги, только теперь осознавшего, что произошло.       Удовольствие. Оно до сих пор отдавалось… Джин перевернул его на спину, не дав прийти в себя, и снова начал целовать. Казалось, что оргазм должен был остудить пыл, но, кажется, он еще не готов быть остыть до конца, и Юнги выгнул шею, вновь и вновь ощущая чувственно голодные прикосновения губ. Которые затем остановились на его губах, и теперь в этом поцелуе чувствовалось отчаяние. В том, как жадно, как будто пытаясь насладиться в последний раз, язык Джина вылизывал его рот, сминая язык Юнги, пока сам Юнги пытался отвечать, судорожно обняв широкие мокрые плечи.       — Тебе понравилось? — Джин оторвался от губ едва-едва, как будто не хотел, чтобы Юнги заглянул в его глаза, расслышав в голосе что-то, что обычно не должно подводить итог испытанному оргазму.       — Джин. — Юнги, пытаясь окончательно прийти в себя, попытался также отстраниться, упираясь рукой Джину в плечо. — Ты… плачешь?       На его щеках что-то блестело, переливаясь в затопившем комнату лунном свете, и Юнги не успел понять, лишь почувствовав трепетное прикосновение губ к своему лбу.       — Я буду охранять твой сон.       В мягком шепоте слышалась только безотчетная нежность, и Юнги прикрыл глаза, чувствуя, что тело как будто становилось невесомым, а все мысли… Он крепко уснул, не успев запечатлеть этот момент и наполненную тоской улыбку.

* * *

      Юнги потянулся, почти расслышав как протяжно, но довольно заныла его поясница, которую он поторопился потереть рукой, повернувшись на бок. И стоило ему повернуться, сразу стало понятно, что в постели он был один. И один он был так очевидно, что вторая подушка была не тронута, сохраняя свою первозданную пышность. Джин даже не ложился. Юнги нахмурился, затем принял сидячее положение, быстро оглядевшись. И в голове сразу возникла мысль о том, что Джин просто им воспользовался. Трахнул, до этого мастерски втеревшись в доверие, а потом свалил в предрассветный туман. Блять. Юнги уронил голову, которая в один момент стала тяжелой из-за потока хлынувших в неё подозрений, до этого придушенных и потерявших голос под взглядом… А вдруг, он был профессиональным соблазнителем?! Или гипнотизером?! А вдруг… Юнги тряхнул головой. Ничего он не влюбился! В подлецов влюбляться не принято, но он в любом случае выскажет всё ему при встрече, даже если Джин сделает вид, что они не знакомы, чтобы сильнее Юнги унизить. Откуда ему были известны такие сценарии? Дорамы. Нет, ему часто хотелось как в кино, но со счастливым концом, а не ебаными мелодраматичными клише. Как он мог так проебаться… Ведь знал же! Ведь догадывался! А потом услышал какой-то звук, впервые обратив внимание на то, что дверь спальни была закрыта.       Времени на то, чтобы искать халат или еще что-то, что можно было натянуть на голое и сохранившее на себе остатки секса тело, не было, и Юнги сгреб одеяло, быстро свесив с кровати голые пятки, которые тут же взбодрились, соприкоснувшись в паркетной доской. И он, почти крадучись из-за отказывающихся переставляться ног (самое яркое напоминание о первом пережитом под мужчиной оргазме), выбрался из комнаты, теперь более отчетливо слыша какую-то возню на кухню. Сердце замерло прежде, чем Юнги заметил распоряжающуюся рядом с холодильником широкую спину. Широкие плечи. Юнги нервно выдохнул, увереннее направившись на кухню, пытаясь попадать в такт вновь заколотившемуся сердцу. Получалось быстро, и, оказавшись рядом со столом, он просто на него уселся, вдруг вспомнив однажды позабытую привычку детства.       — Я разбудил тебя? — Джин удивленно распахнул глаза, заметив надувшегося Юнги, взъерошенная голова которого слишком забавно торчала из одеяла. — Что такое?       — Я думал, ты меня трахнул и забыл. Съебал, не заплатив. Или как там… — Юнги краснел, пока Джин только закатил глаза, отложив железный венчик, и Юнги вытянул шею, чтобы заметить, что он явно что-то готовил из яиц.       — А я влюбился и решил порадовать тебя завтраком. Вот незадача, да? — Джин снисходительно улыбался, встав напротив Юнги, который, как под гипнозом, не сумев застесняться, расставил ноги, чтобы Джину было удобнее стать к нему ближе. — Я не думал, что ты обо мне такого мнения.       — Я… — Юнги откинулся на подставленную Джином для его затылка ладонь, чтобы ему было удобнее смотреть на него широко раскрытыми глазами. — Не знаю.       Юнги резко опустил голову, ощутив, как его накрыло смущением и стыдом. Непонятно почему, потому что о проведенной ночи он не жалел, но…       — Я понимаю, что взрослые люди не влюбляются по щелчку пальцев, особенно те, которые не собирались, но я хочу, чтобы ты дал мне шанс. Я смогу…       — Что ты несешь? — Юнги вновь поднял глаза. — Я запал на тебя с… — Он осекся, нахмурившись. — Я просто не верю, что ты влюблен.       — Будет время и возможность доказать. — Джин спокойно улыбался, а затем нагнулся к Юнги, в очень трогательной манере коснувшись его лба своим, при этом бережно обрамляя ладонями надутые щеки. — Спасибо, что доверился мне. Это была волшебная ночь, и я очень надеюсь на то, что однажды мы ее повторим.       — Ты хочешь, чтобы мы… встречались? — Юнги не понимал, остановилось ли сердце или же наоборот, куда-то слишком заторопилось.       — Ты станешь моим парнем, Мин Юнги? И пусть мне только кто-то скажет, что влюбиться после одной ночи — это романтическое клише. Только если это не ночь любви… — Джин мечтательно закатил глаза, затем вернув их Юнги. И в них была только нежность. Темная, заполненная тоской глубина вдруг стала теплой, как будто в нее смог, наконец, проникнуть свет. У Юнги замерло сердце. — Я не буду говорить громкие слова, но… Ты станешь моим парнем?       Юнги растерянно кивнул, а затем двумя руками схватился за Джина, притянув его к себе, не заботясь о скатившемся с плеч одеяле. Как он мог в нем сомневаться?..       — Я обещал хранить твой сон и наблюдал за тобой, пока ты спал — такой котик… — Голос Джина разливался лаской по коже, вместе с пальцами, которые пытались пригладить волосы Юнги. — Я наблюдал и луна, которая просила тебе передать, что ты очень красив и очень талантлив, взяв с меня обещание, что я буду тебе об этом постоянно напоминать.       Юнги что-то проворчал, затем отстранившись от Джина и подняв на него глаза.       — Я хочу познакомиться с твоей мамой и друзьями, чтобы ты совершенно уверился в том, что у меня самые серьезные намерения. Правда… Тебя я познакомить вряд ли с кем-то смогу, потому что у меня никого нет.       — Врёшь. — Юнги нахмурился, пока Джин растерянно поднял брови.       — Юнги, я на самом деле…       — У тебя есть я. Всегда буду я. И ты больше никогда не будешь тосковать так, чтобы мурашки от твоего взгляда пытались меня сожрать. И я познакомлю тебя со всеми. И… — Юнги улыбнулся. — Мы с тобой родственные души. Я убедился в этом. И даже не вздумай со мной спорить! Покусаю!       Юнги нахмурился, а Джин порывисто потянулся к нему, с жаром и чувствами припав к сладким губам. В этом поцелуе была тоска, которая прямо здесь и сейчас, вместе с торопливой и горячей лаской языков рассеивалась, заменяясь чем-то теплым, нужным, взаимным.       — Мы можем повторить ночь утром?       — Вау... — Джин оторвался от губ, при этом не открывая глаз. — Я был настолько хорош? Или ты был настолько хорош, что я готов пойти и на день, и на вечер…       — Да. На всё да. — Юнги чувствовал, как в крови вместе с волнением разогревалось возбуждение, которое, казалось, уже становилось ему привычным. — Наверное, у меня недотрах, но… — Он чуть отклонил голову, чтобы заглянуть Джину в глаза. — Пожалуйста.       Джин смотрел на него, не моргая, и его взгляд вновь был тяжелым, но в ответ на него почему-то поднимался не страх, а член. Тяжелый взгляд, томный, топящий Юнги в его же желаниях, которые все обещал исполнить. И Юнги не успел одуматься, когда губы обожгло поцелуем, а сам он вдруг оторвался от стола, взмыв в воздух, подхваченный сильными руками. Что ему оставалось? Крепче обхватить шею Джина, чтобы языки не расплелись, чтобы он не смог разомкнуть их губы даже силой. Ни за что. Только не теперь.

* * *

      — Я, кстати, придумал счастливую концовку для своего романа. — Джин рассеянно пальцами копошился в волосах Юнги, который спрятал лицо на его груди.       Правда, он тут же поднял голову, с нетерпением всматриваясь в блестящие глаза Джина, бездумно потянувшись пальцами к его прилипшей ко лбу пепельной челке. После нового оргазма, который Юнги с гордостью хотел назвать очередным, прошло достаточно времени, чтобы начать дышать как полагается, и недостаточно, чтобы вернуть нервной системе полный контроль над слишком удовлетворенным и потому расслабленным телом.       — Рассказать? — Джин с хитростью улыбался, затем поймав губами почти ускользнувшие от его лица пальцы.       И Юнги засмущался, но на его губах появилась очаровательно самодовольная улыбка.       — Да!       Слуга, убедившись, что его пианист крепко уснул, коснулся пальцами своей щеки, затем с недоумением уставившись на оставшийся на коже мокрый след. Слезы. Как тогда, когда он впервые посмотрел на свой мир со стороны. Это была другая тоска, которая, стоило ему бросить еще один взгляд на мирно сопящего рядом молодого человека, изнутри полоснула его смертельно острым лезвием, выпустив бурлящим потоком боль. Тупую, но стремительно поглощяющую его. Он сам ошибся. Но в этом случае…       Он встал, по привычке направившись к окну.       — Ты думал, что я позволю тебе второй раз пожертвовать собой ради меня?       Слуга дернулся, расслышав зазвеневший в лунных переливах голос, который лился ото всюду и рассыпаясь мурашками под его кожей.       — Госпожа. — Он приложил руку к сердцу, затем подняв глаза в ночное небо, на котором молчаливой и бесконечно прекрасной хозяйкой расположилась полная луна.       Он улыбнулся, но…       — Твоя тоска отдается во мне. И я до сих пор не могу понять, что кто-то сильнее, мудрее и старше тебя может быть только господином или госпожой. — В хрустально переливающемся голосе слышалось недоумение строгости. — Разве для человека таким первым авторитетом не являются родители? Неужели, тебе приятнее считать меня своей хозяйкой, нежели матерью? Разве я когда-то требовала поклонения или беспрекословного подчинения? Подобострастия? Ты свет. Часть меня. Как любое дитя — часть своей матери.       Слуга широко распахнул глаза, приоткрыв пересохшие губы, но затем их поджав, уронив голову.       — Мать не только наказывает и воспитывает — она беззаветно любит, страдая каждый раз, когда ее любимое чадо пускает по своим красивым щекам слезы. — Голос стал мягче, и слуга ощутил на своем лице мягкое прохладное прикосновение невидимых пальцев. — Я хочу, чтобы ты был счастлив. И я просто не смогу смотреть на твою тоску, которая всегда будет оставаться в этом мире. Рядом с этим мальчиком, который… Можешь мне поверить — я вижу его золотое сердце — он впервые познал настоящую любовь, которую отчаялся вновь ощутить, потеряв своего самого близкого человека. И я согласна с тобой — ему не нужно было умиротворение, потому что его душа, несмотря на всю ту боль, что терзала его долгие годы, не потеряла свой свет. Он не потерял веру, не потерял надежду, сумев вновь повернуться к тем, кто дорожил им, увидев их боль и разделив ее. Золотое сердце. Свет должен литься не только с неба — он должен быть и на земле, не подвластный светилам. Свет таланта, свет душевной теплоты, которая всегда присуща доброму, не сумевшему ожесточиться сердцу. Сердцу, которое познало любовь прежде, чем ее осознала мудрая, но часто слепая голова.       — Ты… — Слуга до сих пор не мог поверить, расслышав в воздухе усталый вздох.       — Нет, это ты предлагаешь мне обречь на страдания сразу два милых мне сердца, одно из которых не смогло до конца охладеть. И я рада этому. Я рада, что ты нашел свой приют, несмотря на то, что он оказался не рядом со мной. Я не позволю себе лишить тебя этого. Я люблю тебя и всегда буду за тобой наблюдать. Я верну тебя в этот мир, тем более, что ты порядком успел в нем освоиться.       — Вернешь…       — Ты вновь станешь его частью, чтобы ничто более не могло препятствовать твоим зародившимся чувствам, которые, и я вижу это, красной нитью связали ваши жизни. — В голосе послышалась нежность, которой обычно матери успокаивают своих опечаленных пустяками детей. — Я благословила вас. Тебя, мой свет, и твою любовь.       Слуга смотрел на луну широко раскрытыми глазами, а затем спрятал лицо в ладони и заплакал, поджимая до этого бессильно и уныло опущенные плечи, которые ему только предстояло расправить. Как крылья.       — Так ты не этого хотел? — В голосе появилось искреннее удивление. — Хорошо, тогда я могу всё переделать.       — Нет! — Он тут же поднял голову, быстро утерев лицо. — Я… просто не знаю, как тебя благодарить. Я…       И вновь на мокрых щеках оказались ласковые руки.       — Не забывай обо мне и чаще смотри на небо. А я буду смотреть на тебя, на него, на вашу любовь, успехи, переживания и счастье, и радоваться, освещая ваш путь, который однажды закончится, и вы оба окажетесь рядом со мной. А пока… У нас с тобой есть дела, малыш, с которыми мы должны управиться прежде, чем мой брат займет моё место.       — Тебе нравится? — Джин с любопытством смотрел на Юнги. — Такая концовка тебя устроит?       — Я помню… — Юнги задумчиво смотрел перед собой, затем приподнявшись на локте и с такой же задумчивостью смотря на Джина. — Ты… Прежде, чем я уснул, добитый оргазмом, ты… Кажется, ты плакал?       — Кажется. — Джин с нежностью улыбнулся. — Хотя, честно признаться, я готов пролить немного слез. От счастья.       — Ну, сперму ты уже пролил, пару раз, остается… — Юнги вновь опустился Джину на грудь, чувствуя, как она стала содрогаться от беззвучного и безуспешно удерживаемого смеха. — Я не сказал ничего смешного.       — Ты не романтик.       — А ты не лунный свет. — Юнги хмыкнул, затем подняв на Джина вновь задумчивый взгляд. — Мой свет.       — Тогда ты… — Джин задумался. — Моя музыка.       — Нет, в таком случае, ты мой роман. Нет, писатель. Нет…       — Юнги! — Джин теперь засмеялся в голос, а затем сгреб не сопротивляющегося Юнги в охапку, изо всех сил и чувств прижимая к себе, а затем отстранив. — Я знаю, как мы теперь будем отмечать праздник одинокой луны.       — Как? Трахаться? — Юнги беспечно улыбался, затем засмеявшись, когда Джин нахмурился.       — Будешь играть мне. Под луной. Как тогда на свадьбе, но теперь из слушателей будем только я и луна.       — Самые благодарные слушатели, хочу отметить. — Юнги улыбнулся с нежностью. — Если бы я знал, что та ночь вот так перевернет мою жизнь… Я бы не позволил Тэхену себя уговаривать, сразу бы согласившись.       — Если бы я знал, что та ночь вот так перевернет мою жизнь, я… — Джин взял паузу, и Юнги прекрасно видел, как заблестели его глаза, как будто теперь готовясь пролить слезы. — Я бы еще тогда стал самым счастливым человеком.       — Ты всё-таки заплакал. — Юнги уткнулся носом в шею Джина, пытаясь подсунуть руки под его плечи, чтобы обнять. — Давай я скажу, что люблю тебя, и мы спишем это всё на восторг и счастье, без всякой тоски. Давай? Я люблю тебя.       Юнги чуть отстранился, чтобы увидеть на лице Джина мягкую, до краев наполненную нежностью улыбку.       — Я полюбил тебя первым. С первого взгляда.       И до последнего вздоха.