fortunate son

      Как только машина останавливается на подъездной дорожке, Майкл поднимает с пола свой рюкзак и распахивает дверцу. Ключ от дома оказывается у него в руке прежде, чем отец успевает расстегнуть ремень безопасности, и он слышит, как открывается дверца машины только когда уже заходит в дом и снимает обувь. Чем скорее он поднимется в свою комнату и выспится, тем лучше.       Он знает, что отец хочет поговорить о том, что произошло, но у Майкла нет никакого желания возвращаться к воспоминаниям о сегодняшнем утре. Поднимаясь по лестнице с перекинутым через плечо рюкзаком, он вновь перепрыгивает через каждые две ступеньки. Дойдя до комнаты, он закрывает свою дверь как раз в тот момент, когда снизу доносится звук захлопывающейся со скрипом входной двери. Удачный момент; на всякий случай он поворачивает дверной замок и бросает рюкзак на пол, проводя руками по волосам и изо всех сил стараясь не закричать.       Его переполняет отчаяние. Он так устал от всего этого. Родиться гибридом в этом мире — ничто иное, как грёбаное проклятие, последствия которого проявляются всё сильнее и сильнее день ото дня; настолько, что ему хочется содрать с себя всю кожу, лишь бы это всё прекратилось. Тянуть за уши, пока он не сможет вырвать их из своей головы, отрубить хвост и просто стать нормальным.       Но он всё равно всё понимает. Майкл понимает, что не стал бы человеком, даже если бы выглядел как таковой. Различия проявляются вплоть до генетического кода, о чём он должен помнить всю оставшуюся жизнь, чтобы не облажаться и не передать это своим собственным детям.       Ага, точно. Будто ему вообще нужно волноваться о том, что у него будут свои дети.       Вздохнув, он начинает рыться в своём шкафу, пока руки не натыкаются на мягкую, уже поношенную ткань старой футболки. Это была потрёпанная и перенёсшая множество стирок майка из первой партии, отпечатанной для «Закусочной Фредбера». Раньше она принадлежала отцу, но в какой-то момент Майкл зачем-то забрал её себе.       Назад её он так и не отдал, но не то чтобы отец просил его об этом.       Мягкая хлопковая ткань легко соскальзывает с вешалки. Майкл натягивает её через голову, когда слышит слабый стук в дверь и, слегка закатывая глаза, натягивает майку поверх джинсов. Вместо того, чтобы ответить, он расстёгивает джинсы и снимает их, надевая свои домашние спортивные штаны.       Вот так. Так намного лучше. Всё же Майклу немного жарковато — в этой проклятой школе было слишком уж душно, хотя он и не чувствует себя плохо.       Ещё один стук. Майкл проводит руками по волосам, убирая растрёпанные локоны с лица, и завязывает их резинкой. Он подходит к двери, наконец удовлетворённый своим состоянием, и колеблется, кладя ладонь на ручку двери, но всё же открывая защёлку замка большим пальцем. Стоит ли ему сейчас говорить с отцом?       Конечно стоит. Даже если отец не захочет разговаривать с ним.       Майкл закрывает глаза, делает глубокий вдох, открывает их обратно, а затем поворачивает ручку и приоткрывает дверь, в проёме которой видит стоящего напротив мужчину.       — Да? — говорит он, стараясь звучать как можно более спокойно.       — Уже собрался ложиться спать? — спрашивает отец. Должно быть, он пришёл в школу с работы, поэтому выглядит таким ухоженным — его волосы зачёсаны назад точно так же, как и у Майкла, хотя и гораздо аккуратнее, ведь они не кудрявые от слова «совсем», в отличие от его.       — Собирался. Как только высплюсь, уверен, что мне станет лучше. — поражает то, насколько всё это абсурдно — как он избегает собственного отца; но Майкл ничего не может с этим поделать. Не сейчас. Может, и никогда вовсе. Потому что не может забыть то, что натворил. Потому что он навсегда останется сыном, который чуть не убил своего младшего брата — и этого уже не изменить.       Иногда ему хочется, чтобы отец отказался от него — так же, как это сделала мама. Иногда ему кажется, что он почти сделал это.       — Тогда составь мне компанию, — говорит отец, отступая на шаг назад и наклоняя голову в сторону лестницы. — Выпей чаю со стариком. Кстати, подумай над тем, что хочешь поесть перед отдыхом. Ты ведь пропустил обед в школе.       Порой Майклу интересно, говорят ли родители по-прежнему друг с другом о нём так, как раньше, или же они просто избегают этой темы. Иначе как объяснить то, что он пропускает обеды в школе уже которую неделю, но никто из них, похоже, до сих пор не заметил, что он перестал просить деньги на еду.       — Отец, ты не старый. И я ничего не хочу. Просто хочу поспать.       Отец тихо усмехается и прислоняется спиной к стене. Прямо как Майкл прошлой ночью, когда они укладывали Эвана и Элизабет спать.       — Раньше ты всё время хотел проводить со мной время наедине. Особенно после рождения Элизабет.       Раньше ты любил меня безвозмездно.       — Просто сегодня у меня был тяжёлый день. Вот и всё. И если ты прав и у меня на самом деле поднимается температура, то я лучше отдохну.       — Всего лишь на одну чашечку чая, — мягко и настойчиво произносит отец, и Майкл едва удерживается от желания закатить глаза. В конце концов, в последнее время он старается вести себя лучше. — Я хочу кое о чём с тобой поговорить. Тебе даже не обязательно говорить. Можешь просто послушать.       Хоть это и последнее, чего сейчас хочет Майкл, он выскальзывает из своей комнаты и тихо закрывает за собой дверь. Послушно следует за отцом вниз по лестнице, проходя мимо гостиной на кухню, и садится за стол, пока отец заваривает чай. Несмотря на то, что отец прожил бóльшую часть своей жизни в Америке, а Майкл прожил здесь всю свою жизнь, они с ним — единственные члены семьи, которые до сих пор пьют чай. Элизабет и Эвану чай не нравится.       Майкл тихо сидит на жёстком деревянном стуле, скрестив руки на груди, и, водя языком по внутренней стороне щеки, наблюдает, как отец занимается своим делом. Что бы отец не говорил, он совсем не стар — ему только исполнилось двадцать лет, когда родился Майкл; и, становясь старше, отец лишь благородно преображался. Он это знает — глаза гибридов «острее» и видят каждую мелочь. Он различает более мелкие детали, недоступные людям.       Круги под глазами отца стали темнее и тяжелее. Майкл на мгновение задаётся вопросом, много ли таких же бессонных ночей он проводит наедине с собой, как и он сам.       Наконец, отец приносит их кружки к столу и ставит одну, с уже заваривающимся в горячей воде чайным пакетиком, перед Майклом.       — Если не хочешь, то ты не обязан рассказывать мне, что произошло в школе.       — Да рассказывать особо нечего. Одноклассники вечно что-то обо мне говорят, — Майкл проводит пальцами по верёвочке, свисающей с края дымящейся кружки, и, вздыхая, теребит маленькую бумажную бирку. — Что я животное. Что вам следовало отвести меня на эвтаназию после того, что случилось. Что они удивлены, что ты не заставляешь меня спать в собачьей будке. Ничего такого, чего бы я не слышал раньше.       — Отвести на эвтаназию. — говорит отец осторожно невыразительным тоном. Эту осторожную безэмоциональность Майкл слышал и раньше. Точно так же он разговаривает с матерью, когда их споры заходят за грань, за которой его характер начинает выходить из-под контроля.       Майкл пожимает плечами, поднимая взгляд на отца.       — Они всякое говорят. Не знаю, почему я сегодня позволил себе сегодня так на это отреагировать. Если бы я ничего не ответил, всё бы так и осталось на словах.       — Они ударили тебя первыми? — спрашивает отец, и Майкл кивает, снова опуская взгляд на свой чай, наблюдая, как вода постепенно темнеет. — Нет ничего постыдного в том, чтобы защищаться, Майкл. Не думаю, что я должен тебе об этом говорить.       — Конечно нет. Я не хотел драться. Не хочу причинять людям боль. — он слегка вздрагивает от собственных слов, быстро поднимая взгляд на лицо отца вновь.       Но отец не смотрит на него. Вместо этого он изучает свою кружку, сложив длинные пальцы на столе. Его руки стали грубыми и мозолистыми от работы с Генри над аниматрониками; Майкл понимает и знает это.       — Ты никогда никому не причинял боли. Даже в детстве ты не любил драться понарошку. Полагаю, вот оно и проявилось.       — Всё в порядке. Будет в порядке. — Майкл слегка сжимает челюсти, чувствуя, как во рту становится больно. Ничего серьёзного. Ему просто нужно отоспаться. Всё с ним будет хорошо.       Отец тяжело вздыхает, а затем поднимает на него глаза с настолько усталым видом, что Майклу становится неловко за то, что он вообще его побеспокоил. Может, ему просто следовало сказать, что говорить не о чем.       — Я размышлял кое о чём накануне, и эта ситуация заставила меня задуматься об этом получше.       Он собирается отослать меня прочь из дома. Эта мысль настолько ясна, настолько точна и сильна, что всё внутри Майкла будто с треском падает вниз. Он слегка прочищает горло.       — О чём?       — Знаю, что не часто говорю о нём, но ты же в курсе, что у меня есть брат, который очень похож на тебя? Он тоже гибрид, — отец снова опускает взгляд на свой чай, и Майкл пристально следит за ним. Твою же мать. Он действительно собирается сделать это. — Его зовут Винсент. Он старше меня, но не намного. Ему ещё нет и сорока.       — Да, ты упоминал о нём пару раз. — невозможно. Это просто настолько смехотворная ситуация, что Майклу хочется кричать. Хочется вопить.       Отец собирается отослать его, потому что кто-то другой причинил ему боль.       — После вечеринки дела в нашей семье пошли… наперекосяк. Все сильно напряжены. И я знаю, что не все мы справляемся с этим так, как могли бы. — отец всё ещё не поднимает глаз. Даже не удостаивает его взглядом, тратя время на эти бесполезные объяснения вместо того, чтобы просто перейти к сути. А суть в том, что он хочет, чтобы Майкл ушёл. Это же так очевидно.       Кто вообще бы захотел оставить его? Кто захочет оставить у себя дурного ребёнка-гибрида, который причинил вред обычному человеческому ребёнку? Кому он вообще нужен?       Майкл достаёт чайный пакетик из своей кружки и встаёт, чтобы выбросить его в мусорное ведро, подставляя под него ладонь так, чтобы с пакетика не капало.       — Можно у тебя кое-что спросить?       — Конечно. — говорит отец. Снова с этим осторожным тоном. Как-то невыразительно.       В конце концов, так далеко они оба ещё не заходили. Майкл бросает пакетик с чаем в урну и подходит к раковине, чтобы вымыть руки, теперь уже сам оттягивая момент. Он вытирает их насухо кухонным полотенцем, висящим на ручке духовки, берёт сахарницу и несёт её обратно к столу. Бросив пару кубиков сахара в свой горячий чай, он продолжает.       — Почему вы с дядей Винсентом больше не разговариваете? — о, Майкл собирается устроить полноценное шоу; размешивает сахар в своём чае, видя, как плечи отца слегка вздрагивают. — Это из-за того, что он гибрид, и ты не хочешь иметь с ним ничего общего?       — Нет, — говорит отец. Теперь его голос звучит мягче. Понимающе настолько, что хвост Майкла позади начинает сильно мотаться в воздухе. Отец ничего не понимает. — В детстве мы не всегда ладили, и после того, как он ушёл из дома в восемнадцать лет, я больше ни разу его не видел. Полагаю, он был невысокого мнения обо мне, но, с другой стороны, не могу сказать, что виню его. У него было трудное детство.       — Из-за ваших родителей? — догадывается Майкл, и отец тихо угукает в подтверждение. — Я реально не понимаю, зачем обычным родителям утруждать себя воспитанием детей-гибридов. Они ведь никогда по-настоящему не желанны. Обычные родители всегда хотят иметь обычных детей.       Отец резко вдыхает.       — Майкл, мои родители не были хорошими людьми, но это не значит, что мы с твоей матерью не хотели тебя.       — Ну да, за исключением того, что ты всё же собираешься отправить меня к своему брату, верно? В этом же дело, — Майкл с грохотом швыряет ложку на стол, не обращая внимания на то, как капли горячего чая разбрызгиваются по деревянной поверхности. — Ты хочешь отослать меня — и за что? За то, что в школе надо мной поиздевались другие дети?       — Дело совсем не в этом. Почему ты предполагаешь худшее? — отец медленно встаёт со своего места, но Майкл резко взмахивает хвостом, отводя уши назад и, обнажив свои зубы, чувствует, как дрожат его губы.       Не подходи ко мне.       Внутри закипает гнев. В такие моменты, когда всё напоминает ему, что другие люди не видят в нём человека, подобное происходит всегда. Напоминает, что он должен бороться и цепляться за счастье, должен прилагать колоссальные усилия для этого каждый день, потому что родился в мире, который не желает, чтобы он и подобные ему существовали. Приходится иметь дело с другими детьми, вечно дёргающими его за хвост в коридоре или пытающимися ударить его по ушам.       Возможно, они были правы. Возможно, отцу следовало отвести его на эвтаназию. Возможно, для всех было бы лучше, если б он просто сбежал из этого дома раз и навсегда.       Отец поднимает руки, будто чувствуя гнев Майкла.       — Я думал о том, что-…       — О, о чём же ты думал, отец? Что легче было бы просто избавиться от меня? — Майкл едва сдерживается, чтобы не опрокинуть стол. Выместить свой гнев на чём-нибудь. На ком-нибудь. Но нет. Он не сделает этого. Не сможет. Не на отце. — Тогда почему бы и нет? Чего утруждать себя всеми этими приукрасами? Зачем скрывать это за ширмой милосердия? Просто скажи, что я тебе больше не нужен, и я уйду. Так будет проще для всех.       — Почему ты думаешь, что я хочу, чтобы ты ушёл? — спрашивает отец. Он не двигается. Может, он понимает, в каком состоянии Майкл прямо сейчас. Его брат — гибрид.       Брат, к которому он хочет отослать Майкла. Боже, он должен был догадаться.       Майкл проводит рукой по лицу, почти царапая себя своими ногтями — слишком длинными и острыми.       — Я знаю, что хочешь! Да забей. То, что я сделал, — ужасно. Непростительно. Это нормально — не хотеть, чтобы я был рядом. Никто бы не захотел.       — Это неправда, — отец делает шаг к углу стола, и челюсти Майкла подёргиваются. Не подходи. — Майкл, ты болен и устал… И ты придаёшь слишком большое значение происходящему. Дело не в том, что я не хочу, чтобы ты был здесь, с нами. Я делаю это в том числе и ради твоего же блага.       Ради моего же блага?       — Единственное, чего я хочу, — это быть здесь. Поэтому тогда, прошу, объясни мне, почему пребывание в другом месте должно быть для меня лучше, чем здесь.       Отец разводит руки перед собой, заходя за угол стола, и Майкл тут же делает шаг назад. Сейчас они не могут находиться рядом друг с другом.       — Твоя мать, брат и сестра изо всех сил стараются доверять тебе после того, что произошло, и именно из-за этого в доме царит напряжённость. И не говори, что не лез из кожи вон, лишь бы избежать общения с нами.       — А почему я должен хотеть этого? Всё вокруг — сплошной пиздец! — Майкл морщится, как только ругательство слетает с его губ, но ничего не говорит после. — Всё вокруг… ужасно, и это — моя вина. Я не… Я не хочу быть здесь, но я и не хочу быть где-либо в другом месте. Понимаешь?       — Из-за этого ты не счастлив. Из-за того, что ты здесь. — говорит отец, и Майкл вскидывает руки вверх, отворачиваясь от него и подавляя раздражённое рычание. Прекрасно — отец его не слушает. Почему Майкл вообще на это надеялся?       Он делает глубокий вдох, сильно надавливая руками на бёдра; боль в заживающих порезах слегка отрезвляет его. Ещё немного — и его разум начинает проясняться, гнев медленно угасает. Опять придётся сделать это вечером, думает он.       — Если хочешь отослать меня, я не собираюсь тебя останавливать. Но перестань ходить вокруг да около. Сделай так, чтобы нам обоим стало легче — просто скажи мне правду.       — Какую правду по-твоему я скрываю от тебя? — теперь отец полностью обходит стол, но Майкл уже более спокоен. Более сосредоточен. — Ты мой сын. Да, ты ужасно поступил, но это не делает тебя не моим ребёнком.       — Но ты не хочешь, чтобы я им был. Если бы у тебя был выбор, ты бы отказался от этого. И в этом нет ничего страшного. — быстро говорит Майкл, прежде чем отец успевает прервать его очередной ложью.       Кто, как не он, прекрасно это понимает: родители всегда по-другому относятся к своим детям-гибридам. Просто отец, скорее всего, не знает об этом, потому что не общался с такими родителями; по статистике, большинство отдаёт своих детей в детский дом, если они рождаются гибридами. Как, вероятно, хотели сделать бабушка и дедушка Майкла. Как отец и мать.       Это нормально — не желать, чтобы он был рядом. Он ведь просто хочет, чтобы они были честны в этом.       От своих мыслей его отвлекает рука на плече, нежно поглаживающая его изгиб и слегка сжимающая его.       — Майкл, день, когда ты родился, был самым счастливым днём в моей жизни. Сколько раз я говорил тебе об этом?       — Родители постоянно лгут своим детям, — парирует Майкл. Он протягивает руку, чтобы убрать ладонь отца со своего плеча, но тот крепко хватает его, не отпуская, когда Майкл пытается высвободиться. — Отец, отпусти меня. Я больше не хочу говорить об этом. Я устал. Меня побили в школе, и всё, чего я сейчас хочу, — это пойти вздремнуть. Неужели я так многого прошу?       Отец вздыхает, но отпускает его, и Майкл наблюдает, как он снова проводит рукой по своему лицу. Он устал. Устал так же, как и Майкл.       — Ты ведь испытываешь сильный стресс здесь, дома, из-за всего. Я подумал, что ты, наверное, захочешь провести некоторое время с кем-то, кто, возможно, поймёт тебя лучше, чем я.       — Всё нормально, — нет, не нормально. Сердце в груди болит так сильно, что кажется, будто оно распадается на части; рёбра с треском протыкают его и лёгкие. Становится трудно дышать. Становится трудно существовать. Но отец устал и сильно нервничает, поэтому, несмотря ни на что… Майкл не хочет усугублять ситуацию. — Просто… Ну да, ладно, позвони ему и скажи, что я побуду у него. Прости, что всё так усложнил.       — Я просто хотел бы понять, что произошло тогда. — наконец произносит отец, и у Майкла перехватывает горло. Они ведь и вправду ещё ни разу не говорили о том дне.       Но он не видит никаких причин для этого разговора сейчас — именно тогда, когда отец умывает руки в решении проблем своего старшего сына.       — На сколько ты хочешь отправить меня к дяде Винсенту? — спрашивает он вместо того, чтобы ответить. Дядя, которого он никогда не видел; дядя, о котором он слышал всего пару раз. Соглашаться на это — безумие.       Но какой у него ещё есть выбор, учитывая всё это?       — На столько, на сколько захочешь сам. Как я уже сказал, я хочу, чтобы у тебя было время на себя. — отец смотрит на него, а его рука ложится на спинку стула Майкла.       И внезапно ему кажется, что вот так отталкивать отца, когда очевидно, что он пытается помочь, даже если не знает, какое решение будет правильным — это так больно, так по-детски. По правде говоря, Майкл тоже не знает. Как бы он не делал вид, будто уверен в том, что хорошо для него самого, он понятия не имеет, что творит. С тех пор дела в их семье шли ужасно, и он понимает, что главная причина всего этого — лишь он сам.       Если бы не отец, Эван был бы мертв. Даже тогда Майкл с его молниеносными рефлексами не успел среагировать, ведь он был уверен, что ничего не может пойти как-то не так. Если бы отца, спасшего Эвана, не было рядом, что бы сейчас было с ним самим?       «Ты бы сидел в тюрьме», — говорит он себе. — «И тогда отец точно возненавидел бы тебя».       Чем дольше Майкл стоит на месте, смотря на руку своего отца, тем быстрее напряжение постепенно начинает покидать его тело. Когда-то они и вправду были очень близки; он поверил отцу, когда тот сказал, что рождение Майкла было самым счастливым днём в его жизни, ведь зачем ему лгать об этом? Особенно учитывая то, как часто он позволял Майклу ходить за ним хвостиком в детстве, чтобы тот мог посмотреть на его работу.       Он так глупо себя ведёт. Эгоистично. И даже не понимает почему.       — Прости, — говорит он. Майкл даже не знает, за что извиняется. За что угодно. За всё. — Просто я… Мне нужно вздремнуть, после сна тогда уже начну собирать свои вещи. Вообще, я же никогда не встречался с ним раньше. Уверен, что он согласится принять меня?       Подняв взгляд на отца, Майкл видит, как его лицо смягчается от облегчения, и он тут же кивает, поправляя галстук и отступая назад. Устанавливая дистанцию между ними, как того хотел Майкл.       — Он будет рад тебе. Он… Не в курсе произошедшего, но я могу ему рассказать. Винсент был довольно взбалмошным в свои подростковые года, поэтому уверен, что он поймёт, что сейчас с тобой происходит.       Майкл кивает и отодвигается от стола; сейчас прикасаться к кружке с чаем ему уже не хочется. Он больше не желает находиться в этой комнате.       — Хорошо. Тогда, думаю, давай мы обсудим это подробнее сегодня вечером, когда я проснусь.       — Договорились. — отец берёт кружку Майкла и протягивает ему, но в ответ он лишь качает головой и относит её к раковине, чтобы вылить всё содержимое, не сказав больше ни слова. Похоже, Майкл официально свободен.       И теперь официально — это один из худших дней в его жизни.       Вернувшись в свою комнату, Майкл чувствует, словно находится в камере смертников, а не просто в комнате, где он собирается вздремнуть. На этот раз парень решает демонстративно закрыть свою дверь как можно громче; он прислоняется к дереву спиной, чувствует, как вздымается грудь, а глаза начинает щипать. Запрокидывает голову назад и быстро пытается сморгнуть слёзы, но они, горячие и солёные, всё равно продолжают течь по его щекам, пока он смотрит наверх в потолок, желая, чтобы всё это оказалось дурным сном.       Если бы он просто держал рот на замке и позволил этим детям высказаться, он бы всё ещё был в школе, и отец не говорил бы о том, что его следует отправить погостить к дяде, которого он даже никогда не встречал. Боже, а что, если он плохой человек? Что, если он будет вести себя хуже, чем говорит отец?       Что он должен сделать, чтобы убедить отца, что ему не нужно всё это?       — Неделя, — шепчет он себе слабым хриплым голосом. — Всего неделя. Лишь одна неделя, и я смогу вернуться домой. Я должен хорошо себя вести.       Однако уровень его самоуверенности постепенно стремится к нулю; он медленно сползает по двери, пока не садится на пол и, подтянув колени к груди и уткнувшись лицом в свои штаны, плачет, тихо всхлипывая. Он не хочет уезжать. Он не хочет, чтобы отец так к нему относился. Не хочет быть настолько неказистым, вредным и легкомысленным — настолько, чтобы его мать, брат и сестра больше не хотели находиться рядом с ним. Не хочет, чтобы все стали счастливее после его ухода.       Майкл совсем не хочет оставлять отца. И не хочет разочаровывать его так сильно, что он бы не захотел иметь с ним ничего общего. Как ему это исправить? Как ему исправить то, что он сделал со своей семьёй?       Сейчас он жалеет, что отец не пришёл проведать его. В этот раз Майкл без вопросов открыл бы ему дверь, если бы смог получить хоть какое-то утешение от того, кто по-настоящему заботится о нём. Но отец, кажется, всё ещё внизу, потому что, в конце концов, какая разница, чего там чувствует Майкл.       Главное теперь то, что его семья будет счастливее, когда его не станет.       Он заставляет себя подняться на ноги и, спотыкаясь, подходит к кровати, тяжело опускается на матрас и поворачивается лицом к стене. Нужно поспать, а потом собрать вещи, чтобы уехать. Уехать от семьи к тем, кого он никогда не видел. К семье, которая, возможно, не захочет его, которая может отвергнуть его так же, как отвергла его собственная — и что тогда?       В какой-то момент Майкл отрубается. Он не помнит, когда успел заснуть, но резкий стук в дверь его комнаты пробуждает его ото сна, и он настораживается, дёргая ушами из-за резкого звука. Когда Майкл поднимает голову в сторону двери, она ударяется обо что-то твёрдое и деревянное, и он слегка шипит от боли, вновь нагибаясь и вздёргивая руками наверх, которые также сталкиваются с той же деревянной поверхностью. Что за…?       Недолго посидев на месте и собравшись с мыслями, он осматривается — его глаза постепенно привыкают к темноте. Последнее, что он помнит — то, как он лежит на кровати, но в какой-то момент решает сползти с матраса и забраться под стол, отодвинув стул в сторону, чтобы освободить себе побольше места.       Какого хера? Он сонно моргает, но тут же слышит, как кто-то снова стучит в дверь, заставляя его выползти из-под стола, чтобы пойти открыть её.       Всё тело затекло после сна — Майкл лежал, свернувшись калачиком и втиснувшись в маленькое пространство; по пути к двери он потягивается, чтобы размяться. Он совсем недолго возится с замком, но успевает открыть дверь, и удивляется, обнаружив отца напротив. И только теперь Майкл понимает, что в его комнате темно. Должно быть, он проспал до самого вечера.       — У тебя была заперта дверь, — говорит отец, и лёгкая нежность, которая была в его тоне этим утром, исчезает. Сейчас его голос звучит просто грубо и устало. — Я хотел проведать тебя и позвать ужинать, но дверь была заперта.       — Извини, — говорит Майкл хриплым и сиплым ото сна голосом. Хорошо, что дверь была заперта, иначе отец стал бы задавать вопросы, ответов на которые у Майкла не было. — Я не голоден. Я просто… Наверное, пойду собирать вещи.       Выражение лица отца смягчается, и вдруг Майкл, не успев подготовиться к последующему, чувствует, как чужая рука слегка касается его щеки и приподнимает его лицо.       — Боже, ну-ка подожди. У тебя, должно быть, жар. Лицо слишком красное.       Оно может быть таким красным в том числе и потому, что Майкл плотно прижимал его к своим коленям, но он не решается спорить с отцом. Вместо этого возвращается в свою комнату и садится на край матраса, в то время как отец отходит в ванную и через мгновение подходит обратно с градусником. В комнате достаточно темно; он включает и протягивает градусник Майклу, а тот помещает его под язык.       Оба молча ждут, пока термометр запищит; Майкл достаёт его и смотрит на цифры на маленьком экране, а затем передаёт градусник отцу.       — Едва заметный жар.       — Меньше сотни. Быть не может. — отец снова прикасается к его лицу, и Майкл изо всех сил сдерживается, чтобы в отчаянии не прижаться к нему.       — Я ведь говорил тебе, что не болен, — произносит он вместо этого; отец неуверенно вздыхает и качает головой. — Слушай, я… Выпью апельсинового сока и приму Тайленол, если ты так беспокоишься, но правда, всё в порядке. Это, наверное, опять что-то из области биологии гибридов.       Отец качает головой, поджав губы.       — Я поговорю об этом с Винсентом, когда он приедет. Сегодня днём мы с ним долго разговаривали, и он согласился приехать и забрать тебя. Уверен, что согласен на это, Майкл?       В голосе отца звучит зарождающееся опасение, которое Майкл не совсем понимает, но почти наслаждается. Отлично. Пусть он будет не уверен в том, что то, что происходит — правильно... И так же быстро, как приходит это наслаждение, оно так же моментально исчезает, оставляя Майкла с чувством вины и тяжести на душе.       — Конечно. Мне будет… Приятно провести с ним время. Раньше мне не доводилось проводить время с другими гибридами. Может быть, он расскажет мне чего-нибудь новое.       — Ну да. Может, — отец снова тянется к нему, нежно касаясь его волос, но Майкл отводит голову от отцовской руки. Ну уж нет. Если отец отправляет его из дома, то всяким нежностям здесь сейчас совсем не место. — Он приедет завтра вечером. В школе я уже сказал, что завтра ты не придёшь, так что… Сегодня вечером и весь день завтра у тебя будет время, чтобы собрать вещи. Дай мне знать, если тебе что-нибудь понадобится.       Майкл кивает. Через мгновение отец выходит из комнаты, тихо закрывая за собой дверь; его шаги направляются сначала обратно в ванную, а затем вниз, где остальные, должно быть, уже ужинают. Уходит, оставив Майкла сидеть одного в темноте. Желудок сжимается настолько сильно, будто его стискивают в кулаке.       Завтра он оставит всё, что когда-либо знал, чтобы жить с семьей, которую он никогда даже не видел, и всё это — идея отца. Того самого человека, на которого Майкл раньше равнялся, на которого хотел быть похожим и которого обожал каждой частью своего тела.       Слёзы наворачиваются снова, но на этот раз Майкл не обращает на них внимания. Вместо этого он включает настольную лампу и достаёт свой чемодан из шкафа.       С таким же успехом он мог бы уже вовсю собираться, вместо того чтобы жалеть себя.