выжить

Изначально, то, как Андрей меняется — не замечает никто. Он так же весел, так же пиздлив, так же отдаётся музыке, сексу, веществам. Хотя, веществам и алкоголю начинает отдаваться всё более самоотверженно — больше, чем чем-либо ещё. У них контакт, конечно, больше в музыке. Даже не друзья. Темп его жизни Федя не может вывозить, да и не хочет, об этом определились на берегу и это положило конец любой потенциальной дружбе. Ему неинтересны его необычные девочки, мальчики-музыканты с посредственными битами, страдания и псевдофилософские громкие изречения. Но в компании его втягивают побухать регулярно, а про музыку пишут все реже и реже. Чаще зовут переспать. Фёдор не помнит, когда у них в последний раз был трезвый секс. Сейчас это Андрей, едва стоящий на ногах — и поэтому опускающийся на колени. Сейчас — феновый драйв в глазах и нетерпеливые движения бёдер навстречу.  — Ты же не сорвёшь нам тур? — спрашивает его после, закуривая его сигареты у форточки. Андрей послушно кивает, и обещание в его щенячем взгляде выглядит искренним. Потом начинаются первые странности. Он при личных встречах не даётся в руки, уворачивается от поцелуев, игнорирует Федю. Смотрят вместе фильмы в тишине — на них не похоже. Обрывает общение почти со всеми друзьями. Фёдор скидывает это на очередную Андреевскую депресню напоказ, невпервой. Он это всё перетерпит. Наверное, слишком к нему привязан, думает, обнимая Нику. Теперь у них ещё больше времени для совместного времяпровождения, и она рада. Он тоже, вроде, рад. К тому же, ближе к туру Андрей снова включается в жизнь. Благодарит Федю за сведение альбома, восхищается тем, какой он прекрасный звукарь, чуть руки ему не целует. В компаниях опять становится центром, Андрюша обожает всех, все обожают Андрюшу, его невозможно не обожать. А Федя вслушивается в тексты его новых треков, и невольно ползёт холодок по коже. Андрей снова целует его чувственно и долго, и это, как обычно, подкупает. Потому что внимания у него — как у золотой рыбки, Фёдор со своим психологическим образованием подозревает у него СДВГ, и всё со всеми надоедают ему невероятно быстро. А они рядом — не вместе — уже очень долго. В туре он ведёт себя отвратительно. Извиняется за это в отелях — пальцами,  языком, собой. Это прокатывает 3-5 городов, а потом, когда Андрей заболевает ангиной и решает лечить её каким-то непонятным порошком назально, Фёдора срывает: — Какого хуя ты творишь? Андрей не вечно молодой — вечно больной, вечно пьяный. Андрюша смеётся, ручки к его ширинке тянет, и на грани истеричного плача признаётся: — Я ничего не чувствую,  Федь, абсолютно ничего. Приходится оттолкнуть его, спать уложить, тварь температурную, когда его держать порошок перестаёт. Утром они завтракают в местном маке. Андрей активно пожирает картошку с бодрым лицом, пьёт чай и всем видом не подаёт,  что вчера что-то было. Лезть не хочется, но надо — впереди ещё дохуя городов: — Андрей, что значит: ничего не чувствую? Тяжёлый вздох. Он вытирает губы салфеткой и кидает её смятую на поднос. Глаза у него, конечно, жуткие — слишком ясные и холодные. — Ну. Ничего не чувствую. Голода не чувствую, — рукой стол обводит. — Спать не хочу. Ничего не хочу. Даже умереть не хочу, что удивительно, — улыбается. Сколько они были знакомы, у Андрея всегда были проблемы экзистенциально-суицидального характера. — Но меня всё устраивает. Фёдор перемешивает горький, невкусный кофе и спрашивает для проформы: — О специалисте тебе говорить бесполезно, да? — Ага, — Андрей радостно возвращается к картошке. — Не волнуйся, Федюш, мой дорогой друг, тур вывезу. Спать, кстати, не перестают. Андрей инициативен и готов трахаться везде и всегда: для Феди это даже немного слишком. Он же даже смотрит изматывающе: жадно, глаза темнеют, меняются. Фёдор в сексе вымещает всю злость подавляемую, а Андрей тащится. Ему нужно большее, грубее, злее.  Потом дышится тяжело. Ощущение, что выжали как тряпку и кинули на холодный пол. Абсолютно все силы уходят, аж стыдно: сваливает это на тур, плохой сон и недостаток нормальной еды. Андрея бросает из стороны в сторону. То плачет на своих проникновенных песнях, то снова в отрывы уходит, сосётся с девочками, находит нужные руки с нужными веществами в чужих городах. Фёдор видит его эмоции, и как они Андрея пожирают заживо, и это, как ни странно, успокаивает. Даже злиться толком не получается. Даже когда он фарс устраивает свой на сцене и выступать не может. Федя вывозит. У Феди проблем нет. Москва кажется спасением. Маленький перерыв, в который можно самому побыть, перестать нянечкой работать. К Феде, к тому же, Ника приезжает. Можно набрать своих друзей, встретиться отдельно от туровой компании, посидеть спокойно. Андрей себе тоже занятие найдёт, тут без сомнений. У них с Никой медленный и нежный секс, всегда как в первый раз, ей нравится, Феде нравится её улыбка. Они засыпают в объятиях, даже в душ не сходив. Феде в лихорадочном сне видится как у зеркала в коридоре номера Андрей, бледный и с потерянным взглядом, держит его крепко за подбородок и говорит фальшиво-жалостливым голосом: — Знаешь, иногда, чтобы выжить — приходится что-то в себе убить. Избавиться от рудимента. После московского концерта бухущий Андрей вытирает лицо своей футболкой — ходит голый по пояс, щеголяет красотой невиданной (хотя Федю немного ведёт, и зря он выёбывается), — и что-то затирает: — Чувствую, что это первый день моей жизни, моей оставшейся жизни — а потом пускается в пьяные рассуждения. Федя толком не слушает. Его выдёргивает из собственных мыслей фраза: — Ну, помнишь, мы про рудимент говорили? — Когда? — он вспомнить не может. Только сон. Ощущение дежавю накрывает мягким одеялом, кружит голову. — Пару дней назад же, — буднично и просто говорит Андрей, поливая себя из бутылки водой. Капли оседают на небритом лице. — Мы не виделись пару дней назад, Андрей, — с нажимом утверждает Федя. — Мы с приезда в Москву не виделись. — Да нет, виделись, ты просто не помнишь, — и бежит обнимать зашедших по проходке в гримёрку кентов.

***

Сны повторяются и становятся хуже. Феде снится что-то обычное, непонятное и реалистичное, а потом во сне появляется Андрей. Курит в стороне — увидеть можно только боковым зрением. Ловит на улице за плечо. Оказывается в постели третьим между ним и Никой, улыбается лукаво. В последнем, наиболее жутком, где тень Андрея целовала его в край губ, грубо сдирая одежду параллельно, Федя словно обретает над собой контроль. Хватает его за шиворот и говорит, толком не понимая своих слов: — Где Андрей? Тень разводит руками, плечиками пожимает: — Перед тобой, Федюш. Они встречаются в дешевеньком отеле. Андрей с порога скидывает кеды, тянется целоваться: ему всегда хочется с порога, чтобы без разговоров — попиздеть можно потом, когда закурит после секса. Федя не позволяет: вокруг щерятся зеркала на двери холодным блеском, и ему кажется, что отражение в них есть только его. Андрей смотрит непонимающе. Щёки уже горят, взгляд распалённый. — Ты мне снишься много в последнее время, — тяжело признаётся Федя. Он сводит брови смешливо, спрашивает неуверенно-насмешливым голосом: — Это воспринимать как комплимент? Хочется сказать: «нет, как предупреждение». «Нет, как угрозу». «Нет, блять, Андрей, это не ты». Но Федя лишь позволяет ему себя поцеловать и запустить руку под резинку спортивок. После секса кружится немного всё вокруг, в глазах начинает темнеть. Он сидит на кровати, не находя в себе сил встать. В номере кружится дым — Андрею как всегда похуй на все правила. Он весело что-то говорит о том, что читал в последнее время и как его вдохновило — Федя не слышит его практически, всё как через вату, в ушах звенит, голова тяжелеет. — Эй, — чужая ладонь легонько хлопает его по щеке. — Только сознание не теряй.

***

Сны. Губы. Чужие. Твои? Твои. Так целуется Андрей, Федя знает, кусаче-влажно, но на постель он опрокидывает, перевернувшись, рыжую барышню. Она растворяется в руках сигаретной дымкой. Чей-то день рождения. Весело? Ни капли. Федя напивается в одиночестве. Андрей доливает ему каждый раз, когда рюмка остаётся пустой. В другом сне целуются как-то иначе. Как в отношениях. Мягко и ненавязчиво, нежно, наверное, даже. Как с Никой, но иначе — с искрой, с хитринкой. Просыпается с лёгким чувством влюбленности в него. К обеду пройдет. Плохая квартира, нехорошая. Тянет плесенью, влагой, пылью. От советского ковра дышит какой-то хтонью. Феде приснилось, что они стали настоящими друзьями. Он соскучился? Сплёвывает кровь. «У меня разбита губа?» — думает. Андрей слизывает солёную влагу с его губ с нескрываемым удовольствием. Федя просыпается каждый раз с каким-то кафкианским ужасом на душе. Тратит утро на то, что читает сонник. Потом думает пойти к врачу, но передумывает почти сразу же — со своими проблемами он всегда справлялся сам. Поэтому набирает Андрея. Не помнит, как оказывается с ним в одной постели. Он глубоко берёт, до глотки, пальцами сжимая бедро, и Фёдор вместо стона рычит. Вспышка темноты, и Андрей сверху, насаживается до конца, а глаза у него мёртвые — как застоявшаяся вода в озерце. Он притягивает его к себе за цепь на шее и цедит сквозь зубы, стараясь держать голос: — Что с тобой происходит? Андрей лишь усмехается клыкасто, позволяет цепи опасно натянуться на шее, и убирает волосы с лица рукой. Смотрит прямо в глаза и невинно так: — Я просто кое-что в себе обнаружил.

***

Он выметает Андрея из своей жизни сразу, как с него хоть немного спадает морок. Шлёт нахуй, всем рассказывает, какой он мудак конченный, торч и алкоголик, крыса, змея, кто угодно. Пишет треки злые. Лишь бы избавиться от этой зависимости от неживого, страшного, очаровательного. Видит, как вокруг Андрея роятся другие. Записывают с ним песенки, поют ему дифирамбы. Жалко их — так, где-то в глубине души. А знает же только Федя. И никому не может сказать, словно рот ему зашили нитками.