Парадигма

Виктор закатывает штанину, кладет ногу на табурет и крутит бинокуляр. Сквозь линзу преломляется свет металлических деталей, оттеняя другие — дефектные. По лучам сухожилий ветвятся струны. Он вытягивает одну пинцетом, отсоединяя от зубца: с верным натяжением ротор пойдет плавнее. При беге сокращение мышц чередуется с расслаблением и любой крен сустава дает осечку. Виктор сверяется с чертежами, подкручивает кинематическую пару шарнира, и разгибает ногу. По оголенной икре — сплетении привода — бежит гальванический ток. Боковым зрением подмечает колебания воздуха — Джейс болтает вино в бокале, растревоживая пылевые частицы и белесый осадок мела. Смотрит внимательно, словно пытается разглядеть, где металл припаян продолжением тела. Джейс делает так постоянно. Не смотрит — приходит. Вклинивается чуждым элементом в формулы на доске, задумчиво качает головой и наполняет застоявшийся полумрак лаборатории отголосками чьих-то духов. Вносит дисгармонию. Виктору непонятны эти молчаливые визиты, но он предпочитает не спрашивать, откуда у советника свободное время. Возвращает снятую пластину в ногу, проверяя целостность шва. — Твоя нога давно в порядке, — говорит Джейс тоном оценщика с ярмарки. — Зачем менять элементы? — Улучшить хорошее, — отвлеченно произносит Виктор, не желая увязать в разговоре. По плану ему нужно закончить чертежи правой руки, добавив наброску формы: ткани, нарощенные магией, повторяют живое. Анатомическая идентичность для механической точности. — Калеча себя? — в голосе Джейса закрадываются знакомые ноты сочувствия. Они проскальзывают всегда, стоит Виктору взяться за нож и отсечь лишнюю плоть под струной. Под пристальным взглядом незваного гостя. — Разве оно того стоит? Объясни. — Ты не поймешь. — Я попробую. Вино всегда размягчает Джейса и делает восприимчивым к новым идеям. Виктор помнит: на приемах никаких матема(э)тических дилемм, только сияющая улыбка «защитника завтрашнего дня», отраженная по граням резных колон. Здесь нечему её оттенить и не на кого производить впечатление. Без молота и обаяния Джейс безоружен. — Ты испытывал боль, Джейс? Виктор откладывает бинокуляр, подвигает стул ближе и садится напротив. Фоном жужжит центрифуга, раскручивая осколок хекстека. В его цедящем голубоватом свечении Джейс кажется автоматоном с единственной заевшей пластинкой — чувством вины. В механизме заржавела игла, а вместо музыки играет тоскливый скрежет. Других причин, почему он таскается сюда последнюю неделю, Виктор не видит. Спорить давно не о чем. — Конечно, в детстве я играл с тисками в мастерской и случайно засунул в них палец. Он сломался в двух местах. Перелом — острая боль по медицинскому справочнику. Если бы Виктора спросили, какую боль испытывает он, ответ был бы: «Постоянную». Объяснять это Джейсу бессмысленно в степени. — Должно быть, твоя невыносима, — добавляет Джейс, продолжая чужую мысль. — Я понимаю. Виктор встает, разминая затекшие плечи — после отказа от костыля правое не кренит, — и подходит к окну. За стеклом в сумеречной дымке мерцают сталь и золото Пилтовера, блестящее напыление прогресса, оседающего взвесью в химозных облаках. Снизу Серое Небо непроницаемо: не разглядеть, как смывают кровь с моста. Но Виктор видел: наконечник оставлял круглые пятна до самой Академии. Тяжелел от колбы, спрятанной в рукояти, пока Джейс отдавал миротворцам приказы. Пока кровь смывали, Виктор резал ладонь, скармливая свою ядру. Нога чувствуется надежной опорой, но без каркаса она всего лишь видоизмененная трость. От частного к общему Виктор нанизывает магию на кости и хрящи, оплетает сосуды, собирая в единое, пока в истерзанных кашлем легких булькает воздух и отслаиваются ткани. Тело самоуничтожается, отторгает органы, как неправильно подогнанную деталь, сколько он себя помнит. Вянет, не успев расцвести. Некоторый опыт неотделим и неделим. Джейс ничего не понимает. — Иди к себе, Джейс. У меня много работы. — Я хочу помочь. Ему или себе? Вопрос риторический. Когда Виктор оборачивается, Джейс выпрямляется пружиной. В золотых пуговицах парадного костюма переливаются крошечные отражения инструментов, в зрачках — сам Виктор. С впалой грудной клеткой, острыми плечами и темными провалами глазниц. Сеткой лопнувших капилляров от флуоресцентно-холодного свечения Хекскора. Таким видит его Джейс и наверняка всякий раз думает: уместнее Виктор смотрелся бы в спиртовой колбе. — Закатай рукав. Джейс удивляется просьбе, но ослабляет манжеты, открывая предплечья. Доверяя. Виктор берет его мозолистую ладонь в свою, как если бы держал деревянный макет, и сгибает, наблюдая движение сухожилий. У Джейса мощное тело, кожа, напитанная солнцем, и горячая кровь в перевитых венах. У Виктора — узловатые бледные пальцы и запястья, тонкие, как медный прут. Джейс кажется идеальным, выточенным по образцу, но когда Виктор поворачивает руку, заметны изъяны: припухшие ожоги от пламени кузниц и мелкие борозды царапин. Даже он несовершенен. Хороший прототип, но не результат. — Ты не поймешь меня, — начинает Виктор, раздумывая, как лучше зарисовать кисть, — пока твое тело работает. Когда растение чахнет, ему срезают лишние побеги, освобождая место для новых. Замещают более сильными и жизнеспособными. Ящерица, пойманная за хвост, отбросит его ради выживания и регенерирует. Принципы эволюции. Но люди пошли по другому пути: их плоть устает, изнашивается и мертвеет. Пульс в чужой руке учащается, словно живое противится перспективе смерти. — Распад неизбежен, он конечен, как человеческое существование, — Виктор отвлекается на мгновенье, перехватывая статичный взгляд: Джейс слушает. — Но эволюция движется по восходящей спирали. Её можно ускорить искусственно. Заместить гниющую плоть дискретными компонентами машин, обуздать энтропию. Механизм в руках человека — инструмент, но механизм вместо рук — свобода. Вот что я делаю — замещаю слабые элементы. Виктор не замечает, как вычерчивает пальцами рунические символы, проводит вдоль предплечья Джейса невидимую пометку, пока тот не одергивает руку. Смотрит так, будто Виктор хотел вскрыть её и разобрать на запчасти, как разбирает себя. — Ты не замещаешь, — Джейс оживает, растирает кожу в месте касания, пряча за накрахмаленной манжетой. — Ты уничтожаешь человеческое. Люди испытывают не только боль, Виктор. Счастье и любовь недоступны машинам, их нельзя заменить или воссоздать. Виктор закатывает глаза до рези. Что-то из речи Джейса с трибун. Растресканное лицо Скай всплывает смутным образом, размазанным слезами на мятых письмах. Буквы в них терялись, пока под веками сыпались и расцветали узорами остаточные искры энергии. Складывались рунами в концентрические круги синего пламени и выжигали нутро с изнанки. Боль с оттенками любви. Боль примитивная и возвышенная. Невозможно создать что-то, не уничтожив старое. Не срезав ростки привязанности. — Сколько времени пройдет, пока сюда, — Джейс упирает палец ему под сердцем, — встанет цилиндрический поршень? Грудная клетка раскрывается на вдохе, на выдохе лицо Виктора обдает винными парами. Джейс не пьян — жалостлив так же, как был Виктор к Рио в сырой пещере. Его эмоции читаются легче витиеватых строчек, набросанных в спешке дрожащей рукой, и хочется стереть их с доски. — Много, надо полагать. Ты сам видел, как хекстек нестабилен с органикой. Запоздало Виктор понимает — вопрос адресован его эфемерной половине, а не ученой. Ноздри Джейса раздуваются мехами кузниц, и, когда он опускает ладони на плечи, Виктор вздрагивает. — Что с тобой стало? С Виктором, которого я знал? — Когда из меньшего вычитаешь большее, получается выражение со знаком минус. Джейс глотает слова, вставшие поперек горла. Вжимает худое тело Виктора в свое, словно пытается передать импульсивную энергию жизни. Зарядить чужое сердце по микротокам. От него валит жар горнила и шепотом забирается в ухо: «Прости меня. Прости! Я не должен был оставлять тебя, но я не могу повернуть время вспять. Исправить ошибки…» Он берет металлическую ладонь Виктора в свою: «…и это. Но ты ведь чувствуешь, еще не поздно». Истинное вылезает наружу, перетекает виной, накопленной Джейсом за недели молчания. Виктор чувствует лишь хрупкость своих костей в хватке. Беззащитность положения. Жалость Джейса выборочна и вариативна, он не жалел других и не просил прощения, рассыпая ртутные заряды. Нога ударяется о пол с высоким звуком, когда Виктор отстраняется. — Чего ты добиваешься? — спрашивает, вглядываясь в пламенеющие глаза Джейса. Он выглядит растеряно, словно ожидал примирения без жертв. Мнется, растирая решимость в кулаках, и внезапно выхватывает нож со стола. Отблеском проносится лезвие — Джейс надрезает ладонь. — Хочу спасти тебя. — Кровь капает на белоснежную манжету, скрывает отражения в пуговицах. — Мы одинаковые, видишь? Я не могу почувствовать твою боль и не могу избавить от неё, но могу понять. Помочь справиться. Джейс зацикливается на мысли и крутится с ней подобно осколку в центрифуге. По ретроградной орбите крутится Виктор, и кровь его струится мерцающими ручьями перекроенной материи. Они не одинаковы и не были никогда. — Я спасаю себя сам, Джейс. Боль — мое топливо, я сроднился с ней и принял. Любовь не вылечит умирающего, а твоя жалость не затянет раны. — Виктор трет шрам на левой ладони — по глупости Джейс обзавелся похожим. — Я не уничтожаю человеческое. Полезное стоит модернизировать, а лишнее убрать. — Я тоже лишний? — Джейс злится и бездумно взмахивает рукой. — Как ты назвал свои взгляды, «Великий аскетизм Виктора»? Капли крови рассыпаются веером: Виктор смотрит, как несколько впитываются в ткань его жилета, и не придумывает ответа на первый вопрос. — Новая парадигма эволюции. Глаза Джейса ширятся, наполняясь мертвенно-голубым сиянием. Он опять ничего не понял.