Black dream

Алина щурится, прикрывая глаза рукой. Она провожает взглядом Мала и детей, маячащих вдалеке, у изумрудной кромки леса. Те с самого раннего утра собрались на рыбалку, предупредив её заранее — да только она сама проснулась, почувствовав будто толчок, вытеснивший её на поверхность, прочь из сна. Изредка, но такое бывало. Проснувшись, она тут же привычно наткнулась взглядом на Мала. Он тихо сопел, сладко доживая последние минуты отдыха. Алина слабо улыбнулась, легко скользнув пальцами вдоль линии его колючей от щетины челюсти — и встала, накинув халат, чтобы помочь собраться своим воспитанникам. Свежий утренний воздух холодит лодыжки, и Алина ежится, поправляя тонкую ткань на плечах. Ещё на подходе в детскую слышны выкрики: — Катя! Спорим, я поймаю рыбу в пять раз больше, чем у тебя в прошлый раз? — Спорим! Твои хилые ручонки не выдержат! Алина вздохнула, мысленно саму же себя подбадривая. Крики из детской тоже стали вполне привычной вещью. Она поймала летящего, словно метеор, Артёма на выходе из комнаты и ловко развернула его к себе, склоняясь, чтобы помочь застегнуть маленькие пуговицы на кофте — он был одним из самых младших и Алина проявляла особую заботу по отношению к нему. — Артём, — мальчик тут же выпрямился и положил руки по швам, словно солдатик, покорно ждущий, пока его командир сотворит волшебство с непокорным обмундированием, — мне вот интересно, ты просто хочешь поймать большую щуку на ужин — или всё-таки обойти свою старшую сестру? Алина с лукавой улыбкой застегнула последнюю пуговичку; мальчик отвел взгляд и надул слегка покрасневшие щеки, шумно сдерживая дыхание. — Так что, Артемка? — Хочу выловить большую рыбу, конечно. Чего мне обходить Катьку, она же девчонка, ей просто повезло в прошлый раз… Алина поймала его лицо в ладони и большими пальцами погладила щеки. — Дело не в том, что она девочка. Просто Катя старше — и силы у неё побольше. Вы можете с ней объединиться и вместе поймать. Ты очень ловкий, сможешь выбрать удачное место и вовремя увидеть, что улов зацепился — а она успеет подсечь и вытянуть. Артём поджал губы. — Да? А разве она согласится?.. Мужской голос позади весело ответил: — Конечно. Если ты перестанешь её дразнить. Мальчик обернулся, тут же забыв о воспитательнице — и глаза его зажглись искренним восторгом и любовью. Он ринулся к Малу и обнял его за пояс. Тот со смехом подхватил совсем легкого Артемку и закружил — он до того быстро сходился со всеми детьми, что стоило ему появиться в комнате, как все воспитанники бросали свои дела, чтобы получить крупицу его внимания. Легкий укол зависти исподтишка кольнул Алину. Не зная почему именно, она четко ощутила прилив этого неприятного чувства — как будто что-то острое скребет внутри, обнажая не самые лучшие её стороны — и не в первый уже раз. Ревность к Малу? К Артему? К детям? Бред. Наверное, она всё-таки не выспалась. Девушка поднялась, встряхнула плечами, сгоняя досадные мысли. Улыбнулась Малу, Артему и остальным детям, напоминая: — Будьте осторожны. И пусть кто-то только попробует толкнуть другого в реку! Если я об этом узнаю, получат все. Алина повернулась к Малу, легко схватила его за кончик носа: — И ты тоже. — Да, моя ворчливая госпожа, — покорно прогундел Мал. Артем захихикал куда-то ему в шею. Когда они отбыли под присмотром Алины, зябко кутающейся в шаль, дом как-то резко опустел. Девушка шагнула обратно за порог, в тепло — стряхнула с ног тапочки, увязшие в утренней росе, и медленно побрела в сторону кухни. Это был выходной, и большая часть прислуги отправилась по своим домам — или в город, на гуляния. Поэтому Алина, здраво рассудив, что пирог в это солнечное утро точно лишним не будет, села у окна и принялась чистить яблоки. На дворе стоял август — жаркий, с плотным от зноя воздухом, с ливневыми грозами и дождями по ночам. Дети часто игрались на улице допоздна. Начинали зреть сливы, а яблони, наоборот, ломились от алых, сладких плодов, брызгающим соком — стоит лишь чуть надкусить. Даже у Алины не было желание ютиться в классе, рассказывая о тонкостях географии, и они все вместе выходили в небольшой сад на заднем дворе, присаживаясь на выстроганные Малом белые лавочки, стоило земле нагреться после ночи. В общем-то, Алина любила свою жизнь. Было что-то особенно радостное в том знании, что тебя ждут. Что у тебя есть свой дом. Что утром, при пробуждении, глотая последние остатки зыбкого сна, ты увидишь рядом другого человека — и вздохнешь с облегчением. Со спокойствием. Со знанием, что ты нуждаешься в ком-то также, как и нуждаются в тебе. Алине всё ещё снился Каньон. Это мучили старые раны — невидимые шрамы, оставшиеся на сердце и беспокоящие в одинокие, тревожные вечера. Ей снился белый, мертвый песок (запах горелой плоти, предсмертные стоны товарищей и вопли сгорающих на свету волькр, слишком похожие на человеческие) и сила, утекающая из-под пальцев — Алина безмолвно ревет от боли, застывая в изнеможении, чувствуя, ощущая на подкорке, как её опустошают, словно выжимая всё самое главное из её сути — словно она мать, у которой из объятий вырывают любимое, единственное дитя. Слезы жгут глаза. И рядом он. Всегда он. Мужчина в черном лежит у её коленей, и тьма клубками поднимается от его кровоточащего тела, словно он — живая стихия, наконец приобретающая своё истинное, пугающее в своей неестественной мощи обличие. В этих видениях его бледное лицо искажается, оборачиваясь то ли оскалом, то ли замутненной маской, с губами, шепчущими почти в забытье: — Алина. Алина в реальности вздрагивает, задев сталью ножа кожу на большом пальце. Появляется несколько капель крови, и Алина тут же неосознанно подносит руку ко рту, убирая выступившие излишки языком. Где-то на столе была свежая тряпка… Иногда она прокручивает это видение в голове. Вспоминает каждую деталь, каждую выкручивающую суставы подробность. Так легче удержаться. И внушать себе, что всё позади. Конечно, она сделала правильный выбор — тот, который ей полагался. Который она сама избрала. Да только в глубине души своей Алина знала, что до сих пор вся её сущность тянулась к прошлому — к золоту меж пальцев, к естественному могуществу гриша. И её неверное сердце помнит ядовитый вкус власти, сжирающую погоню за большим. «Я отвоюю всё у тебя». «Я смогу тебя победить». «Я стану тебе равной». Да только теперь ей разве что можно равняться безразличному пеплу, который давно уже развеялся по полям и равнинам — призраку того, чьё истинное имя она до сих пор бережно хранила в сокровищнице памяти. Может быть, оттого она так и не спрятала выдающую себя белизну волос. Она поднимается со своего места, стряхивает влажную кожуру в ближайший таз и засыпает кусочки яблока сахарным песком. «На самом деле, каждая домохозяйка, — размышляет Алина, перемешивая и сбрызгивая соком лимона будущую начинку, — каждая домохозяйка в свободное время думает об утерянном. О всяких глупостях, которые уже не произойдут. И даже лучше, что у нас не так много свободного времени».

***

Неделя нагоняет неделю, месяц сменяет месяц — и вот керамзинский приют накрывает поздняя осень с прелой листвой и непрекращающимися северными ветрами. Дождь нудно барабанит по крыше приюта; свои вечера они проводят у камина, читая сказки, пока дети в кругу не начинали откровенно засыпать, мягко посапывая на плече товарища. В один из таких вечеров Алина чуть дергает Мала за рукав рубахи: — Кажется, нам пора заканчивать. Мал поднимает глаза от строк и окидывает взглядом комнату: несколько ребят прикрыли глаза, с удовольствием вслушиваясь в ровный, чистый голос; а малышка Лиза и вовсе забылась в глубоком сне на груди Алины. Та придерживала её за плечи и низ спины, словно совсем маленькую. Их светлые волосы красиво переплетались — червонное золото и благородное серебро. Мал улыбнулся. — Да, родная. Ты права. Он встал, отряхнув штаны от крошек имбирного печенья, и взял на руки маленькую Лизу. — А теперь, — шепотом произносит Алина, озорно поглядывая на своих воспитанников, — все мигом по своим местам! Двое мальчишек — Антон и Гарольд — тут же наперегонки бросились к спальням. Вслед за ними неспеша поднялись остальные, — младшие сонно потирали глаза, хватаясь ручками за юбку Алины — та осторожно подталкивала их вперед, чтобы малыши не толпились. Через несколько минут гомон стих. Алина проверила всех детей, напоследок заглянула в комнату старших — тамошние мальчишки часто становились причиной неприятностей, но чему Алина действительно научилась за последние годы — так это терпению. Она оглядывает кровати, проверяя, все ли на своих местах. — Спокойной ночи, — вполголоса желает она, сжимая в руке деревянный подсвечник, мягко освещающий её путь из спальни. Вдогонку ей прилетает: — И тебе, Софья. — бормочет один из мальчиков, зарываясь рыжеватой макушкой в подушку. Алина на мгновение застывает. Иногда она позволяла себе забыть о том, что теперь она лишь безликая девочка Софа, приглядывающая за такими же сиротками, какой когда-то была сама. И имя — всё ещё чужое, неподходящее, царапающее слух из раза в раз, — продолжало заставать её врасплох. Наверное, Малу в этом плане всё-таки было проще — он всегда был харизматичным, ярким, привлекающим внимание, да и просто приятным парнем — ему славно жилось в амплуа мальчика-следопыта, и он действительно ощутил потерю, когда чудесная связь с лесом прекратилась, но в случае Алины это произошло по-другому. И остатки прошлой жизни всё ещё причиняли ей боль, и чужое-новое имя, и нужда снова превращаться в скромную, тихую девочку из Керамзина… Вряд ли она когда-нибудь сможет в этом признаться Малу. В конце концов, это её личная плата за спокойную жизнь. Алина вздыхает украдкой и выходит из спальни. Её дорога проходит через длинный коридор второго этажа и лестницу, ведущую вниз. Свет от редко попадающихся ламп, да огонь от собственной свечи в руке освещали рисунки, раскинувшиеся по стенам и потолку, образующие единое широкое полотно — ожившую фантазию ребенка о том, чего быть не может — например, игривого рыжего лиса, подогнувшего свои широкие крылья (от летучей мыши, должно быть?..) на зеленой мохнатой поляне; или белого дракона, обвивающего перила лестницы, поблескивающего драгоценными чешуйками на боках; или оленя, рассекающего своими огромными рогами снежный в своей белизне потолок… Она скользит рукой по шероховатой стене, обводит мимоходом границы рисунков. Наверное, учителя правы — ей всё-таки не достает навыка для рисования… Но дети и она сама довольны, так что это не так уж и важно. Алине чудится шорох вдалеке. Она прибавляет шаг. — Мал? Надеюсь, ты не перебудил всю детскую, пока укладывал Лизу, — с улыбкой говорит она. И тут же оступается — как будто наступила в скользкую лужу. В глазах отчего-то резко темнеет. Алина едва остается на ногах — прислоняется к стенке, пытаясь разглядеть в полумраке то, из-за чего она чуть не упала. Свеча в этот момент погасает со странным шипением — как будто кто-то влажными пальцами сжал горящий фитиль. Погруженная в абсолютную темноту, Алина неосознанно делает шаг назад — к детям, к свету и теплу, но ноги её снова подводят. Сознание затапливает едкий страх. Наверное, надо бы закричать. Алина набирает в грудь воздуха — но вместе с кислородом внутрь проникает тёмный туман, заглушающий все звуки. Он лезет через рот и нос, он гасит все хрипы и вздохи, оседая на коже чувством чужого прикосновения — Алина роняет подсвечник, и совершенно точно не слышит стука дерева о дощатый пол. Зато она чувствует, как невидимое нечто — чуть влажные щупальца, крадущуюся по краю её юбки — коснулось открытой кожи щиколоток. И скользнуло вверх, подтягиваясь к коленкам. Алина тихонько заскулила от накатывающего, животного ужаса. Вдруг чёрный туман как будто останавливается, принимая иную форму. Алина чувствует, как видоизменяются клубки, подчиняясь чей-то воле, и пока есть эта заминка, она проворачивает запястья, чтобы самой призвать тени. Забавно, но то, что окружало её — густая туманная мгла — чуть дрожит, будто слыша этот призыв. Будто это мгла и есть тени, собранные в одном месте, усиленные настолько, что превратились в сплошную стену. Ей слышится усмешка. Будто кто-то бархатно усмехнулся в затылок. Тьма оборачивается вокруг её запястий. Прижимается к спине. Нет-нет-нет. Это не может быть правдой. Мертвецы не восстают из могил. И в прикосновении ей чудится страшная, пугающая ласка. Словно сама тьма в своей чудовищной воле решила утешить её.

***

Она приходит в себя на их постели. Под пальцами Алина чувствует знакомые узоры на вышитой подушке. Запах хозяйственного мыла и Мала знакомо щекочет ноздри. Это успокаивает. Алина медленно восстанавливает дыхание. — Что такое, милая? Мал, судя по звукам, раздевается; шуршит одежда, скидываемая на стул. Алина бормочет, ещё не избавившись от вязи сна: — Ничего. Так, пустяки. Кошмар приснился. И сжимает-сжимает-сжимает простынь в руке. Потому что — страшно открыть глаза. Потому что — касание тьмы ещё горит невидимым следом на коже. Она боится увидеть чернильные метки скверны, расцветающие леденящим кровь клеймом на запястьях и коленях. Мал садится на кровать — матрас проседает за её спиной — и вплетает пальцы ей в волосы, мягко шепча: — Не бойся, Алина. Всё уже позади. Сердце стучит-стучит-стучит, отбивая тревожную барабанную дробь. Она жмурится, надеясь забыться, оградиться от резко нахлынувшего безумия, взращенного её дурной памятью. Алина прячется среди складок одеяла, пока тьма с голосом Мала гладит её по голове.

***

— Наверное, я схожу с ума. Оброненная фраза, словно выпущенная из лука стрела, невольно слетает с губ, превращая оживленную кухню в одномерные декорации с актёрами. Мал застывает с чайником, занесенным над кружкой. — О чём ты? Алина комкает полотенце в руках. — Мне снится… видится… разное. Последние ночи были очень беспокойными. Он вскидывает на неё глаза: круглые и честные. Будто заглядывающие в самую её суть, раскладывающие на части. Она хочет отвести взгляд. И почему-то чувствует себя грязной. — Да, ты очень плохо спала, — соглашается Мал, заливая вторую кружку кипятком. Потом убирает чайник, со скрипом подвигает табурет и садится рядом с ней, соприкасаясь коленями. Открывает крышку сахарницы, чтобы подсластить чай. — Я не слишком удивлен. Алина, — понижает Мал голос, опасаясь быть услышанным слишком любопытными детьми или всеведущими учителями, сующими нос в их дела, — мы столькое пережили. Видели так много горя. Может, осознание этого просто добралось до тебя? И кошмары вполне закономерны… Он размешивает сахар в чае. Алина следит за тем, как ложка идет по кругу, со звоном стучась по стенкам. Закономерно. Циклично. «Подобное притягивает подобное». Она едва удерживается от того, чтобы вздрогнуть всем телом, притягивая внимание Мала — но мурашки всё равно пробегаются по коже от прозвучавшего в голове мужского голоса. Собственная бездна внутри ликует, скалясь в торжествующей улыбке Дарклинга. «Таких, как мы, больше нет, Алина. И никогда не будет». Ей бы сжаться в пугливый комок от страха, начать выть от ужаса и звать на помощь Мала, Николая, Зою — да только она вздыхает прерывисто, отвечая ему мысленно: «Я уже убила тебя, Дарклинг. И смогу победить ещё раз». Алине стоит добавить чуть больше веры в собственный голос — вспомнить прошлую уверенность, с какой она раньше разговаривала с ним — но для начала неплохо. Небытие внутри гулко усмехается и прячется в глубине сознания. Что-то ей подсказывает, что ненадолго. — Наверное, ты прав. Мал улыбается ей одними уголками губ — придвигает её сладкий чай ближе — и протягивает руки, заключая Алину в свои медвежьи объятия. Она кладёт голову ему на плечо и сжимает его в ответ. Облегчение разливается в душе спокойствием, осознанием. «Мне ли бояться призраков, Дарклинг?».

***

Алина — то есть Софья — как обычно укладывает детей спать. Заправляет постели, желает счастливых сновидений, целует младших в лоб. Только свет не гасит. Везде. Тревога ненадолго затихает, словно замолкшая снежная вьюга, прячется за рутиной и повседневными делами. Алина неспеша собирает детскую одежду, которую надобно бы подлатать, распоряжается на счет дров на завтра и подготовки вторых вставных рам на окна — холода приближаются, и ей как хозяйке нужно обеспечить все условия для своих воспитанников. Она допоздна пьет чай с учителями на кухне (почти как ни в чем не бывало), после перебирает старую и новую смету в своей спальне. В общем, делает всё, чтобы лечь в свою постель и тут же забыться во сне, не думая о всяких странных и подозрительных тенях. Внутри тлеет волнение и маленькая надежда, что она всё-таки не рехнулась. Придя в спальню, она быстро раздевается и забирается в постель. Простыни непривычно прохладные — Мал поехал на рынок в соседний город за утепленными сапогами для детей и разными мелочами для учебы — и, видно, остался ночевать в гостинице или у друзей, как это иногда бывало. В отличие от своей жены он оставался тем же общительным мужчиной, каким и был всегда. Иногда он возвращался к полудню, а иногда и через несколько дней, привозя детям и Алине гостинцы — от него даже мог исходить легкий запах вина или чего-то покрепче, но Алина слишком доверяла ему, чтобы беспокоиться. Годы сделали его более зрелым и здравомыслящим и, в конце концов, в смене обстановки нет ничего плохого. С этой мыслью Алина наконец засыпает, повернувшись лицом к стене — слабый лунный свет прочерчивает дорожку по ковру на полу, по светлым простыням и её тонкому бедру, не скрытому одеялом. Но и этот серебристый отсвет вскоре меркнет, спрятавшись — в углах спальни тени тяжелеют, собираясь и стягиваясь к одному месту. В комнате стремительно темнеет. Мрак оборачивается высокой мужской фигурой. Белая кожа покрыта мраком — таким же первозданным, как и чернь его волос. Не слышно ни звука дыхания, ни биения сердца — он перетекает совершенно бесшумно к кровати, склоняясь над спящей Алиной. Та дергается во сне, дрожит — выбеленные волосы разметались по подушке — может, зовет кого-то? Друзей, находящихся за много миль отсюда? Мужа, отсутствующего в эту ночь в постели своей молодой жены? Мрак кладет ладонь, облаченную в черный, на Алинин живот — та крупно вздрагивает и наконец перестает трястись. Наоборот, льнет, ластится, выпрашивая прикосновения. Она бормочет что-то, и даже мраку трудно различить слова. Он придвигается ближе, растягиваясь рядом с ней на холодных простынях. Заинтересованно кладет голову на подставленную ладонь, прислоняясь к девичьей спине и обнаженным плечам. Ждет, что ещё интересного Алина скажет. Мрак бесконечен в своей терпеливости: он дожидается, крадет слово, нечаянно слетевшее с губ. — Пожалуйста… В голосе этом — мольба. Почти детская — наверное, сироты в Керамзине зовут родных по ночам с теми же интонациями. Только Алине некого звать. Он уже здесь. — Пожалуйста — что, Алина? — раздается вкрадчивое. Она распахивает глаза и неосознанно оборачивается в чужих объятиях, встречаясь с кварцевыми глазами. Громко сглатывает, уговаривая саму себя: Он — темнота. Всего лишь призрак. Это не может быть правдой. Дарклинг мертв. Она сама пронзила его сердце кинжалом. Видела, как пылает на праведном костре его тело. Но глаза напротив слишком реалистичные — глаза живого человека, затягивающего её в глубочайший омут чистого безумия. — Что такое, милая? Дарклинг покровительственно кладет ладонь ей на щёку. Алина перехватывает его ладонь и сжимает. Он — темнота. Он вышел из тени её спальни, слишком осязаемым и сильным, чтобы быть лишь призраком. Он — холод, и слои одежды не были бы способны скрыть эту мёртвость. Но — забавно — объятия его кажутся обжигающими. Дыхание мрака шевелит завиток у виска. Алину раздваивает, вымораживает от этой близости. — Ч-что ты здесь делаешь? — спрашивает почти не дрогнувшим голосом Алина, впиваясь взглядом в черты его лица: впитывая, вспоминая. Он, пожалуй, излишне бледен, однако больше ничего не могло выдать его посмертия. Таким лицом могли обладать только вампиры, вышедшие из древних темных сказок: злая, проклятая красота. Бойся, девочка, он навсегда заберет тебя. — Разумеется, пришел к тебе. — Зачем? Ты хочешь отомстить? Забрать меня? Дарклинг изучает взглядом черты её лица. Он кажется слишком спокойным, а Алину всю трясет, сердце как будто сейчас выскочит из груди — пульс бьёт по ушам, она громко сглатывает, едва слыша его слова. — Я явился, потому что захотел увидеть тебя. Ты не избавишься от меня так просто, Алина. Крупная дрожь пронзает тело. Выворачивает суставы, заставляя каждую клеточку пульсировать, словно в лихорадке. Но Алина уже не та девочка, которой была раньше — она медленно кладет ладонь на горло Дарклинга и сжимает, приближая своё лицо к его. Шипит злобно, угрожающе, цепляясь ногтями, выплёвывая концентрированную, выношенную годами внутри ненависть: — Уходи. Он тонко улыбается, словно наслаждаясь. — Уходи! Подонок… Дарклинг как будто ничего иного и не ждет, закидывает на неё ногу, переворачивая Алину на спину. Нависает над ней, вглядываясь: — Тебе так невыносимо видеть моё лицо? Алина вырывается, царапает его плечи — но он сильнее, конечно. Она рычит, пытаясь избавиться от его веса, пинает ноги, оставляет следы везде, до куда может дотянуться, захлебываясь в собственном бешенстве. — Мерзавец! Усмешка Дарклинга горячим выдохом оседает на коже. «Будь у меня прежняя сила, — бьёт набатом по голове, — я бы сразила его… Я бы разрушила его самоуверенность до самого основания и…» Мысль, слишком неприятная для неё самой, схлопывается. Победила и что? Присвоила бы его силу себе? «Это не похоже на тебя, Алина. Соберись!». — Чего ты хочешь? — спрашивает она, медленно выдохнув. Нужно быть осторожной. Увести его из приюта. Она не будет подвергать никого опасности. Вдруг Дарклинг немного сползает вниз, ведет горячими губами по ключицам, отчего Алина вся вздрагивает, вскидывается, хочет что-нибудь сделать — но руки он тут же ласково сжимает, не позволяя двигаться. Оцепенение уходит на второй план, когда Дарклинг останавливается у небольшого, сползшего вниз выреза ночной рубашки. Алина чувствует, как скулы в эту же секунду разукрашивает яркий, удушливый румянец. — Только посмей… Раздается мягкая усмешка — и Дарклинг целует её пылающую кожу рядом с границей тонкой ткани. — Я удивлен, что ты ещё можешь боятся меня. Он чуть ведет плечом — и лицо его чуть расплывается, меняясь и принимая новую форму. Дарклинг опускается ещё ниже и… Внезапно у мужчины, склонившегося у её бедер, оказывается голова черного волка. — Это же всё сон, — цедит он, почти не размыкая длинной, зубастой пасти, — и во сне может быть всё что угодно. Алина приподнимается на локтях. Приближается к нему, заглядывая в неестественно сияющие серым кварцем глаза. Произносит чётко и ровно: — Я не боюсь тебя, Дарклинг. Хватает его за уши, ощущая под руками короткую гладкую шерсть, как схватила бы за пряди волос. Она хочет что-нибудь с ним сделать, ударить его, задушить. Чтобы он исчез. — Я училась у тебя. Страх даёт власть тому, кто его внушает; но я была по обе стороны. Он замирает. — Если ты восстал из мертвых, значит, у тебя снова есть плоть и кровь. Значит, я снова смогу убить тебя. Волк торжествующе скалится, произнося голосом Дарклинга: — Ох, Алина. Так приятно знать, что ты меня не забыла. Мрак — или его руки, облаченные в черное? — скользят по бокам, оглаживая. Алину всю дробит. Его лицо снова расплывается, меняясь. — Делай, что хотел — и уходи. Я не желаю тебя видеть. Потребность сделать ему больно перевешивает доводы рассудка. Он ничего не отвечает, но внутри себя Алина чувствует его напряжение. В какой-то момент границы окружающего пространства размываются, теряя свою четкость. Она часто моргает, пытаясь сфокусировать зрение. — Я буду ждать тебя. Как и всегда. Мрак снова принимает другое обличье. Волчья пасть становится губами, немного пухлее, чем у самого Дарклинга, линия бровей мягче, а лицо не такое острое, холодное — даже разрез глаз меняется, подчиняясь воле хозяина. И волосы — что неожиданно — белеют. Только стекло кварца кажется таким же ярким, неизменным. Тьма выплавляется в её, Алины, лицо. Алина застывает. — Ты снова хочешь избавиться от меня. Как жаль, ведь я единственный, кто может помочь тебе снова стать Заклинательницей. Внутри неожиданно вспыхивает надежда: эгоистичная, разъедающая, дарящая радость и силу. Его голос действует странно, опьяняюще — словно вводя разум в транс. Конечности почему-то становятся тяжелыми, чужими. — Только помни, — мягкая женская ладонь гладит щеку; ощущение кажется двояким, нереальным — её собственные губы складываются в мягкую улыбку, вынося жестокий, безжалостный приговор, — убивая меня, ты уничтожаешь себя. Алина сжимает губы и упрямо скидывает его — её — руку. — Я не рассыплюсь в прах от того, что снова прикончу тебя. Даже если ты пообещаешь мне силу. Её злой двойник усмехается — Алине на мгновение становится жутко от этого неестественного выражения. — Ты так уверена в этом, милая? «Уверена», — мысленно огрызается Алина. Энергия совсем покидает её и в конце концов, не удержавшись, тело безвольно растягивается на постели. Дарклинг заботливо укладывает её поудобнее и склоняется над лицом. Мир Алины расплывается, исчезает. Она хватается за последние мгновения ясности, не моргая смотрит в кварцевые глаза, заменяющие серебристый свет луны — всё остальное будто заволокло мутным туманом. Шепчет: — Я прекращу это. — Не сомневаюсь, — мужская усмешка опаляет губы и Алина окончательно проваливается в навеянный сон.

***

Утром она не обнаруживает в комнате ничего странного. Но увиденное ночью не кажется сном, неудачной шуткой сознания: Алина слишком хорошо знает законы этого мира. Она на удивление бодро поднимается с постели, умывается холодной водой и отодвигает все занавески, впуская в комнату яркое утреннее солнце и на секунду зажмуриваясь от изобилия света. Выпал первый снег. Неожиданно для себя самой Алина распахивает окно — морозный, свежий ветер тут же маленькими иголочками впивается в кожу, даря новый прилив сил. Алина выдыхает. Легко и свободно. Если Дарклинг каким-то неведомым способом воскрес, значит, ей снова придется с ним биться. И, наверняка, её дорогой, самый необходимый враг знает, как вернуть её силу гриша. В конце концов, он сам больше всех заинтересован в этом. «Конечно, уберечь Равку от Дарклинга — главный приоритет, — размышляет Алина, собирая свои зимние вещи. — но кто сказал, что я не могу попробовать вернуть свою силу? У меня хотя бы появился шанс». Произошедшее настолько завлекает её, что даже пришедший наутро Мал удивляется переменам в своей жене. Увидев его на пороге приюта, Алина ненадолго застывает, а затем сжимает его в объятиях. — Родная, неужели ты так соскучилась по мне? — он остраняется с улыбкой, но она тут же гаснет, когда он слышит следующую реплику своей жены: — Мне нужно ненадолго уехать. — Что? Куда тебе нужно уехать? Мрак внутри тихо смеётся. Алина отмахивается от этого, и уводит мужа в сторону. — Сегодня ночью ко мне приходил Дарклинг. Мал бледнеет. — Он жив? Алина медлит с ответом, осторожно подбирая слова: — Да. По-крайней мере, частично. Его физическая оболочка, насколько я понимаю, не восстановлена, но это вопрос времени. Нужно вытащить Николая из столицы. Вместе мы что-нибудь придумаем. Мал сжимает губы, берет её руки в свои. — Родная, ты уверена, что это всё тебе не привиделось? Алина чуть хмурится и сжимает его пальцы в своих. — Уверена, — с нажимом говорит она. — он пришел не в первый раз. И придет ещё. Я уеду, чтобы не подвергать детей опасности. — И куда ты хочешь уехать? Алина шумно выдохнула, до сих пор не осознавая своего намерения. Она собирается с мыслями: — В Каньон. Туда, где всё началось и где всё закончилась. Что-то зовет меня туда. Мал качает головой: — Хорошо. Я поеду с тобой. — Нет, — слишком резко отвечает Алина, — ты должен остаться в Керамзине и следить за приютом. Ты единственный, кому я могу это доверить. Я не выдержу, если с детьми что-то случится. «Кроме того, — думает Алина, вглядываясь в его обеспокоенное лицо, — ты больше не следопыт. В этом деле мне больше пригодится Николай и другие гриши». — Но… — Ты должен статься с детьми, как это всегда делала я. Как я доверяла тебе, отпуская на несколько дней, пока мне приходилось в одиночку выполнять обязанности за нас двоих. — Ох, Алина… Она положила ладонь на его щеку. — Пожалуйста, Мал. Мне нужно разобраться с этим. Закончить историю правильно и вернуться к вам. Хоть он и выглядел очень недовольным, Алина видела, что он готов её отпустить. — А если я не захочу, чтобы ты уезжала? Ты всё равно уедешь без моего согласия? Алина с улыбкой погладила его лицо. Он разочарованно выдохнул. — Что ж. Тогда я могу пожелать тебе только удачи и снарядить в путь. Он крепко обнял её; Алина знала, что ему непросто далось это решение, но ей действительно необходимо уехать. Дарклинг проник в её дом, в её постель и самым отвратительным, жестоким образом подарил ей надежду. Нужно ответить на его приглашение, чего бы ей это ни стоило. Мысленно Алина уже скочила по бесконечным заснеженным дорогам — навстречу своему врагу и своей судьбе.