Астрал

Юля разваливается на нём: забрасывает ногу через колено, позволяя юбке стрейч проползти несколько лишних сантиметров выше, и надувает губы, смотря куда-то мимо. Дима сидит не шелохнувшись: нервно косится — на неё и на дверь, — не понимая, что от него хотят. В Диме болтается два «Жигулёвских» и половина не допитого Гоги шота, противно крутя в животе. И всё, о чём он может думать, — как добраться до облёванного толчка, прежде чем придётся сфонтанировать прямо себе под ноги. Думать о Юле и о том, чего она хочет, мягко говоря, не выходит. Юля укалывает его своим острым плечом, садясь ближе. Смотрит куда-то перед собой. Может, хочет, чтобы кто-то её утешил. Может, ей просто хочется поиграться. А может, это всё на спор (мало ли на что могут поспорить пьяные музыканты за три копейки после часа джема?), и сейчас откуда-то вылетит Слава с телефоном наперевес. И они скажут ему: «Это пра-анк». А потом рассмеются. Наконец, Юля прекращает: садится на отъехавшее в сторону колено и прячет ноги в промежутке между ногами Димы. Ныряет горящими губами куда-то за ухо, накручивая на палец жалкую пародию нестригущегося Димы на маллет. Другой рукой находит его ладонь и кладёт себе на колено. Дима сидит в астрале. Дима думает о песнях группы «Пасош» и «Валентин Стрыкало». О запахе пота, пропитавшем всё насквозь. Дёргается от холода, заползшего под футболку, и от ладони Юли, скрадывающей тепло. Юля вжимается в его тело, движется, точно лавовая лампа. Такая живая, трепещущая, жаждущая жизни, к которой можно было бы прикоснуться своими напомаженными губами. А он сидит и разглядывает надписи на противоположной стороне курилки. Что-то из Цоя — про сигареты. Что-то из Нирваны — про смерть (и d как b вывернуто). «Чё так знакомо?» — думает. Вспоминает: сам же их писал. Юля отшатывается, обдавая догорающим дыханием его щёку. Медленно встаёт. Вытирает кончиком пальца смазавшуюся помаду и поправляет волосы, съехавшие на лицо. Затем она уходит. Дима хочет подняться и пойти следом, завалиться в ближайший туалет (уже не важно чей) и просидеть там, опустив голову, ближайшие полчаса, пока его не вывернет наизнанку. Но ему становится стыдно и неудобно выходить за ней. Так что блевать ему остаётся только в забитую бычками и бутылками урну.