Красный галстук

***

Уже поздний час, все жители долины мирно дремлют в своих кроватках, но только не Пин с Лосяшем. Они смотрели на звёзды, наблюдая, как одна за другой они появляются и потухают. Немец лежал, покачиваясь в гамаке рядом с сидящим на табуретке Лосяшем, укутанным в большой клетчатый синий плед. Второй уж очень любил замерзать, и соответственно болеть. Они сидели молча, ничего не говоря. Ведь им не нужны слова! Слова — удел обычных людей. Как говорил Лосяш, тех, которые смотрят новости по утрам, уплетая овсянку. Тех, кто ездит на нелюбимую работу в душный офис, терпя бесконечные давки в вагонах метро. Тех, у которых с самого детства составлен план жизни; школа, университет, работа, семья. Но они были не такими, они были особенными. Они понимали друг друга без слов. Для учёного с домоседским образом жизни холодный немец-механик был своим смыслом жизни. Он даже раздобыл фотографию Пина, поставив в рамочку… Это так по-детски, но правдиво. Невинная, детская любовь. Только ей, к великому сожалению, не суждено было быть взаимной.

***

Только в полночь Лосяш вспомнил, с какой целью позвал Пина к себе в гости. Он решился быть откровенным с ним этой ночью, не скрывая ничего по отношению к его чувствам к немцу. Эта ночь будет роковой для обоих. — Пин..? Друг мой… Вы там ещё не заснули? — повернувшись и слегка наклонившись к лицу Пина, сказал Лосяш. — Nein. А ты? Как-то я засиделся у тебя… Ты наверняка хотеть спать, а я тут задерживать тебя. Извини, Лосяш. Я уже идти домой, — уже начав искренне извинятся, ответил Пин, пытаясь встать с лежащего состояния. Но Лосяш остановил его, взявши гостя за плечо. — Нет-нет, что ты! Просто понимаешь… Тут такое дело, я хотел сказать тебе кое-что, что для меня есть необычайно важным. И это меня, как сказать… Волнует. Очень сильно волнует. Думаю, ты тоже не останешься равнодушным, — нервно тараторил учёный, пытаясь адекватно подойти к самой мысли, ещё и к тому же попутно верно и внятно связав слова. — Лосяш, скажи мне, что происходит, — могло показаться, что Пин ответил холодно и раздражённо на невнятные слова Лосяша. Но, по правде, он очень сильно беспокоился за состояние Лосяша, ведь он понимал, что происходит что-то неладное, и вряд ли он сейчас будет рассказывать о неточностях в чертежах, ибо обычно такие проблемы они решали на раз-два, а сейчас он явно хочет сказать что-то правда… Правда важное. — Ох, Господи… Понимаешь, Пин… — мужчина снял с себя очки в роговой оправе, аккуратно положивши их на траву под стульчиком и теребя пуговицу на рубашке, которая вот-вот норовила оторваться, продолжил свои слова. — Понимаешь… Ох, Господи… — если бы не луна, освещающая долину, лежащий даже не заметил бы, что Лосяш в любой момент мог бы удариться в слёзы. — Понимаешь, у меня есть… Чувства, очень хорошие чувства к тебе… Но не как к товарищу, а как… как к мужчине… Боже мой. Пока признающийся в чувствах пытался распутать свой комок эмоций, дабы показать их его предмету обожания, у самого предмета в разуме процветала и происходила буря. Буря из непонимания, злости, обиды. Обиды на то, что Лосяш скрывал всё это от него самого. На то, что он нагло врал ему про то, что он его друг. Друг. И ничего более. Если бы не стальные нервы закалённого немца, из бедного Лосяша уже выбивали всю дурь где-то в лесу. — Я тебя люблю. Только эти слова смогли вытащить Пина из отрешённого состояния, состоявшего из своих же собственных мыслей. — Что..? Не успел Пин договорить свои единственные, и возможно последние слова за эти мгновения, как Лосяш нежно, и с трепетом провёл пальцами по шее немца, плавно переходя на подбородок. У учёного закружилась голова, пальцы тряслись, а из глаз уже текли ручьи горячих слёз. Он с жаром впился в губы Пина, позабыв обо всём на свете. О том, что кто-то может внезапно нагрянуть к нему в гости; о том, что Пину вероятнее всего никогда и не нравились мужчины; и о том, что этот поцелуй может стать роковым в их взаимоотношениях. А, может быть, и в его жизни. Но Лосяша это не сильно волновало. Его волновал только обжигающий жар от тела и дыхания немца. Он думал только о том, что был так близко с его любовью только в мечтах, и безусловно, хотел быть ещё ближе с ней. Он думал о том, какой же великолепный аромат исходит от тела Пина. Эта смесь аромата бензина, жжёной резины и горячего металла безусловно была фаворитом Лосяша среди прочих духов, парфюмов и так далее. Но если бы он узнал, что где-нибудь продаются духи с таким ароматом, влюблённый Лосяш не потерял бы такой возможности и обязательно купил их. Руки учёного гуляли по всей области шеи и плеч немца. Он тяжело дышал, и всё глубже становился их поцелуй. Хотя и от Пина никакой реакции не ожидалось, Лосяш хотел насладиться этим моментом на полную. Пусть у него уже и заканчивался воздух, он не хотел останавливаться. И как только целующий осознал, что если не прервёт поцелуй, у него будут все шансы получить обморок, и к тому же кислородное голодание. — Я правда очень… — Лосяш начал свои слова и без того очень тихо, и при окончании не было слышно последних. Он положил руку на щеку Пина, трепетно поглаживая её большим пальцем. — Я должен уйти, — холодно, и без никаких подводок к его редакции на действия Лосяша выпалил Пин. — Прости, умоляю… Прости меня… — уже проливая горькие слёзы, молвил Лосяш, медленно сползая со стула, пытаясь хоть как-то то заставить Пина остановиться. Но он никак не реагировал на слёзные мольбы, а только размеренно уходил вдаль от домика безответно влюблённого учёного. Уже уходящего Пина не было видно за высокими деревьями, облака закрыли свет луны, погружая всё, что ранее она освещала в кромешную тьму. Но несчастному в его пребывающем состоянии было совсем не до этого.

***

На дворе раннее утро. Сколько прошло времени..? От силы, пара часов, да и только. Но по ощущениям Лосяша — целая вечность. Он отключился? Конечно, попробуй не отключиться при таком избытке эмоций. Пытаясь подняться с влажной от росы земли, учёный пытался хоть как-то добраться до своего домика, и уже решать там, как быть дальше… — Я… О мой Бог. Это правда было? Это… не просто всего навсего плохой сон? — еле слышно шептал себе под нос Лосяш, параллельно что-то яростно выискивая в нижних полочках шкафа. В голове у него крутилось бесконечное количество мыслей, и… Ему показалось, что это конец. Зная Пина и его стальной характер, уже не вернуть ничего. Шансов нет. Об этом позорном случае узнает вся долина, его станут избегать, а, может, что хуже. Пытаться уехать отсюда? Куда? У него нет никаких родственников, к которым можно было бы поселиться. Самый потенциальный вариант… Покончить со всем. С жизнью, и заодно со всеми метаниями и мучениями. Наконец-то, найдя то, что он так живно искал, Лосяш смотрел на остро заточенный нож, спрятанный в кожаный футляр, по которому можно было легко догадаться, что было внутри. — Всего…один взмах, и всё. Бесконечность пребывания в пространстве без мучений, лишних влюблённостей, и… Клятых немцев. Вот оно, это чувство. Чувство того, что ты поступил неправильно, и хочешь всё перемотать назад, как плёнку. Но нет, уже поздно думать. Безвозвратно. Обычно, перед кончиной у людей перед глазами пролетает вся жизнь? Сущий бред. Пролетают только события, которые заставили как раз эту смерть наступить… Если они есть, разумеется. У нашего героя они как раз были. Холодный взгляд, строгий голос, ни капли сожаления. И всё равно. Его, его объект обожания. Что же он нашёл такого для себя в этом замкнутом механике, почти что никогда не выходящего на улицу, да и практически не общающегося с кем-то ни было. Так вот, всё. Для него — в нём, прекрасно всё. Даже самые потайные и отдалённые уголки его такой интересной, но запутанной личности. Он, был для него той самой отдушиной, за которую он сам готов был бы отдать всё что угодно, даже жизнь, только бы он был счастлив. Даже и если… Без него, без Лосяша. Кровь стекает тонкими струйками. Ещё один взмах по запястью, и уже струйки стали ручьями. Горькие слёзы капают на пол, перемешиваясь с алой жидкостью, превращаясь в одну красную лужу. Учёный первое время пытается закрывать рот целым запястьем, но вскоре понял, что это крайне бессмысленно. Даже если его кто-то услышит, ему какое дело? Через некоторое время ему будет абсолютно на всё фиолетово.

***

— Лосяш… Как так. Почему так внезапно, — Бегая туда-сюда по ангару, бормотал Пин. — Donnerwetter! Я должен извиниться… Я ужасно поступил ним. Он не заслуживать такого отношения… Nein. И вдруг к нему пришла идея. А что если… Прийти извиняться с букетом цветов? Это наверняка впечатлит Лосяша, и он не будет больше обижаться.

***

Немец надел свой старый, уже сколько лет лежавший в шкафу костюм-тройку, глубокого изумрудного цвета, ещё со времён жизни в Германии, но в таком же идеальном состоянии. Чёрные лакированные туфли, такой же чёрный, как ночь галстук, и причесавши волосы, уложил их назад. Признаться честно, ему безумно идёт. — Копатыч рассказывать, что пробовал выращивать розы. Думаю, ему не будет жалко одолжить парочку für einen freund, — поправляя галстук и смотрясь в круглое пыльное зеркало, говорил про себя Пин. А ведь у него даже мыслей в голове не было про то, что сейчас его товарищ нервно ищет холодное оружие для окончания срока его жизни.