Случайности

      Силко снова что-то ей разрешает Неважно, что именно, неважно, почему именно.       Он вообще Джинкс многое позволяет. Порой даже повода не нужно, важен сам факт: он выслушал ее, услышал и дал свое согласие.       Радостная девушка со стола плавно перемещается на его колени, обхватив бедрами удивительно цепко, и не дает возможности отстраниться: с едва различимым щебетом принимается расцеловывать щеки, взяв лицо в ладони.       Такие приливы крайне редки, особенно в последнее неспокойное время, но все же случаются. И она ластится к мужчине, ищет его тепла — при этом почему-то стремясь поделиться собственным.       Силко едва заметно улыбается. Прикрывает глаза и подставляется почти растерянно.       Он понятия не имеет, как ее останавливать.       Или имеет. Но просто не хочет.       От этого еще паршивее.       Смех прекращается, когда Джинкс пару поцелуев оставляет в уголках тонких губ, после чего замирает. Прижимается своими к его нижней, едва прихватив, не отстраняется несколько долгих секунд.       Их достаточно, чтобы осознание ударило в виски прилившей с шумом кровью.       У мужчины в ушах раздается грохот. Такой, что, кажется, сейчас на него прибежит Севика, держа пушку на готове — как делает всегда, стоит Джинкс подорвать одно из изобретений вне стен ее маленького цеха.       Но нет. Дверь не открывается, а приемная дочь остается на его коленях.       Джинкс отстраняется — он видит, как подрагивают расширенные зрачки, как она пытается отыскать ответ на его лице, но не может. Силко перехватывает ее запястья мягко и кивает, говоря что-то о быстротечности времени и необходимости скорее закончить дело.       Он убеждает себя, что это случайность. Не более.

***

      Внутри все переворачивается, гудит и скулит, стоит мужчине взглянуть в ее большие голубые глаза.       Смотрит доверчиво, как делала это много лет назад.       «Вот она, я, и нет при мне оружия. Я не буду защищаться, если ты решишь вдруг ударить.»       Мужчина спешит оказаться ближе и упрямо смотрит в глаза, потому что понимает: отступишь в мелочи — отступишь на шаг от нее.       Джинкс доверчиво дает себя обнять. Выдерживает его тяжелый взгляд и даже не отвлекается на капли, спешно стекающие по изуродованной щеке.       Вода здесь такая же гнилая, как, кажется, и нутро Силко. Весь Заун такой, — ядовитый, грязный, неправильный — и мужчина с усмешкой повторяет про себя, что это его собственность.       Его город.       Его народ.       Его Джинкс.       Силко тянется первым. С бьющимся в глотке сердцем и рукой в ее синих волосах.       Грязный как эти мертвые воды.       Мерзкий как эти узкие проулки.       Отвратительный как сама болезнь.       Он ловит себя на мысли, что хуже быть не может, но сразу же осекается, стоит девушке податься навстречу.       Джинкс отвечает — неумело, осторожно, и это кажется самым безумным ее поступком из всех, что девушка могла совершить.       Мужчина отстраняется, только когда ее лицо оказывается полностью под водой. Делает наконец глубокий вдох, до того неосознанно затаив дыхание.       Он обещает себе, что это случайность. Не более.

***

      Силко просыпается от ощущения шелка. Он везде, этот ласковый шелк: спутался между пальцами, щекочет легко здоровую щеку и шею, сонной волной лежит на мерно вздымавшейся до того груди.       Это великолепное синее полотно всюду, и через сон мужчина соглашается с тем, что хотел бы остаться в нем навечно, утонуть в нем и никогда не выбираться.       Он открывает глаза, ощутив цепкий взгляд малиновых глаз.       У Джинкс холодные руки. Они касаются его живота, не скрытого расстегнутой рубашкой, почти неощутимо, после чего скользят выше.       С той встречи прошло достаточно времени, чтобы раны от пуль зарубцевались, но слишком мало, чтобы Джинкс могла оказаться к Силко так близко.       Они почти не говорили. Все эти месяцы существовали друг рядом с другом, но обменивались разве что вежливыми приветствиями.       Силко хотел все исправить. Однако начинало казаться, что этого не хочет Джинкс.       Теперь они смотрят друг другу в глаза упрямо, словно этот момент может кто-то у них забрать, пока ее пальцы с осторожностью касаются шрамов на его груди.       — Джинкс?       Сердце вдруг, как когда-то, обнаруживается в глотке. А после неожиданно срывается вниз, тугим узлом поселяясь у него в животе, когда дочь склоняется к его лицу ниже.       Взгляд у Джинкс тоже холодный. Настолько, что дрожь пробирает.       — Я люблю тебя.       Или это из-за ее пальцев, кружащих по его коже?       Силко знает, что его девочка не сделает ему больно, так что то чувство, которое он сгоряча про себя окрестил недоделанным подобием страха, опасением, он спешно пытается переименовать во что-то иное.       Все варианты порождают желание скривиться.       Кажется, яд затронул не только тело, но и разум. Так мужчина думает, медленно выдыхая, после чего отводит синюю челку за ухо.       Малиновые глаза в темноте мерцают, и Силко готов поклясться, что красивее этого он вряд ли уже что-то увидит в жизни.       — Конечно, милая. Я тоже тебя люблю.       Девушка ластится к его ладони на своей щеке, прикрывает на мгновение глаза, после чего качает головой.       На какую-то секунду мужчине кажется, что все это сон. Издевка развращенного жизнью в Зауне разума.       — Ты не понимаешь.       Но Джинкс действительно здесь. Она укладывается сверху, прижимается грудью (голой, черт возьми, грудью; сначала докатывается мысль, что ее бы, дурочку, укрыть, но одеяло наверняка на другом краю постели, если не на полу) и руку с шрамов переносит на отросшие седые пряди на виске.       Проводит по ним медленно, зарывается на затылке и медленно, но упрямо тянет.       Силко поддается.       — Я люблю тебя, — с нажимом повторяет Джинкс, прижимаясь губами сначала к подбородку, после — к уголку тонких губ.       Силко поддается.       На каждое ее действие он поддается, едва слышно только выдыхая, прежде чем осознать, что удерживает девушку за талию, обвивает ее жилистыми руками, прижимая к себе.       Силко подается вперед, навстречу ее мягким губам — и поддается тяжелому чувству правильности, с едва слышимым скрипом (чертова старая мебель!) заставлющим его мазнуть поцелуем по довольной усмешке любимой дочери.       И от того, как Джинкс ластится к его рукам в своих волосах, Силко от чего-то уверен: больше никаких случайностей.       Только не с его Джинкс.