Ожидание

Принцесса ждёт. Принцесса сидит у окна неподвижно и кажется словно стеклянной. Кажется, только тронь её - разлетится не осколками даже, пылью. Принцесса сидит очень тихо, и тишина эта стала до того плотной, что все, кто приходит, кто пытается с ней говорить, неизменно наталкиваются на эту ширму, что стала между ней и окружающим миром. От неё отлетают мольбы и приказы, крики и шепот. Принцесса не отвечает. Принцесса сидит у окна неподвижно, неотрывно смотрит на ворота замка и только вздрагивает едва уловимо, когда они открываются. Принцесса ждёт. Никто уже в этом замке не ждёт, кроме неё. Все в нём давно забыли, что нужно кого-то ждать. Все раны затянулись, все пепелища отстроились и заросли травой, а она все сидит у своего окна и ждет. Она сидит, улыбаясь сама себе, без малейшего нетерпения, грусти или отчаяния. Люди качают головой, шепчутся, осуждают… ей нет до этого никакого дела. Ну что с них взять? Дураки. Она-то знает, что он вернётся. Принцесса ждёт - но было время, когда она не застывала ни на секунду. Практически не спала, не ела, ходила с поисковыми отрядами, тайно пересекала границу с Южным Каем. Она все время была в движении, все время куда-то торопилась. Быстрее, быстрее, еще быстрее, обогнать солнце, обогнать время. Вдруг он лежит где-то раненный, совсем один, и некому ему помочь? Вдруг он прямо сейчас… Принцесса ни на секунду не останавливалась – как она могла остановиться? Разве она имела на это право? Принцесса не застывала ни на секунду - она искала, искала, искала источник того света, что каждое мгновение в ней угасал – и страшно было думать, что станет с ней, когда он угаснет совсем. Принцесса искала своего Зверя, сама сделавшись зверем – одержимым, пугающим своим упорством и силой, которую невозможно было заподозрить в таком маленьком теле. Принцесса искала – а что еще ей было делать? Что ещё ей оставалось? Не сидеть же сложа руки, рыдая от отчаяния и ужаса, что копошились в груди ее гадкими, скользкими червями. Не спать же, как уговаривали её все подряд - хватит с нее кошмаров, что всю ее обглодали. Лиловые лунки в мягкости ее ладоней не заживали, трескались и лопались – зато крик, ядовитой гнилью разбухающий в груди, удавалось сдержать на губах. Сухие и потрескавшиеся, они только ловили воздух, жадно и отрывисто, словно внутри неё образовалась дыра, сквозь которую он утекал. Хотя почему словно?.. Иногда ей казалось, можно и впрямь запустить руку и пощупать собственную спину изнутри. И все, что ей оставалось – стеклянная маска на лице, которую с каждым днем, с каждым часом всё труднее было удерживать целой. Иногда ей казалось, что вся она уже покрыта паутиной трещин, и не видит их разве что тот, кто на нее не смотрит совсем. Драконы, как назло, глаз с нее не сводили. Они не отходили от своей госпожи ни на минуту, делили с ней все безумие ужаса и отчаяния – как будто от этого ей могло стать легче. Они не спали вместе с ней, искали вместе с ней ее утраченное сердце с рвением чуть ли не большим, чем она сама искала его – потому что все понимали, все чувствовали и не имели права сдаваться. Поэтому поговорить с ней вызвался Юн. … Мальчик мнется, переступает с ноги на ногу. Смотрит на принцессу, прикусив губу, а она делает вид, что не замечает взгляда его, не замечает в нем тоски еще не высказанных слов. Слов, которые обязательно должен кто-то сказать, иначе никак, слов, которые так трудно сказать, но чем дольше он молчит, тем они тяжелее, тем они сильнее отравляют его самого изнутри. - Йона... – наконец произносит он. - Хак... он... Мы уже все обыскали... Его нигде нет… Пора остановиться… Она качает головой, склоняется над картой ниже, алой завесью волос отгораживаясь от него, от его слов, от его взгляда. - Неправда. Смотри, вот здесь мы ещё не были. - Йона… послушай… так больше не может продолжаться… Ты же себе вредишь… Ты можешь заболеть… Ты уже больна. Она все же поднимает на него взгляд. Слабо улыбается, и сеточка лопнувших сосудов в глазах ее становится почти не видна. - Не волнуйся за меня, Юн. Я в порядке. И мы обязательно его найдем. Нельзя сдаваться, понимаешь? Хак никогда не сдается, и я тоже ни за что не сдамся. … И ведь она действительно не сдавалась. Она была точно алая буря, сметающая все преграды на своем пути, неспособная остановиться. Так, во всяком случае, казалось на первый взгляд. Только на первый и не очень внимательный. Кусая губы, чтобы не заплакать, Юн смотрел и видел, как она сгорала заживо, и ничего не мог сделать. Слов она не слышала, не понимала – делала вид или правда не понимала? Он не знал ответа на этот вопрос и не уверен был, что на самом деле хочет его знать. Ничего не могли сделать драконы - только следовать за своей госпожой до конца. От её бесконечного отчаяния было не спастись и не скрыться – а они и не пытались, они принимали его, как принимали когда-то их предки благословение драконьих богов. Благословение ли? Проклятые своей кровью на всеобъемлющую преданность, они понимали, что идут в безоглядный, беспросветный мрак – и не было в этом мире силы, способной их остановить. - Говорят, его убили... - Да нет, пропал без вести… Наводнение на границе, ну, помнишь? - Как жаль... Бедная принцесса... - Все никак не смирится? - Да, не прекращает поиски... - Поразительно… Уже сколько времени прошло… Принцесса не слушала болтовню придворных и все не теряла надежды - и скоро восхищение ее храбростью сменилось тревогой, а затем - страхом. Потому что даже когда все тропы и леса были исхожены, когда обыскали все овраги и чащи, принцесса не впала в отчаяние, не стала оплакивать того, кто оказался дорог ей больше, чем она могла осознать. Оплакивал своего генерала клан ветра, слег от горя старый Мундок – хотя казалось, его-то уж ничто не способно было сломить. Когда вся Коука скорбела по величайшему войну, принцесса не горевала. Она не поехала на церемонию прощания в Фугу, не показалась в храме столицы. Как она могла горевать – по живому еще человеку? Он вернётся. Он не может не вернуться. Это же её Хак, Громовой Зверь Коуки. Сколько раз он попадал в передряги пострашнее этой и выходил из них живым. Сколько раз он пропадал - и возвращался к ней. Хак вернется. Хак не может умереть. Он просто не способен умереть и оставить её. Этого не случилось, потому что этого не могло случиться. Он жив, а значит - вернётся к ней. А значит, она будет его ждать. Столько, сколько потребуется. … И принцесса ждёт. Ждёт так долго, что в какой-то миг забывает, зачем это делает. Словно отгородившись от цели своего ожидания, спрятав ее от самой себя – чтобы не разбиться, не расколоться, чтобы натянутая струна внутри нее не лопнула раньше времени – потому что, если она лопнет, всё её ожидание, все её усилия будут напрасны. Она не может этого допустить – не раньше, чем он вернется. А он вернется. Меняется поступь ветра по крышам, лучи солнца все ласковее, все длиннее… Пахнет прелостью и сладостью… чистой водой и влажным камнем… Покалывает горло сотней крохотных иголок первая ломкая изморозь, зависшая в прозрачном воздухе мерцающим полотном… Натянутая внутри струна тихонько трещит, лопаясь волокно за волокном... Он вернется, да? Весь мир сужается до окна, вид из которого каждый день – почти один и тот же. А вдруг он… Черная бездна клацает тысячью зубов прямо над ухом. Она тоже ждет. Он не вернется. Он не вернется, и ты это знаешь. Принцесса ждёт, неподвижно и тихо. Ожидание кажется неотрывным от её существа, словно всю свою жизнь она только и делала, что ждала. Ожидание кажется бесконечным – как небесная гладь, куда она смотрит, чтобы не видеть бездны под своими ногами. Но и оно однажды заканчивается. …Сначала в вечерней тишине она слышит шаги. Тяжелая, но твердая поступь – такая была только у одного человека. Она застывает, перестает дышать, впитывает каждый звук, судорожно пытаясь понять – это воображение? Это ее ослабевший разум? Когда шаги приближаются, когда в голове набатом стучит: это он, он, он! - принцесса подрывается на ноги и успевает лишь обернуться. И видит его. Весь сухой и уставший, он стоит в дверях ее покоев, стоит и смотрит на нее так, как до этого шел – тяжело и твердо. Йона не понимает, когда начинает дрожать – когда перед глазами все плывет или раньше? Натянутая внутри нее тетива наконец лопается – и в ушах у нее шум, вой, и все тело делается слабым, непослушным и неподъемным. Она хочет позвать его, хочет протянуть руки – но вместо этого падает на стул и едва слышно стонет. Он подходит к ней медленно, и взгляд цепляет какие-то несуразные мелочи: оборванные рукава, посеревший бинт, темная пыль щетины на щеках. Он тяжело садится на корточки, берёт её руки в свои – шершавые и холодные. Она закрывает глаза – слишком. Слишком долго его не было и слишком много его стало в одночасье. Горло сводит спазмом, ни слова не вымолвить, все тело трясет – не шевельнуться. Зверь молча ждет. Теперь его очередь ждать. В тишине покоев принцессы слышно так много, что он готов ждать сколько угодно. - Почему… - произносит она наконец на грани уловимого, так и не открыв глаза. – Почему так долго? Он едва слышно хмыкает. Сжимает тонкие, белые ладони в своих и меланхолично думает – поцеловать сейчас? Или чуть позже? - Почему?.. Ответь мне… почему?.. - Пришлось… задержаться… От его голоса ладони девушки содрогаются, она снова едва слышно стонет и наконец поднимает на него глаза – такие же уставшие, такие же больные как у него самого. Последние полгода он видел море страдания и смерти, она – лишь замковые врата, в которые бесконечно входили те, кого она не ждала. И не известно еще, на что из этого страшнее смотреть. - А мне никто не верил, представляешь? Все говорили, что ты умер… что не вернешься... Я сама себе говорила. - Как я мог не вернуться? Ты ведь ждала меня. И я это знаю. Она медленно наклоняется – держать спину ровно больше нет ни сил, ни желания, он этому не удивляется. Он удивляется, когда чувствует касание к своим ладоням – легкое и немного влажное. Принцесса тихо плачет, невесомо целуя его холодные, шершавые ладони. -Никогда больше не оставляй меня. -Не оставлю, - голос хриплый, его из горла доставать приходится силой. -Обещай мне. -Обещаю. Принцесса плачет так долго, что у него затекают ноги - но он не шевелится. В этих всхлипах, как и в тишине до этого, слишком много того, что она вряд ли когда-нибудь сможет произнести. Того, что уже нет никакой нужды говорить.