лëд под ногами майора

«...но мы, щетинясь, выли на луну,

закатывая лёд стеклянных глаз.

и дальше, чем холодный Байконур,

была наука нежности для нас»

Ветер путался в гладкой серебряной шерсти, поднимал ее дыбом, завывал между острых когтей. Волки любили азарт погони, страх жертвы, радость сородичей. Игорь даже во сне чувствовал запах леса, дыхание хищников, мягкость их меха под пальцами. Стаи редко принимали незнакомцев, но если случалось — признавали, как своих. Делились своей добычей, погоней, ветром, свободой. Волки жили в социуме. Вместе охотились, вместе игрались, вместе скорбели. Они не любили одиночество. Спустя столько времени Игорь к нему привык. Ему пришлось, — и он проникся им, нацепил как вторую шкуру и отгородился от всего мира. Так было проще, так было безопаснее. Больше никто и никогда. Игорь стал волком-одиночкой.  Нависшая ярким красным пятном над больничной койкой Юля с его драматизмом была категорически не согласна. Пыльная лампочка, светящаяся ореолом над ее головой, поддакивала ей частым мерцанием. — Игорюня, ты совсем у нас дурной, да? — девушка раздирала авоську с апельсинами то ли от злости, то ли от облегчения дрожащими пальцами. Апельсины не поддавались. Дурной Игорюня ответил ей хмуро сведенными бровями и недовольным кряхтением, в аналогично безуспешных попытках сорвать с себя бинты.  По ощущениям он пролежал в отключке дня три, но по виду Пчёлкиной — все три года. Она была всклокоченной и уставшей, с плохо замазанными синяками под карими глазами, осыпавшейся тушью и болезненно блестящим взглядом. На самом деле Юле было не привыкать видеть помятого Игоря. В детстве это были ссадины на коленках, разбитые подбородки и стёртые локти. Каждое лето они с Юлей встречались в деревне, где жили на соседних аллеях. И каждое лето было наполнено их смехом, плеском запускаемых по воде блинчиков, прятками в высокой траве, которая была им по шею. И, конечно, падениями с велосипедов, на которых они разъезжали наперегонки. В основном жертвой неровного асфальта был Игорь, который умудрялся навернуться даже с трехколесного. Юля всегда до последнего тактично сдерживалась, цепляя пластыри с пчелками — “ну-у, Игорь, это точно не осы, мне мама сказала” — на его многострадальные колени. Но она была не так хороша в своей конспирации, как полагала, потому что Игорь прекрасно видел ее в смехе подергивающиеся губы и трясущиеся плечи. И не то чтобы это било по его детской самооценке, но в глазах подруги Игорь хотел казаться старше. Поэтому как только так сразу выпросил у отца "взрослый" велик, чтобы наворачиваться уже с него. Потом были драки: разбитый нос, губы, фингалы под глазами, стертые костяшки — Юльку защищал от дворовых хулиганов. Та переехала с семьей в центр, стали ходить в одну школу. Она всегда была красивой, до самого выпуска приходилось за нее набивать особо наглые лица. А там она и сама приноровилась, стала ходить с перцовкой, мол,“я теперь, Игорюнь, за себя постоять смогу, а ты свою мордашку побереги, красивая ведь”. И задорно подмигивала. И вот теперь она сидела с сеткой апельсинов на коленях в больничной палате и старалась не плакать. В последний раз Игорь наблюдал точно такую же картину, когда он заболел аппендицитом в десять лет. Подруга так же после операции сидела рядом с ним на кушетке с тремя сочными фруктинами, которые передала ее мать, — только волосы были темнее, а слезы куда заметнее. “Ты умрешь?” — это было первым, что она спросила, когда Игорь открыл глаза. Игорь тогда не умер. И сейчас с тремя ножевыми умирать не собирался. Он накрыл ладонью непослушные пальцы Юли, забрав из них сетку. — Ну чего ты, смотри, залатали меня, как новенький теперь. Куда ж ты слезы льешь, Юляш? Ответом ему был укоризненный всхлип. — Ты почему всегда один прешься, а? — она начала хрипло, переходя на повышенные тона. — Ты серьезно не придумал ничего лучше, чем завалиться среди ночи в какие-то гаражи к барыгам? В одиночку? А если бы не нож, если бы пистолет? Дуршлаг бы сделали из тебя похуже… — она бессильно махнула ладонью на его перебинтованную грудь. — Вот этого. Игорь проследил за ее рукой и оставил свои бинты в покое, переключившись на чистку слепяще-оранжевой кожуры. — Юль, ну времени в обрез было, я как понял где они, так и побежал, едва застал их там. Люди из-за них умирали. Кого мне было звать в три часа ночи, тебя с камерой? Девушка медленно выпрямилась. Запахло надвигающейся бурей. Игорь уловил молчаливое "мудак" и заткнулся. Ненадолго. — Я бы пока вызванивал всех подряд, они бы свалили в какой-нибудь Саратов, и ищи-свищи их. Мой отец погиб, раскрывая похожее дело. Могла быть связь. Я не мог их упустить, понимаешь? Он заглянул ей в глаза. Та отвела взгляд, помолчала и вздохнула, забирая протянутую половинку фрукта. — Дурак. И не плачу я, это у тебя от наркоза галюны. Было бы из-за чего. Игорь усмехнулся и отломил дольку. Кисловато-сладкий сок навевал воспоминания. — Как в детстве, да? Юля кивнула. — А пластырь наклеишь? — Наклею, — снова вздохнула Юля и полезла в сумку. — С пчелками? — С пчелками, — она залепила его разбитую переносицу и грустно улыбнулась. Остаток приемных часов они провели в наконец умиротворенном молчании, нарушаемом только тихим гулом неисправной лампочки. Игорь глубокомысленно жевал апельсин, рассматривая пачку пластырей. — Юль?.. — Мм? — подруга уже явно находилась в легкой полудреме, но вопросительно приоткрыла глаза. Игорь указал на свой заклеенный нос. — Это точно осы.

— // — 

Федор Иванович встретил Игоря сразу после выписки. И здесь Гром мог бы искренне порадоваться такому вниманию, если бы выписка не была самовольной. Так что теперь он замер на оконной раме, свесив одну ногу наружу и чуть не опрокинув цветочный горшок на голову начальника. — Игорёк, ты что, дурной? — этот самый чудом уцелевший начальник определенно сговорился с Юлей, по мнению Игоря, и сейчас наблюдал за его побегом, рукой прикрывая глаза от яркого солнца. — Вечер добрый, дядь Федь… Апельсинку не хотите? — Игорю в ответ был многозначительный прищур.  Он сменил тактику. — Да я так, прогуляться решил, погодка-то какая, а? — Игорь махнул рукой в неопределенном направлении и спрыгнул на землю, сокращая расстояние за счет припаркованной во дворе машины скорой помощи. Погода действительно радовала: середина августа, жара уже спала, дождей не предвиделось, а еще не севшее солнце приятно грело оказавшегося на улице в одном больничном халате майора. — Игорь! Господь помилуй, это же просто какой-то… — дальше последовало какое-то наверняка нецензурное бормотание в усы, а на плечах Игоря неожиданно оказалась его кожанка. — Да второй этаж всего, дядь Федь. — Игорь нахмурился, осматривая куртку, — Как Вы?... — Да будто я тебя не знаю. И дня после комы не пролежал, ну что ты будешь делать… Сейчас домой со мной едешь, понял? — он схватил за локоть намерившегося тотчас же вернуться к работе майора. —  Увижу в участке на этой неделе — обратно в больницу отправишься.  Грому не составило труда освободить свою руку и пропустить все запугивания мимо ушей. Однако до дома доехать ему не помешало бы. — Я тут окна все заколочу собственноручно, слышишь?! — прикрикнул Фёдор Иванович вслед уже уходящему к машине начальства Игорю. Тот лишь сильнее надвинул на глаза забранную из рук генерала восьмиклинку и молча сел на пассажирское. — И штаны надень!

— // — 

Времени было часа три ночи, когда Игорь, только перевязав бинты, подошел к своему огромному пыльному окну, завешенному вырезками из газет и копиями текущих дел.  Игорь давно уяснил, что это окно пустым оставлять не стоит. Оно, конечно, открывает великолепный вид на просторы Петербурга: на бескрайние крыши, на возвышающийся над ними купол Казанского собора, блестящую вдали Неву. Но когда подходишь к нему затемно с холодной куриной ножкой в руке и всматриваешься в безлунную ночь - она, по всем канонам, начинает всматриваться в тебя. И пробуждает в груди ужасное, гнетущее и тревожное чувство.  Поэтому теперь оно снова работало в качестве стены расследования, в подтверждение чему Игорь налепил на него очередную вырезку, упавшую на пол при прошлом его уходе. Это была вырванная из книги страница с матрицей "сектантских закорючек", как выражался Цветков.  Игорь отошел на пару шагов. Вокруг последней зацепки висели фотографии с мест преступлений. На каждой — окровавленное тело в окружении этих самых закорючек. Должно быть, лет двадцать тому назад отец Игоря, Константин Гром, стоял на том же месте и изучал похожую картину. В его случае фотографии на окне появлялись намного реже — раз в год по одному убийству. Каждый ноябрь в ночь с девятнадцатого на двадцатое число происходило жертвоприношение. Нож в сердце, вырезанные на теле убитых руны, в округе на земле и на стенах те же письмена жертвенной кровью. Подозреваемые — особо радикальное общество неких инглиистов. Жертвы — не подходящие под сектантские взгляды группы людей: евреи, цыгане, православные, инвалиды — все, кому не посчастливилось попасть под определение "высшей расы". Дело осталось висеть нераскрытым. Гром-старший погиб при перестрелке, личности сектантов остались неизвестными, сами они скрылись. Убийства прекратились. Спустя почти шестнадцать лет они стали повторяться. Намного чаще — раз в полтора месяца. Теперь перед Игорем висело четыре фотографии, последнее из которых появилось на окне неделю назад, в полнолуние. Зайцева шутила что-то про ликантропию.  Игорю было не смешно.  Волки не убивают из-за поклонения чему-то неопределенному. Не вспарывают чужие глотки из-за предрассудков. Не вырезают на трупах молитвы. Волки убивают, чтобы выжить. Они убивают, чтобы защитить себя и свою стаю. Изучив надписи на жертвах по текущему делу и сравнив их со старым, Игорь пришел к выводу, что подражатели не особо разбирались в искусственно созданной грамматике своей религии. При ее расшифровке в старом деле можно было прочесть определенный текст. Цитаты из сектантских книг, которые выдавали за переводы с праславянских языков. Обращения к славянским богам и прочее ритуальное мракобесие. Но в этот раз в переводе вырисовывался бессмысленный набор букв.  Это сначала сбило с толку. Игорь опрашивал замеченных в веровании инглиизму сектантов, проверял подозреваемых в прошлом деле, сам изучал их лженауку, если так можно назвать описание сотней рун, у каждой из которых было, как заверяют в книгах, так же по сотне значений. Пытался найти смысл в написанном, но все вело к тому, что подражатели заморачивались намного меньше него самого и собственно просто подражали. Связи между жертвами обнаружено не было. Общего мотива установить не удалось. Они все даже вряд ли были знакомы. Абсолютно разные слои населения, включая вполне "достойных" для инглиистов. Убийцы действовали профессионально, не оставляя следов. Работающий с ним младший лейтенант — Дима Дубин, — несмотря на запрет Игоря приближаться к этому делу, постоянно выдвигал десятки разных по степени абсурдности версий. Его фантазии хватало и на народного мстителя, который знает хранимые в тайне ужасные преступления этих людей, и на потомка предыдущих убийц, с повышенным чувством долга наследию, но в итоге он не смог найти объяснения лучше, чем "какой-то психопат". Конечно можно было предположить, что это действительно дело рук невменяемого маньяка. Но Игорь чувствовал, что во всем происходящем кроется нечто большее. Нечто более продуманное, хитрое и запутанное, чем обычное помешательство. Нечто чувственное. И Игорь возился с этими колтунами зацепок, распутывал, распутывал, распутывал, но каждый раз нити обрывались, догадки заводили в тупик. После третьей жертвы он предположил, что убийства были только частью преступления. Отвлекающим маневром или посланием. Расшифровать его, однако, все еще не удавалось. Игорь перепробовал все методы дешифровки, которые смог найти. К верной мысли он незаметно для себя стал приближаться, помогая Дубину с уличной дракой. Они возвращались с очередного вызова по убийству — семейная ссора: жена мертва, муж скрылся, соседи опрошены, — когда Дима услышал шум в подворотне. Дерущихся быстро разняли, один — неудачливый кладмен, второй — случайный свидетель, ярый борец за здоровый образ жизни и безопасность своего района. Кто-то в его семье умер от героина, или что-то вроде. По дороге в участок Дубин со странным, но уже привычным воодушевлением объяснял современные методы наркооборота. Черные рынки в интернете, координаты, посредники, закладки. Тогда Игорь не особо слушал, все-таки не их профиль. А через несколько дней должно было совершиться следующее убийство, которое он был не в силах предотвратить. Это невероятно выводило из себя, ему было просто невыносимо знать когда оно произойдет, но даже не предполагать где и как. Но не успел он повесить на окно четвертую фотографию после ожидаемого убийства, как его будто перемкнуло. Он давно чуял, что упускает нечто. Нечто истинно сакральное, скрытое под видом сакральности искусственной. Как будто от каждого бессмысленного убийства веяло чем-то кому-то глубого важным. Какой-то историей, каким-то посланием. Местью. Памятью. Люди не убивают так без чувства. Каждое убийство напоминало растерзание — в них было что-то знакомое, дикое. Игорь уже точно знал: плевать псевдосектанту на эту религию. Письмена были лишь частью маскировки длинного плана. Что-то скрывалось под этим слоем. И если с профилем убийцы можно было разобраться позже, то его послание находилось прямо перед глазами. Казалось, мысль пришла озарением: сорвать одну из вырезок, приложить к последней фотографии. Выписать руны. Пронумеровать таблицу. Соотнести с ячейками. Выписать цифры.  Что-то на уровне детской загадки. Выдуманного языка лучших друзей, шифра юных любителей детективов. Или экселя. В надписях действительно была закономерность. Не в самом тексте, а в последовательности рун.  Игорь мог бы разозлиться, мог бы ударить кулаком в стену, свернуть стол. Он не стал. Он почувствовал тяжелое спокойствие — следствие уверенности в своей правоте. Будто до этого его вечно штормило, а теперь он просто знал, что делать. Он снова посмотрел на получившуюся надпись, забил в компьютер и вышел из квартиры. Кто-то играл с длинной историей серийника, с трагичным прошлым Игоря, со всей полицией. Координаты. Последовательность цифр в зависимости от расположения рун в сектанском алфавите — некой матрице. Оставалось надеяться, что убийца пользовался тем же словариком. Карты выдали заброшенную стекольную мануфактуру. Игорь почти и не надеялся кого-то застать на месте, но, видимо, успел в последний момент — там явно что-то пошло не так, и преступникам пришлось задержаться. Сначала Игорю представилось сплошное ничего: темное помещение, единственным источником света в котором оказался он сам с фонарем. Какие-то пустые стеллажи, ржавые станки, побитые лампы, разбросанный грязный полиэтилен. Обшарпанные голые стены и пыльный бетонный пол. Игорь уже хотел самоиронично почувствовать себя как дома, пока не обнаружил кровавые следы у одного из стеллажей вперемешку с каким-то рассыпанным веществом. Гром присел и поднес фонарь поближе. Порозовевшие местами раздавленные белесые осколки определенно стеклом не являлись. Игорь довольно усмехнулся.  Можно было подумать, что вот он — истинный мотив. Наркоторговля. Как только люди не изощряются, чтобы ее провернуть. Только то зыбкое ощущение, которое Игорь испытывал на каждом месте преступления не выходило из его мыслей. Запах чистой ярости, такой искренней, какой, Игорь думал, люди уже давно забыли как испытывать.  Обычно он чувствовал от людей агрессию, неконтролируемый гнев, глупую злость. Иногда злость была отчаянной, трагичной. Эта ярость отдавала чьей-то надеждой. Именно об этом Игорь думал, когда почувствовал нож под ребрами. Его раньше не раз цепляли ножом — но в пылу драки адреналин всегда притуплял этот момент. Но в темной, заброшенной фабрике, сквозь тишину кто-то тенью обошел его чуткие рефлексы. Это могло бы даже быть унизительно, Игорь вообще-то очень полагался на свою чуйку, даже гордился ей. Но предаться саморефлексии не позволил второй и третий удар ножом.  Длилось это всего несколько мгновений, кажется, Игорь почувствовал все: холод лезвия, его путь от легкого укола кончиком по коже но врезания под кость. Возможно, даже услышал, как расходились его мышечные волокна, как капала на пол кровь, когда лезвие шло на второй заход. Более вероятным было то, что все это было следствием ярких снов трехдневной комы. Ясно было одно — убийцу он недооценил. Игорь вздохнул и развернулся от окна. В тот раз чутье его подвело. Он расслабился, воодушевленный первой сто́ящей находкой. Теперь же, покромсаный и мрачный, он сидел дома и агрессивно думал, как продолжать расследование, от которого его временно отстранили. Он сутки честно оставался в квартире, меняя повязки и часами смотря на окно. Но дальше бездействовать он не мог. Пальцы так и чесались немедленно взять реванш. Игорь выкинул обглоданную кость куда-то в сторону раковины.  Да что тут думать.

— // — 

Никто особо не был удивлен, когда Гром заявился в участок через день после побега, игнорируя угрозы со стороны начальства. Больше удивился сам Игорь, обнаружив напротив своего стола вместо обычно пустующего места чье-то щегольское пальто на стуле. Конечно, там иногда сидел его напарник, что-то увлеченно вещающий в сторону Грома по поводу новых дел. Но вряд ли он внезапно так координально поменял свой стиль одежды. Предметов на столе также прибавилось: серебристый макбук, насмехательски использующий рабочий ноут в качестве подставки, несколько папок с документами, среди которых Игорь заметил свое расследуемое дело, лаконичная черная визитка какого-то явно дорогого отеля и новенький айфон. Загадка разгадалась сама собой, когда на горизонте замаячил предположительно сам щегол — худощавый хозяин пальто и остального богатства, брезгливо рассматривающий свой стаканчик с кофе из автомата. Подойдя к столу Игоря, он перевел не особо изменившийся взгляд уже на него и поднял бровь. — Нахуй ты пришел сюда? Игорь позволил себе растерянно моргнуть. Вероятно, этот необозначенный субъект его каким-то образом знал и не ждал увидеть. На его собственном, вообще-то, рабочем месте. Конечно, ему никто ничего не соизволил объяснить. Так что Гром не остался в долгу. — А нахуй ты пришел сюда? Щегол вылил содержимое стаканчика в стоящий рядом цветок. — Дерьмо у вас, а не кофе, — прошипел он и вновь поднял взгляд на Грома. — Вот ты мне скажи, дядь, ты еврей или просто еблан? Тебя еще неделю не должно быть. Так че тут забыл? Игорь решил, что этот мужик знатно ахуел, и посмотрел на несчастное растение. — Цветам нельзя кофеин. — Вообще, — Дубин неожиданно возник меж двух огней, — некоторые используют кофейную гущу в качестве удобрения. Говорят, рост стимулирует и вредителей отгоняет. Но если он был с сахаром, то действительно не стоило, — стажер немного виновато покосился на сжавшего зубы щегла. Потом перевел взгляд на Грома. — Игорь, это майор Хазин, из Москвы приехал дело курировать. Ну, с твоими сектантами. Там же нашли следы наркотиков, и… В общем, мы еще не успели тебя предупредить, Федор Иванович сказал, что ты только через неделю вернешься. Кстати, как твои раны? Оба сохраняли молчание, мрачно уставившись друг на друга. Дубин неловко забегал глазами между ними и вновь рвано защебетал: — Майору Хазину еще не выделили кабинет, так что ему пока придется побыть здесь. Вы все равно работаете над одним делом, так что… — Мне не нужна помощь, — оборвал Хазин и по-хозяйски плюхнулся на стул, показательно потеряв интерес к обоим. Игорь потащил Дубина на выход. Август продолжал радовать Петербург последними теплыми лучами солнца, в преддверии затяжных осенних дождей. Крыши невысоких домов ослепительно желтели, откормленные голуби нежились на проводах.  Игорь их радость больше не разделял. — С каких пор нам цепляют московских поводырей? — он прислонился спиной к обшарпанной стене здания главного управления МВД и пытливо уставился на Диму, будто это он к нему из столицы майора за ручку привел. — С тех пор, как в деле стали фигурировать наркотические вещества. Скажи спасибо, что вообще не передали дело ГУНКу. Раз приставили даже не кого-то из местных, значит дело серьезное.  — Ну да, — буркнул Гром. — Или у этого щегла какие-то личные мотивы. Он наткнулся взглядом на припаркованный наискось черный внедорожник, небрежно брошенный хозяином, и Гром даже не сомневался, кем именно. — Щег…? Иногда ты слишком мнителен, Игорь, — Дима похлопал друга по плечу, и тут же виновато одернул руку, когда тот поморщился. — Не думаю, что ему самому в радость было переться куда-то. Тем более, никто у тебя дело не забирает. Когда оправишься — продолжишь расследовать. Наивен, как всегда. — Соль? — Что? — Дубин, не ожидая резкой смены темы, недоуменно нахмурился. — Наркотик. Провели экспертизу? — Игорь вытащил из внутреннего кармана потертую записную книжку с погрызенным карандашом. — А, да… Нет. Метамфетамин. Там еще какие-то отпечатки нашли. Подробностей не знаю, слышал от Ксюши, — он попытался заглянуть в блокнот из под руки Грома, но получил лишь карандашом по лбу. — Игорь, шел бы ты домой, пока Прокопенко не вернулся. Он нам вчера запретил за порог тебя пускать. Игорь глянул на Дубина исподлобья и агрессивно зашуршал грифелем по бумаге. После недолгого молчания Дубин вновь предпринял попытку вразумить Игоря. — Я могу последить за ходом расследования, пока тебя нет. Попрошу разрешения у Федор Иваныча, как твой напарник. Буду тебе сообщать, чтобы ты не переживал. А ты скоро вернешься в строй с новыми силами, да? У Грома уже в печенках сидело желание каждого первого волноваться о его здоровье. Ему определенно было лучше знать, пришел ли он в норму. — Я уже тебе говорил не приближаться к этому делу. У тебя там случайно не появилось новых отчаянных домохозяек? Стиральные машинки, сушилки, пароварки? Все на месте, Дим? — Дубин в ответ, видимо, только благодаря железобетонному терпению удержал свои глаза в рамках век. Кажется, это было все таки грубовато. Но Димка привык, Игорь знал. — Уже пару лет как не смешно, Игорь. Я же помочь хочу. Игорь спрятал книжку обратно в карман и почесал бровь. — Это не шутка, а неумирающая классика. Хорошо, тогда давай так: не спускай с майора глаз, но дальше не влезай, понял? Дубин радостно закивал и снова что-то подозрительно-успокаивающе защебетал, провожая благоприятными заверениями уходящего Грома.

— // —

Домой тот, конечно, не пошел. Елена Прокопенко ожидаемо встретила его со вздохами и причитаниями. Усадила за обеденный стол и тут же засуетилась. — Тёть Лен, да не надо, я поел, правда, просто поговорить зашел. — Знаю я это твое поесть. Опять свою шаверму всухую сжевал небось, да? Поел он. Половину, если быть честным: вторая часть досталась грязной бродячей псине, которая вечно становилась его собеседником за обедом. Собака из уважения выслушала все, что Игорь думает и о Прокопенко, и об этом Хазине, и о сраной погоде. Последняя, к слову, уже достаточно от него натерпевшись, сменила милость на гнев, так что теперь тёте Лене пришлось вешать куртку Игоря на сушилку. Потом она заварила чай, поставила чашки с блюдцами на стол и всей своей доброжелательностью уселась прямо напротив его хмурости, которую Игорю пристыженно пришлось перенаправить на становящееся внимательно истыканным вилкой пюре.  Игорь мог пережить обиды большинства своего окружения, для него привычным делом было отталкивать от себя людей. Вообще-то, изначально он именно это и планировал, но по какой-то причине оставшиеся поблизости имели способность его терпеть. Но Тетю Лену Игорю духу не хватало хоть как-то расстроить. — Ну чего, рассказывай. Федька обижает? — она с улыбкой заглянула в глаза Игорю, от чего тот не мог не усмехнуться в ответ. — Да Вы же сами все знаете, разве нет? — Конечно, она знала. Игорь не сомневался в этом.  Она давно взяла на себя роль дипломата для их небольшой семьи. Тетя Лена единственная знала их так давно — своего мужа, Игоря, и отца Игоря. И честно говоря, следовало отдать ей дань уважения — немногие могли бы вытерпеть целую свору упрямых полицейских, а тем более быть для них опорой и поддержкой, понимая и примиряя их всех. Возможно, только благодаря ее заботе Игорь все еще не полностью превратился в отшельника и остался способен на социальный контакт. — Я знаю, что для него это тоже личное. Я в полном порядке. Если я не смогу раскрыть дело, то никто не сможет. Он не должен меня отстранять. Ему будто снова было десять и он жаловался на злых учителей, ей-богу. Видимо, так чувствовали себя все мужчины, сидевшие за этим столом. Елена вздохнула и примирительно положила свою руку на его запястье. — Игорюша, он просто волнуется за тебя. Ты не бережешь себя, не бережешь остальных. Ты дорог людям, понимаешь? Игорь раздраженно повел носом и снова уткнулся в тарелку. Он знал, что ведет себя как ребенок, но только здесь и только с ней он мог себе это позволить. — Это моя работа. И мой долг. Он не может вечно опекать меня. Я взрослый человек, в конце концов. Он даже уволить меня нормально не может, хотя любой другой сделал бы это уже сто раз. Лучшая раскрываемость не означает, что мне можно прощать беспорядки, и он об этом в курсе. — Ты бы знал, как ты похож на своего отца. Так предан своему делу…. — женщина смотрела на него с печальной улыбкой. Его это душило. — В этом и проблема, да? Он думает, что я умру, как умер его друг. Елена поморщилась, но тут же вернула лицу ласковое выражение.  — У Кости была другая жизнь, помимо работы. Была семья, был ты. Мы переживаем за тебя. Когда человека ничего не держит — он перестает бояться смерти. Тем не менее, его отца это не спасло. — Но ты ведь пришел не просить меня переубедить его, — продолжила женщина, — и не чтобы я переубеждала тебя. Что ты хочешь здесь найти? Игорь отложил вилку и поднялся. Он пришел сюда по нескольким причинам. Просто прийти пожаловаться было не в его стиле, и Тетя Лена это понимала не хуже него. Игорь мог бы найти копию дела — он не один страдал любовью к переработкам. Но дядя Федя наверняка предусмотрел этот вариант и не оставлял бумаги где попало. Так что целью стало кое-что немного древнее, из далекого прошлого Игоря. — Когда я был ребенком, я мог проводить время с отцом только по вечерам, когда он приходил с работы, — он подошел к полке с фотографиями, негромко начиная рассказ — скорее для себя, чем для кого-то еще. Он смутно помнил детство, но что-то в его сознании заставляло искать зацепку где-то там, среди высоких стеллажей книг, на фоне которых Игорю с фотографии улыбался он сам, семилетний, обнимавший за шею своего отца. — Он постоянно был завален работой, но вечером — поздним, поздним вечером, если я дожидался его и не засыпал — он всегда находил время, чтобы почитать мне одну из своей огромной коллекции книг. — Как раньше твоя мама,  — едва слышно прошептала тетя Лена. — Как раньше моя мама, — кивнул Игорь. Эту традицию завела именно его мать — он до сих пор помнил ее голос, читающий ему вслух его любимые сказки. Она любила книги, и Игорь был почти уверен, что отец тоже полюбил их в память о ней. Он хранил все важные для нее вещи.  Когда погиб отец, Игорь не мог оставаться в этой квартире. Как только ему исполнилось восемнадцать, он не пошел по стопам отца, а занялся собственными исследованиями и почти три года провел в Тосненских лесах. — У вас же сохранились какие-то его вещи, верно? — Игорь обернулся к тете Лене. Та, помолчав, кивнула. — Многое распродано. Что-то мы отдали знакомым. Но ты прав, кое-что осталось. Что конкретно ты ищешь? Это был хороший вопрос. Игорь непременно бы ответил, если бы сам знал. Он стянул кожанку с сушилки и попросил больше, чем мог себе позволить: — Все, что можно найти. Елена помолчала, будто пытаясь самостоятельно найти более конкретное объяснение в его глазах. Она явно сомневалась в причинах такого внезапного интереса к прошлому, но тем не менее: — Я постараюсь вернуть все, что смогу.  Игорь перекинул невысохшую куртку через плечо и обнял ее на прощание. — Спасибо, тёть Лен, я тогда позже зайду.  Женщина лишь устало покачала головой, когда тот переступил порог.

— // —

— Когда мы вырастем... Мы правда сможем сбежать? Она смотрела с надеждой. Ее длинные волосы растрепались, пока они бежали по лесу. Хотелось их пригладить. Хотелось ее успокоить и обнадежить — на ее лице не должно быть такого страха. Не должно быть грусти. Хотелось, чтобы она снова рассмеялась. У нее всегда была красивая улыбка. Невероятная.  Такой улыбкой затмевали солнце, топили ледники и воскрешали мертвых. За такую улыбку дрались насмерть и отдавали жизни. Такой улыбке поклонялись, забыв о других богах. Такой улыбке не место в этой глуши. — Конечно. Мы сбежим и будем свободны. Мы объедем весь мир, — ты представляешь, какой он огромный? И весь наш. Я покажу тебе самые красивые места. Все те, что мы видели в книжках. Я защищу тебя. Ты мне веришь? Она закивала — часто-часто — и все вокруг точно замерло в восхищении, не могло не, потому что: — Всегда. Она улыбнулась.

— // —

Когда Игорь снова вышел из дома, на улице уже смеркалось. Белые ночи кончились, один за другим яркими вспышками зажигались высокие фонари, будто преследуя его по пятам.  Когда утром он обнаружил, что его слегка подвинули в работе — он был зол. Когда мягко отстранили на гребанную неделю — еще злее. Он не любил чужаков, тем более в такой непосредственной близости к его работе. Потому что, ну, это его работа. И учитывая его прошлое, никто не мог бы справиться с ней лучше него. Никому бы не было так важно с ней справиться. После налета на Ленину пюрешку, часовой психотерапии в виде чесания блохастой собаки и избиения домашней груши, висящей на добром слове, Игорь наконец посмотрел на ситуацию с другой стороны. Возможно то, что к делу стал причастен еще один человек, может обернуться неожиданной удачей. По крайней мере, у этого человека был один значимый в сложившейся ситуации плюс. Ему на Грома было благополучно, чистейше-кристаллически насрать. Поэтому сейчас, стоя на переходе Невского проспекта, Игорь захлопнул записную книжку с нацарапанным по памяти адресом с визитки и направился к отелю.