О доверии

Виктор не понимает, в какой момент взгляд застилает чёрная колкая дымка, а изображение едет куда-то в бок. Мозг на мгновение отключается — буквально на одно мгновение, за которое Вик как-то отдалённо и слишком равнодушно понимает, что он падает. Неотвратимо и наверняка на больную ногу, но его настолько поглотила апатия, что ему плевать. Он наслаждается мгновениями полёта и абсолютной пустоты в мыслях, не думая о том, как он будет корчиться на полу, баюкая пострадавшие конечности, плача от злости и обиды на себя, как старая побитая псина — хрипло и скуляще, тихо подвывая. Это всё потом. Это тогда, когда Виктор очнётся, он будет корить себя всеми возможными словами за свою глупость и издевательство над и так едва функционирующим организмом. Когда Виктор пытается проморгаться в надежде убрать тёмную пелену, он с удивлением отмечает, что всё ещё находится в более-менее вертикальном положении. Странно. Он успел ухватиться за стул и избавить себя от незавидной участи валяться на полу в голодном обмороке? Когда картинка перед глазами перестаёт дробиться на кусочки, наконец-то складываясь во что-то цельное и понятное для перезагружающегося мозга, Виктор пустым и ничего не видящим взглядом упирается в чужие руки, больно вцепившиеся ему в плечи. Красивые. Засученные рукава рубашки не скрывают смуглую кожу, и Виктор может различить каждую литую мышцу. Если бы он был в чуть более неадекватном состоянии, он бы провёл по ним пальцами, очертил бы каждый мускул, но он держится. Нет, его поймал точно не стул, не диван и даже не профессор Хеймердингер. Больше предположений Вик не строит, ему и так понятно, что только один человек на всём чёртовом свете может оказаться в нужное время и в нужном месте для того, чтобы не дать Виктору опять упасть. — Джейс? — вопросительно шепчет учёный, слишком резко поднимая глаза. Его партнёр утвердительно мычит и, Виктор уверен, снова строит то своё дурацко-взволнованное выражение лица, с немым «Ты в порядке?» заглядывая мужчине в глаза. Вик не может утверждать стопроцентно, ибо он потерял способность чётко воспринимать то, что видит — опять, — но что-то ему подсказывает, что друг не изменил своим привычкам. Через несколько мгновений Виктор отрывается от попыток различить в ночной мгле улыбчивое лицо своего друга и наконец-то понимает, в каком положении они сейчас находятся. Джейс, конечно, стоит уверенно и надёжно, не уронит ни за что в своей жизни (скорее умрёт, чем это сделает, — думает Виктор), но то, как почти повис на нём сам учёный, нервно вцепившись пальцами в чужие руки, то, как его друг навис над ним, прогибаясь пусть и под небольшим, но всё же весом Вика… Ужасно, возмутительно, непозволительно! Освещаемый луной Виктор бледнеет почти как полотно, хорошо хоть не краснеет — это бы Джейс точно заметил. Мужчина отводит взгляд вниз, стараясь сделать вид, что он, во-первых, ни капли не смущён, а во-вторых — не удивлён вовсе, что Талис как обычно появился из ниоткуда и пришёл на помощь. Руки задрожали от напряжения, и Виктор понял, что пора уже попытаться встать на ноги. Опереться на Джейса не то чтобы страшно, просто непривычно, странно, но и за воздух Вик взяться не может. Приходится выбирать чужие руки, ибо даже его трости поблизости нет. Учёный жутко завидует своему партнёру: он высок, красив, у него превосходная физическая форма и он понятия не имеет, что такое вечное недомогание. Самому Виктору только с места в могилу. Как он завидует, как он проклинает своё тело! Невольно вся накопленная за день злость и усталость просачиваются к Джейсу, но Виктор снова берёт себя в руки. Если попробует оттолкнуть — упадёт, ясно как день. Приходится вверить себя другому человеку, принять помощь — и это приносит плоды. Талис осторожно поднимает его и держит прямо, подставив свои ладони, — и смотрит, смотрит, смотрит. Бесконечно много и долго прямо в глаза. Виктор давится воздухом (только б не приступ), но его отпускает, как только Джейс переводит взгляд вниз, на его запястья. Мягкие поглаживания тыльной стороны ладони мурашками отзываются по всему телу, Виктору странно ощущать что-то подобное, но выдернуть руки он не пытается, — нет, вовсе не потому, что ему неприятно, нет-нет! Это просто невыносимо, это не укладывается в голове, пусть даже Виктор пытается смириться, но он может только лишь устало выдохнуть: — Джейс.

***

— Джейс, — доносится усталое до уха Талиса. Он с улыбкой поднимает взгляд на друга — оторваться от чужого лица в лунном свете трудно. То, как серебрятся тёмные волосы на свету, то, как кожа наливается лунным блеском, а глаза — эти невероятные яркие глаза! — загораются чем-то тёмным, таинственным и глубоким, отражая свет… Джейсу безумно хочется прикоснуться, но он не смеет двигаться: у него на плечах сейчас невероятно важная задача и руки Виктора. Как же он счастлив, что успел, что явился как никогда вовремя, что подхватил — он благодарит Богов за свою удачу. Боль в мышцах ноющая, но приятная. Парень не замечает её, заворожённо глядя на чужое лицо. Глаза как омут: нырнёшь — и с головой, и уже на дне, в трясине вязнут ноги, а золотистая мутная вода заполняет лёгкие. Джейс захлёбывается, но давится своим же кашлем — не хочет прерывать этот чарующий момент, когда можно смотреть не отрываясь и теряться в чужих чертах. Виктор отводит взгляд, и Талис мгновенно просыпается, помогает встать ровно. Голову сносит к чертям, ведь Виктор не стремится отступить, он крепко держит подставленную руку и ощутимо на неё опирается — как на свою верную трость. Учёный почему-то отлично понимает, насколько сложно даётся такой контакт его нелюдимому партнёру: зауновские привычки и осторожность, которая, кажется, в крови у всех детей Нижнего города, просто так не искоренить, не вытравить из головы. В груди нестерпимо трепещет, и Талис не перестаёт по-идиотски улыбаться, пусть и знает, как он глупо выглядит. С лица это выражение полного по-щенячьи искреннего счастья не убирает, только лишь переводит взгляд вниз, на руки в своих ладонях, и невольно гладит запястья. Пальцы у Виктора длинные, тонкие, ловкие — паучьи, одним словом, а Джейс не перестаёт восхищаться, ибо этими руками было создано столько тонких механизмов, проведено столько ювелирной работы! Они цепкие и костлявые — учёный знает, насколько сильна хватка Виктора. Бывает, схватит чертёж или блокнот в порыве полубезумного восторга, и не вырвать больше вещь из рук, остаётся только ждать, когда сам отпустит — а он порой долго не отпускает. Желание расцеловать каждую выпирающую костяшку, провести носом по тёмным венам на внутренней стороне запястья сильнее, чем энергия от хэкстека, но он не может — это будет слишком… странно. Отношения между ними и так похожи на Содом и Гоморру, так что рисковать он не отваживается. Они оба точно немного поехали с катушек этой ночью — Виктор от шока из-за почти удавшегося падения, Джейс просто потому что, — поэтому если себя не держать в руках, может произойти нечто, о чём они будут жалеть в новом дне. Хотелось бы сказать себе «Я буду жалеть об этом потом, но не сейчас, поэтому пошло оно всё к чёрту» викторовым голосом, но всё ещё запрещает себе. Джейс видел его тело — доводилось однажды — но до сих пор помнит, насколько Виктор худ, помнит его узкие плечи, впалый живот и неестественно выпирающие рёбра. Под полупрозрачной кожей видно каждую венку, на ней синяки остаются яркие буквально от всего что угодно и долго потом не сходят, наливаясь то синевой, то желтизной. Если сейчас Талис положит руку на спину своему партнёру, то сможет коснуться позвоночника и выпирающих лопаток — словно крылья! — почувствует на своём лице и услышит шумный выдох друга, старательно выгибающегося прочь от пальцев. Но Джейс этого не делает по всё тем же причинам. Что-то внутри Джейса с треском рвётся и разламывается на куски каждый раз, когда он видит своего друга таким — разбитым, потерянным, мелко трясущимся. Луна пытается исказить изображение, добавить в образ повисшего на нём мужчины нечто странное, томительное, горячее, как огонь, но Талиса не обманешь — он знает, что Вик какой угодно… но не такой. Язвительный, резкий, ехидный? В точку. Ему палец в рот не клади — по локоть откусит, он за себя постоять может и не раз это доказывал, но сейчас именно тот случай, когда он нуждается в помощи. В чьём-то крепком плече, и Джейс с готовностью подставляет своё. Он — кремень, а Виктор — хрусталь, и однажды парень даже осмеливается об этом заявить, но стоит ли говорить, что получает в ответ? «Да какой я хрусталь, так, стекляшка несчастная», — вздыхает тогда Виктор и растягивает губы в тонкую улыбку, не поднимая глаз. Опять неправильно понял. Ведь дело не в цене — цена ничто, ибо есть куча вещей дороже, чем деньги. Честь, верность, преданность, любовь — не пустой звук для Джейса, и когда-нибудь — он уверен — и Виктор это поймёт. — Я могу проводить тебя до комнаты. Джейс не думает, о чём говорит, у него слова быстрее мысли, но, кажется, сейчас он сказал всё правильно. Партнёр на мгновение отводит взгляд в сторону, и снова возвращает его вперёд, цепляясь за блестящие пуговицы жилета. Кивает — а у Талиса как камень с души. Виктор с готовностью подхватывает предложенный локоть, парень чувствует рядом с собой тепло, на руке чужие пальцы цепляются за запястье так знакомо, так привычно — на сгибе локтя им самое место. Джейс тянет его за собой уверенно и мягко, дабы дать другу понять, что ему можно вверить свою безопасность — как он до этого доверил свои мысли и идеи. И Виктор доверяется. Кладёт и вторую ладонь ему на руку, идёт шаг в шаг, не страшась — Талис защитит, Талис поможет, Талис поддержит. А тот только счастлив. Почти.