◖Спасение◗

❂

      Следующим утром Тасянь-Цзюнь исполнил своё обещание.       Той ночью не горели фонари.        Сюэ Мэн совершил глупейшую ошибку, решившись выйти на разговор с Мо Жанем один на один, за что уже поплатился свободой и в скором времени, как и Чу Ваньнин, должен был расплатиться сперва золотым ядром, а далее оставшейся судьбою и, наконец, жизнью. Дворец Тасюэ, даже лишившись такого человека, имел все шансы выстоять и одержать победу. Однако, за одно утро он, ставший последним оплотом добра и единственной надеждой на свободу для простого люда, потерпел одновременно два разгромных поражения.       Накануне вечером Мо Жань истребил пускай и не бóльшую часть армии, однако достаточную, чтобы ослабить общие позиции и подорвать моральный дух тех, кому сегодня выпала честь идти в бой: в сражении с Императором не выжил никто, а судьба феникса, бывшего когда-то братом и соучеником Тасянь-Цзюня, осталась неизвестной. Слухи о его гибели от императорского меча распространились быстрее, чем лучи восходящего солнца осветили бывшими веками чистые, а сейчас залитые кровью заснеженные вершины хребта Куньлунь.       Даже опытные генералы, видавшие на своём веку не один десяток войн, никак не смогли предсказать, что Тасянь-Цзюнь будет действовать настолько безумно. Кто бы мог подумать, что, не ставши зализывать раны, Император тем же утром успешно нанесёт ответный удар, за одну ночь дойдя с невероятно огромной армией до дворца Тасюэ, разгромив все раскинутые по пути военные лагеря, бывшие точечными сосредоточениями сопротивления.       Никому не удалось предсказать, что дворец Тасюэ так скоро падёт, не продержавшись и часа.       Надежды и мечты о свободе и светлом будущем вместе со снегом унесла холодная метель.       Это стало началом конца веры в то, что тиранию Императора возможно остановить, — первое поражение дворца Тасюэ.       Однако, это самое первое поражение меркло на фоне второго. Осквернённое имя дворца, ставшее разочарованием на века поколений потомков всех в нём живущих, теперь же сущая мелочь.       Второе поражение дворца Тасюэ — военное и окончательно-бесповоротное, в этот час разворачивалось пред глазами во всей жуткой красе: воины, находящиееся в плену своего сознания, взятые под контроль техникой Вэйци Чжэньлун, яростно сражались друг с другом, протыкая глотки и насаживая на мечи головы своих товарищей, становились безвольными куклами и, не осознавая себя, примыкали к армии того, против кого должны были сражаться. Теперь они были выброшены на разрушенное пепелище, а их кровь утекла на восток.       В рассветном зареве этот кусок земли стал похож на границу ада: озаряемое багряным светом небо, одетые алым сиянием горы, озерная гладь Тяньчи, отражавшая небо, из-за чего больше походившая на огромную чашу с вином, стала по-настоящему кровавой.       Тасянь-Цзюнь медленно опустил перепачканный в крови меч. Вдохнул полной грудью, наслаждаясь пьяным металлическим привкусом в воздухе: так пахнет победа.       Победа всегда отдаётся привкусом и ароматом крови врагов.       Сидевшее внутри безумие ненадолго поутихло, а в метавшейся всё это время в агонии душе на время воцарился блаженный покой. Черви внутри не копошились, словно разом уже передохли. Так бывает, когда догорает огонь. Когда неистовое пламя гаснет, на его месте остаются лишь тлеющие угли на сером пепелище, и пока в них сохраняется приятный, опаляющий тело жар, а вокруг испуганными бабочками мечутся искры, вокруг царит чарующее затишье. Не важно, что вскоре угли остынут. Главное, что от них всё ещё жарко.       Тасянь-Цзюнь полной грудью вдохнул железный от крови, морозный воздух, лёгкий ледяной ветерок всколыхнул полы чёрных с золотом одежд, под мяньгуань больше не было синей ленты. Неподалёку ещё были слышны лязг металла и звон скрещивающихся между собой в сражении мечей, а вдалеке тихо догорали чьи-то дома. Чьи хозяева, скорее всего, уже давно покинули их и стали беженцами в соседней провинции Линьань, или же оселились на землях, расположенных ближе к югу от реки Янцзы.        Ручьи крови, раскиданные по земле трупы, мгновенно затвердевшие от дикого холода.       Как же приятно осознавать конец.       Мо Жань лениво обвёл взглядом разгромленную и наполовину сожжённую резиденцию дворца, левое крыло здания всё ещё догорало, а к уцелевшим колоннам были цепями прикованы братья Мэй Ханьсюэ, вместе с ними ещё несколько предводителей и старейшин. На их глазах Тасянь-Цзюнь и устроил это жестокое побоище, заставив смотреть на то, как их солдаты убивают сперва всё живое, а далее самих себя, после смерти окончательно становясь марионетками Императора. Техника шашек Вэйци позволяла управлять мёртвыми намного легче, чем живыми, ведь мёртвые требовали гораздо меньше затрат духовных сил. Мо Жаню это было давно известно, но убивал он исключительно ради веселья. Наступающему на бессмертных Императору ни к чему экономить силы.       Часть армии всё ещё сражалась между собой, что вселяло некоторую надежду, ведь не все ещё были мертвы. Сам Тасянь-Цзюнь не обращал на них внимания, логично считая это делом времени: рано или поздно они всё равно падут, поэтому окончательно уверовав в свою победу, подозвал начальника стражи и приказал принести вина.       — Надо бы… — задумчиво проговорил он, глядя с самой высокой вершины на раскинувшееся внизу озеро Тяньчи. — Показать это великолепие ещё кое-кому. Эй, ты! — Мо Жань схватил за плечо не успевшего удалиться мужчину и с улыбкой приказал:       — Прикажи немедленно доставить сюда моего любимого двоюродного младшего братца. Этот достопочтенный желает разделить с ним этот чудесный момент.       Ждать выполнения приказа долго не довелось. Уже через полчаса к стоявшему на краю обрыва Императору подвели пленника. Закованного в цепи Сюэ Мэна удерживали двое солдат, пусть это и было бессмысленно. Если бы не ситуация, картина имела все шансы выйти возбуждающей, в особенности для людей с определёнными фетишами, но не судьба. В темнице, где ему довелось провести ночь, было полно талисманов, лишающих духовной силы, поэтому сейчас юноша едва ли стоял на ногах, и точно не смог бы оказать даже небольшое сопротивление или хотя бы попытаться спастись бегством, ведь доставили его сюда с помощью талисмана быстрого перемещения «Сжатие тысяч ли». После использования таких заклинаний, тот, на ком применяли сжатие тысяч ли, страдал от жуткого головокружения.       Потухшим взглядом брата Мо Жань возможно и мог бы насладиться, если б его мысли не были заняты сожалением о том, что Чу Ваньнину не посчастливилось стать свидетелем полного триумфа этого достопочтенного. Чтобы не взвыть от досады, Тасянь-Цзюнь взял у своевременно подошедшего слуги вино и принялся с небрежностью разливать алкоголь по двум золотым чашам.       — Не желаешь ли выпить со мной, Мэн-Мэн? — Мо Жань поставил перед братом кубок, красное вино лилось через край, и его капли, стекающие по золотым граням, походили на те самые ручьи крови, что стекали по голому граниту гор и впадали в озеро Тяньчи.        — Видишь ли, нашего Учителя нет здесь, и мне не с кем разделить вино, в знак моей абсолютной победы над заклинательским миром, — с ещё более интимной интонацией проговорил Мо Жань, но заметив, что так и не был услышан, уже громче произнёс: — Поэтому, если ты исполнишь просьбу этого достопочтенного, он, возможно, поразмыслит над тем, чтобы исполнить твою.       Сюэ Мэн не удостоил вниманием ни Императора, ни вино, предлагаемое им, ставши полностью похожим на человека, которого лишили не только всего, что он любил, но и абсолютно всех чувств, способности говорить, зрения и слуха. И теперь осталась лишь оболочка, которая не имела жизни. Его взгляд с болью был устремлён на полуразрушенный дворец Тасюэ, где только что незнакомый юноша в доспехах, окровавленным мечом перерезал шею одному из людей, кого Тасянь-Цзюнь взял в заложники, вместе с близнецами Мэй Ханьсюэ и несколькими значимыми фигурами людей дворца. Мо Вэйюй, проследив за его взглядом, быстро понял, в чём дело, и его ядовитая ухмылка стала шире, на щеках показались ямочки.       — Тебе есть о чём меня попросить, милашка Мэн, — Тасянь-Цзюнь поднял с земли чей-то меч, хозяин которого скорей всего уже был мёртв, и одним ударом рассёк цепь, сковывающую Сюэ Мэна, после чего тот, наконец, поднял на него свои пустые глаза.       Мо Жань, почти терпеливо, вновь протянул Сюэ Мэну чашу с вином. Сюэ Мэн принял сей подарок, пускай в его взгляде на секунду и можно было прочесть желание выплеснуть эту отраву Императору в лицо, но его положение и так было весьма незавидным. Хотя, возможно, он просто не имел на это сил.       Тасянь-Цзюнь, взяв вторую чашу, снова обвёл взглядом кровавый хаос, созданный им самим, и перевёл взгляд на едва держащегося ровно Сюэ Мэна.       — Попробуй это вино, Мэн-Мэн. Его изготовили лучшие винодельцы провинции Сычуань, — Тасянь-Цзюнь неспешно отпил из чаши, делая небольшую паузу в разговоре. Внезапный порыв ветра обжёг морозным колющим холодом лицо и руки. У Сюэ Мэна вмиг заледенели пальцы. Всё это время ему довелось находиться на морозе без верхней одежды. Тасянь-Цзюнь, разумеется, не интересовался судьбой своих пленников, а потому гордый феникс практически сразу промёрз до костей.       Промедление со стороны Сюэ Мэна Тасянь-Цзюнь расценил несколько по-своему.       — Там нет ни капли яда, мой дорогой братец. Этот достопочтенный не стал бы портить какой-нибудь дрянью столь изысканное вино. А с тобой я сперва предпочту развлечься, прежде чем убивать. Выпей, и если у тебя есть ко мне просьба, не глупи напоследок и дай старшему брату знать, чего ты хочешь.       Сюэ Мэн, находящийся под пристальным взглядом Императора, с некоторым промедлением, замёрзшими руками плавно поднёс чашу вина к губам и сделал глоток.       Тасянь-Цзюнь остался доволен.       — Ты… Не смей, не… Не казни людей дворца Тасюэ.       Этот едва различимый шёпот привёл Мо Жаня в некоторое удивление, из-за чего тот слегка пролил вино. Капли вина упали на камни и мгновенно смешались с кровью. Какой жалкий тон… Показалось? Он сначала не поверил своим ушам, но Сюэ Мэн и вправду искренне просил его.       Нет.       Тон любимца Небес был умоляющим. Сюэ Мэн умолял его. Умолял его, Мо Жаня, пощадить людей, явно ставших Сюэ Мэну дорогими за эти годы.       «А вот это уже интересно!»       — Они хотели меня убить, — Равнодушно бросил Мо Жань, отпивая ещё вина. Холодное вино с тёрпким привкусом крови приятно обожгло горло. — Я не отдам им их жизни. Они теперь мои.       Тасянь-Цзюнь не был бы собой, упустив шанс ударить побольнее. Жизнь всех, кто дорог его двоюродному братцу, теперь принадлежит этому достопочтенному.       — Нет, ты ошибаешься… — Сюэ Мэн задушенно выдохнул и сделал очередной глоток. Казалось, ему было всё равно, даже если б в вине и вправду был яд. — Это я хотел тебя убить, а не они. Я привёл армию под твой дворец, я… Делай со мной что хочешь, но пощади… Мэй Ханьсюэ и…всех… их… — его хриплый голос сорвался в кашель, и Сюэ Мэн, не выдержав, упал на колени, выронив из рук золотой кубок с вином.       Тасянь-Цзюнь не выказал раздражения и снаружи не выглядел удивлённым, но его глаза заблестели.       — Я и так сделаю с тобой всё, что захочу. Ни ты, ни кто-либо другой, не сможет мне помешать. Вы все теперь… — Тасянь-Цзюнь многозначительно замолчал, оставив предложение не законченным, давая собеседнику возможность самостоятельно домыслить его концовку.       Сюэ Мэн не повёлся на провокацию, но в следующий миг по его лицу стало ясно, что Мо Жань только что напомнил ему что-то очень важное.       — Тогда… Отпусти Евнуха Лю, он не предавал тебя. Это я его попросил о… — стоило Любимцу Небес вспомнить того слугу, как его голос вмиг стал твёрже и вернулась толика былого упрямства.       Азарт.       Мо Жань вскинулся, и опускаясь на один уровень с Сюэ Мэном, грубо схватил его за подбородок, заставляя смотреть себе в глаза.       — Попросил? Ты посмел попросить о чём-то моего человека?! — Тасянь-Цзюнь рассмеялся так громко, что возникали подозрения, что из-за его смеха, где-то с гор начала сходить лавина. — Ох, и поведай мне на милость, какой же была просьба?       — Разговор, — Тихо ответил Сюэ Мэн. — Я просил о разговоре с братом.       — Что? Разговор? Какой, мать его, разговор?!       Прежде чем Сюэ Мэн успел ответить, небо осветила яркая вспышка, на мгновение затмив солнце. Взявшийся из неоткуда огромный магический круг бело-золотого сияния вмиг разогнал облака. Солнце к этому времени поднялось чуть выше, и ещё недавно кровавый багрянец изменил цвет и уже переливался всеми оттенками янтаря, плавно растекаясь по небу раскалённым золотом.       — В чём дело? — Тасянь-Цзюнь мигом потерял интерес к Сюэ Мэну и развернулся к начальнику стражи, уже держа свой меч наготове. — Раз кому-то жить надоело, то этот достопочтенный сейчас…!       Тасянь-Цзюнь скорее интуитивно почувствовал ауру присутствия своего Учителя, прежде чем смог увидеть фигуру в белом на наивысшей точке магического купола. Увидел, и…       О Боги.       Только не это.       Иссиня-чёрный божественный гуцинь в руках Чу Ваньнина, лёгкие белые одежды на ветру, пролетающие мимо снежинки, часть которых путается в длинных чёрных волосах, огненное небо, бросающее оранжевые тени на всё, до чего может дотянуться свет, солнечный диск, неумолимо поднимающийся ввысь, над горизонтом. Ветер гонит к середине купола облака, кажущиеся огромными родниками драгоценных аметистовых камней, что вот-вот рискуют затмить золотой солнечный свет. Кровь вмиг обратилась огнём.       Знакомый сон. Знакомый кошмар.       Надгробие! Нет-нет-нет, только не сейчас!       Навал странных и чуждых воспоминаний.       Воспоминание о дне, когда Чу Ваньнин задал тот идиотский вопрос о трёхстах письмах, которые этот достопочтенный якобы написал для своей матери, чтобы что потом? Сжечь их? Не смешите!       Почему память подкидывает этот бред в такой момент?!       Прекратите! Не нужно вспоминать прошлое, этот достопочтенный не хочет!       Он ведь всё забыл, он…!       Ему не следует…       Мо Жань встряхнул головой, будто пытаясь сбросить с себя это наваждение, но оно не уходило. В этот момент ему отдалённо показалось, что мяньгуань на его голове сегодня плохо закреплён, и вот-вот причёска этого достопочтенного распадётся.       Он не должен такое помнить.       Та самая дрянь, от которой Мо Жань не смог избавиться, активно запротестовала.       «Учитель, позаботьтесь обо мне!»       Чьи это слова? Такой знакомый голос…       Неужели это он сам, Мо Вэйюй?       Кого он каждую ночь так отчаянно зовёт в своих снах?..       Мокрым снегом Мо Жаню застилает глаза, и он вмиг оказывается наяву в плену своих кошмаров, которые наваливаются на него холодной лавиной чувств, и он тонет в них бесповоротно и умирает там окончательно.       Когда к Мо Жаню вернулось зрение, он обнаружил себя стоящим на незнакомом ему доселе, снежном поле. Кое-где из снега торчали засохшие сорняки, которые быстро заметала метель.        Вместо неба зияла огромная дыра, не имеющая ни конца, ни начала, но оттуда по неизвестной, даже Богам, причине падал ослепительно-белый снег.       Откуда мог падать снег, если нигде не было видно облаков?       Мо Жань медленно опустил взгляд на свои руки. Кончики его пальцев вмиг посинели от холода. На его ладони опускались снежинки, и, что невероятно, не таяли. Здесь этот достопочтенный был холодным трупом и в нём не осталось тепла, способного растопить лёд. С каждым мгновением метель усиливалась, а снега в его руках становилось всё больше. Мо Жань, под его тяжестью чувствовал себя таким же мёртвым высохшим сорняком, среди огромного пустого поля, от которого остался лишь сухой почерневший стебель, что вот-вот сломается от тяжести, упавшей на него с Небес.       Внезапно среди безукоризненно чистых белых снежинок, на его ладонь упало несколько больших хлопьев чёрного пепла. Тасянь-Цзюнь успел моргнуть лишь раз, когда обнаружил, что теперь вместо снега на него падает чёрная перегоревшая дрянь.       Чёрные соринки дряни непонятного происхождения заполняли всё быстрее, чем заметала снегом метель. Попадая в глаза, пепел больно резал сетчатку. Мо Жань принялся тереть глаза, но от того стало лишь больнее, а по щекам потекло что-то чёрное и липкое, намертво склеивая веки, оставляя Императора снова слепым.       На секунду Тасянь-Цзюнь подумал, что сейчас ему намеренно залепили глаза, точно так же, как неведомый демон всегда закрывал его лицо когтистыми лапами, мерзко хихикая, лишал этого достопочтенного зрения многие годы.       Мо Жань с того самого, первого дня догадывался, что все его сны имеют какое-то странное отношение к реальности, но сейчас он понял, что реальность они лишь отображают.       Сформировать дальнейшую гипотезу помешали резко давшие знать о себе черви, которые, кажется, снова начали питаться плотью и разгрызать рёбра. Но ни тошноты, ни головной боли, ни звона в ушах. Нереально, но…        Больно, как же больно!       Тасянь-Цзюнь мог кое-как, криво, объяснить себе, почему реальностью стал сон, как его тело заживо поедают черви. Он ещё с юности чувствовал в себе паразита, но ни тогда, ни сейчас, не мог объяснить природу его появления. Раньше он не задавался этим вопросом, каждым новым утром забывая, что всю ночь его самого нещадно мучили кошмары. Тасянь-Цзюня не волновало то, что можно было считать лишь сновидениями. Мир грёз никогда не пересекался с реальностью.       Сны всегда оставались снами, пока что-то не изменилось.       Тасянь-Цзюнь беспомощно протянул руки вперёд, не видя ничего перед собой, в тщетной попытке найти опору или что угодно, к чему можно было бы прикоснуться, но натыкался только на пустоту. Мо Жань спотыкался, путался в полах одежд, падал, но каждый раз поднимался, чтобы в конечном итоге упасть снова. И снова.       И снова.       И так сотни раз.       Сон, в котором Чу Ваньнин использует Цзюгэ и падает в холодное озеро. Сон, в котором Учитель этого достопочтенного умирает у него на руках, но на последнем издыхании говорит что-то настолько чуждое и нежное, что Мо Жань запоминает это на всю жизнь, как и на первый взгляд иррациональное чувство потери.       Сон, в котором Мо Жань видит надгробие. В этом сне Наступающему на бессмертных Императору очень больно, и откуда-то он знает, что если этот ужас сбудется, то…       Будет ещё больнее.       Это дало плодородную почву для резкого и неуместного воскрешения в памяти ещё одного кошмара, который преследовал Мо Жаня с юности, и который он не мог забыть.       Комната, в которой больше некому зажечь свет, сменилась на едва освещаемую луной черепицу крыши павильона Алого Лотоса, в окружении тёмных фонарей, которые уже давно никто не зажигал, с поглощающей всё живое темнотой в окнах и свисающим вниз, словно ошмётки окровавленной плоти, алым шёлком занавесок.       Из-за тёмной комнаты Ши Мэя, которая когда-то располагалась напротив его покоев, тогда ещё юный щенок не мог спать ночами и бродил по округе, как неприкаянный призрак.       А что же будет, если этот достопочтенный увидит опустевший павильон Алого Лотоса, в котором больше никто никогда не зажжёт фонари?       Тасянь-Цзюнь лишится рассудка и не сможет дальше жить.       Кошмар продолжается, пока где-то вдалеке не раздались звуки гуциня, а ветер не донёс до ушей слабый отголосок нежного, как весений ручей, знакомого и в то же время незнакомого голоса:       «…Ни в жизни, ни в смерти, я не обвиню тебя.»       Я не обвиню тебя.       Я не обвиню тебя.       Ни в жизни, ни в смерти.       Мо Жань споткнулся в очередной раз и упал на холодный скользкий камень, почти как наяву почувствовав боль в коленях. С трудом разлепив глаза, он увидел чёртову надпись, которую каждый раз проклинал во снах.       Чу-Фэй.       Ни в смерти.       Какая ещё смерть? Чу Ваньнин собрался умирать? Не посмеет, этот достопочтенный не позволит! Он имеет власть над тремя мирами, он всесилен, он…       «Этот достопочтенный не властен над смертью…» — одними губами прошептал Мо Жань, после чего шум ветра и звон метели в его голове разом прекратились.       На смену им пришла ласковая тишина.       Летний ветерок и летящие вслед за ним нежные лепестки.       Тасянь-Цзюнь протёр глаза и сквозь пальцы посмотрел в ту сторону, откуда ветер принёс несколько лепестков, и откуда маняще веяло теплом. Позади него находилась холодная тёмная пустыня, неведомые злые твари уже довольно протянули к этому достопочтенному свои цепкие лапы, чтобы навсегда утащить во тьму, но Мо Жань в последний момент отчаянно рванул навстречу к свету.       От тьмы внутри себя не убежать.       Тёплый летний свет растекается по гробовому камню раскалённым золотом, которое резко обжигает Мо Жаня в реальности: он совершил ошибку тогда, и вернулся из иллюзии своего кошмара лишь сейчас. Лишь сейчас, стоя на вершине у озера Тяньчи, а Поднебесная у его ног вот-вот падёт.       Кошмар, казавшийся вечным, отступил, оставив разум кристально чистым. Первой эмоцией стал испуг, далее страх, а потом дикий ужас, но тут его зрение окончательно вернулось, и Мо Жань понял, что всё еще стоит на вершине над озером Тяньчи. Сюэ Цзымин здесь, так и не поднявшись с холодной земли, дрожит от холода, согнувшись в три погибели и обхватив себя руками, уже не стесняясь потерять лицо. Вокруг много стражи и каждый из его воинов наготове. Здесь реки крови и здесь все его пленники. С появления Чу Ваньнина и мгновения не минуло.       Тасянь-Цзюнь растерянно посмотрел на озеро.       «Пути назад не будет, если…»       Смерть станет неотвратимой, стоит только Чу Ваньнину извлечь хотя бы один-единственный звук из Цзюгэ.        Насколько же безумен Учитель, что пошёл на сумасшествие; призвать третье божественное оружие, не имея золотого ядра? Да кто вообще на такое способен?! Тасянь-Цзюнь когда-то слышал о подобной технике, но не вдавался в детали. Предположительно в силу своего невежества, он не понимал этого ранее. То, что в его сновидении Чу Ваньнин, не имея золотого ядра, пускает в дело все три части души, чем призывает своё третье божественное оружие, и именно поэтому, далее его настигает смерть, до Мо Жаня дошло слишком поздно.       Насколько ситуация успела выйти из-под контроля?       Но взглянув на Учителя ещё раз, Тасянь-Цзюнь догадался, что у него нет времени задаваться вопросом «как?»       Чу Ваньнин занёс над инструментом руки, готовясь сыграть. И прежде, чем изящные пальцы успели коснуться струн, Тасянь-Цзюнь вмиг создал две шашки: чёрную и белую, призвал Бугуй и со всей силы швырнул эти шашки о землю. Выпавший ранее снег на мгновение стеной поднялся к верху, огромная ударная волна сколыхнула весь горный хребет Куньлунь, сметая снег с вершин. Мёртвые превратились в пепел, а живые в сей же час очнулись от забвения.       — Не смей использовать эту технику, Чу Ваньнин, иначе прибьёшь первой нотой всех, кого этот достопочтенный не успел уничтожить! — отчаянный крик растворился среди заснеженных вершин и утонул в звенящей тишине.       Изящные пальцы Старейшины Юйхэн застыли, так и не коснувшись божественных струн, а настороженный холодный взгляд не отрывался от человека в чёрных с золотом одеждах. Чу Ваньнин понимал, что Императору неоткуда знать, что даже сыгравши, он не причинит вреда тем, кому не желает навредить, но даже так его руки дрогнули, и он остановился в нерешительности.       На этот раз Тасянь-Цзюнь действительно не стал делать ничего дурного.       В тысячную милю секунды Собачий Император Мо сделал свой выбор.       Вернее сделал давно, и только сейчас это понял. На самом деле эта истина прослеживалась в каждой мысли, действии и слове этого достопочтенного.       В утро, когда Тасянь-Цзюнь проснулся после первого кошмара и вышел под дождь, собирать червей.       В каждом движении его меча, которым он сперва бережно собирал глупых насекомых, а затем безжалостно, снова и снова, пронзал свою плоть, уверенно добираясь до сердца, намереваясь избавиться от неведомого паразита.       В момент, когда нашёл синюю ленту и пришёл с нею к Чу Ваньнину.       В момент, когда в далёкой юности пообещал человеку в белом всегда держать над ним зонт.       В каждом неосторожном взмахе меча и каждом шаге навстречу к человеку в белых одеждах, стоящему под цветущей яблоней, на фоне загадочно мерцающих вдалеке звёзд ночного неба.       Во всём этом, так ясно и больно, как смотреть на солнце сквозь битое стекло, был виден этот выбор.       Выбор этого достопочтенного.       «К чёрту мне сдалось всё это дерьмо, если ты не будешь жить!»       Тасянь-Цзюнь в один момент обменял весь мир на жизнь своего Учителя.       — Шли вы все к чертям, этот достопочтенный признаёт поражение!       Этот достопочтенный признаёт поражение! — эхом отразили горы.       Признаёт поражение! — несколько раз отголоском последних слов, признание Императора его же приговором пронеслось по холмам.       Его голос стал громче буйных ветров и разлетелся по долине.       Случилось невозможное: наступающий на бессмертных, поработивший Поднебесную, Император Тасянь-Цзюнь отступил.       И плевать он хотел на последствия!       Мо Жань отозвал влияние Вэйци слишком неосторожно и абсолютно полностью, чем разом поверг в хаос всю свою многомилионную армию, и лишился бóльшей части своих сил, но это было последнее, о чём он сейчас думал.       Запрыгнув на меч, Тасянь-Цзюнь чёрной молнией рассёк небеса, минуя облака, поднимаясь всё выше и выше, чувствуя себя одновременно палачом и спасителем, жертвой и клинком судьбы, могучим Императором, наступающим на Бессмертных, и ещё совсем зелёным юнцом, глупым учеником своего единственного Учителя.       Он, Мо Вэйюй, безумная и абсолютно сумасшедшая псина, чёртов неприкаянный сукин сын, гроза мира совершенствующихся снаружи, когда за слоями шёлка скрывается всего-то-навсего пёс, никогда не имевший дома.       Пёс, никогда не имевший дома.       Обречённый скитаться по миру и тонуть в кошмарах до самой кончины.       Да что, мать вашу, с этой чёртовой судьбой не так?! Этот достопочтенный готов вызвать Богов на встречу и единолично потребовать ответа!       О Боги, этот безумец и кары небесной не побоится?!       Вот же глупый!       «Такой глупый…» — кто-то нежно коснулся кончиком пальца его лба, даря такую необычно тёплую, шутливую ласку.       Тасянь-Цзюнь плавно сошёл с меча и уверенным шагом ступил на светящийся золотым барьер, ловко удерживая всем видом спокойствие и держа уверенно-гордую ухмылку на лице, создающую видимость животного, уверенного в удачном исходе своей охоты, когда внутри бушевала такая же метель, как и в тех его кошмарах, вовек лишивших Императора покоя.       Чу Ваньнин не убирал гуцинь, и его кисти рук были в таком положении, что, казалось, вот-вот тонкие пальцы изящно коснутся струн, и кровью на сердце прольётся хрустальная музыка.       — Подойди, Мо Жань.       Мо Жань, непринуждённо размахивая божественным мечом, сделал несколько широких шагов вперёд, оказавшись совсем близко. Чу Ваньнин поднял на него глаза, напоследок мазнув острым взглядом по выразительным чертам чужого лица, словно бы прощаясь.       — Не пытайся, ты не сможешь в этот раз меня обмануть, — голос Учителя отдавал ледяными нотками, и это резало даже не слух, а что-то очень хрупкое внутри. Тасянь-Цзюнь не считал, что недоверие Чу Ваньнина было необоснованным, наоборот. Однако в этот раз, эта псина действительно явилась к нему с повинной, пусть ещё и не до конца разобравшись в своих грехах и не осознав полную их тяжесть.       Пока не осознав.       — Я закончу начатое, — Пальцы Чу Ваньнина были занесены над струнами гуциня, и Мо Жань сжал меч немного крепче, чем мог бы. Этого почти никто не заметил.       — Знаешь, Ваньнин, этому достопочтенному однажды приснился очень глупый кошмар. В этом кошмаре тебя не… — Тасянь-Цзюнь, стараясь придать твёрдость звучания своему голосу, прижал руку ко лбу, глупо улыбаясь чему-то своему. Он походил на человека, ослеплённого солнцем, но солнце уже закрывал небесный облачный шёлк, и неоткуда было взяться яркому свету.       «В этом сне ты был готов умереть за меня.»       Не только во сне. Тасянь-Цзюнь прекрасно знал, что именно Чу Ваньнин собрался заканчивать. Это пугало.       Мо Жань издал нервный смешок, и, убрав руку от лица, наконец посмотрел на своего Учителя. Он вдруг понял, что сегодня Чу Ваньнин действительно пришёл сюда, чтобы умереть. Чёрными прядями его длинных, собранных в высокий хвост волос нежно играл ветер, на их фоне была практически незаметна короткая прядь с неровными концами, но она там была, и Тасянь-Цзюнь знал это. С очередным порывом ледяного ветра его сердце пропустило сокрушительный удар и пустилось в неистовый бег. Стало дико страшно и невыносимо изображать из себя человека, не подверженного восьми ветрам.       Тук-тук, тук-тук.       — Оставь это, Учитель. Этот достопочтенный желает до конца жизни слушать, как ты играешь на гуцине, — Мо Жань наконец смог подобрать нужные слова, но даже они не могли выразить всё то, что он хотел сказать.       — До конца своей жизни, а не твоей.       Глаза Чу Ваньнина широко распахнулись, в их глубине застыло отчаянное неверие, вместе с настороженностью. Он прожил восемь лет жалкой жизни в заточении, а в сердце так и не смог смириться, всё пытаясь докричаться до ученика и втайне надеясь, как Учитель, подарить ему спасение.       Тасянь-Цзюнь был проклят и никак не мог его услышать. Не мог ведь, так?       — Тогда отпусти, — на последнем слове голос Чу Ваньнина стал хриплым, и Мо Жань быстро понял причину: духовные силы его Учителя были на исходе.       И кого он просит отпустить? Сюэ Мэна?       Что за идиотский день, сегодня этого достопочтенного уже в который раз просят отпустить кого-то.       — Нет, — Тасянь-Цзюнь медленно подошёл ближе, почти вплотную. Его горячие ладони вот-вот должны были коснуться рук Чу Ваньнина, но Император не спешил, словно не желал подарить прикосновение. Словно руки его Учителя были мерзкими обломанными ветвями дерева, с которого содрали кору.       А правда была в другом: Мо Жань боялся всё испортить своей грубостью и неосторожностью, но не признался бы в этом ни одной живой душе.       — Учитель призвал третье божественное оружие, чтобы в последний раз сразиться с этим достопочтенным, — констатировал факт Мо Жань. — Но сегодня этот достопочтенный выбирает не идти до конца. Ты обыграл меня, Ваньнин.       Со всей аккуратностью, на которую был способен, Тасянь-Цзюнь решительно накрыл холодные пальцы Чу Ваньнина своими горячими ладонями, и это было наибольшим, на что хватило его фантазии. Ему катастрофически не хватало слов, чтобы объясниться, да и на деле этот достопочтенный оказался не намного лучше. Не то чтобы Мо Жань до конца понимал, что он сам сейчас вытворяет, является ли это правильным решением, и не станет ли потом хуже, но этот выбор и та самая истина не казались ошибочными.       Этот достопочтенный не хочет смерти.       «Учитель, давай вернёмся домой.» — так и осталось невысказанным.       Всё замешательство и смятение, уже долгий час одолевающие сердце Мо Жаня, после этого, со стороны очень неловкого жеста, отразились на его лице. Не заметить этого мог бы только что слепой, а Учитель этого достопочтенного таким не являлся. Чу Ваньнин не знал, что говорить, пребывая в почти что таком же душевном смятении, что и его Ученик. И всё же, заглядывая в пурпурно-тёмные глаза Императора, Чу Ваньнин не видел там двойного дна, а ощущая горячее прикосновение чужих рук, чувствовал, что это пламя уже поглощает его тело. Образцовый Наставник Чу позорно слаб и не имеет сил противиться.       То, чего Тасянь-Цзюнь не умел сказать, Чу Ваньнин понял без слов.       «Хорошо, Мо Жань, я поверю тебе ещё раз.»       Я поверю тебе всегда.       Чу Ваньнин не мог произнести это вслух, мог лишь тихо выдохнуть с облегчением. Мо Жань услышал последнюю волю своего Учителя. Этого его сердцу будет достаточно, Чу Ваньнин запретил себе мечтать о большем. В конце-концов, он слабо улыбнулся и сказал:       — Прости, что так поздно… Мне жаль, что этот Учитель подвёл тебя.       В ту же секунду Цзюгэ исчез, на его месте вспыхнуло и тут же погасло несколько золотых искор, останних частиц духовных сил Чу Ваньнина. Созданный им ранее барьер рассеялся, вместе с магическим кругом. Опора под ногами пропала, как и тепло чужих рук, которое Чу Ваньнин даже если и не хотел отпускать, удержать не мог и не было тому причины. Он просто падал вниз, как высохший цветок, погибший от зимнего холода, а у его мира затихли все звуки.       Возможно это было предсмертным бредом или глупой иллюзией, но прежде чем закрыть глаза, когда Чу Ваньнин в последний раз посмотрел на своего Ученика, к величайшему разочарованию, солнце, пусть даже закрытое облаками, всё равно ослепило его. Чу Ваньнин не смог увидеть лица Мо Жаня, но прежде, чем его глаза закрылись, он различил тёмный силуэт, с которого шальной порыв ветра срывает императорский головной убор, вмиг распускает плохо завязанный пучок и уносит куда-то расшитую золотом ленту. Шёлк распущенных чернильных волос, с которыми играет ветер, на фоне белого неба видится как-то по-особому ярко и походит на мазки чёрной туши на рисовой бумаге.       Так красиво…       Чу Ваньнин в последний момент протянул руку, чтобы поймать ленту, которую слишком быстро унёс ветер, но к этому времени его сознание уже сильно помутнилось, и сие действие походило на жалкую попытку поймать ускользающий призрак, когда его собственная душа, кажется, уже начала покидать телесный сосуд и разделяться на три части.       — Ты не сможешь умереть рядом с этим достопочтенным!       Для Чу Ваньнина эти слова звучали так далеко, словно его самого кинули в воду, и он камнем шёл на дно.       — Чу Ваньнин!       Голос принадлежал Мо Жаню, но разве мог тот с таким беспокойством звать Учителя наяву?       Кровь в жилах постепенно остановилась и начала медленно замерзать, а в следующий момент, казавшееся бесконечным, падение в неизвестность прекратилось, а чьи-то сильные руки в последний миг подхватили его тело, опаляя жарким теплом, и Чу Ваньнин в полубреду подумал, что этим жарким объятием Мо Жань мог бы с лёгкостью удержать на месте его душу. В том, что это именно его Ученик, не было сомнений, ведь если это — предсмертная агония, то кто ещё это бы мог быть, как не его любимый человек? Перед смертью совсем не стыдно позволить себе окунуться в свои пороки и помечтать напоследок. Чу Ваньнин обнял эту призрачную «иллюзию» за шею, пряча лицо, и…       …запутался в волосах?!       Чу Ваньнин мгновенно распахнул глаза и тут же едва не задохнулся от эмоций: то, что с ним произошло, оказалось не предсмертным бредом, а реальностью — настоящей и в тот же час до боли ослепительной. Тасянь-Цзюнь и вправду держал его, взрослого мужчину, на руках, как невесту! Да это уже ни в какие ворота!       Эти эмоции вспыхнули сами по себе и быстро угасли. Для того, кто секундой ранее был готов умирать, такое обстоятельство казалось сущей мелочью, поэтому Чу Ваньнин даже позволил себе не размыкать объятий, ведь рядом с Мо Жанем было так тепло, а если это и окажется его последним видением, то другого шанса больше не будет. К тому же, Тасянь-Цзюнь, казалось, обнимал его так бережно, словно Чу Ваньнин был сделан из хрупкого горного хрусталя, словно он был настоящим…       …Сокровищем.       Именно так считал Мо Жань, успевший уберечь своего Учителя от падения в ледяные воды Тяньчи. Это сокровище только что упало в его руки. Его сердце чуть не остановилось, но сейчас, словно не веря в своё счастье, Тасянь-Цзюнь слегка наклонил голову и невесомо коснулся губами макушки Чу Ваньнина, задыхаясь от аромата яблоневых цветов. Этот достопочтенный ненавидит яблони, но сейчас, сейчас…!       О Небеса, он смог! Он смог!       Он смог спасти, предотвратить, у этого достопочтенного получилось! Он сделал то, что должен был, он сделал выбор, он… чёртово надгробие с фамилией Чу, чёртов павильон Алого Лотоса и блядская яблоня, горите вы все в аду, этот достопочтенный смог!       Мо Жань смог спасти человека, которого ненавидел всей душой. Всё, что имел он в этой жизни. Единственное, что имело смысл.       И не мог в это поверить.       Тасянь-Цзюнь медленно спустился на мече до самой поверхности озера Тяньчи. Кончик меча коснулся водной глади, и по воде вмиг разошлись круги. Мо Жань без сомнений ступил с меча прямо в ледяную воду, которая не доходила ему и до колен, пребывая в полнейшей прострации. В голове царила девственная пустота, как во вселенной до большого взрыва. Тасянь-Цзюнь держал Учителя на руках, как невесту, а потому эти мерзкие холодные воды Чу Ваньнина никак не могли коснуться. Мо Жань посмотрел вниз. Полы его дорогих императорских одежд тут же промокли, ноги заледенели, но этот холод ощущался не более, чем покалывание на кончиках пальцев, когда на них опускаются снежинки.        Снежинки?       Мо Жань пару раз моргнул и обнаружил, что мимо них плавно пролетают и опускаются на водную гладь и недалёкий берег, крупные белые хлопья снега, которые путаются в волосах Чу Ваньнина и его собственных. Он чувствовал, как снежинки опадают на лицо и мгновенно тают на горячей коже. Снежинки тают, а значит, Мо Жань не был закоченевшим трупом посреди бесконечного снежного поля. Растаяв, снег пачкал его лицо, прозрачною водою стекая вниз, щёки этого достопочтенного определённо были мокрыми. Возможно даже не из-за снега.       Чу Ваньнин тоже это заметил и, слегка отстранившись, заглянул в лицо Императора, а затем неловко протянул руку и легонько ткнул указательным пальцем в его лоб.       — Зачем ты стоишь в ледяной воде?..       Выйди на берег и отпусти меня.       Даже так с Мо Жаня не сошло это странное оцепенение, но он послушал, и медленно переставляя ноги, сделал несколько шагов и вышел на берег. Шумный ветер стих, и вокруг воцарилась тишина, от которой Мо Жаню совсем стало дурно. Он не привык к тишине.       Непогода, заставшая их, кружащиеся со всех сторон снежинки, — всё это было не злой ледяной метелью, а пускай и колюще-холодным, но очень ласковым снегом, который за несколько мгновений успел накрыть горные вершины и деревья огромным пуховым одеялом.       Даже армия этого достопочтенного осталась где-то там, на вершинах гор, видившимися ему отсюда бесконечно далёкими. Отныне Мо Жань не мог представить себя на тех вершинах, ему было спокойнее здесь, внизу, у озера Тяньчи, где их с Учителем ото всех глаз и ушей надёжно спрятали и укрыли снега. Здесь Тасянь-Цзюнь мог чуть крепче сжать Чу Ваньнина в объятиях и вздохнуть с облегчением.       Всё-таки смог.       Внезапно Тасянь-Цзюнь словно обжёгся о что-то горячее. Он встрепенулся, мотнув головой, как собака, скинув с себя часть порядочно нападавшего за это время снега и резко поставил Чу Ваньнина на ноги, как глиняную фигурку на полку. Внутри как будто прорвало плотину, и теперь все так долго копившиеся в нём чувства вырвались на свет, как поток весеннего ручья в начале марта. Пусть в нём были корки льда, вода была грязной, с мелкими камушками и ветками, однако ничему не было под силу её остановить.       У Чу Ваньнина от подобной резкости закружилась голова, но Мо Жань пылко развернул его за плечи в свою сторону, да так, что у его Учителя не осталось ни единого шанса спрятаться от полубезумного взгляда чужих фиалковых глаз.        В этом взгляде было столько перемешанных между собой, до боли обжигающих эмоций, что Чу Ваньнин не мог назвать ни одну из них. Он готов был поклясться, что и Мо Жань, спроси он его, не даст ответа, что чувствует. Его слегка влажные глаза в обрамлении густых чёрных ресниц с белыми снежинками на концах, являли собой пурпурные омуты, без слов приглашающие погрузиться в себя и навсегда утонуть.        Чу Ваньнин видел там отблеск снега и своё отражение, но изо всех сил старался не всматриваться, боясь найти нечто такое, с чем уже не сможет справиться. В следующий момент Мо Жань обхватил его щёки своими горячими ладонями.       Затаив дыхание, Тасянь-Цзюнь, слегка надавливая, очертил большим пальцем сперва висок, затем бровь, далее опустился чуть ниже и надавил на уголок губ. Шумно выдохнул.       — Ха… Этот достопочтенный не может поверить, ты… Ты…! — Мо Жань порывисто обнял Чу Ваньнина за плечи, прижимая к своему телу, и даже так не мог довериться абсолютно всем ощущениям, говорящим, что в его руках и вправду живое тепло.       Нет, этому достопочтенному нужно ещё раз убедиться, что он не сошёл с ума.       Тасянь-Цзюнь отстранился и снова неверяще посмотрел на Учителя, игнорируя немой вопрос в его глазах. Чу Ваньнин действительно не понимал, что на Мо Жаня нашло, когда тот принялся вновь ощупывать его тело так, словно в него вселился демон, Старейшина Юйхэн выдержал это повторно, но стоило Мо Жаню со странно-счастливой улыбкой прижаться лбом к его лбу, многолетний лёд в сердце Наставника Чу дал трещину.       — Ваньнин, ты… — Тасянь-Цзюнь был под таким огромным впечатлением, что мог бессвязно повторять лишь эти слова. В конце концов он мог лишь обнять Чу Ваньнина в который раз, оградив Учителя от ветра и снега и уткнувшись носом в мягкие волосы, вдыхать их аромат. Даже так его не хватило надолго. — Блядские яблони, ненавижу хайтан! Когда вернёмся, этот достопочтенный прикажет вырубить все яблони, построить из них город, разрушить его и сжечь к чёртовой матери!       Чу Ваньнин не знал, как к этому относиться, поэтому молча стоял, слушая, как Мо Жань материт всё, на чём свет стоит, клятвенно обещая уничтожить все яблони мира.       А этот достопочтенный действительно всё никак не мог поверить.       Какое счастье, что в его руках не замерзающий труп, с переломанными костями и сбитыми в кашу внутренними органами, а живой человек, стук чьего сердца Тасянь-Цзюнь мог слышать в тишине. Прошли минуты, и его разум постепенно брал верх над эмоциями.       Нужно было что-то сказать.        Мо Жань несколько раз неловко кашлянул и, сомневаясь, хотел уже отпустить Чу Ваньнина из своих объятий, но в последний момент передумал. Тасянь-Цзюнь не нашёл бы в себе сил отпустить это сокровище, но успешно убедил себя, что дело было исключительно в том, что эта земля слишком неухоженная, поэтому Учителю вовсе не следует слишком много ходить по ней. Будет лучше, если этот достопочтенный вновь поднимет Учителя на руки. Да, нужно это сделать, пока его мысли снова и снова возвращаются к…       Перед глазами всё ещё стояла картина, как этот достопочтенный с ужасом и отчаянием вливает свои духовные силы в остывающий труп, пытаясь вернуть в него жизнь, но тот человек, несмотря на все старания Тасянь-Цзюня, всё равно покидает его. Мо Жань как будто имел шанс созерцать себя со стороны, и чего греха таить, картина отнюдь не радовала, а выглядела жалко и удручающе. Так глупо собственными руками уничтожить то, чем дорожишь.       Плевать, что для Мо Жаня Чу Ваньнин всё ещё оставался самым ненавистным учителем, лютым врагом и презираемой наложницей, обиды прошлого не могли испариться за одну ночь, а ненависть в сердце не могла бесследно уйти. К тому же, так или иначе, Учитель разрушил своим появлением планы этого достопочтенного по взятию дворца Тасюэ, и уже в скором будущем это сулило вылиться в охереть какую проблему для псины, так внезапно очутившейся на перепутье дорог.       Тасянь-Цзюнь перебирал эти последствия в голове и считал их не более, чем досадной неприятностью, которая может случиться с ним в будущем.       Неприятностью, которая была буквально ничем, в сравнении с трагедией, которую этот достопочтенный чудом или совпадением, смог предотвратить.       Тасянь-Цзюнь уберёг свой мир от погибели. Всё остальное — пыль.       Чу Ваньнин, слегка отстранившись, с удивлением посмотрел на Императора, но возражать не стал. Его одолевала слабость, и он не был уверен в том, что его ноги не подведут своего хозяина в этот момент, а рухнуть перед Мо Жанем на колени — его гордость не выдержала бы этого даже сейчас, когда и терять по факту было нечего. Чу Ваньнин уже без внутреннего протеста молча передал всё принятие решения ученику, позволяя Мо Жаню решить их будущее. Если Мо Жань решит бросить его здесь или утопить в озере Тяньчи, то Чу Ваньнин не станет возражать. Бессмертный Бэйдоу уже ощущал себя мёртвым. Он уже давно должен был умереть, так почему же…       Чу Ваньнин очень хотел напрямую спросить у Мо Жаня, зачем он не позволил своему Учителю завершить тот ритуал, но не смог выдавить из себя ни единого слова. Между ними так и осталась бездна недосказанностей и непонимания, которым не видно было конца.       — Нужно вернуться, — сказал Тасянь-Цзюнь, смотря куда-то в сторону своей оставшейся армии. — Мы вернёмся сейчас, но я всех отпущу. Сюэ Мэна, Мэй Ханьсюэ и всех тех ублюдков, что на их стороне. Кто остался в живых, я не стану их убивать, и дворец Тасюэ не трону. Всё равно он уже наверняка сгорел.       Глупо фыркнув, Мо Жань замолчал, обдумывая всё дальше, но в голове стало пусто, и на ум больше ничего не приходило. Руки Чу Ваньнина на его плечах сжались крепче, и Тасянь-Цзюнь наконец-то посмотрел на него. В глазах Учителя этого достопочтенного плескалось строгое осуждение.       — Ваньнин, но ты вернёшься с этим достопочтенным во дворец Ушань.       Чу Ваньнин молча кивнул головой, соглашаясь. Тасянь-Цзюнь, видимо, решил продлить дни его заточения, но если Император больше не тронет людей, Чу Ваньнин был согласен остаться пленником до конца жизни. Мо Жань снова взглянул наверх, и Чу Ваньнин проследил за его взглядом, но так и не понял, в чём дело.

***

      Может ли человек обыграть судьбу?       Тасянь-Цзюнь был лишь бедствием, свалившимся на голову своей приёмной семье, которая была у него в прошлом, своей матери, лица которой Мо Жань не помнил, своему Учителю, перед которым этот достопочтенный, пожалуй, был повинен сильнее всего. Но бедствие «Наступающий на бессмертных Император» сегодня или всегда имело удачу.       Вернувшись во дворец Ушань, Тасянь-Цзюнь приказал своей армии надёжно охранять подступы дворца, разрешив безнаказанно отсечь голову любому, кто пожелает проникнуть внутрь, не дождавшись приглашения.       Слухи о первом за десять лет поражении Наступающего на бессмертных Императора быстро разлетелись и вылетели за пределы округи, так стремительно, как птенцы ласточек вылетают из гнезда. То, что этот достопочтенный признал поражение, вовсе не значило, что Тасянь-Цзюнь стал лёгкой мишенью, ведь никто не лишал его сил, а значит, всё это было частью какого-то поистине ужасного плана, что нагоняло леденящий до костей ужас на всех совершенствующихся нижнего и верхнего мира, и простых смертных, от мала до велика.       Неизвестность всегда страшила души людей, всё происходящее напоминало тревожное затишье перед страшнейшей лютой бурей. Снег весною тоже не сулил ничего хорошего, холод мог с лёгкостью уничтожить посевы, что в перспективе грозило огромными проблемами. Год обещал стать тяжёлым.       Чу Ваньнин задумчиво погладил шершавую деревянную рукоять зонта из ярко-красной промасленой бумаги, наблюдая за туда-сюда снующими под тонкой коркой льда разноцветными карпами в лотосовом пруду. Он взял этот зонт, чтобы выйдя на улицу, укрыться под ним от снега, но никак не мог заставить себя раскрыть его. Снег всё падал и падал, покрывая белым ковром только-только растустившиеся цветы. Чу Ваньнин опустил ресницы, рассматривая свои покрасневшие от холода руки, вспоминая, что ещё палочка благовоний догореть не успела, как Император привёл его в Павильон Алого Лотоса и приказал остаться здесь до его прихода.       Тревожно.       Сколько времени это займёт, сколько раз Чу Ваньнин успеет до безумия извести себя погаными мыслями?       На его сердце было так неспокойно. Перед страхом неизвестности не мог устоять даже Юйхэн Ночного Неба.       Беспокойство одолевало не только его.       Тасянь-Цзюнь не мог найти себе места, и чтобы не метаться бешеным псом по будке, которую все называли не иначе, как «Императорский Дворец Ушань», решил впервые, от момента становления Императором, спуститься в близлежащий небольшой городок Учан, куда, помнилось ему, в молодости он частенько наведывался, чтобы спрятаться от вездесущего надзора Учителя и хорошенько оторваться в тереме Цветочного Персика и прочих подобных местах. Мо Жань был готов провести ночь в первой встретившейся ему на дороге чайной, лишь бы отвлечься от пожирающей нутро тревоги.       Мо Вэйюй готов был подставить голову под топор и на этом поклясться, что ни один ни встречный, ни прохожий, не признают в нём Императора, наступающего на Бессмертных. Почему? Всё просто: человек без головного убора и мантии, с до сих пор распущенными волосами, без своей свиты и со слегка безумным, потерянным взглядом — разве так Тасянь-Цзюнь похож хотя бы на себя самого?       Разумеется, что нет. Однако, появление такого высокого, красивого и статного человека не осталось незамеченным. Встречающиеся по дороге люди с интересом оглядывались на загадочного незнакомца в шёлковых чёрных одеждах, несмотря ни на что держащегося гордо и уверенно, но никто не решался заговорить с ним. Тасянь-Цзюнь не знал, что со стороны его красота пугала. Возможно, вокруг Мо Жаня царила ужасная устрашающая аура смерти, которая отпугивала все живое, заставляя людскую интуицию сжиматься в комок от предчувствия опасности.       — Достопочтенный бессмертный, не хотите ли прикупить веер? — до слуха донёсся громкий голос торговца, и Мо Жань повернул голову в ту сторону. Оказалось, этот достопочтенный забрёл на рынок в самый разгар торговли. Этого ему ещё не хватало. Тасянь-Цзюнь проигнорировал торговца и пошёл прочь, но весь шум, доносящийся с рыночной площади, всё веселье и оживление этого маленького городка ловко вывели его из раздумий и, остановившись, Мо Жань, наконец, посмотрел по сторонам.       Не то чтобы картина его впечатлила, но здесь было… неплохо? Да, именно это слово подходило сюда более всего.       Постепенно, Мо Жань начинал вслушиваться в разговоры окружавших его людей. Тройка местных пьяниц слева, тихо перешёптываясь, кидали на стол игральные кости, делая ставки, какая же дурь сегодня утром ударила в голову их Императору, что он, едва завидев Старейшину Юйхэна с его третьим божественным оружием…       — …Трусливо поджав хвост, сбежал с поля боя, как подстреленный в задницу пёс! — громче, чем нужно, выкрикнул один из играющих мужчин, среднего роста с седой козлиной бородкой и маленькими, хитро бегающими глазками. Его тут же приструнили двое остальных.       — Тише, уважаемый господин, сейчас везде снуют люди Императора, — тихо и испуганно зашептал второй, сзади лысеющий старик, лица которого Мо Вэйюй видеть не мог, ведь тот как раз находился к нему спиной. — Ты же не хочешь лишиться головы, да? Веди себя тише, иначе всех нас умудришься втянуть в неприятности.       — Вот-вот, — подхватил третий, полный мужичок лет за сорок, выглядивший несколько приличнее своих товарищей, явно не обделённый судьбой достатком. — Неспокойные нынче времена настали. Чую, с востока дует ветер перемен. Беды грядут, не иначе…       Тасянь-Цзюнь усмехнулся уголками губ и, подавив в себе желание присоединиться к мужичкам, выпить и сделать несколько ставок на свою или их смерть, направился дальше.       Две красивые молодые девицы, стыдливо прячась под зонтами, стояли у красиво украшенной разноцветными фонариками лавки с благовониями и разного рода косметикой, обсуждая женьшеневые румяна и чёрт пойми что ещё. Мо Жань не остановился, прошёл мимо, даже не посмотрев в их сторону.       Некоторые люди обращались к нему, предлагая свой товар или услугу, кто-то возможно пытался свести знакомство, но Мо Жань, слишком сильно погрязший в мыслях, уже не мог ничего видеть перед собой. Этот бесконечно длинный день клонился к вечеру, сложно было поверить, что со вчерашнего вечера, когда этот достопочтенный развлекался с Учителем при помощи свечи в павильоне Алого Лотоса, прошло меньше суток.       Учитель.       Чу Ваньнин.       Куда бы Мо Вэйюй ни убежал, его мысли всегда возвращались к этому человеку. Невыносимо.       Рядом с Чу Ваньнином Тасянь-Цзюнь был бездомной бешеной псиной, которую тот в последнее время почему-то не прогонял. Это раздражало. Наступающий на бессмертных Император не нуждается в жалости этого человека. Чу Ваньнина Мо Жань если и хотел, то скорее придушить, а не трахнуть.       Мо Жань снова оглянулся вокруг, и на этот раз его захлестнуло отчаяние. Близился вечер, и все эти люди спешили домой. У каждого из них был дом. У кого-то ветхий и старый, а у кого-то новый и красивый. Стало так горько. Этот достопочтенный имел, казалось бы, всё, о чём можно мечтать. Горы золота и шёлка, огромный дворец, империю у своих ног и бесконечность могущества и славы, но каждый человек, встречающийся Мо Жаню на пути, был в сто крат его богаче.       Почему, мать вашу, почему?! Как вышло, что ни в Верхнем, ни в Нижнем царстве, на всех этих бескрайних землях, высоких холмах и бесконечных долинах, почему среди всего этого великолепия не нашлось даже крохотного уголка, который он, Мо Жань, мог бы назвать домом?!       Где эта чёртова справедливость?! Где она?!       Куда ему идти?       Где спрятаться от холода и ветра?       Тасянь-Цзюнь беспомощно оглянулся по сторонам. Уже начинало темнеть, и разноцветные огни городка Учан казались ещё ярче. Мо Жань протёр глаза. Легче не стало. Наоборот, всё слилось в яркие цветовые пятна, и картинка перед глазами сменялась, как беспорядочный калейдоскоп. Мо Жань прислонился к первой попавшейся стене какой-то постройки.       — А я всё же думаю, что этот деспот проиграл! Армия под покровительством феникса Сюэ и того куньлуньского дворца вместе с бессмертным Бэйдоу действительно сильнее! — донеслись до слуха отдалённые пересуды двоих торговок с посудной лавки. Мо Жаню стало смешно.       Эти глупые люди, которых он встречал сегодня, все они действительно совсем ничего не понимали. И не обладая нужными знаниями, естественно, сделали свои выводы. Как всегда. Людская природа слишком примитивна.       Но доля правды в их словах всё-таки имелась.       — Вот именно, кто бы мог подумать, что Юйхэн Ночного Неба появится в последний момент! — тихо, но с чувством сказала пожилая тётушка, собеседница той женщины с громким голосом. — Того человека уже три года как считали мёртвым, а вон оно как.       Тасянь-Цзюнь, наконец, повернул голову в их сторону.       До чего же смешные.       — Поджав хвост, сбежал с поля боя как пёс, подстреленный в задницу… — негромко задумчиво проговорил Мо Жань, отходя от стены. — Поджав хвост?       Посреди оживлённой улицы, Тасянь-Цзюнь вслух разговаривал сам с собой. Его вовсе не волновали озадаченные взгляды прохожих.       — Ха-ха-ха, пёс, подстреленный в задницу! — Мо Жань согнулся пополам от смеха, чем до жути напугал проходящую мимо молодую девушку. — Как вообще можно было такое ляпнуть?!       Мо Жаню было настолько смешно, что на глазах от смеха выступили слёзы, и слегка свело живот. Этого достопочтенного сравнили с псом, сбежавшим с поля боя из-за подстреленной задницы, а он даже не наказал сморозившего такую глупость человека, когда можно было в мгновение ока снести голову тому мужчине за непочтение. Эта идея была настолько глупой, что смех накатил с новой силой, и Тасянь-Цзюнь было испугался, что из-за настолько неудержимого хохота его раны разойдутся по швам.       Немного успокоившись, Тасянь-Цзюнь выпрямился и вытер влагу с глаз. Снежинки всё падали и падали с небес. Мо Жань глупо улыбнулся своим мыслям.       «Надо же, а ведь этим людям и впрямь не нужен был Император.»       — …и этого достопочтенного они… Ха-ха, забавно. Этого достопочтенного они и впрямь ненавидят всей душой! — воскликнул Мо Жань так, словно ему открылось божественное прозрение.       — Мама, а с кем говорит тот высокий человек в чёрном? — спросил пятилетний мальчик у своей матери. Женщина взяла его на руки, спеша скорее уйти.       — Он сумасшедший. Не тыкай пальцем, просто не смотри на него.       Подул ветер, срывая с цветущих деревьев лепестки. Он подхватил их и унёс вдаль, и снежинки поднялись ввысь вместе с лепестками.       Тасянь-Цзюнь успел насчитать четыреста ударов сердца, прежде чем решил идти дальше. В голове быстро-быстро крутились шестерёнки, и план дальнейших действий рождался на глазах. Будущее переставало быть туманным. Этот достопочтенный знал, что ему делать.       Если Учитель просил этого достопочтенного всех отпустить, если люди видят его подстреленным в задницу псом, он не станет никого переубеждать. Люди видят то, что хотят видеть, и это ему на руку.       Мо Жань сорвался с места и побежал обратно к дворцу Ушань.       Эти люди правы, они во всём правы! Он отпустит, он всех отпустит!       Тасянь-Цзюнь споткнулся о камень, лежавший на дороге, но словно не заметил этого.       Этот достопочтенный не нужен им, он — бедствие и не должен существовать в этом мире. Нет, не так. Он, Мо Вэйюй, изначально не должен был появиться на свет. Своим появлением он навёл хаос, но если сегодня ему удалось нагнуть раком судьбу и спасти то немногое, что у него осталось, это значит, что и всё остальное изменить ему под силу.       Морозный воздух как острая сталь резал лёгкие, когда Мо Жань уже преодолел две тысячи ступеней и даже не думал замедлить шаг. Он спотыкался о ступени, но не остановился.       Тасянь-Цзюнь отпустит всех пленников, растустит гарем, отправит по домам стражников, и…       Отпустит Чу Ваньнина.       Отпустит, а затем избавит этот мир от себя. Этот достопочтенный пустит пыль в глаза всей Поднебесной, он не скажет никому, даже Учителю о том, что задумал. Он окажет им всем милость, сделав так, что все будут считать его жалким трусом. Мо Жань будет проклят и осмеян на века и поколения, на тысячелетия вперёд.       Если всё сделать правильно, то…       На две тысячи семисот девятой ступени Тасянь-Цзюнь упал, сбив ладони в кровь. Он не мог встать и тщетно пытался отдышаться. Здесь, наверху, было холоднее. От быстрого бега начало колоть в боку.       Это не замедлило ход мыслей.       Если сделать всё правильно, то никто ничего не поймёт. Мо Жань взялся за голову и тяжело вздохнул. Для выполнения этого плана ему нужен будет Сюэ Цзымин. Вот блять.       Тасянь-Цзюнь, опираясь на руки, медленно поднялся снова и пошёл медленнее, тщательно обдумывая свой новый план.       Он позовёт в дворец Ушань Сюэ Мэна и попросит Чу Ваньнина уйти с ним. Нет, не попросит. Прикажет. Или же… вынудит. Да, верно. Этот достопочтенный разыграет свою комедию перед последними близкими людьми. Репутация тирана, страх и людская молва сделают своё дело, стоит лишь подтолкнуть.       Чу Ваньнин…       Тасянь-Цзюнь преодолел останнюю сотню ступеней, и, наконец, уверенно ступил в свои владения. Двери перед ним беспрепятственно открыли двое стражников.       Как же сделать так, чтобы Чу Ваньнин не раскусил его намерения?       Дворец Ушань встретил своего ненавистного хозяина приятным теплом свечей, жаром камина и почти домашним уютом. Тысячи свечей зала Даньсинь горели умеренно и спокойно. Мо Жань отметил, что дышать здесь стало труднее, но не так больно, как на улице. Это удручало, Тасянь-Цзюнь предпочёл бы отрезвляющую боль.       Его Учитель, Чу Ваньнин, был слишком умным и проницательным человеком, а Мо Жань пусть если и умел хорошо врать и выкручиваться, в силу «выдающегося» ума, не мог выдумать складную правдоподобную историю, в которую можно было бы поверить. Все его выдумки чаще всего являли собой полный абсурд.       Но Учитель этого достопочтенного будет свободен! Чу Ваньнин будет свободен и будет жить.       Дайте только попрощаться.       Тасянь-Цзюнь направился по коридору в самую дальнюю часть резиденции. Туда, где этот достопочтенный удерживал своих пленников. Туда, куда днём ранее он приказал доставить и там же запереть Евнуха Лю. Этому человеку, пожалуй, и впрямь можно было доверять.