Хладнокровный друг

Он вошел без стука; его шаги были легче, чем у Буагильбера, и она не насторожилась. Мальвуазен встал чуть в стороне, сложив руки под плащом, и ждал, пока она заговорит. — Нельзя ли мне выйти во двор? Ревекка взглянула прямо на него. Мальвуазен внутренне усмехнулся. Буагильбер успел при своей еврейке назвать его другом, и теперь она, очевидно, решила, что может обратиться к нему за помощью. Оттого, что он поначалу говорил очень мало, предоставляя другим самим обнаружить свои слабости, его часто принимали за человека тихого и мягкого. Бриан, разумеется, так не думал; но он заставил Мальвуазена впустить еврейку в Темплстоу. Этот человек всегда добивался, чего хотел. — Меня уверяли, что я не пленница, — продолжала Ревекка, — но почему тогда мне нельзя выйти за дверь? Я не стану ни с кем заговаривать, да никто и не захочет говорить со мной. Но у вас есть сад с лекарственными травами; я хотела бы его осмотреть. Я могу накинуть плащ, чтобы не привлекать внимания... Она держалась неплохо; но Мальвуазен не был уверен, что из последних сил. — Плащ? — пробормотал он так тихо, что она едва могла его расслышать. — Отдать еврейке наш орденский крест? Разве недостаточно того, что я тебя сюда впустил? — Об этом я не просила, — сказала Ревекка. — Ты просишь о невозможном, — резко ответил Мальвуазен. — Остерегайся меня рассердить, девушка! В моих руках твоя жизнь и жизнь Бриана де Буагильбера, и лучше бы тебе об этом помнить. Он зорко наблюдал за нею, ожидая, какое действие окажет на нее имя Буагильбера; но она только опустила голову, как бы говоря: «Ничего другого я не ожидала». Мальвуазен нахмурился. Возможно, Бриан не преувеличивал, рассказывая, какой холодный отпор встречает у этой девушки. — Ты ведь помнишь Буагильбера? — сказал он вслух, опять понижая голос. — Он вытащил тебя из огня, рискуя ради тебя своей жизнью и честью — а тебе следовало бы знать, что для него значит честь! Этот человек спас тебе жизнь, какой бы ничтожной она ни была, а ты даже не можешь его отблагодарить? — За что же мне его благодарить? — возразила Ревекка. — За то, что я здесь, одна, в кругу врагов, вдали от моего отца и соплеменников, и даже не знаю, какая участь меня ждет? Мальвуазен пожал плечами: — Твоя участь могла быть во сто крат горше. Не лучше ли тебе быть здесь, под защитой Буагильбера, чем при жалком торгаше, который не может защитить ни своей крови, ни золота? Ревекка вскинула голову, и в ее глазах сверкнул тот самый огонь, какой Мальвуазен в былые дни нередко подмечал у Буагильбера. — Если ты пришел только затем, чтобы оскорблять мой народ, — сказала она, — так возвращайся к себе и передай своему другу, что мало чести издеваться над беззащитной девушкой, которой нечем ответить, кроме того, что вам не в чем ее упрекнуть. Скажи, что этот последний бастион я не сдам, сколько бы он не просил и не угрожал мне; и это лучшая благодарность, какую я могу ему предложить. Мальвуазен дорого бы дал, чтобы послушать, как она повторит все это в лицо Буагильберу; но он сомневался, что даже это поможет. Бриан притащил ее сюда, зашел достаточно далеко, чтобы отречься от голоса разума. Такое бывало и прежде; но, получив то, что хотел, он обыкновенно скоро к нему охладевал и отправлялся искать новых впечатлений, в чем Мальвуазен охотно ему помогал. А теперь неутоленная страсть бушевала в его душе, искала выхода, и Мальвуазен опасался, что этот огонь в конце концов пожрет сам себя. Нужно было что-то делать; а эта еврейка оказалась упрямицей не хуже своего незадачливого возлюбленного. Впрочем, одну подсказку она ему дала. — Ты так хочешь вернуться к своим, Ревекка? — спросил он, надеясь, что она примет его молчание за знак сомнения. Она не ответила. — Я впустил тебя сюда, — сказал Мальвуазен, — могу и выпустить. Моя власть не меньше, чем у Буагильбера, но я никогда не пользовался ею так бездумно, как он. Если я выведу тебя на дорогу и дам денег и коня, ты скоро доберешься до своих; ведь ваше племя рассеяно по всему свету. Буагильбера я беру на себя; уверяю, что до конца дней своих ты о нем не услышишь. Он заметил, что она слушает — внимательно, но и настороженно, ища подвох. Сказывалась ее природа. — Отчего мне тебе верить? — спросила она наконец. — Оттого, что я хочу спасти своего друга, а ты хочешь спасти себя. Это хорошая сделка, не так ли? Ревекка молчала. Мальвуазен ждал. — Сколько же ты просишь за свою помощь? — Мою цену ты знаешь, — ответил Мальвуазен, подходя ближе. Она и в самом деле была необычайно красива. Но не столько ему хотелось обладать ею, сколько показать Бриану, что его фея — обычная смертная женщина, не хуже и не лучше других. Никто лучше Мальвуазена не знал, как переменчива женская натура. Не обладая статью и отвагой Буагильбера, он привык добиваться своего хитростью и настойчивостью. Испытанное оружие ни разу его не подвело. А значит, не было и смысла Бриану рваться из привычного круга. В самом деле, не отдавать же его этой еврейке, которая даже не понимает, от чего отказывается. Но Ревекка вскочила и отступила от него в дальний угол комнаты, и ни в глазах ее, ни в движениях Мальвуазен не прочел ни тени сомнения. — Даже Бриан де Буагильбер не заслужил такого друга, как ты, — выговорила она с содроганием. — Я сказала свое слово, и если ты не понял его, тем хуже. Уходи и знай, что если ты еще раз попытаешься пробраться сюда, я прибегну к той защите, о которой ты мне говорил, но не ради себя, а ради него. «Бедняга Бриан», — подумал Мальвуазен, поклонился и вышел. — Я говорил с твоей еврейкой. — Ты? — сказал Буагильбер, и лицо его исказила судорога гнева, но Мальвуазен оборвал его досадливым жестом: — Я, и помолчи, пожалуйста. Это дело безнадежное. Она скорее умрет здесь на хлебе и воде, чем согласится принадлежать тебе. Брось ее, Бриан, или, говорю тебе, эта женщина тебя погубит. — Бросить? — повторил Буагильбер. — Легче отказаться от самого себя. Но второй раз я такой ошибки не совершу. И ты только что укрепил мою решимость: если уж она сумела справиться с тобой, она поистине необыкновенная женщина, Альберт. Он рассмеялся, а Мальвуазен промолчал. «Господи... ну хоть ты-то его вразуми».