tank

Шрамы Такахаши снились праведными снами Кейджу не первые сутки. Белёсые отметины от самого края плеча, расходящиеся вниз по идеально выбритой руке, чуть более тёмное пятнышко прямиком у запястья, оставшееся то ли от ожога, то ли от чего похуже, или те на костяшках? Те, которые контрастно-белые, бледно отдающие красным? Кейдж лично считал свои немногочисленные шрамы по телу, скорее, чем-то постыдным, что стоит закрыть тоналкой и забыть придурочным сном, но шрамы Кенши — совсем другое. Да… совсем другое. Ведь Такахаши спутанно выдыхает в воздух, откидываясь головой на изголовье скрипучей кровати, плотно сжав зубы; желваки выступают белым цветом по гладкой коже лица. Его руки бессильно лежат по швам, пока Кейдж лежит в ногах Кенши, водя по многочисленным остаткам прошлого концами пальцев, вкладывая всю душу в невесомые касания кожи о кожу. С настоящим, непередаваемым словами трепетом он осторожно двигается указательным пальцем от одного к другому, тихо размышляя в нос, практически неслышно шепча пустословные комплименты. — Этот от ожога… красивый, верно? — он поднимает тёплый взгляд и мирно смотрит в глаза Кенши, улыбаясь в тусклом свете комнатки, — О, а этот как от ножа. Он тыкает концом пальца в продолговатый след от чего-то явно острого, расположившегося подле бедра, пересекающего линию волос отходящую от впалого пупка. — Джонни… — куда-то в пустоту трепечет Кенши, судорожно выдыхая. Тот прав — этот шрам достался ему от остро заточенного ножика. А как именно - сам Кенши и не вспомнит уже. — М? — дыхание Кейджа спирает, когда с уст Такахаши льётся столь приятное «Джонни». Он чувствует, что дышит нерационально-воодушевлённо, словно через раз, а лёгкие стягиваются обожёнными жгутами. — Они некрасивые, хватит врать, — Джонатан возмущённо хмурит брови, наклоняя голову набок. «Как это некрасивые?» — первое что приходит в голову. — Почему ты так решил? — глаза скользят вдоль трепещущегося от смеси возбуждения и стыда тела. Такахаши и вправду боится его осуждения? — Это стыдно… остатки прошлого? — губы Кейджа сворачиваются скотской улыбкой, и он тихо усмехается. — Пиздё-ё-ёж! — Кенши в недоумении пялится на него, слегка приоткрывая рот в немом жесте удивления. Джонатан готов поклясться, что в этот момент он выглядит до одури очаровательно: испарина на лбу, сбившиеся в редкие локоны влажные от пота волосы, дрожащие губы и, о боже… этот взгляд. Он похож на котёнка — не понимающий ни капли происходящего, такого очаровательно-смущённого. — Твои шрамы — чудо. Хочешь, я поцелую каждый из них, чтобы доказать, что они просто идеальны? — Кейдж ложится на живот Такахаши, водя пальцем по ближайшему из многих шрамов. — Не стоит, — кратко кидает Кенши, прежде чем вновь уткнуться взглядом в отсыревший потолок. Губы Кейджа ложатся поверх торса Такахаши ракетой Армстронга на Луну, а его руки крепко удерживают резко подскачившего Кенши по бокам. Он осторожно целует тот самый — у бедра, не отрывая глаз от глаз Такахаши. Он судорожно выдыхает, кладя руку на голову Джонатана, медленно поглаживая его прилизанные волосы, сквозь множество которых можно проглядеть крайне редкие седые волоски. Должно быть, Кейдж активно стыдится такого недостатка — до этого Кенши ни разу не примечал за ним столь откровенной особенности, разве что сейчас и только сейчас. На душе теплеет от бредовой интимности ситуации, а зубы оголяются придурковатой улыбкой. В компании Кейджа он всегда улыбается по-настоящему. Редко, но искренне. Сырые поцелуи идут ввысь по телу, оставаясь былой влажностью на туловище, а руки медленно ползут от боков к груди, оглаживая всё на своём пути: от родинки между рёбрами где-то справа до всё тех же шрамов. Кейдж размашисто лижет одну из отметин, оставляя после себя блестящую поверхность кожи в пару квадратных сантиметров. От этого Такахаши закусывает нижнюю губу, вопя орлом внутри себя. На периферии сознания, прямиком у мозжечка, Кенши теряет веру в себя. Всё — капут, никаких «Капустных Шоу» и уж тем более киноляпов. Он вляпался, вляпался как в собачье дерьмо. Идеально ровные зубы Джонатана находят пристанище на груди Кенши, в частности — на небольшой веренице пятен у правого соска, прямо сбоку. Он игриво кусает столько не постыдную, сколько прекрасную своей сложностью частичку прошлого Такахаши, выдыхая, как только солёная от пота кожа оказывается под острым языком. Облизав его, запертого под натиском белоснежных зубов с отблеском жёлтого, Кейдж выпускает Такахаши из заточения, сразу же уставляясь на своё творение. Покрасневший участок груди, мокрый от слюны, блестящий глянцем в даже столь тихом, приглушённом в честь близости свете, с характерными следами зубов. Кейджу ведёт бошку, крыша едет по важнейшим делам, а сам он пьянеет в одно мгновение от пальцев Такахаши, который решил схватить его плотной хваткой за волосы, справляясь с мимолётной болью своими способами. Кенши вообще, говоря всецело и без лишних недоописаний со своими ломкостями и нюансами, не очень-то и любил когда его… кусают? Пошло то, наверняка, не с проста. Его ведь и не кусает никто, но отвращение всё равно, как говорится, присутствует. Только вот если вспомнить про нюансы, есть одно «но». Это Джонни. Джонни-Джонни-Джонни. Как же сладко это звучит в одурённом от его рта на себе мозгу. Настолько чисто и гортанно хочется стонать его имя от каждого прикосновения, что становится непосильно стыдно от самого себя, а щёки заливаются тускло-красным. Кейдж мог его кусать. И каждый раз этим пользовался. Каждый раз: будь то по-детскому наивная шалость или один из бесконечных его способов показать любовь в моменте. Когда тот его кусал за руку, требуя хоть какого-то внимания после чего-то изнуряющего, или жадные укусы в плечо, когда он был сверху. Ему можно всё. Пальцы ложатся на длинную шею, оглаживая её, а сам Кейдж, двинув ногами, подползает к Такахаши ближе, упираясь локтями по его бокам. Он страстно выцеловывает периметр его тела под подбородком, выводя немыслимые узоры по нему. Отдельно внимание он уделяет кадыку. Адамово яблоко во плоти — ровный, дрожащий от сбивчивого дыхания, такой красивый и притягательный. Жаль, с ним многого не поделаешь, а то Кенши уж точно задохнётся. Бедняга уже хватается всеми силами за остатки чего-то здравого, пытаясь не захлебнуться кислородом вперемешку с резко затвердевшей в горле слюной. — Ты аж трясёшься, — подмечает Джонатан, зарываясь носом в складки шеи и вдыхая запах Кенши. Пахнет жаром и сексом. — Меня от тебя каждый раз трясёт, — на выдохе, содрогаясь в тихом шипении, отвечает Такахаши. Губы останавливаются сбоку шеи, а после и зубы. Они немыслимо сильно впиваются в неё, оставляя алые отметины с редким приливом крови в особо глубоких местах укуса. Кейдж сразу же принимается зализывать его, шепча на ухо что-то наподобии: «Прекрасно справляешься» и «Просто умница». Кенши не остаётся ничего, кроме как бессильно валяться на влажных от пота простынях старой кровати, впиваясь коротко остриженными ногтями в спину Джонатана, даже через слой его дурацкой рубашки. Тело молит о большем — спина норовит изломиться в неестественном угле, а гортань вот-вот надорвётся глубоким стоном имени Кейджа. Ранее вцепившиеся пальцы на спине теперь беспристанно блуждают по ней, словно пытаются найти несуществующие пуговицы сзади, которых и в помине не было. — Хочешь больше? — наконец спрашивает Джонни, остраняясь от измусляканной вдоль и поперёк шеи Кенши. Второй отчаянно кивает, кажется, практически ломая шею, от чего Кейдж в своей манере обворожительно улыбается, распуская десятки морщин по лицу и припадает к губам Такахаши. Он всегда целует жадно, как в последний раз. Напористо, со стилем, прямо как звезда Голливуда, коей он, в какой-то мере, и являлся. Его главная фишка проявляется и тут: он кусает нижнюю губу Кенши, едва ли не до крови, пускается языком в открытый рот и по-хозяйнически всё вылизывает. Кенши тихо мычит в поцелуй, чувствуя, что он кончит от одного лишь касания Джонатана. Руки Кейджа нашаривают края штанов Такахаши, и он мгновенно пускает их под пояс, обхватывая горячий, как слиток золота из печи, член. В этот раз с языка Кенши слетает протяжный стон, проходящий электрической вибрацией по телу Кейджа. Пальцы обхватывают чувствительный конец, сжимая его. Такахаши ломается; он выгибается в спине, упираясь руками в матрас. Джонатан смеётся в поцелуй, наблюдая за реакцией разлёгшегося под ним Кенши сквозь закрытые глаза. Рука медленно опускается, цепляя самым концом большого пальца раздражённую от ласк уздечку и нарочито проводит по ней ещё раз перед тем как опуститься ниже. В первое время всегда сложно, особенно с Джонни. Его рука постепенно набирает скорость, двигаясь в такт опустошённого дыхания Кенши, медленно доводя его до столь близкого к нему миража экстаза. Губы Кейджа отпускают губы Такахаши, оставляя между ними тончайшую нить их слюны, смешавшейся в чьём-то из их ртов. Кенши хватается руками за шею Джонни, лепеча себе под нос на скорую руку выдуманные молитвы господу богу. — Кончишь, а? Кончишь только от моих рук, хм? А как же я? — как чёрт бубнит Кейдж, провоцируя Кенши. Он тыкает на верные кнопочки Такахаши, как тот мужичок в игре из девяностых про стройку городов. — Джонни… Джонни, твою же мать… — всё что получается сказать Кенши более-менее связно, чтобы Кейдж не перепутал его с бабулей, страдающей от деменции и альцгеймера. — Что? Что ты говоришь? «Вылижи меня, Джонни?», — в открытую издевается Джонатан, смеясь в лицо Кенши. Его рука останавливается на месте, а сам он нагибается ближе к лицу Такахаши. — Джонни, блять! — Кенши лижут в щёку, пока он кривит лицо в смеси отвращения и очень-очень-очень невыраженного наслаждения данной затеей. Признаться честно — с Кейджем такое кажется чем-то нормальным. — Сам попросил, — продолжает нарываться Джонатан, нахально улыбаясь. Его глаза блестят чем-то внеземным, оттого и красивым. — Заткнись, прошу тебя, — вполне резонно просит его Кенши, отпуская шею и падая обратно на кровать неживым мешком из кожи с костями. Кейдж жмёт плечами. Рука возвращается к движению. Правда в этот раз в несколько раз быстрее. От контраста ощущений Кенши подскакивает как ошпаренный, прикрывая глаза тяжёлыми веками. Он инстиктивно толкается вперёд движениям бёдрами, бысстыдно трахая кулак Кейджа. И снова. И ещё раз. Джонатан на секунду мешкается, не ожидав сопутствующей помощи, но быстро очухивается и продолжает двигать рукой, пытаясь подстроиться вровень с толчками Кенши. Пальцы Такахаши в поиске опоры вновь хватаются за шею Кейджа, когда он гортанно стонет «Джонни», наровившее сорваться с грешных его губ всё это время. Он крупно дрожит; его руки еле держат его, а пальцы ног скрутились, кажется, напрочь ломаясь. Член передёргивается в долгожданной разрядке, а из покрасневшей уретры крупными нитями плещет сперма. Штаны мгновенно мокнут под аккомпанемент тяжёлого дыхания мужчин. Такахаши отпускает шею Кейджа и без сил падает на кровать, сразу же утирая рукой лоб от пота. Джонни выжидает пару секунд, прежде чем выпустить из кулака всё ещё твёрдый член Кенши и вытянуть руку из его штанов. — Ты меня запачкал, — задумчиво замечает Кейдж, оглядывая массивную ладонь, усеянную сетью из семени Такахаши. Он подносит её к лицу и облизывает, собирая языком остатки былого запала. — Иногда ты до жути противный, — Кенши в очередной раз вздыхает, переползая задницей ближе к изголовью кровати, — Например сейчас. — Ты не пробовал даже, — Кейдж проходит языком между пальцев, победно улыбаясь. — Гадость. У тебя, кстати, седина. — Чего?! — глаза Кейджа округляются в неподдельном шоке, и он вскакивает с кровати, несясь к ближайшему зеркалу. Подбежав к нему, он наклоняется и вертит головой перед ним, в панике выискивая предателя в волосах. — А вот и сучёныш! — Джонатан крутит один из нескольких седых волосов на пальце и, зажмурив глаза, дёргает ввысь, вырывая того буквально с корнем. — Давай мы тебе волосы просто покрасим, а? — Кенши наклоняет голову вбок, осматривая профиль Джонни. Тот крутит находку перед глазами и зло на неё смотрит. — Тогда у меня вообще всё выпадет, — шипит в ответ Кейдж. Он отпускает волос и смотрит в запотевшее зеркало, нервно сжав губы. — У меня слов нет, Джонни. Это просто какой-то кошмар. — Кошмаром будет моя залысина через 20 лет!