Всё, что осталось

      Генри неуверенно проводит ладонью по проседевшим, некогда тёмным волосам и не до конца уверен, реально ли то, что он ощущает. Реально ли то, что он чувствует под ледяными подушечками пальцев. Реально ли это место, в котором он находится — серая мрачная гостиная, старый скрипучий диван и барахливший перед ними ящик. Реален ли человек, неподвижно сидящий рядом с ним и смотрящим пустым взглядом куда-то в никуда. Словно надеющийся, что неизведанная пустота вокруг (и в его сердце) окончательно поглотит его и прекратит его мучения. Генри на мгновенье думает, что всё это лишь очередная фантазия. Галлюцинация, созданная травмированным рассудком, неуравновешенно отыгрывающимся на сломленном Эмили. Что он моргнёт — и всё исчезнет (опять).       После смерти Чарли (да и после всех тех событий в целом) чувство дереализации настигает его регулярно каждый день. Ему порой кажется, что он не живёт, а просто существует, день за днём выполняя привычную рутину и стараясь не теряться хотя бы в датах застоявшегося календаря. Тяжело осознавать, что так оно и есть. И бороться с этим состоянием становится всё труднее. Порой это затягивается на часы, а то и дни, пока не придёт Уилл и не скажет, что всё в порядке. Что Генри не один, и что он рядом. Интересно, тот ощущает себя точно также? После потери жены и сразу троих детей он так же сломлен и разбит, но всё равно умудряется сохранить остатки былой радости и настроя. Точнее то, что от них осталось, потому что Уилл всё равно уже не будет прежним. Никогда.       — Уилл? — тихо произносит Генри, боясь, что своими действиями спугнёт человека рядом с ним (если он, конечно, не очередной плод его больного воображения). Неуверенный голос звучит хрипло и надтреснуто, и Генри вздрагивает, когда не узнаёт его. Не верит в то, что это его голос. Не верит в то, что он действительно стал таким — пустым, безжизненным и обречённым.       — М? — вымученно мычит Уилл, выпутываясь из полудрёмы.       — Ты здесь?       Уилл еле слышно вздыхает, не находя в себе сил для ответа. Веки разлепить получается с трудом, словно тяжесть мешков под ними не даёт осуществить даже такое простое действие. Уилл ощущает противную слабость и недомогание, игнорировать которое уже нет сил. Генри нервно сглатывает и подсаживается ближе. Крепко сжимает холодными пальцами его костлявую руку, цепляясь за неё, как за спасательный круг. Словно если этого не сделает — Уилл исчезнет. Пропадёт навсегда, также, как и они. И Генри останется один. Снова.       — Да, — безэмоционально отвечает Уилл и прижимает Генри к себе. Губы едва шевелятся, а тихий голос срывается бесконечной усталостью. — Я здесь, Генри. Я рядом.       Уилл всегда был рядом с Генри. Особенно после тех травмирующих событий, после смерти Чарли. Уилл мелькает в абсолютно всех его воспоминаниях и мечтах. Он есть во всех его мыслях, поселившись в них, словно паразит, но Генри не против. Всё-таки Уилл — всё, что у него осталось. У Генри нет больше никого, с кем он мог бы разделить свою боль и душевные терзания. Для этого не нужно даже слов — Генри опирается о колени и крепко обнимает Уилла, вдыхая его запах, но не чувствуя приятного тепла, потому что его больше нет.       — Иногда я боюсь, что всё вокруг — иллюзия, — вдруг произносит Генри и пугается собственного голоса. Такого мёртвого и бездушного. — Боюсь, что я окончательно сошёл с ума. Боюсь, что как только моргну — всё исчезнет, — он затихает, а спустя несколько секунд вдруг нездорово смеётся. Уилл с испугом смотрит на друга и видит, как по бледным щекам скатываются слёзы. — Точно. Мне терять-то больше нечего. У меня больше ничего нет.       Генри плачет. И не помнит, когда плакал в последний раз. Кажется, это было в тот злосчастный дождливый вечер в том злосчастном переулке, злосчастные стены которого навсегда запомнили запах смерти и душераздирающий крик боли и отчаяния. А после он не плакал, просто слёзы шли сами собой. Но Генри не издавал ни звука, а дыра в груди засасывала в себя оставшиеся крупицы эмоций и критики, оставляя Генри пустой безжизненной оболочкой.       — Почему? — спрашивает Уилл, стараясь придать голосу хоть каплю эмоций, но те также обрубились когда-то давно, оставив от себя лишь отголосок прошлого. Уилл натянуто улыбается и гладит Генри по содрогающейся спине. — Ты не один. У тебя есть я, помнишь?       — А ты… — всхлипывает Генри, едва различая собственный голос сквозь вату в ушах, — ты ведь рядом? Всегда будешь рядом, так ведь?       — Ну разумеется, — Уилл целует мужчину в макушку и не сдерживает всхлип. — Я в-всегда буду рядом, — голос предательски дрожит. — Я не оставлю тебя одного.       В груди что-то с треском ломается. Так больно и противно, от чего Уилл жмурится, теряясь в собственных воспоминаниях, которые он так старался забыть. А те на зло проносятся перед глазами одна за другой, утаскивая Уилла в те далёкие времена, оставившие на груди огромный шрам, что кровоточит до сих пор, хоть тот и старается не обращать на него внимания. Всё равно больно, и Уилл не может это отрицать — нет сил. Нет сил и на то, чтобы смотреть, как Генри — последнему, что у него осталось — больно и тяжело. Как он мечется в воспоминаниях, путается в сознании и теряется в реальности, порой забывая, что из этого что. У Уилла такого состояния никогда не было, но, как выяснилось позже, он просто не хотел этого признавать. Не хотел принимать тот факт, что не порой не может отличить реальность от выдумки травмированного разума, надеясь на то, что всё разрешится само собой. А само собой ничего не разрешалось, но как только приходил Генри — все заботы как-то отходили на дальний план, и Уилл позволял себе насладиться мимолётными мгновеньями, проведёнными с единственным человеком, державшего его на плаву. С единственным, что у него осталось в этой ужасной противной жизни.       — Она тоже обещала всегда быть рядом, — говорит Генри. — А теперь её нет. Она ушла от меня. О, Шарлотта…       — Ты — всё, что у меня осталось, — тихо произносит Уилл и мягко целует Генри в уголок сухих губ. — И я ни за что тебя не оставлю.       — А если оставишь? А если также уйдёшь? Бросишь меня, как Шарлотта? — по-детски обиженно выдаёт Генри, взмахивая руками. Чувствует, как лицо горит огнём, и жмурится от режущих слёз. Сквозь плотно сжатые зубы выходит воздух и вырывается протяжный скулёж. Сквозь туман он чувствует, как холодные тонкие руки прижимают его к груди и гладят по голове. Знакомый голос шепчет что-то успокаивающее, и становится немного легче. Совсем чуть-чуть, потому что ноющая дыра в груди не уймётся уже, вероятно, никогда.       — Даже если я вдруг уйду, — начинает Уилл, медленно проводя пальцами меж волос и ловко утягивая мужчину в сон, — я всё равно вернусь к тебе. И ни за что не оставлю одного, снова.       — Обещаешь? — всхлипывает Генри.       — Обещаю, — смеётся Уилл и целует Генри в губы. Поцелуй кажется безвкусным, но этого и не надо было. Генри чувствует, как тяжелеет тело, и медленно утопает в объятьях Уилла — единственного, что у него осталось. Он чувствует, как засыпает, и бороться с этим уже нет сил. И не знает наверняка, останется ли с ним его последняя надежда, последний смысл жизни, или растворится в сонном мираже, оставляя Генри догнивать свои дни в этом противном мире, где все оставили его. Но это будет уже завтра, а завтра будет новый день.