Последствия

От каменной стены тянет холодом. Боль в стертых до крови запястьях Брут уже почти не чувствует — они лишь глухо саднят, когда он пытается поудобнее устроить их в тяжелых кандалах. Слева тихо стонет Бард. Их оставляют в одной камере, но приковывают так, чтобы они не могли дотянуться друг до друга. Брут пока держится — несмотря на постоянный холод, необходимость спать на голом полу и боль в запястьях. Бард же довольно быстро начинает сдавать. Неудивительно, думает Брут, Барду не один десяток лет, а жизнь в небезопасных Пустошах, без технологий Полиса и защиты Купола, не могла не сказаться — и его пугает, насколько спокойной и безразличной оказывается эта мысль. Так, словно постоянные холод и боль вытравили из него способность что-то чувствовать. Возможно, именно поэтому их сюда и заключили. Им кажется, что их план идеален. Они готовятся к его исполнению много лет — с успешным внедрением Брута в Полис, дружбой с Икаром, подставой Бродяги. С Тесеем, который совершенно не умеет интриговать, как бы ни пытался. Бруту кажется, что вместе с Бардом им удалось предусмотреть все, и после того, как пойманного Бродягу сажают под медь, а самого Брута за мнимое предательство изгоняют в Пустоши, у них остается целых пять лет, чтобы подготовить воссоединение изгоев и Полиса на своих условиях. Они не учитывают лишь одного. Где-то наверху тихо щелкает замок. Едва слышно скрипят дверные петли. Ласкает слух нежный шелест ткани по ступенькам. Брут сглатывает подступивший комок, понимая, кто к ним пришел. Лия входит в их камеру той же походкой, которую раньше Брут видел на подиуме или во время репортажей Деметры. Ее волосы высоко заколоты, их венчает тонкая золотая диадема, в ушах поблескивают идеально подобранные к ней длинные серьги. Лия одета в струящийся красный хитон, и его множественные складки в тусклом свете ламп цветом напоминают кровь. Брут чувствует, как по спине пробегает холодок — не от стены, нет, из-за улыбки Лии, с которой та смотрит на пленников. — Как себя чувствуют дорогие гости Полиса? — спрашивает она тем же тоном, которым когда-то — вечность назад — пыталась добиться от Икара, надевать ли ей к новому платью серебряную цепочку или лучше камею. Бард слева шевелится и снова глухо стонет — а Брут никак не может оторвать взгляд от красных складок. Никаких лет у них не оказывается — ни пяти, ни даже двух. После изгнания Брута одолеваемый паранойей Тесей перетряхивает весь Полис в поисках шпионов, так что Бард на время залегает на дно и не контактирует ни с одним из своих информаторов. А затем, всего через полгода, Полис сам приходит к ним — с лучевыми ружьями и силовыми щитами. Брут до сих пор отчетливо помнит этот день: пламя, упавшее, казалось, с неба на сонный лагерь в предрассветный час; вопли боли и ужаса, сливающиеся в кошмарную какофонию; вонь сожженной плоти, пузырящаяся под выстрелами лучевого оружия и сползающая клочьями кожа, гарь и копоть, пронизавшие воздух. Тех, кто сопротивлялся отчаяннее всего, убили — почти всех Волков и некоторых ближайших приспешников Барда, из старшего поколения, заставших еще времена исхода. Остальных — заковали и забрали в Полис. Сейчас, глядя на улыбку Лии, Брут от всего сердца жалеет, что не погиб тогда. — К чему эти фальшивые любезности? — Бард хрипло кашляет, но гордо вздергивает подбородок. Не зарасти он за время заключения неряшливой бородой, жест получился бы красивым. Сейчас Брут понимает: Бард растерян и понятия не имеет, как действовать. Он не подает вида — все-таки, десятилетия в лидерах сначала Полиса, а затем изгоев дают о себе знать — но впервые за многие годы своей жизни он чего-то не учел, и это очень сильно выбивает его из колеи. Брут тоже не учел, и это осознание горечью оседает в сердце. Был все эти годы рядом, наблюдал — но Лия выглядела истинной дочерью Полиса. Улыбчивой куклой без собственного мнения, красивым аксессуаром при статусном мужчине. Воплощением той самой идеальной жены, которую она играла в рекламе Икарового «Умного дома». По сравнению с женщинами Пустошей — суровыми, смешливыми и мечтательными, способными видеть красоту в звездах и первой же стрелой убить добычу в лесу — она казалась пустышкой. Сейчас Брут как никогда сожалеет о том, насколько был слеп. — Где Икар? — спрашивает он, усилием воли заставляя голос не дрожать. Он пытался выудить эту информацию из охранников, носящих им с Бардом в камеру еду, но безуспешно: видимо, им строго-настрого запретили разговаривать с пленниками. — Что ты с ним сделала? Он бы не простил подобное. Если Икар жив, у них еще есть шанс, проносится воспаленной мыслью в мозгу. Еще не все потеряно. Еще можно все вернуть. — Икар? — Лия удивленно вскидывает брови, словно не понимая вопроса — а затем смеется: звонким серебристым смехом, который так любили вставлять в рекламные ролики. — О, не беспокойся, он в своей башне, погружен в создание очередного изобретения. С ним все в порядке. Брут хмурится. Этого не может быть, думает он. Это просто не сходится. — Ты надела на него браслет ниже рангом? — спрашивает Бард севшим голосом. — Не медь, естественно — та бы не позволила и дверную заглушку изобрести, — а золото? — О Небеса, нет, конечно! — Лия снова смеется — нежно, лукаво, изящно прикрыв рот ладонью. Так, словно она сейчас стоит в свете софитов перед камерами, которые транслируют ее изображение на весь Полис. — Я же не дура, чтобы так глупо тратить подобный талант. — Ты лжешь, — Бард говорит хрипло, но уверенно. — Икар бы никогда… — Никогда бы не допустил подобного? — Лия улыбается, и Бруту становится жутко. — Право, вы же много лет были лидером изгоев. Я думала, на таких позициях хотя бы опыт учит разбираться в людях. Гений-изобретатель, одержимый мечтой о всеобщем счастье, и человек, который может сплотить и повести за собой людей — это ведь очень разные личности. Вам ли не знать. Икар никогда не умел даже просто общаться с людьми. Не любил ни церемоний, которые устраивал ему Тесей, ни вечеринок, на которые его приглашали мы с Брутом. А вы повторили ошибку Тесея и почему-то сочли, что из него получится хороший лидер. Она умолкает и смотрит Барду прямо в глаза — и Брут видит, как в его зрачках с каждым мигом все больше растет страх. — Нет, Икар был в гневе, когда вчитался в сфабрикованные Тесеем документы, — улыбка Лии нежная и ласковая, словно они не в темнице, а на очередном светском приеме, празднуют запись нового альбома или выход киноленты. — Примчался ко мне с ними посреди ночи, метался по квартире, размахивая, и клялся, что так просто это не оставит. Знаешь, Брут, — она на миг оборачивается и одаривает его до боли знакомым лукавым взглядом, — он ведь и правда тебя очень сильно любил. Пожалуй, куда больше, чем меня, и почти так же сильно, как Тесея. И действительно страдал, когда думал, что тебя изгнали, и ты умер в Пустошах — один, преданный и брошенный всеми. Он дал мне ознакомиться с документами — и признаюсь, Тесей действительно оказался не силен в подобных вещах. Но это натолкнуло меня на мысль поискать еще. А затем еще. Подсказать Икару, встретиться с Тесеем — и подтолкнуть уже его. Заняло некоторое время, но оно того стоило. Брут смотрит, как танцуют огоньки от ламп на диадеме, как отражаются в длинных серьгах Лии и теряются в ее глазах, а к горлу медленно подступает тошнота. — В благодарность за те документы я потом показала Икару вашу доску, — отточенным движением Лия заправляет за ухо выбившуюся прядь. — Ну, ту, которая висела в палатке Барда, с фотографией Икара по центру и всеми этими нитями, изображающими ваш многолетний план — такое счастье, что вы все свои махинации фиксировали столь наглядно. Бедняжка Икар, его сердце было разбито. Еще бы: узнать, что его столько лет обманывали, что его лучший друг оказался подставным человеком, а возлюбленная, единственная, кто разделила его устремления — просто еще одним способом достижения от него того, что вам было нужно. Перед этим даже фальшивые обвинения Тесея померкли — все же, тот большую часть времени был с Икаром искренен. Брут чувствует, как пересохший язык прилипает к небу. Его мутит, камера перед глазами плывет. Это провал, понимает он. Икар наивен, Икар хочет всеобщего счастья — но подобного предательства он не простит никогда. Они потеряли свой последний шанс. Сказать он ничего не успевает. — Что с Музой? — спрашивает Бард, и его голос совсем слабый. Он понял, думает Брут. Он тоже понял. Лия смеется, затем наклоняется к Барду. Нежно проводит кончиками пальцев по его заросшей щеке. — Не бойся, твоя певчая птичка оказалась слишком очаровательной, так что я решила оставить ее себе, — улыбается мягко, но ее зрачки полны непроглядного мрака. — Правда, чтобы она не сбежала из клетки, пришлось немного подрезать ей крылья — но ее жизни, да и здоровью ничего не угрожает. Обещаю, я буду хорошо ее кормить и навещать каждый день. Брут чувствует, как холодеет все внутри — Муза едва ли не больше всех изгоев любила свободу, и участь, на которую обрекает ее Лия, для нее хуже смерти. Бард, похоже, это тоже понимает: смертельно бледнеет, закованные в кандалы руки дрожат, а в глазах стоит ужас. — Правда, ты свою птичку больше не увидишь, — все тем же ласковым тоном говорит Лия. — Как и все остальное. Брут не успевает ничего сделать. Он даже не успевает закричать. Одной рукой Лия с неожиданной силой хватает Барда за подбородок, а пальцы второй погружает в его левую глазницу. Бард выгибается, захлебывается судорожным вдохом — и орет: хрипло, надрывно, нечеловечески. Кровь густым потоком течет по его лицу, по косматой неухоженной бороде, капает вниз, на провонявшие потом лохмотья, которые ему не позволили сменить за все время заключения. Лия сжимает его глаз — и с хлюпаньем и чавканьем вырывает. Брут не хочет смотреть, но не может заставить себя оторвать взгляд от тонкого нерва, торчащего между хрупких пальцев. Несколько мгновений Лия рассматривает глазное яблоко, затем роняет его на пол и наступает носком изящной туфли. От влажного звука, с которым оно лопается, Брута дергает, как от удара электрическим током. Лия снова протягивает руку. — Пожалуйста, не надо… — только через миг Брут понимает, что Бард плачет. Он не готов был к такой боли, проносится в голове, никто не был бы готов, это лишь в книгах Старого Мира герои стоически терпят пытки, насмехаясь в лицо своему мучителю, Бард же — обычный, слишком сильно истерзанный жизнью старик, который даже на охоту никогда в своей жизни не ходил, что уж говорить о сражениях и ранах. — Не надо, умоляю, больно… — шепчет в беспамятстве Бард. — Пожалуйста, нет, не надо… — Вы нас не спрашивали. Брут моргает. Лицо Лии бледное — едва ли не бледнее, чем у Барда. С ее губ — впервые за все время, понимает вдруг Брут, — слетает улыбка. — Вы нас не спрашивали, надо ли нам, — повторяет она, и тонкие черты ее лица искажают гнев и боль. — Вы просто пришли и насильно принесли с собой горе, смерть и разрушения. Искренне считая, что ваши действия — благо. Свято уверенные в том, что знаете, как лучше всего жить нам. Что же, вот она — та свобода, которую вы нам показали. Ваше право сильного. Я просто его вам возвращаю. Она впивается пальцами в целую глазницу Барда, и тот скулит и воет на ненормально высокой ноте — а затем обмякает. Кровь течет по его лицу, капает вниз, на колени и грязный пол, Лия бросает к его ногам второй глаз — а затем наконец тошнота, мучившая Брута все это время, подкатывается к горлу, и его выворачивает. На несколько счастливых секунд он выпадает из реальности — а затем слышит приближающиеся шаги. Поднимает голову, смотрит на Лию сквозь выступившие слезы, чувствуя, как начинают дрожать губы. Сейчас Бруту так не хватает того холодного спокойствия и безразличия, которое пугало его в начале. Лия протягивает перепачканную кровью руку, касается его щеки — и Брут шарахается в ужасе. Нет, бьется в голове, нет, пожалуйста, только не то же, что случилось с Бардом. На тонких губах Лии снова появляется легкая улыбка. — Не бойся, Брут, с тобой я ничего не сделаю, — она ласково треплет его по щеке, словно какого-то щенка. — Знаешь, я ведь тоже тебя любила, как и Икар. В каком-то смысле ты мне казался даже ближе: куда более земной, понятный и человечный, чем гений из башни слоновой кости. Поэтому нет, я тебя не убью и не покалечу. Ее пальцы одними кончиками очерчивают бровь, спускаются от виска к скуле — прикосновение, о котором, наверное, мечтала когда-то половина мужчин Полиса, — размазывая все еще теплую кровь Барда. — Я хочу, чтобы ты все увидел, — улыбается Лия, и Брут под ее взглядом цепенеет от ужаса. — Все от начала до самого конца. Все последствия ваших действий. Поэтому ты будешь жить. Она выпрямляется, делает шаг назад, затем разворачивается. — Думаю, ты бы хотел остаться наедине со своим учителем в его последние минуты, — говорит легко и весело, и тусклый свет ламп вспыхивает на ее диадеме, отражается в сережках и оставляет глубокие тени в складках кроваво-красного хитона. — Я пришлю кого-нибудь потом убрать труп, когда ты достаточно с ним попрощаешься. Брут медленно оборачивается к Барду — тот дышит хрипло и прерывисто, и то, что жить ему осталось совсем недолго, понятно любому, — и на него накатывает леденящее осознание. — Нет! Не надо! Пожалуйста! — он бросается вперед, сдирая запястья о кандалы до мяса, отчаянно пытаясь вырваться. — Лия, умоляю, только не это! Она больше ничего не говорит и даже не оборачивается. Выходит из камеры, поднимается по широкой каменной лестнице, и тихий шелест ее хитона исчезает где-то наверху. — Лия, нет! Умоляю! — Брут орет до хрипа, срывая голос. Его крик одиноким эхом отражается от холодных каменных сводов.