Санукай

Санукай, однако, почему-то чаще всего ошивался с Ренато. То ли Сапиенца скучал по двум своим никчемным братьям, то ли единственная настоящая цыганская способность парня — находить ночлег в любой дыре — играла роль. С ним было удобно и быстро путешествовать. Санукай легко следовал командам и послушно учился читать по слогам, когда Ренато тыкал его лицом в книги и плакаты. Послушно писал, обводя острым пером буквы в 'La Gazzetta del Mezzogiorno', когда они были в Руине, и в самиздатной 'Rompete le Righe' в Милане, после встреч с анархистами. Когда письмо, чтение и даже счет были сносно освоены, Ренато дал парню в руки винтовку и отправил отстреливать уток. Либо встреченные Санукаем утки не умели летать, либо парень был исключительным талантом, но животы они неделю набивали плотно. А вот социальным интеллектом парень был совершенно обделен, и у Солнца стабильно от его бестолковости болела голова. Имя Ренато Сапиенца в десятых годах потому-то и стало известным, потому что во время перестрелки один идиот спросил, а другой, Санукай то есть, ответил. Тогда они всемером уже пять лет работали вместе, сбегались раз в пять-шесть месяцев, получали от Манны огромные по тем временам деньги и разъезжались. Из сорока пяти целей оставалось пятнадцать. Будущие Аркобалено называли себя то "Похоронным кортежем", то "Сеттантой", то "Дьяволами Манны Небесной". Все больше в шутку, потому что однажды их спонсорам надоест тратить баснословные суммы на их приметную компанию, и они уедут себе отдыхать на какой-нибудь Крит, пить вино и дышать морским воздухом подальше от политики. Верде и Санукай, по совету Аморет, успешно затесались к анархистам.  Её мёртвый, а потому лишь первый муж, поносимый всеми дипломат Франческо Криспи, справедливо опасался за свою жизнь, и потому посвящал большу́ю часть своего времени за расследованием всяких подозрительных группировок. Были документы, доклады, целые тайные операции на которые в момент денег тратилось больше чем на хороший особняк. После суда над полутора сотней людей из 'Mala vita' в девяносто восьмом людей перераспределили по другим группировкам. В информации нуждались многие, если не все богачи на государственном — то есть банковском —  кормлении. Через два-три знакомства, годик мытаний и символической клятвы на чьей-то то ли биографии, то ли монографии их допустили в ближний круг. Верде там встретили как родного — среди идейных и просветленных не хватало людей с практическими знаниями. Пелагатти были достаточно известной семьей, поэтому для шифровки его обычно звали Гатто — кот, что было смешно, ибо оружейник от любых животных держался подальше. Он был старше большинства светлых голов в их обществе, но какой-то уникум, Филиппо Корридони, считал его едва-ли не лучшим другом. А Санукай, ну... он играл роль талисмана. С ним почему-то всё и у всех получалось. — Возможно, удача это тоже умение, —  рассуждал Верде, колдуя что-то незаконное над пистолетами Реборна. Свет от молнии на его пальце бликовал в его густых тёмно-русых волосах, сжигая и закручивая кончики, — Предположим, Вонгольская Интуиция это подсозательное вычисление будущего за счет доступной информации; Семья Бурджадини, если Манна правильно понимает свою способность, может делать это осознанно. Смотри, уже два пламенных со способностью к предсказанию. —  И оба Небо. — Ну, здесь скорее интересен сам прецедент, — продолжает оружейник и, щурясь, крутит в руках уже пули, — Тебе сделать так, чтобы они летели прямее? — Сделай. — Хорошо, — Верде высыпает пули перед собой на стол, — так вот, у нас один синьор чувствует, другая синьора видит, а Ланге, может, выбирает из вариантов. Он мне рассказывал хронику своих столкновений — удивительная память на события, хочу заметить. Ни одного перелома, ни одной царапины, — оружейник мнёт пули в обожженных руках, слегка изменяя их поверхность. Его лицо выглядит привычно задумчивым, — одежда всегда остается цела, транспорт почти невредим. Явно ведь не укрепление тела. — Я пытался ему объяснить про укрепление, — Сапиенца тянет раздраженное мычание, —  но я как будто со стенкой говорю. То ли у него действительно не получается, то ли он слишком глуп. — Я встречал лишь одно Облако, кроме Ланге, и он, помимо ничтожного роста, был известен своей невероятной везучестью в лото.       Среди молодых анархистов и Санукай получил свое первое прозвище — Винный мальчик. Потому что в двадцать он все еще оставался нескладным, длинным парнем с высоким ясным голосом. И потому что Санукай много, постоянно и беззастенчиво бухал. Жирный процент его дорожных происшествий теперь случались по неосторожности.  В десятом году Скаллу исполнилось двадцать, Манне — двадцать семь, её дочери Луче — четыре, Ренато — тридцать четыре, Верде и Лар по тридцать шесть, Фонгу тридцать девять, и сварливой бабке Аморет — сорок четыре. До окончания контракта оставалось всего пятнадцать трупов, но в радужное будущее никто не верил.