Подпись Вальтера

Август, 1907. Пригород Берлина, Германия. — Ты не можешь так поступить! — черноволосый, голубоглазый, с чуть померкшим взглядом мужчина средних лет стоял посреди весьма внушающих габаритов коридора. Он на повышенных тонах строго командовал своим младшим сыном, который быстрым шагом приближался к входной двери, пытаясь сбежать от напутствий старшего. На голове в аккуратно зализанной назад причёске отца проглядывалось несколько прядей седых волос. Казалось, после очередного скандала побелеют и ещё несколько волосков. Как мог, он сохранял спокойствие, дабы не поседеть полностью. Удавалось, к слову, не очень. — Я буду делать, что хочу! — в ответ на таких же повышенных нотах кинул его сын. Дверь неприятно хлопнула, сложилось впечатление, что ещё немного и она слетит с петель. Не в первый раз происходит сие действо. Боль пронзила отцовское сердце, обливаясь кровью: «я растил его всю свою жизнь, старался дать ему всё, как же так?».       Постояв в неком ступоре с минут пять, отец двинулся в свой кабинет. Он неспешно прошёл по длинному и светлому коридору. Во всём здании потолки были высокие, метра три с половиной, так что окна в пол давали свету разгуляться в замкнутом пространстве. Пару мраморных колонн у входа оставались позади, мужчина вошёл в арку напротив, которая вела в зал. В нём было также светло, как и во всём доме, на первый взгляд. Сбоку помещения находилась такая же мраморная, как и колонны, лестница, ведущая к спальням. В другой от ступенек стороне располагались два прохода: один был по прямой, ведущий на кухню, а второй — по левой стене, если смотреть со стороны арки, ведущий в кабинет и библиотеку. И по второму пути направился глава дома.       Основная часть здания сделана с купольной крышей, и лишь продолжительной была пристройка коридора. Ко входу вели девять ступеней, из-за чего первый этаж уже не казался первым. Снаружи и внутри дома преобладали белые и бежевые оттенки, а само расположение участка находилось в пригороде Берлина. Это был загородный дом, в который въезжали немцы всей семьёй летом, чтобы отдохнуть от столичной суеты. Правда, отец семейства зачастую только пару раз в неделю выезжал в родной город по рабочим делам. Квартиру в центре Берлина в такие вылазки он не посещал: на работу и сразу за город. А в ней как раз они и жили на постоянной основе.       Хозяин прошёл в свой кабинет — единственная комната, которая отличалась от всего стиля дома. Она была заметно темнее в сравнении с другими помещениями: стол из тёмного дуба с выдвижными ящиками внизу, из того же дерева и кресло, и полки с книгами, и шкаф-шифоньер с еле заметным орнаментом, и вешалка у входа. Говоря о книгах, их было очень много: различная литература рассортирована по жанрам и в алфавитном порядке, некоторые полки, которые давно не трогали, покрылись небольшим слоем пыли. Всё это выглядело эстетично и приятно глазу.       Как только мужчина сел в кресло, дверь его кабинета приоткрылась после недолгого стука: — Вы снова поругались? — физиономия его старшего сына показалась в проходе. Такие же тёмные волосы, такие же голубые глаза, под которыми красовались синяки от вечной усталости: сразу было видно — они все родственники.       Глава семейства встал из-за стола, не успев удобно расположиться в кресле, и подошёл к сыну. Его рука коснулась родного плеча, а печальный взгляд опустился к полу. — Не знаю, что мне ещё сделать. Почему мы не можем найти на него управы, Вейм?       Веймарская Республика был на пол головы выше своего отца. Он мог разглядеть все седые волоски на его голове, порой думая, что виной их появления является Рейх. — Такой уродился. Может стоит его пустить в свободное плавание, о чём он с самого детства мечтает?       После этого вопроса Германская Империя подошёл к окну, загадочно всматриваясь в пейзаж заднего двора. — Что думаешь? — настаивая на ответе, Веймар сделал пару шагов вглубь кабинета. — Он появился в нашей семье. Это уже показатель того, что он не сможет убежать от своей судьбы, как бы ни пытался, — со скорбью в голосе констатировал факт отец. Судьба, о которой он упомянул, была суровой. Воплощения стран служат на благо государству. Они являются консультантами нынешнего правительства.       Им не позволено идти в другую профессию по собственному желанию. Рано или поздно их предназначение настигнет, каким бы путём они не решили идти. Бежать не имеет смысла, чего Третий Рейх ещё не понял. — Ты всегда так говоришь. Вдруг у него получится? Сам же знаешь, его появление — чудо, — воплощения не рождаются, они появляются из неизвестности. Нынешние воплощения находят своих преемников в будущих столицах, как выброшенных младенцев в безлюдное время и неприметных местах: тёмных улочках, ночном парке… Двух младенцев нынешнему консультанту в одной столице не удастся найти. Но Германской Империи удалось с разницей в 5 лет почти в одном и том же месте, почти в одно и то же время — в ночном Берлине рядом со строящемся Рейхстагом. Март, 1889. Берлин, Германия.       Без десяти полночь. Многие люди уже спят в своих жилищах, некоторые только расходятся по домам из пабов. А есть и те, кто совершенно отличается от них. Ночной Берлин конца 19 века был передовым и пёстрым местом. На улицах освещение было скромным, а вечерние и ночные мероприятия происходили в ресторанах, театрах и кабаках. Возле огней газовых фонарей проходили экзотические театральные представления, цирковые выступления, которые делали Берлин ещё ярче, чем он был.       Было множество мест, где можно было выпить пиво или вино, сочиняющих собственную атмосферу и привлекающих людей различных социальных классов. Улицы были оживлёнными, полными театральных променадов, наполненных искристыми разговорами и смехом. Множество магазинов и кафе привлекали посетителей, предлагая развлечения, различные блюда и напитки. Ночной Берлин представлял собой разнообразное и захватывающее место, где можно было насладиться новаторской культурой и атмосферой увлекательного города. Но не всем людям повезло оказаться на этих веселящих улочках. Казалось, что продолжает работать лишь один человек. — Герман, вы уверены, что вам не пора домой? — в проходе двери появился человек крупных размеров: бородатый, тёмновласый с животиком мужичок. Это был ночной сторож Ландтага — здания, в котором работали министры нынешней власти. — Ещё 10 минут. Мне нужно закончить с бумагами. К сожалению, накопилось волокиты, — не отвлекаясь от документов произнёс Германская Империя. Простые работники не называли его «Германская Империя», попросту потому что не знали, что это живое удивительное воплощение всего государства, ведь от обычного человека он ничем не отличался, кроме метки.       Метки были у каждого воплощения, правда индивидуально. Выглядели они как символ, то бишь герб государства — таким образом, найти будущего преемника гораздо проще. И нельзя спутать просто с выброшенным ребёнком, как бы жестоко это ни звучало. О существовании человекоподобных существ знали лишь правитель и его приближённые. Информация не разглошалась, чтобы не наводить панику среди сугубо религиозной части населения, которая бы приняла такую составляющую часть власти за «нами правит Сатана» или «инопланетные силы». Всё-таки инквизиция во времена средних веков — убивать всё чуждое и инакомыслящее — дала о себе знать.       Возвращаясь к нашей Империи, которого в быту звали как Герман Рейхенау, что происходило от «Германский Рейх», он уже закончил с документами и направлялся к выходу из здания. На прощание с сегодняшней работой, он окинул уставшим взглядом кабинет. Кабинеты для министров и их помощников предоставлялись в здании парламента. Это позволяло облегчить коммуникацию между министрами и депутатами, обсуждение законопроектов и других вопросов. Не все воплощения стран работают с рутинными делами, но Герман хочет контролировать как можно больше сфер деятельности государства, поэтому сам Вильгельм I выделил в Ландтаге деловой кабинет для деятельности «духа страны». По своей сути, императору Германии нужно было только советоваться по спорным делам, звать Германа только тогда, когда требуется его мнение, чтобы выйти из безвыходной ситуации. Но Империя сам зашёл гораздо дальше своих полномочий.       Германские кабинеты в здании Прусского парламента, Ландтага, могли иметь типичные характеристики той эпохи. Обычно они были обставлены в стиле, соответствующем архитектуре здания, то есть в стиле неоготики. Кабинеты могли быть обставлены роскошной мебелью, часто из дорогих пород дерева, с выразительными резьбами и узорами. В интерьере использовались тяжёлые ткани, вышивки и кружева. В кабинетах было много книг, карт и документов, так как министры проводили много времени над анализом данных и документации. В целом, типичный кабинет в Ландтаге воплощал эстетику и функциональность, сочетая роскошь с необходимостью работы важного исполнительного органа прусского правительства.       Выйдя из Ландтага, Герман направился домой, ведь его ждёт маленький пятилетний сынуля, никогда не засыпающий с няней. Но чёрт тянул побродить полчаса по родному городу.       Взглянув последний раз на скульптуры Ландтага, Империя пошёл к улице Беренштрассе. Улица пустовала, но где-то издалека доносились весёлые возгласы пьяных соотечественников. В отличии от него — обычных людей. — Интересно, — вслух сказал он, — а если я напьюсь, опьянею ли? — его старение остановилось с восхождением на должность в возрасте 38 лет. Дело в том, что природа этих человекоподобных существ неизвестна даже им самим. Герман никогда не видел пьяное воплощение, а ему порой так хотелось напиться и забыть обо всех заботах. Только он никогда не пробовал так сделать. За все годы жизни так и не попробовал, хотя можно было подумать, что у него вся вечность впереди по его природе, успеет. Увы, работает это не так.       Гуляя не только по улице, но и в своих мыслях, Герман не заметил как с ночного неба капнула первая крупная капля на его плечо. А ведь он как пять минут отошёл от своей работы. Собирался дождь, и, по всей видимости, надвигалась ещё и буря. Одного удара грома хватило для того, чтобы выдернуть его из раздумий. Полил дождь. Не растерявшись от неожиданности, Герман посмотрел по сторонам, дабы сориентироваться, насколько далеко он ушёл. Он был на пересечении улиц Беренштрассе и Унтер-ден-Линден. Проще было заскочить в ближайшее посольство другой страны, находящееся гораздо ближе теперь, чем Ландтаг.

***

— Прошу прощения, меня зовут Герман Рейхенау, — промокший мужчина заходил под навес в виде балкона, находящийся над входом. Рядом с дверьми стоял человек. Судя по всему, работник русского дипкорпуса: с заплывшим от ливня лицом так и не скажешь то ли работник, то ли охранник. Не успел Герман договорить, как его бесцеремонно перебили на чистом немецком, правда, с небольшим акцентом. — Доброй ночи, Герман. Редко ты заходишь, — подняв голову, Герман увидел перед собой статного мужчину с сигаретой. — Действительно редко, — Империя был поражён увиденным, — давно ли ты приехал, Рос? — человек, куривший сигарету, оказался ещё одним воплощением — Российская Империя. Лично он редко выезжает в посольства других стран, обычно посылая специалистов в области дипломатии. Российско-германские отношения были неудачными последние несколько лет. За последний год особых вариантов к улучшению сотрудничества не предвиделось. Но Александр III всё-таки хотел добиться лучшего уровня сотрудничества в сфере экономики. — Дня три как. Давно не виделись, целых два года уже. Но я не задержусь. Можно сказать, император послал на спецзадание, — он докурил сигарету, — предполагаю, что дождь будет идти ещё минут 10. Зайдёшь на чай? — Пока он не закончится, — оставаться на улице было не лучшим решением. Простудиться можно было быстро, хоть воплощения и редко болеют. Но всё-таки в них есть человеческая часть.       Консультанты двух стран вошли внутрь здания. Вход в Российское посольства имел внешний вид роскошного и величественного здания. Обычно посольства той эпохи были построены в стиле, соответствующем архитектуре страны-хозяина. Фасад посольства был украшен карнизами, колоннами и другими элементами, подчёркивающими его важность и влияние. Внутренние помещения посольства, особенно приёмные и залы для проведения дипломатических встреч, также должны были соответствовать высоким стандартам роскоши и элегантности. Фойе и вестибюли украшены потрясающей росписью и лепниной, а мебель и предметы искусства подчёркивали российское национальное наследие. Именно здесь и оказался Германская Империя.       Российская Империя оставил своего знакомого и отлучился за поисками чая. Спустя минут 5 он уже подал чашку гостю. — Так всё же, какими ты здесь судьбами? — Герман не мог упустить возможность разведать русские планы. — Ты прекрасно знаешь, что отношения наших правительств давно не складываются. Не знаю, чем думал Фридрих, и чем думает новый Вильгельм, но наш император не может смириться с тем, что всё близится к большему снижению контактов. — К счастью или к сожалению, но Фридрих был болен. Пусть он и не затыкаясь говорил о сближении с Англией, этого не произошло. В любом случае плохим словом не стоит его поминать, какой уже смысл, — Герман задумчиво поднёс чашку и сделал глоток. Чай был слегка горячим, но эта температура была идеальной для его приёма. — Я и не браню, — закатил глаза Рос и недовольно цыкнул, словно его обвиняли, — Александр думает, что Бисмарк уже политический труп. — Не смей так говорить, — Герман начал злиться. Бисмарк был близким другом его так называемой семьи, Германа и его отца, Королевства Пруссии. Пруссия был жив, так как с объединением Германии часть земли ещё находилась в его влиянии. Кто знает, сколько ему ещё осталось. Услышь он выражение «Бисмарк — политический труп», живого места бы не оставил от произносившего. По крайней мере так думал Герман. — Я уверен, что ты сам понимаешь сумасбродность Вильгельма. То он хочет с нами отношений, то он на англичан поглядывает. Наша разведка знает, какие у вас передряги внутри, — русский аристократ вновь достал портсигару и протянул сигарету гостю. Тот покачал головой и не взял её. «Не курю.» — Давай не будем об этом. Да и вообще, тебе не кажется что разбалтывать такие гос тайны дело не хорошее? — чай почти выпит, за окном дождь становится тише. — Мы всего лишь консультанты. К тому же, мы единственные, кто может поговорить свободно на политические темы, без опаски, что расскажем кому-то тайны друг друга, — Российская Империя почесал свою бороду и поправил спадающие на лицо русые пряди волос. К слову, выглядел он тоже примерно на 40 лет, но был гораздо старше своего оппонента. С Пруссией он дружил крепче, нежели с его сыном. — Всегда поражала эта уверенность, — Герман допускал возможность о разбалтывании всего, что узнаёт и что говорит сам. Но это не в их компетенции. Воплощения не могли взять и рассказать даже самую полезную, но секретную информацию. Наверное, из-за уважения друг друга, но больше из-за солидарности и понимания — правители не они, они всего лишь воплощения народа, дух целой страны, мнение которого не особо может учитываться в правлении людей.       Германская Империя выдавил тихий смешок. «Мы не можем рассказывать верхушке тайны, которыми делимся друг с другом.» Герману подумалось, «а вот возьму и расскажу», но в шутку. Естественно он этого не сделает. Он приходил к неутешительным выводам — сильного доверия у воплощений к своим правительствам нет, чтобы говорить о всех беседах, которые происходят между одним воплощением и другим. — Дождь закончился. Да и поздно уже, — чай выпит. Герман поставил чашку на блюдце и встал с дивана. — Тебя же сын дома ждёт, — подметил хозяин посольства, — меня тоже. — Да, — Герман сделал небольшую паузу, — когда у тебя появился сын? — они, как вынужденные по природе родители-одиночки и сочувствовали и поддерживали друг друга в таких вопросах. Вот только новость собеседника о приобретённом сыне заставила ещё на минуту задержаться в гостях. — Три года уже как, — гордо и устало заявил монархист. — Как об этом я не знал, — удивлённо произнёс немец, — и то, давно пора бы. — Тоже верно.       После ещё пары фраз, пока русский провожал гостя к выходу, Герман покинул посольство Российской Империи и отправился дальше по ночному Берлину, ступая на мокрый асфальт. В воздухе витала сырость и свежесть весенней погоды, время близилось к часу ночи, домой уже не хотелось.

***

      Империя дошёл до улицы Эбертштрассе и двинулся через малую часть Большого Тиргартен парка. В парке почти не было людей, стояли пустые лавочки и мокрые от дождя голые ветви деревьев, с которых изредка капали капли на землю. И в целом на улицах было тихо, свет в стоящих на пути зданиях уже не горел. Дождь разогнал всех по домам.       Выйдя на улицу Шайдеманштрассе, Герман обратил внимание на здание, в которое должен был переселиться в ближайшие годы: это был Рейхстаг, строительство которого затянулось на несколько лет. В окружении Рейхстага видны старые каменные постройки, включая различные правительственные здания и структуры. Но от тусклого света фонарей полностью любоваться новоиспечённым правительственным зданием было невозможно.       Почти пройдя постройку, в тишине ночной улицы Шайдеманштрассе до ушей Германа донёсся крик. Больше не крик, а детский плач. «Дежавю» — подумал Герман. Почти не осознавая, что он делает, его ноги направили тело на звук. Шаг за шагом плач усиливался, становился громче, истеричнее. В нём слышалась боль, отчаяние и обида. Детская обида, будто его бросили. Снова возвращаясь к недостроенному Рейсхтагу, к порогам, ведущим к дверям, Империя уже издалека видел непонятный объект, завёрнутый в чуть грязную, но всё же белую и мокрую простыню. Это был тот объект, издающий душераздирающий плач. Подходя ближе, и ещё ближе, и ещё ближе человеческое сердце Германа начинало кричать, разрываться вместе с этим детским плачем.       «Этого не может быть» — пронеслось в голове. Эти слова звучали громче недавнего грома, этот грязный белый кулёк был светлее прошедшей молнии, эти слёзы ребёнка были мокрее утихшего дождя. Немец развернул простынь и увидел новорождённого мальчика, ещё лысого, и даже цвет глаз нельзя был рассмотреть в ночи и в его заплаканных очах. Он взял ребёнка на руки, и тот начал затихать, а через ещё пару минут совсем успокоился, комфортно устроившись на руках мужчины. Немец впал в ступор: что делать? У него уже есть ребёнок, как это возможно? Он стал аккуратно разворачивать простыню, чтобы удостовериться, что это не просто выкинутое на улицу безответственной мамашей дитя.       Германия дрогнул, увидя непонятный символ на груди, прямо в области маленького быстро бьющегося сердечка. Август, 1907. Берлин, Германия. — Рейх, я прошу тебя, поговори с отцом, — как подобает старшему брату, он является тем, кого ставят в пример младшему; тем, кто по наставлению родителей пытается утихомирить юношеский максимализм младших, — ты его до инфаркта доведёшь однажды. — Я с тобой не разговариваю, — Рейх быстрыми темпами скидывал все необходимые вещи в чемоданчик. Он задумал уехать в свободное плаванье. Хочет стать художником, ведь талант у него действительно есть. Веймар может быть и не против этого: почему он не может попробовать? Просто попробовать. Не получится, так вернётся и займётся тем, что ему предначертано судьбой. Но нет. Отец категорически против траты времени, как он считает, в пустую. Доходило чуть ли не до рукоприкладства по отношению к Рейху, из-за чего их отношения стали ещё более напряжёнными. Какие же ещё трудности он подкинет своему бедному отцу? — Я прошу тебя только поговорить с ним спокойно. Может быть вы разойдётесь на хорошей ноте. Не имею ничего против, чтобы ты, — Веймар не успел договорить: — Ты знаешь, что это бесполезно. И пока он не спохватился и не приехал сюда, я уезжаю прямо сейчас, — закинув последние вещи и закрыв багаж, подросток поднялся и посмотрел на брата, который стоял у него в комнате. Они находились в той самой для постоянного местожительства квартире в Берлине, в центре города. — Возьми хотя бы денег. Учёба начнётся только в сентябре, тебе нужно снять жильё на первые недели три, — старшему брату ничего не оставалось делать, кроме как просто смириться и хотя бы сохранить жизнь младшему братику, дав деньги на проживание, пропитание и иные его карманные хотелки.       Германия младший послушно принял довольно весомую сумму, кивнул головой в знак благодарности и уже хотел выдвигаться в путь. Но его окликнули у выхода: — Сделай мне одолжение, чтобы я не жалел о том, как просто тебя отпустил. — Какое? — Рейх развернулся. — Измени свою судьбу.