Обручальное кольцо

Летом, когда Дигори возвращается из университета, а Полли спрыгивает с последнего поезда, лениво вползающего на станцию, что-то меняется, сдвигается с места. Юбки Полли длиннее, щеки алеют, и когда она падает Дигори в объятия, обхватив за шею, он чувствует грудью ее корсет. Мягкий смех срывается с ее губ и проникает в легкие вместе с запахом свежего хлопка. Кожей на задней стороне шеи Дигори чувствует мозоли на ее пальцах, и когда он держит ее в объятиях, ткань ее платья так и липнет к нему. — Я скучал, — говорит он. Полли чмокает его в щеку. Поезд покидает станцию со скрежетом колес и резким запахом дыма — и смехом Полли. За нею — тяжкое и золотое над горизонтом — садится солнце, и если Дигори наклоняет голову точно под нужным углом, то видит, как лучи света сочатся Полли сквозь волосы. Она отпускает его, всё еще улыбаясь. Ее щеки алеют, а шляпка — приколотая — даже не сбилась. — Я тоже скучала, — отвечает она, приглаживая подол. Ее руки резко выделяются на белой прозрачной ткани, такой легкой, что сквозь нее Дигори видно нижние юбки; и кружево ее лифа — настолько тонкое, что когда она поворачивается, сквозь него просвечивает шнуровка корсета. Дигори не отворачивается. — Матушка не смогла приехать и тебя встретить, но она передает привет. Твои родители, по-моему, где-то в другой части страны. Что-то там насчет смены климата?.. — Быть может, он говорит чуточку громче обычного, но Полли оборачивается к нему с широкой улыбкой, ее юбки колышутся, приподнимаются достаточно, чтобы… Он не сводит взгляда с ее лица. — О, замечательно! Я надеялась, что смогу дома быть сама себе хозяйкой. Я слишком долго провела в одной спальне с десятком других девушек. Только представь: выйдет наконец-то вытянуть ноги! Она смеется, и — как всегда — ее смех такой заразительный, что расходится от уголков ее рта до самого дна живота Дигори. Полли подхватывает свой чемодан — всего один, потрепанный, со сломанной защелкой, перевязанный шнурком. Другую руку она протягивает Дигори — как и в те времена, когда они едва сколько-то подросли, чтобы понимать, как создается вокруг них мир, окунутый в золото и кипящий лед. Дигори не отказывается. — Как прошел твой последний семестр? — спрашивает она, увлекая его прочь с платформы. — О, ну… — Дигори моргает. Каким-то чудом она не наступает на свои юбки, хотя не поддерживает их. Каким-то чудом ее подол ни разу не поднимается выше лодыжек. И он не должен смотреть. Он не смотрит. — Думаю, мне нравится материал. Но я крайне рад снова побыть с тобой и с матушкой. Есть пределы тестостерону, который мне под силу выдержать. — Он корчит гримасу. Его сосед по комнате — ехидный, самодовольный парень со ртом, похожим на отцовский, и льющимися оттуда словами дядюшки Эндрю, — неделями разглагольствовал про обесчещенных девушек. Под конец Дигори едва мог это выносить. Полли смеется вновь. — Было бы славно поехать в университет с тобой вместе! Как только выйдет убедить их пустить меня. Или… — Она театрально ахает (Дигори хихикает, не удержавшись) и широко распахивает глаза. Ее пальцы, переплетенные с его, прижимаются к груди. Он чувствует под костяшками тугой китовый ус корсета; тот натягивается с каждым вдохом Полли. — …я просто переоденусь мужчиной! Ты тайком меня переправишь, и мы поселимся в одной комнате. Дигори ухмыляется ей в ответ. — Да, ты на это способна, но за кого бы ты себя выдала? Не то чтобы у меня есть какие-нибудь давно потерянные дальние родственники, которых мы могли бы задействовать. Лестница уже позади, но Полли так и не отпускает его руку. Она тянет и тянет его, вся — белое кружево, прозрачная ткань; ее волосы заколоты высоко, и она не сводит глаз с Дигори. — Мы что-нибудь бы придумали. Но, если честно, я предпочту быть сама собой. У меня заготовлена целая речь об этом. — Еще один поворот — на сей раз достаточно быстрый, чтобы ее юбки задрались выше икр, и Дигори не смотрит, не смот… — Надеюсь, у тебя все получится, — говорит он; под солнцем раннего лета в горле у него — тяжесть и жар.

***

— Можешь задернуть шторы, мой милый? — Голос матери звучит мягко и тихо, и Дигори покорно откладывает шляпу. Шторы темные и тяжелые, и почти не пропускают свет из-за окон. Его мать вздыхает. Ее волосы разметались по подушке, сухие губы растрескались, и Дигори оставляет крохотную щель, сквозь которую может проглядывать солнце. — Ты уверена, что мне не нужно остаться? — спрашивает он, снова устроившись рядом, нахмурив брови. Мать ловит его за руку, еще теплую от касания Полли. Улыбается. — Здесь твой дядя, и он позаботится обо мне. Ты не должен проводить лето, поправляя мне подушки. Лучше продолжай ухаживать за мисс Пламмер. — Подушечкой большого пальца она вырисовывает круги на его ладони, всё улыбаясь. Дигори не убирает руку. — Ты думаешь, я за ней ухаживаю? — Полли — ее загрубелые руки и громкий смех, эти ее лодыжки, и икры, и нежный контур шеи. — Она моя подруга, матушка. Его мать смеется. — Конечно, подруга, милый, — говорит она, так и сжимая его ладонь между собственных. — Но если ты не ухаживаешь за ней, то тебе по-хорошему надо бы перестать так часто к ней прикасаться. — Другая рука на его щеке, его шее жарко, так жарко, Полли и ее юбки, Полли и ее корсет вплотную к нему, Полли и ее губы поверх щеки. — Знаешь ли, юные девушки и за меньшее лишались возможности выйти замуж. И если ты не намерен доводить дело до конца, то не стоит создавать ни у кого иллюзий. — Мать треплет его по щеке. У Дигори не перехватывает дыхание. Он не закашливается, и не отшатывается от матери. Он просто глядит на нее, и у него отвисает челюсть. — Я… намерен довести до конца?.. Мать вздыхает. — Сделать ей предложение, Дигори. Если ты хочешь от нее только плотских утех, тебе и правда стоит переосмыслить свои поступки. От ее улыбки не осталось следа. Солнечный свет — лишь тонкая полоска поверх одеяла, и Дигори сидит на краешке кровати, разинув рот.

***

Плотские утехи. Он расстегивает на Полли блузку — вещицу настолько тонкую, что ткань близ каждой выскальзывающей пуговицы едва ощутима пальцами. Когда он спускает рукава с ее плеч, она тихо вздыхает. Ее корсет плотно прилегает к комбинации под ним, и Дигори не решается коснуться крючков ее юбки. Или нижних юбок. Или чулок, или туфель. Ее юбки сбились на бедрах, ноги расставлены — длинные, нежно-белые, — и она глядит на него, и глядит на него, и глядит на него, всё шире раздвигает ноги. Дигори весь сжался в комок, во рту у него сухо, кожа как барабан, и с напряжением руки, так плотно прижатой к поясу, что-то внутри него обрывается. Его ноги дрожат. Когда он убирает руку, то дышит рывками, судорожно. Полли — в смехе и кружевах — нет у него в комнате. Дигори не всхлипывает. Только вздыхает: по брюкам, которые придется стирать.

***

Полли лениво проводит пальцами по его волосам. Время от времени она чуть меняет позу и приподнимает ему голову, чтобы переставить ноги, но всегда принимает обратно к себе на колени — не прервав ни фразы, ни смеха. Когда он открывает глаза, то видит древесные листья, мягко покачивающиеся на ветру, и ее волосы, распущенные и освещенные солнцем, обрамляющие лицо. Он не протягивает руку, чтобы прикоснуться к ней. Вместо этого он смотрит на нее. И смотрит опять. — …что, конечно, совершенно нелепо: я вполне способна сама изготовить чертову чашку. Мне пришлось переделывать эту дурацкую штуку пять раз, пока клиентка не осталась довольна, и та, которой она оказалась довольна, была самой дерьмовой! Неровной до ужаса, и я думаю, что когда мы ее обжигали, часть краски просто улетучилась бог знает куда. — Голос Полли вздымается, рвется из груди, и ее руки больше не лежат на его волосах. Дигори смеется. Она смотрит на него и улыбается. Мягко, и с ямочками, и что-то внутри Дигори ноет от этого зрелища. — Мне это напомнило, — говорит он, не позволяя глазам закрыться, — кое-что. Как-то раз на лекции у нас была дискуссия о науке и состоянии знаний. Как всё это может меняться, понимаешь? — М-м-м. — Полли пропускает его волосы между пальцев. — Продолжай. — Ну, мог бы выйти любопытный диспут, но мы запутались в телеграфе и его праве на существование. Один студент всё утверждал, что у телеграфа нет никакого научного основания, и телеграфисты сами выдумывают всё, что пишут. Полли смеется; смех ее открытый и громкий, и, кажется, ярко сверкает на древесной коре. Дигори не сводит с нее глаз.

***

— Ты выйдешь за меня? — Его сердце стучит где-то в горле, вспотевшие руки плотно прижаты к сторонам брюк — свежих, выглаженных. Полли замирает — рот полон шпилек, пальцы в волосах — и оборачивается. — Что? — Глаза у нее большие и темные, и она как следует не открывает рта, прикусывает шпильки. Не опускает рук. — Дигори… — Я думал об этом и понял, что не хочу жениться ни на ком, кроме тебя. Так ты согласна? — Он вертит кольцо между пальцев раз, и другой, в повисшей между ними тишине. Полли продолжает глядеть на него. — Нет, — говорит она. — Ты себя на посмешище выставляешь. Убери это. — Она выбирает шпильку и втыкает себе в волосы — и всё же, по-прежнему, на него смотрит. “Нет”. Ее пальцы у него на шее, и губы на его щеке, и ее задранные вверх юбки, и обширная грудь, прижавшаяся к нему, — и всё-таки “нет”. Дигори не убирает кольцо. — Почему? Полли громко фыркает. На этот раз она не опускает рук. — Честно, ты не настолько ведь тугодум, — говорит она; ее голос делается резким, почти как тогда, когда он смотрел на великаншу-ведьму и не видел никакой причины бояться. — Я не собираюсь за тебя замуж, потому что я вообще не собираюсь выходить замуж. Да и зачем бы мне? Дигори хмурит брови. — А почему нет? Разве брак — не единственный способ отдать себя без остатка другому человеку? Если любишь кого-то… — Я отдам всю себя и ничего не получу взамен. — Волосы Полли убраны наполовину, и она вынимает изо рта шпильки по одной, складывая их на подол. — Я не могу быть наследницей сама по себе, если я замужем. Мне нельзя будет владеть собственностью, или открыть счет в банке, или устроиться на работу без явного разрешения мужа. И даже если наоборот, даже если он мне позволит, люди все равно будут видеть во мне дополнение к нему. Вроде портфеля или дорогой лошади. У меня не останется своего имени. Я стану миссис Дигори Кёрк и буду принадлежать тебе. Какая в этом любовь? Дигори не отвечает. Он дает кольцу соскользнуть в карман; переводит дыхание. — Тебе помочь с прической?

***

На то, чтобы распустить волосы Полли, уходит вечность. Может, больше. Или, может, это всё дрожь в его пальцах и перестук шпилек, и то, как тихо вздыхает Полли с каждой следующей вытащенной им шпилькой. Ее открытая шея изгибается навстречу ему, и Дигори до боли хочется прикоснуться. Он не делает этого. Руками он приподнимает волосы Полли и раскладывает по ее плечам — после того, как извлечена последняя шпилька. — Вот и всё, — говорит он. Полли тянется к нему, обхватывает его подбородок ладонью. Она не притягивает его, заставляя наклониться. Вместо этого она поворачивается и смотрит на него, и ее волосы водопадом падают на грудь. — Спасибо, — произносит она негромко. — Не хочешь помочь мне еще и раздеться? У Дигори дергается рука. Он переводит дыхание. — Я… что? Полли тихо смеется и теперь-то действительно тянет его к себе, приподнимаясь навстречу, пока ее губы чуть ли не ложатся на его собственные. — Ты собирался на мне жениться. Наберусь смелости сделать из этого вывод, что ты думал кое-о-чем еще, кроме кольца у меня на пальце. — Она улыбается. От этого у нее расходятся губы, появляются ямочки на щеках. От этого у Дигори пересыхает во рту. И сохнет кожа. Полли не смеется над ним. И не сдвигается с места. — Тебе не нужно на мне жениться, чтобы раздеть меня, знаешь ли. — Ее голос стекает ему на губы — нечто медленное и томное, что собирается где-то в грудной клетке. — Да, — выговаривает он. — Я помогу. Его руки дрожат, когда он развязывает шнурки ее лифа, просовывает пальцы между завязками и тянет до тех пор, пока Полли не прижимается к нему, тихо вздыхая. Дигори аккуратно складывает его и вешает на спинку ее стула: с тяжестью в груди и тяжело дыша. Полли оглядывается на него. Комбинация собирается складками у нее под корсетом; вырез низкий-пренизкий, чтобы оставалось место для лифа. Дигори не прослеживает его ладонями. Совсем нет. Следом очередь юбки, так что он расстегивает петельку за петелькой, пока Полли, наконец, не стягивает вещь через голову. Та вся — шерсть и тяжесть, но под ней нижние юбки смяты и настолько прозрачны, что сквозь ткань Дигори видны ноги Полли. Откуда-то изнутри него вырывается звук, и Полли снова тихо смеется. Она вытягивается на этом самом стуле, откидывается назад, расставив ноги по обе от него стороны. Дигори совершенно не понимает, как ему еще удается передвигаться. — Нижние юбки тоже? — спрашивает он, гулким, полым изнутри голосом, и Полли смеется. Она тянется к нему и притягивает к себе за воротник: солнечное создание, непрестанно улыбчивое, с ямочками на щеках. — И нижние юбки, и корсет, и еще чулки, — говорит она, а потом — потом! — прижимается губами к его щеке, прямо к изгибу челюсти. Дигори перестает дышать. Полли отпускает его рубашку — всё с той же улыбкой. И так он расстегивает крючки ее нижней юбки тоже; смотрит, как Полли стаскивает ее — вот одна нога, вот другая: чулки завязаны у сгиба коленей, бедра утопают в оборках. Он вправду смотрит, на этот раз, и Полли раскрывается, провоцируя его не прекращать. Дальше корсет, и он осторожно расшнуровывает его, тянет за косточки, пока те не расходятся достаточно, чтобы дать ей расстегнуть бюск. Комбинация сшита из такого тонкого материала, что под тканью Дигори видна округлость ее грудей, темные бугорки сосков. Поясок — кружевная вещица, а пуговицы спереди настолько изящные, что ему кажется: они отскочат, стоит ему дотронуться. Полли улыбается, медленно и лениво; глаза у нее блестят. Дигори опускается перед ней на колени. Ее туфли расстегиваются легко, так что он снимает их и ставит рядом со стулом. Под его ладонями — изгиб ее стоп. Он поднимает на нее взгляд. Ее волосы ниспадают на плечи, поверх груди; струятся вдоль оборок сорочки, до пояска, и заходящее солнце освещает Полли сбоку. В свете, проникающем через окна, ткань выглядит еще прозрачней, чем минуту назад, и Дигори видит сквозь нее не только изгибы груди и талии, но и темную полоску волос между ног, растяжки на бедрах. В горле у него сухо. Он сглатывает. — Чулки, — тихо, мягко говорит Полли, и вот теперь прикасается к нему, запускает пальцы ему в волосы. Оставляет их так, лениво, и Дигори почти позволяет себе опустить веки. Только почти. Взамен он тянется вдоль ее ноги, распускает узел подвязки и стягивает чулок: ладонь поверх ее голени. Та вздрагивает под его касанием. Повторить то же с вторым чулком. Взглянуть на Полли, на свет вокруг нее. Отбросить чулки в сторону. Встать с пола. Дигори дышит короткими очередями. Коже сухо и горячо, и он почти физически чувствует, как натягивается пояс. Полли глядит на него: окутанная в оборки и кружево. — И это тоже, — мягко произносит она и тянет его за запястья, пока он не ощущает подушечками пальцев бугорки пуговиц. — Продолжай, Дигори. И он продолжает.

***

Он возвращает кольцо неделю спустя. Полли отправилась искать глину поприличнее, а Дигори воспользовался возможностью вернуться в маленькую ювелирную лавку с кольцом в кармане. Когда он открывает дверь, звенит колокольчик, и тотчас же показывается здешняя служащая. На прилавке увеличительное стекло, и она откладывает в сторону пинцет. Между зубцами Дигори едва различает крохотный драгоценный камень. Он улыбается служащей: — Я пришел кое-что вернуть, — говорит он, и она прищелкивает языком. — Я был здесь пару недель назад, искал кольцо, но оно мне больше не нужно. — Он лезет в карман за кольцом — простым серебряным ободком, который так сильно напомнил ему кольца из их детства. Служащая протягивает руку, и Дигори передает ей кольцо — вместе с чеком, который она выписала ему, негромко посмеиваясь. — Выходит, твоя девчонка не захотела его принять? — спрашивает она, заходя за прилавок. Дигори следует за ней. — Нет, — говорит он. — Так что я не вижу причины его хранить. — Он пожимает плечами. — Оно было для нее. Служащая наклоняет голову. Волосы у нее с проседью, пробивающейся в строгих черных прядях, которые она собрала в пучок. Ее очки сидят на кончике носа, поблескивая в искусственном свете настенной лампы. — Почему бы не приберечь его для следующего раза? Если так перебирать кольца, может выйти недешево. Она открывает кассу и принимается отсчитывать пальцем купюры, бормоча стоимость каждой. Дигори качает головой. — Я не хочу беречь его. Мне не понадобится кольцо. Служащая протягивает ему деньги. За стеклами очков в ее взгляде сверкает нечто, что Дигори не вполне может распознать. — Надеюсь, твоя девчонка в тебе не ошиблась, — говорит она. Дигори забирает деньги и оставляет кольцо.

***

Родители Полли не вернутся до конца лета. Они отправили ей многословное письмо, изобилующее извинениями и отговорками. Полли, похоже, не слишком это заботит. Она стучится к нему в дверь и улыбается — улыбается ему, его матери, хмурому дяде Эндрю. — Пойдем со мной, — говорит она; руки, протянутые навстречу — без колец, без украшений. Ее щеки раскраснелись и волосы взъерошены, а подол юбки мокрый: возможно, от росы на траве. И Дигори идет. Разумеется. Полли держит его за руку, и он позволяет ей увлечь себя в пустующий дом. Они проводят полдня на кухне, втиснувшись между плитой и сушеными травами на стене, смеясь. Мука, и дрожжи, и яйца. Сахар и вода. Месить до тех пор, пока не откажут руки. А потом дать подняться. Пока поднимается тесто, Полли обхватывает Дигори за талию и прижимается ртом к задней стороне его шеи, тихонько напевая без слов. В перерыве между байкой об одном особенно противном профессоре и еще более противном студенте, она сдвигает губы туда, где сходятся челюсть и шея. Голова Дигори сама откидывается назад. — Продолжай рассказывать, — говорит Полли, как всегда мягко, как всегда — навстречу ему. И Дигори продолжает. Сквозь ее поцелуи, сквозь касания рук, он рассказывает дальше, даже когда у него срывается голос, даже когда ноги подкашиваются под натиском ее губ. В итоге они выпекают три буханки хлеба. К третьей Дигори настолько тесно и горячо в своей коже, что ему приходится сесть и смотреть, как Полли заканчивает с тестом. На ней белое платье. То самое, прозрачное до такой степени, чтобы ему были видны все слои. То, из-за которого он неизбежно глядит на ее бедра, на ноги. Он наполовину уверен, что она это нарочно. — Полли… Она оборачивается, еще перепачканная мукой; улыбка ползет по ее губам. — М-м? Он тянется к ней, кладет руки ей на бёдра, не сводит глаз. Стоит ему потянуть ее к себе — она поддается, тихо смеясь. И, в самом деле: кто он такой, чтобы не встать перед ней на колени? Он закатывает вверх ее юбки, пока те не собираются в складки на бедрах, на одном уровне с оборками ее комбинации; целует каждый шрам, каждую растяжку, каждый трепетный дюйм кожи — от коленного сгиба до того места, где она влажнее всего, и Полли зарывается пальцами ему в волосы ровно тогда, когда он впервые пробует ее на вкус. Над ним раздается вздох, ногти царапают голову, и под нажимом его языка Полли бьется, как пульс. Дигори тихо мурлычет. “Продолжай”, говорит Полли — пальцами у Дигори в волосах; ногами, заброшенными ему на плечи; его ртом, переполненным ею, — и так они оба и поступают: прижавшись к кухонной стойке, склонившись на каменном полу. Ни один из них не носит колец. Полли носит свое собственное имя. Дигори не может дышать, колени у него в синяках.

***

Когда лето подходит к концу, они перебираются за телефон. Дигори забивается в угол рядом с единственным телефоном на весь университет, и раз в неделю Полли гостит у подруги, муж которой потратил непомерную сумму денег на их собственный аппарат. — Я только хочу, чтобы ты была осторожна, — говорит он, перекручивая шнур между пальцами. — Буквально на днях в газетах печатали большую статью о суфражистках, арестованных в Лондоне за вандализм. Полли смеется. — Как еще нам чего-то добиться, если не нарушать статус-кво? — Какой-то шорох. — Если мы не будем поднимать шум, я могу вообще не попасть в этот университет, знаешь ли. Дигори тихо вздыхает. — Было бы замечательно. Хихиканье. — И тогда тебе не пришлось бы переживать из-за арестованных суфражисток. — Зато ты была бы здесь. Она больше не смеется. На линии треск. — Была бы. Это было бы замечательно. Дигори прижимается к трубке. — Береги себя, — говорит он негромко. “Я люблю тебя”, не говорит он. Полли не отвечает. Помехи трещат.

***

Только спустя без малого четыре десятка лет кто-то спрашивает его о Полли так, что Дигори чувствует себя обязанным ответить. Дитя-королева глядит на него глазами, которые старше, чем ее тело; голова склонена набок, руки сложены на груди. Она завила волосы и накрасила губы, и при виде нее где-то глубоко внутри Дигори колет боль. — Почему вы так и не поженились? — негромко спрашивает она. Ее щеки мокрые, растресканные от соли. У нее на пальце кольцо, которое вырезал для нее из простого дерева брат. — Или не стали жить вместе? Из-за войны видеться стало труднее. Ему нужно было опекать четверых детей; ей — присматривать за еще большим числом, а еще добираться до фабрики, так что они не виделись уже месяцы. Когда Полли ушла — после того, как он одел ее в поцелуи, а потом в ткани, — Сьюзен уселась у него в кабинете и посмотрела на него проницательными, печальными своими глазами. Он тоже сел; вздохнул. — Она не хочет, — говорит он. — И я тоже не хочу больше. Зачем бы мне? — Он протягивает Сьюзен чашку чая и бисквит. Она принимает их, поджав губы. Дигори ей улыбается. — Полли, она… Она моя половинка. Мы видели, как миры возникают из ничего. Мы смотрели, как распадается мир и снова сплетается в нечто цельное. Она половина моей жизни, и я ее люблю. Я любил ее, когда мы были детьми, и с тех пор эта любовь становилась только сильнее. Если бы я женился на ней, она не была бы мне ровней. Ни тогда, ни даже теперь. У нее есть свобода поступать, как ей нравится, и делать собственный выбор. Таким образом, она не принадлежит никому. А я хочу быть с ней, не обладать ею. Сьюзен задумчиво хмыкает. Она съедает бисквит, допивает чай. Ее волосы уложены идеально. Глаза у нее большие, и темные, и полные Нарнией до краев. Дигори улыбается ей. Губы Сьюзен вздрагивают. — Хорошо, — говорит она. — Я понимаю. И она уходит, расправив плечи. Дигори поднимает телефонную трубку. На линии раздается треск, когда Полли отвечает. Ее смех звучит всё так же. — Ты уже скучаешь по мне? — спрашивает она, и Дигори откидывается на спинку стула. — Привет, — говорит он и почти чувствует, как расходится по проводам ее улыбка. — Привет, Дигори.