Неполноценные.

      Слова, сказанные Минхо пару дней назад, не покидали голову Джисона. Парень то и дело постоянно вспоминал, как сидел вместе с Ли на скамейке напротив статуи, слушая рассказ о том, какое значение она имеет. Вспоминал пряди чёрных волос, которые иногда тревожил морозный осенний ветер; клетчатый шарф, так идеально подходящий к классическому пальто; исписанный лист бумаги и лежащий на нём карандаш, без которых, казалось, Минхо никогда не сидел.       Не покидали голову Хана и слова о правде. О том, что люди состоят и из добра, и из зла, что каждый, кто населяет эту планету, так или иначе принесёт кому-то боль и эту же боль примет от кого-то другого. Всё это кажется таким простым и очевидным, но… Это ведь то, о чём никто и никогда просто так не задумается, верно? Об этом могут подумать философы или психологи, но никак не обычные люди, особенно школьники.       А Минхо подумал. Даже не так. Минхо думает об этом и, кажется, делает это довольно часто. Джисон не знает этого наверняка, но он это предполагает. Предполагает, анализируя: как ведёт себя этот ученик, одевающийся либо в классику, либо как подросток, постоянно пишущий стихи.       Сегодня был довольно тёплый день. Несколько уроков уже успело пройти, и настало время обеда. К счастью, погода позволяла выбраться на улицу и перекусить на веранде, расположенной рядом со столовой. И сейчас именно там находились Феликс с Джисоном, разместившись за деревянным столом тёмного цвета. Младший, спрятавшись в розового цвета капюшон кофты от иногда пробегающего по округе ветра и натянув на пальцы рук рукава, уткнулся в раскрытую тетрадь, где был конспект по химии — уроку, который начнётся после перерыва. В клетчатой тетради были написаны различные формулы, некоторые из которых занимали ровно половину листа, где-то виднелись жёлтые или зелёные строчки или некоего рода фигуры, выведенные цветовыделителем, помогающие тем самым обратить внимание на какую-то особо важную информацию.       Взгляд Феликса был максимально сосредоточенным: брови светлого цвета сведены к переносице, создавая нахмуренный вид, нижняя губа прикушена зубами, что виднелись из-под верхней, а зрачки то и дело перемещались из одной стороны в другую, спускаясь каждый раз на строчку ниже.       Иногда ученики классов помладше, одетые в школьную форму, как и подобает правилам данного учебного заведения, слишком громко смеялись или одновременно вскрикивали, отрывая Феликса от конспекта. Тогда он переводил злобный взгляд на кучку детей, недолго смотрел на них, а потом вновь возвращался к повторению материала.       Джисон же продолжал спокойно пить чёрный чай с лимоном, полностью игнорируя появившееся время на возможность подготовиться с уроку. На обед парень успел ухватить порцию любимого риса с курицей под наивкуснейшим соусом — любимое блюдо спортсмена, которое и другие ученики разбирали сразу же, стоило столовой только открыться на обед. Внутри теплилось чувство удовлетворения от полученной порции, что также смешивалось с воспоминаниями о том дне, малую часть которого удалось провести с Минхо.       Кто он? Почему Джисон никогда не замечал его до того дня в кабинете литературы? Может быть, Ли перевёлся в эту школу недавно? Или же Хан не замечал этого парня лишь только по причине того, что он не пытается выделиться из толпы? Минхо одевается как и все ученики старшей школы, не пользуется особой популярностью, и о нём не говорят каждые проходящие мимо девочки классов помладше.       Нет. Минхо всё же выделяется.       Он выделяется тем, что не пытается привлечь чьё-то внимание.       Он не ищет славы, не пытается влиться в большую компанию друзей, в которой, есть уверенность, далеко не искренняя дружба. Он не пытается казаться нереально умным, блистая знаниями при любой возможности, не ходит в спортивные секции, не общается с людьми противоположного пола.       Минхо ничего из этого не делает. Он просто сидит в самом неприметном углу или в том месте, где обычно никого нет. Он просто молчит, просто зажимает заточенный карандаш в пальцах, просто исписывает бесчисленное количество листов бумаги, просто комкает их и просто выбрасывает, доставая новый лист.       Минхо просто живёт в своём мире. Он просто существует, успевая творить и создавать прекрасное. Джисону довелось прочитать стихотворение этого парня лишь раз, однако спортсмен уверен: все остальные его стихи являются точно такими же шедеврами. Шедеврами, создаваемыми из-под руки с изящными пальцами и холодной кожей. Из-под руки парня, даже не достигшего возраста двадцати лет, но уже кажущимся нереально взрослым и осознанным.              Такое мнение о Минхо сложилось у Джисона всего лишь после нескольких встреч. Они толком не разговаривали, не проводили время вместе и не гуляли. Но даже этого было достаточно, чтобы понять одну простую истину — внутренний мир Минхо безграничен. Он представлен целой бесконечностью, в которой находится огромное количество фантазии, слов, аккуратно разложенных по полочкам, и историй, которые имеют либо философскую, либо жизненную, либо историческую основу.       Услышав, что где-то в стороне развернулось какое-то бурное обсуждение, Джисон снова отпивает горячего чая, что так приятно теперь ощущается внутри, сначала обжигая язык, а затем растекаясь по пищеводу, обжигая ещё и его стенки, и поворачивает голову в сторону зародившегося шума, замечая кучку детей младших классов: девочки одеты в белые блузки, чёрные юбки и гольфы, что доходили до колен, а парни были в строгих костюмах чёрного или тёмно-синего цвета. Все они столпились вокруг такого же стола, за котором сидели Феликс с Джисоном, только расположен он был под деревом, одна из ветвей которого отклонилась книзу, создавая некую «крышу» из жёлтых, оранжевых и красных оттенков. Листья красиво колыхались на ветру, создавая свой личный природный танец и порождая музыку, что сопровождалась частым похрустыванием — это стукались друг о друга уже готовые отмереть, но до сих пор не опавшие листочки.       Джисон закидывает левую ногу на лавочку, находящуюся около обеденного стола, и разворачивается корпусом к той толпе. Девочки и мальчики что-то очень громко обсуждали и активно жестикулировали, отчего рюкзаки и сумки, висящие на их плечах, то и дело спадали на сгибы локтей. И теперь возродившийся интерес Джисона не давал ему покоя: хотелось узнать, что там происходит и вокруг чего такой ажиотаж. Вытянув тонкую шею, из-за чего через натянутую кожу начинали просвечиваться некоторые вены, юноша начинает всматриваться в толпу. А недовольный Феликс, успевший одарить злым взглядом сие действо, лишь подпирает голову руками, одновременно зажимая уши пальчиками, кончики которых немного похолодели.       Один из учеников, который стоял спиной к Джисону, случайно роняет свою сумку, что с глухим звуком падает на грязную осеннюю землю, и сразу же наклоняется за ней, открывая вид на того, кто стал центром внимания этих детей.       За столом сидел Минхо. Сегодня, с учётом достаточно хорошей и весьма тёплой погоды, парень был одет в чёрного цвета джинсовку, из-под которой виднелась такого же цвета водолазка с высоким горлом. Минхо смотрел на окружившую его толпу с максимально скучающим видом: взгляд был пустым, безжизненным, лишённым интереса. Он подпирал одной рукой свой острый подбородок и, казалось, просто отсчитывал минуты до того, как всё это закончится.       Джисон чуть склоняет голову вправо, тем самым показывая свой продолжающий развиваться интерес, и ждёт, что Минхо переведёт взгляд с этих детей на него. Этот парень, сидящий сейчас на корточках, очень скоро соберёт все выпавшие на землю тетради и учебники и поднимется, вновь загораживая своей спиной Минхо.       Карие глаза, что смотрели на толпу сквозь спадающие чёрные пряди чёлки, двигаются чуть левее, цепляются за глаза Джисона, и эта связь сразу же пропадает: одна сторона врезается в грудь ученика, а вторая — в спину. Хан поджимает губы, смотрит на толпу вокруг Минхо ещё какое-то время, а потом, смирившись, переводит взгляд обратно на друга.       Однако вместо задумчивого и сосредоточенного вида Феликса он встречает заинтересованный. Младший сидел точно так же, как и Минхо, с разницей лишь в том, что смотрел он на Джисона непрерывно. На губах играла лёгкая улыбка, которая казалась какой-то снисходительной. — Ты чего? — спрашивает Хан, разворачиваясь корпусом к другу и садясь на жёсткой лавочке поудобнее. Феликс усмехается, закрывает тетрадь по химии и, сложив на ней руки, слегка наклоняются к Джисону. — Это ты чего? — заговорщически отвечает вопросом на вопрос, заставляя лучшего друга вскинуть брови от удивления. — Мне кажется, или этот парень, которого ты разбудил в кабинете литературы, слишком сильно привлекает твоё внимание? — Джисон продолжает молча смотреть и глупо хлопать ресницами, не отвечая на вопрос. — Хён? — парень промаргивается, выходит из небольшого оцепенения и улыбается. — Тебе показалось. — И то, что ты сейчас наблюдал за ним, мне тоже показалось? — Феликс дёргает бровями, смотря на своего лучшего друга максимально игриво. — Мне было интересно вокруг чего там собралось так много людей. — Или вокруг кого, — подмигивает. Джисон вздыхает и закатывает глаза, вызывая у Феликса искренний смех. Младший решает отстать от друга, в мыслях отмечая, что этот парень, пишущий стихи и живущий лишь в своём личном мире, может стать старшему очень близким человеком. Он смотрит на всё пустым взглядом, Феликс заметил это сразу, но он уверен: в этом пустом взгляде скрыта целая Вселенная, целая бесконечность, безграничный мир.       В этом пустом взгляде скрыто всё то, что так необходимо Джисону.       То, что так отчаянно Джисон ищет в каждом человеке.       Искренность.

***

      После обеда Джисона ждало ещё четыре урока. Не сказать, что все из них были донельзя нудными, но если учесть тот факт, что все мысли парня были целиком и полностью заполнены хоккеем, то, в общем-то, да, они были нудными. На химии Хану несказанно повезло, так как Феликс, который, к слову, действительно повторял материал перед уроком, отвечал практически на все вопросы учителя, а потому второй почти не опрашивал остальных ребят. Затем на математике, благо Джисон в ней неплохо разбирается, пришлось выйти к доске и решить пару заданий. На последующих двух занятиях, одно из которых — урок иностранных языков, а второй — культура общества, удалось даже немного посидеть в телефоне, пролистывая новостную ленту мессенджера со скучающим видом.       Сегодня тренировка была через полтора часа после окончания всех занятий. Этого времени было достаточно, чтобы прийти в свою комнату, разложить вещи из рюкзака по своим местам, убрать саму сумку в шкаф и, переодевшись в «домашнюю» одежду, немного полежать на кровати, продолжая с таким же безучастным лицом листать новостную ленту в телефоне.       Однако Джисон решил поступить в этот раз иным образом: Феликс заявил, что потратит свободное время за, по мнению капитана, просиживанием штанов в библиотеке. Младшему задали сделать проект и выступить с ним перед всем классом, поэтому Ли предпочёл не терять свободное время попросту и отправиться выискивать необходимый материал как можно быстрее. Джисону же в этот раз повезло и никакой проект ему подготавливать не сказали, а значит ему действительно можно просто отдохнуть.       Но в комнате, где не будет лучшего друга, с которым можно пообщаться или посмотреть какие-нибудь смешные видео от блогеров вместе, становится как-то скучно. Конечно, Джисон вполне любит тишину, и такое уединение его обычно не угнетает, однако сегодня настроение совершенно другое: погода намного теплее, нежели все предыдущие дни; солнце светит чуть ярче, благодаря отсутствию противных облаков на небе; дорожки, выложенные по территории школы, укрыты лишь листьями, без примеси холодных дождевых капель, собранных в лужи.       Джисон заходит в комнату, достаёт из рюкзака тетради, раскладывает их по полочкам над рабочим столом, а сумку не просто убирает в шкаф, а меняет на другую — более крупную и вместительную. Он ставит её на стул, раскрывает и направляется в ванную комнату: там, на сушилке, приделанной к одной из стен, висит махровое полотенце тёмно-синего цвета. Парень забирает его, возвращается в комнату, осторожно складывает и убирает в сумку. Поняв, что тренировочный свитер он забыл взять из гардероба, спортсмен вздыхает и вновь направляется к шкафу, чтобы достать недостающую вещь. Сумка оказывается собранной через несколько минут.       Честно признаться, все парни хоккейной команды данной школы благодарны её директору: этот низкорослый толстенький мужчина слишком доброй души человек, по иронии, очень любящий спорт. Буквально для всех секций в этом учебном заведении имеются свои персональные раздевалки, предназначенные для местных команд, а также гостевые, для приезжих на игру. Именно благодаря тому, что у команды есть своя раздевалка, вся основная форма, защита, а также сами коньки всегда хранятся там, поэтому никакой надобности таскать с собой каждый раз огромного размера сумку на колёсиках попросту нет.       Джисон открывает окно, впуская в комнату тёплый воздух, закидывает сумку на плечо и покидает комнату, закрывая входную дверь.       До тренировки час. Прийти в раздевалку нужно минут за двадцать, чтобы спокойно переодеться, успеть переброситься парой фраз с остальными членами команды, узнать, как у них прошёл день, и только потом, со спокойной душой, выходить на лёд. Поняв, что до прихода в эту самую раздевалку всё равно всё ещё есть время, Джисон решает прогуляться.       Парень спокойным размеренным шагом движется по школьному коридору. К этому времени учеников здесь стало гораздо меньше — чаще всего встречаются те, что как и он, Хан, занимаются в каких-либо кружках или секциях.       Некоторые кабинеты уже давно закрыты, а из некоторых, как например сейчас, выходят учителя, держа в руках стопку тетрадей своих учеников — их головную боль на вечер сегодняшнего дня. Джисон оглядывает мистера Чи, преподавателя, который только что закрыл свою аудиторию, с головы до ног, подмечая его красивый кардиган: он был тёпло-коричневого цвета и крупной вязки; он создавал атмосферу уюта и комфорта. Впрочем, именно таким человеком и был мистер Чи — уютным и комфортным. Он всегда нравился Джисону. Когда-то он обучал парня истории Мира, однако этот предмет закончился ещё в девятом классе, а после началась история Кореи, и учителя поменяли.       Хан ловит взгляд мистера Чи, улыбается и кивает, получая такой же кивок в ответ. Учитель поправляет съехавшие очки, поудобнее обхватывает стопку тетрадей и направляется к школьной лестнице, ведущей на первый этаж.       Джисон продолжает идти с растянутыми в улыбке губами, потому что воспоминания, появившиеся в голове парня просто от возникшего на горизонте мистера Чи, никак не покидали её: они сменялись одна на другую с бешеной скоростью, не позволяя сознанию досконально рассмотреть каждую, прикоснуться, пощупать, позволить Хану буквально просмаковать эти моменты — всплывали лишь какие-то отрывки, кусочки прекрасных воспоминаний, ограничивающиеся лишь улыбками, шутками и совместными посиделками с мистером Чи и Феликсом в кабинете истории после уроков.       Хан продолжает идти по коридору, придерживая лямку сумки рукой. Повернув голову чуть влево, парень замечает веранду школьной столовой: столы, расположенные на улице, были абсолютно пустыми. Ужин в данной школе проходил только в крытом помещении, поэтому в вечернее время там, на веранде, можно было лишь провести своё личное время. Джисон замечает то самое большое дерево, листья которого окрашены палитрой различных красок. Здесь красный смешался с жёлтым и случайно поймал капельку зелёного. Здесь брызги тёплых оттенков смешались с холодными, превратились в тёпло-холодную какофонию цветов, что в итоге и покрыла все листики дерева. Некоторые из них уже опали, аккуратно уместились прямо у корней своего родителя и уснули. Уснули долгим, глубоким и непробудным сном. Они будут тихонько посапывать, грея своим присутствием своего родителя. Они защитят его от предстоящих морозов, спасут, облегчат страдания.       Та самая ветка, которая так красиво склонялась над одним из столов, тоже попалась на глаза спортсмена. На ней было бесчисленное количество таких же веточек размера поменьше, а на них веточки размера ещё меньше. Все они ещё держали своих разноцветных детишек на себе, не отпускали до последнего, прощались. Это всё было таким большим, таким громоздким, что полностью закрывало стоящий под деревом стол. Была видна лишь часть скамейки, на которой лежал сбежавший с дерева листочек.       Воспоминания, связанные с мистером Чи, сменяются другими, недавними, совсем свежими и, до этого момента, практически не тронутыми.       Воспоминания, действующим лицом которых был Ли Минхо.       Любое такое воспоминание, всплывающее в памяти спортсмена, так или иначе связано с одиночеством: вот Минхо сидит на подоконнике кабинета литературы, спрятав свою голову в капюшон кофты; вот Минхо сидит на скамейке напротив статуи в полнейшем одиночестве, чиркая на листе одному ему известные слова; вот Минхо совершенно один сидит за обеденным столом, до того, как вокруг него столпились дети классов помладше.       Что это было? Почему они окружили Минхо? Что им нужно было от парня?       Предположение, что они, возможно, друзья Ли, отмелось сразу, так как парень не похож на человека, у которого вообще есть друзья. Тем более младше него.       Тогда кто? Может быть, они вместе ходят в кружок писательства? Предположим, это действительно так. Но это не объясняет того, почему они окружили его. Это не объясняет и скучающий вид Минхо, с которым он смотрел на всех этих детей. Тот самый взгляд, который удалось ухватить Джисону до того, как их зрительный контакт снова разорвался.       Джисон продолжает свой путь, и окно, из которого было видно дерево и спрятавшуюся под ним лавочку, заканчивается, сменяясь обычной стеной, выкрашенной в бежевый цвет.       В голове проносится мысль, что, возможно, это время Хан был бы не прочь провести в компании с Минхо: послушать его рассказы, выстроенные каким-то научным и немного философским слогом; вновь подметить, как красиво спадают пряди чёрных волос, закрывая карие глаза; снова увидеть лёгкую и игривую улыбку, хитрую такую — Минхо всегда так приподнимает уголки губ, если его что-то забавляет или это что-то вызывает в нём интерес — Джисон уже успел заметить эту особенность у парня.       Долго думать не пришлось. Хан спускается по школьной лестнице, слушая, как отражается каждый его шаг несильным эхом, выходит на школьный двор и спустя пару минут оказывается на веранде, где обедал с Феликсом несколькими часами ранее.       На улице стояла пасмурная погода — ближе к вечеру облака сгустились и как будто погрустнели: стали более серыми, тусклыми, безжизненными. Они вместе окружили одно маленькое солнышко, заполонили его уже не такой яркий свет и окрасили весь мир в какие-то грустные цвета.       Обеденные столы обычно коричневого цвета казались слишком серыми — такими же безжизненными, как и природа. Джисон оглядывает все столы и только в конце поворачивается к тому, где во время обеда сидел Минхо.       Разумеется, его здесь нет.       Спортсмен зачем-то подходит к этому столу и смотрит на него так, будто бы он чем-то отличается от предыдущих, будто бы он абсолютно такой же, но всё-таки немного иной.       Наверное, он отличается тем, что за ним сидел именно Минхо.       Ведь Ли выбрал, почему-то, именно это место. На веранде было большое количество столиков и даже во время обеда было много свободных. Но парень выбрал именно это: то, которое будто бы больше остальных скрыто от окружающего мира; то, которое больше остальных окружено природой и лаской; то, которое, в отличие от остальных, имеет свою собственную Вселенную.       Фантазия сама дорисовывает образ Минхо: вот он сидит спиной к стволу дерева, рядом с ним стоит кружка, наверное, наполненная кофе — этот напиток, почему-то, больше подходит парню. Он, если не подсластить, такой же горький, такой же непонятный и отвратительный. Однако не для всех. Кому-то нравятся горькие напитки.       Наверное, Джисону они тоже нравятся.       Вот рядом с кружкой стоит тарелка, в которой остались остатки обеденной еды — какие-то соусы и, быть может, одинокие зёрна риса, что не попали вместе с остальными в рот Минхо. Вот ближе к хозяину лежит блокнот, а поверх него исписанный, наверное, сотый по счёту, лист, который парень обязательно в итоге смерит скептическим взглядом, скомкает, уберёт в кармашек сумки, чтобы потом…       Что он делает с ними потом? Выбрасывает? Почему-то складывается ощущение, что нет. Почему-то кажется, что если Минхо не выбрасывает эти листы сразу, то он не выбрасывает их вообще. Тогда что он с ними делает? Куда девает? Куда убирает?       Джисон прячет чуть заледеневшие от вечернего прохладного ветра руки в карманы кофты, шмыгает похолодевшим носом и разворачивается на сто восемьдесят градусов, направляясь обратно ко входу в школу.       Однако сделав всего пару шагов, он вновь останавливается: в голове отчего-то всплывает момент, когда его глаза натыкаются на разочарованное лицо Минхо, взгляд которого был направлен на улетевший от него лист с собственным творением. Вспоминается, как раздосадовано парень стоял посреди пустых трибун, окружённый лишь осенним холодом, опавшими листьями и спортсменами, что иногда пробегали мимо него.       Возможно, сегодня парень проводит свой вечер именно там?       Джисон резко сворачивает направо, игнорируя входную дверь, ведущую в кампус. Он подтягивает спавшую на сгиб локтя лямку сумки и ускоряет шаг. Весь день погода была хорошая, несомненно, однако ближе к вечеру её настроение испортилось, затмилось переживаниями, заставило сгуститься тучи и окрасить мир в серые краски. Хотелось найти Минхо и погрузиться в его Вселенную.       Отчего-то там всегда тепло.       Парень доходит до стадиона: тут одинокое поле, на котором, к слову, нет даже спортсменов, представляющих другой вид спорта. Хан бегло оглядывает трибуны, просматривая при этом слишком внимательно абсолютно каждую скамейку, однако Минхо он всё же не находит.       Джисон вздыхает. Сегодня ему хочется побыть именно там — в другой Вселенной, в ином измерении, каком-то слишком умном, осознанном, но при этом не менее сказочном — таким он видел Минхо. Хотелось увидеть его вновь, провести с ним время, пускай и совсем немного.       Почему? Почему он ищет его? Зачем?       Хан усмехается.       Он знает ответы на эти вопросы.       Он разворачивается на пятках и вновь направляется туда, откуда пришёл. Джисон заходит в помещение школы и лицо сразу окутывает тепло: чуть заледеневшая кожа покрывается мурашками, и Хан чувствует, как постепенно она отогревается.       Спортсмен поднимается на несколько этажей выше — возвращается туда же, где встретил мистера Чи и где наткнулся на большое дерево, что прятало во время обеда целую Вселенную. Юноша вновь идёт совсем неспеша, стараясь ни о чём не думать. Быть может, если сегодня ему не суждено найти Минхо, значит, так действительно нужно?       Джисон практически доходит до конца коридора, как вдруг натыкается на слегка приоткрытую дверь, в щели которой виднеется полоска тёплого света. Взгляд сам поднимается выше, чтобы понять, что за кабинет открыт.       Литература.       Перед Джисоном открыта дверь в кабинет литературы.       Та самая аудитория, в которой он когда-то разбудил Минхо. То самое место, когда он впервые прикоснулся к какой-то иной Вселенной. Когда позволил себе увидеть, как парень спит, одиноко забившись в угол окна. Когда позволил себе прочитать его стихотворение, посмотреть, как выглядит его почерк, как устроено его сознание. Тот самый кабинет, в котором когда-то Хан впервые услышал его голос: абсолютно спокойный, не окрашенный абсолютно никакими эмоциями. То место, в котором он впервые узнал, что такой парень, как Ли-Минхо-живущий-в-своём-мире, действительно существует.       Увлечённый воспоминаниями, Хан приоткрывает дверь, заставляя ту истошно завопить своим скрежетом на весь пустой школьный коридор, а затем заходит, осторожно прикрывая её за собой.       В кабинете на этот раз пусто: все парты, расставленные в идеальные ряды, абсолютно чисты — на них нет забытых тетрадей или принадлежностей для письма; нет крошек от ластика или кусочков грифелей после заточки карандашей; здесь нет оставленных хозяевами листов бумаги, нагло вырванных из тетрадей. Это говорило лишь об одном — в классе уже давно никого не было и здесь уже успели убраться.       Но он почему-то всё равно хочет остаться здесь. Будто бы это место, вся эта атрибутика в виде постеров с портретами авторов и писателей, бесчисленное количество книг на полках и скрутившиеся в рулоны большие листы бумаги, является частью Вселенной Минхо.       Хотя, скорее всего, так оно и есть.       Джисон оставляет свою сумку на одной из парт и проходит вглубь. Он бегло смотрит в окно, видя очертания школьного стадиона, но быстро возвращает свой взгляд к плакатам с авторами. Парень неспеша идёт вдоль стены, рассматривает каждое серьёзное чёрно-белое лицо, подмечает большое количество морщин, грустные глаза и опущенные уголки губ.       Интересно, это участь абсолютно всех писателей?       Спортсмен доходит до рабочего стола учителя, на котором, как и в прошлый раз, стоит ноутбук, осматривает выключенную электронную доску, на экране которой видны едва различимые чёрточки от пользования стилусом, и поднимает глаза вверх.       Над доской висело ещё два постера: двое мужчин, которые были с такими же чёрно-белыми лицами, как и все предыдущие, что смог рассмотреть Хан. Их лица были вроде бы абсолютно такими же, но всё же чем-то они отличались. — Эрнст Хемингуэй, — слышит позади себя Джисон и вздрагивает. Он моментально оборачивается и видит стоящего рядом с ним Минхо: тот сцепил руки за спиной в небольшой замочек и смотрел со всё той же свойственной ему хитринкой во взгляде, что проскальзывала через спадающие на глаза пряди волос.       Хан улыбается. — Не слышал, как ты вошёл, — Минхо пожимает плечами, улыбается сильнее, куда более снисходительнее, а затем ровняется с Джисоном, вставая совсем рядом, и также поднимает голову к постеру одного из авторов. Хан повторяет его движения. — Я тихий. — Я знаю, — Минхо усмехается. Он не оборачивается на Джисона, и Джисон не оборачивается в ответ, это и не нужно. Они и так всё знают. — Великий автор с далеко не великой судьбой, — Хан чуть склоняет голову, показывая тем самым, что ему интересно узнать расшифровку данной фразы. Минхо видит это краем глаза, чуть улыбается, обходит учительский стол и, опершись о него, продолжает. — Он гений, это действительно так. Но знаешь ли ты, Хан Джисон, какую фразу можно отнести к абсолютно любому гению? — спортсмен отрицательно качает головой. — Каждый гений по-своему сумасшедший, — усмехается, видя, как эта фраза заинтриговала Джисона. Это видно невооруженным взглядом: брови хоккеиста взлетели вверх, а губы еле заметно вытянулись в трубочку. — Ему принадлежит много знаменитых произведений. Этот автор родился в Чикаго. Знаешь, начало его биографии банально до чёртиков, — Минхо издаёт смешок, — Родители были против его писательства, мать хотела, чтобы тот стал музыкантом, но маленькое юное дарование, естественно, не сделало так, как хотели его предки, — Джисон тоже обходит стол, также опирается на него и скрещивает руки на груди. Но подсел он не так близко. Не настолько близко, чтобы хотя бы задеть Минхо плечом. — Он поступил туда, куда хотел. Потом началась первая Мировая Война. Я не люблю историю, честно тебе признаюсь, … «Потому что там много воин, да, Ли Минхо?» — проносится в голове Хана. — …поэтому просто прими это, как факт. Он участвовал и в гражданской, и во второй Мировой Войне. Он буквально связан с историей, но всё это не так интересно, если ты не историк, — Хан согласно кивает, продолжая смотреть в грустные чёрно-белые глаза. — Он пользовался огромной популярностью у женщин, — Минхо улыбается, его забавляет этот факт, — Наверное, их всех привлекали его щёки, — парень указывает на достаточно пухлые части лица, — Они такие большие, потому что Эрнст часто ел бутерброды с арахисовым маслом, когда что-то писал, — этот факт кажется забавным Джисону, он издаёт смешок, — Согласен, это правда забавляет, — Минхо кивает. — Он вообще любил поесть, — и это действительно было видно невооружённым взглядом: пухлые щёки, губы, очертания плеч и груди, — всё слишком «сдобное». — Он даже как-то опубликовал рецепт яблочного пирога в одной из газет, — Минхо вздыхает, — Я пытался найти этот рецепт, но мне так и не удалось. Было бы интересно попробовать его музу, — Минхо чуть поворачивает голову набок, позволяет затёкшей шее хрустнуть, а затем вновь возвращает её в прежнее положение. — Но всё это не так интересно. Не характеризует его как «по-своему сумасшедшего», тебе так не кажется? — Пока что он мне кажется милым дядей, который любил писать и есть, — это заставляет Минхо кивнуть. — Да. А потом этот милый дядя понял, как сильно несчастен: очень много людей, что входили в его близкое окружение, погибли или покончили с собой. Не знаю, каково это, но, наверное, близких терять очень больно, — Джисон оборачивается на Минхо и смотрит удивлённо. Неужели этот парень за всю свою жизнь никого и никогда не терял? — Отвечаю на твой немой вопрос: только тогда, когда ты действительно теряешь какого-то человека, ты понимаешь — был он тебе близким или тебе просто хотелось так думать. Мне всегда хотелось так думать, — и отчего-то настроение Джисона после этой фразы меняется. Люди серьёзно не видят целой Вселенной, что хранит в себе Минхо? Не видят этого мира, наполненного безграничной светлой фантазией? Как можно не видеть всю искренность этого парня, его ум и осознанность? — Он начал пить, и пил он очень много. Плюсом ко всему, за всю свою жизнь он болел и сибирской язвой, и малярией, и раком кожи, и пневмонией, — Джисон кривит верхнюю губу. Даже с отсутствием медицинского образования совсем не сложно догадаться, что такой набор, можно даже сказать, — букет болезней мало что отставит от нормального, здорового человека. Биография Эрнста Хемингуэя действительно начинает принимать чёрные оттенки. Даже кляксы. Огромные, неряшливые, жирные. — Затем он попал в аварию, но выжил. Пережил гепатит, перелом позвоночника. Ему даже проломили череп, но он всё равно выжил. И умер от собственных же рук. — Как же это так? — вопрос слетает с губ быстрее, чем Джисон успевает понять, как, наверное, по-детски и нелепо он сейчас прозвучал. Однако Минхо не смеётся, не одаривает его снисходительным взглядом, скорее наоборот — его лицо становится очень серьёзным. — Судьба пыталась спасти его от греха. Пыталась уберечь, помогала умереть, лишь бы Эрнст не лишил себя своей жизни сам же. Мы просто люди, мы не Боги, не Творцы, мы не имеем права решать: кому жить, а кому нет. — «Тварь я дрожащая или право имею?» — задаёт вопрос Джисон, заставляя Минхо обернуться. Карие глаза встречаются с такого же цвета глазами напротив, между ними устанавливается зрительный контакт, непоколебимая связь. Хан подмечает, как сверкает огонёк одобрения в зрачках напротив. — Что-то вроде этого, — тише отвечает Минхо, продолжая смотреть в глаза Джисона. Он пробирается через них, словно по туннелю, внутрь, в самую глубь души спортсмена, переворачивая там всё. Он будто бы осторожно берёт в руки каждую черту характера Хана, каждую его эмоцию, рассматривает со всех сторон, изучает, а потом аккуратно кладёт на место. Джисон сглатывает, и глоток этот кажется каким-то громким в тишине кабинета литературы. — Полагаю, Эрнст решил, что всё же право имеет. Во всех источниках пишут, что он побывал в психиатрической клинике, где ему постоянно казалось, что в палате установлены прослушки, и что за ним следят. — Думаешь, что это не так? — Эта правда для тех, кто считает себя тварью дрожащей. — А как считаешь ты? «Ты право имеешь?» — Я не считаю, что люди имеют право решать судьбы — свои они или чужие — не важно. Мы никто в этой огромной Вселенной. Нам дали жизнь, у нас же её и заберут. Про психиатрическую лечебницу, может, и правда, но я считаю, что он не справился с паранойей, а не посчитал, что право имеет. Он просто не смог. — То есть, он трус? — Не думаю, что мы имеем право судить, — Джисон согласно кивает. — Он любил ходить на охоту. У него даже было ружьё, которое он ценил больше остальных. Именно из него он себя и убил. — Я не часто слушаю учителя на уроках литературы, — эта фраза заставляет Минхо приподнять уголки губ, — но каждый раз, когда нам рассказывают чью-то биографию, то кто-то обязательно убивает себя и делает это с помощью любимой вещи. Забавный факт, — Минхо согласно кивает. — Полагаю, любовь часто убивает. — Полагаешь? — Да. Не знаю наверняка.       Парни продолжают смотреть друг другу в глаза, будто бы через эту самую невидимую связь вёлся ещё один диалог, немой. Без слов, без жестов, без эмоций. Только черты, только характеры, только воспоминания. Джисон первый прерывает этот поток, вновь оборачивается к висящему на стене постеру. Вот, что его смутило.       Безжизненное. Это чёрно-белое лицо безжизненное. — Как думаешь, ему было больно? — Джисон уверен, ему не нужно пояснять о какой конкретно боли он спрашивает. Отчего-то парень уверен, что Минхо его поймёт. — Всем людям больно. Не думаю, что есть исключения. «Тебе тоже больно, да?» — Почему ты здесь? Опять забыл тетрадь? — переводит тему Минхо, продолжая смотреть на Джисона. Спортсмен отворачивается от картины, стараясь понять, каким образом забыть рассказанную Минхо историю жизни этого гения, да поскорее. У него действительно тяжёлая судьба, и пускай Джисон не читал его произведений, пускай он вообще не знал о его существовании — это страшно.       Такая жизнь страшная. — Нет, — качает головой, — у меня скоро тренировка, в комнате сидеть не хотелось. Вот и решил прогуляться по школе, — Минхо кивает. — А ты? У вас сегодня был кружок? — и Джисон не знал точно: правда ли парень занимается в кружке, — но почему-то он был в этом уверен. Минхо, походу, это вообще не смутило. — Мне не обязательно находиться здесь только в дни кружка, — отвечает он. — Я не люблю писать в своей комнате, мне нужна другая атмосфера, нужно вдохновение. Почему ты пришёл именно сюда? Странное место для прогулки, — и Джисон чувствует, как этот парень припечатывает его к стенке. — Не знаю, здесь просто было открыто, — Минхо щурится, растягивает губы в улыбке, а затем и вовсе отмахивается. — Ты лжёшь. — Отчего же? — Я знаю.       И Минхо был чертовски прав. Хан лгал. Он искал его большую часть своего свободного времени, он думал о нём, он вспоминал его, он приходил на школьную веранду и дорисовывал его образ, он посещал спортивный стадион и видел, как одиноко там стоит Минхо, наблюдая за улетевшим от него листком бумаги, и как Джисон ему помогал.       Хан солгал. Попытался. Минхо, чёрт возьми, прав. — Я искал тебя. — Меня? Зачем? — и на лице Минхо действительно проскальзывает искреннее удивление. Он кому-то понадобился? Но зачем? Вряд ли Джисон хочет спросить у него что-то касаемо учёбы или попросить познакомить его с кем-то.       Потому что Минхо не с кем кого-то знакомить. — Мне приятна твоя компания. С тобой спокойно.       И после этой фразы Минхо резко встаёт, прерывая зрительный контакт, отходит от Джисона, но не уходит совсем, а просто останавливается около окна, направляя всё своё внимание на улицу. Хотелось спросить: что случилось? Что такого сейчас сказал Хан? Чем так отпугнул? Почему Минхо, словно ошпаренный, отскочил подальше от спортсмена?       Но Джисон, смотря на юношу, видит только часто вздымающуюся грудь. На Минхо сейчас была чёрного цвета рубашка, рукава которой были закатаны до локтей: она обнимала торс парня, подчёркивала худую неспортивную фигуру. Ли, продолжая стоять у окна, лишь прикрывает глаза и делает глубокий вдох.       Что с ним? Что не так? Ему больно это слышать? Или ему никто и никогда не говорил подобного?       Но разве такое возможно? Разве возможно не признаться в чём-то другому человеку? Разве возможно продолжать молчать о том, что так хочется сказать? Разве можно удерживать в себе слова, которые могут значит многое сразу для обоих?       Джисону хотелось это сказать, потому что он действительно так считал. Потому что с Минхо действительно было спокойно. Потому что этот парень построил вокруг себя свой мир, свою правду, свою маленькую Вселенную, в которой жил, не очерняя этим никого другого, не принося дискомфорт.       Но эта Вселенная казалась Хану родной: той, которая ему нужна, той, в которой он так нуждался ещё с поступления в школу, и той, которую нашёл только в Феликсе. Но у Минхо она другая. Она исключительная, единственная, неповторимая, индивидуальная, его. Здесь тихо и спокойно, здесь играет классическая музыка, записанная на виниловые пластинки, здесь пахнет свежесваренным кофе, здесь тепло и уютно. — Хорошо, — всё, что отвечает ему Минхо. — И чем же ты хочешь заняться? — этот вопрос, честно признаться, ставит в тупик. Джисон вообще не любит подобного рода вопросы. Зачем что-то придумывать, если можно попросту пустить дело и пусть оно идёт, как идёт? Захотят поговорить — поговорят, посмотреть фильм — посмотрят. Для этого ведь не обязательно ставить какую-то задачу. Можно просто поддаваться собственным желаниям.       Потому что даже если ничего не придумать, даже если просто остаться молчать, можно ведь совместно погрузиться в тишину.       В комфортную тишину. — Ты… Ты так много рассказал про этого автора, но… Может, у тебя есть свой любимый писатель? — и Джисону правда было это интересно. Если у Минхо таковой имеется, то почему именно он? Чем он его привлёк? Чем зацепил? Что заставило Ли выбрать именно его? — Есть, конечно. — Кто? — Антуан де Сент-Экзюпери. И прежде, чем обосновать свой ответ, я хочу уточнить: тебе интересно почему именно он, исходя из его биографии, или из его творчества? — Минхо всё-таки оборачивается к Джисону. Спортсмен продолжал стоять в паре метрах от него, не зная, можно ли подходить ближе. — Наверное, второе. — Это хорошо. — Почему? — Потому что если бы тебе было интересно, что же такого привлекло меня в его биографии, у меня не нашлось бы ответа, — Минхо складывает руки на груди и, опершись на подоконник, поворачивается к Джисону. — Сказка «Маленький принц» знакома тебе? — Конечно, — отвечает Хан и всё же решает подойти несколько ближе, останавливаясь в метре от Минхо. Он отодвигает стул и садится на него боком, оставаясь лицом к знакомому. Ли одобрительно кивает. — Так вот. Мне нравится это произведение тем, как много в нём заложено философии. Ты когда-нибудь задумывался над тем, сколько её в этом тексте? — Хан отрицательно качает головой. Да, парень безусловно читал данную сказку, однако чтобы вот так вот сесть и провести анализ, разобрать всё по кусочкам и что-то понять для себя — нет. Минхо видит это не только в движениях головы спортсмена, но и во взгляде, в котором был чистой воды интерес. — Хорошо, тогда слушай, — Минхо ненадолго замолкает, будто бы собираясь с мыслями и настраиваясь на дальнейший рассказ, и только через какое-то время продолжает. — Помимо писателя и журналиста сам Антуан был ещё и летчиком. Книга во многом связана и с этим. Там главный герой путешествует по разным планетам, как когда-то летал сам автор, пока не потерпел крушение. — Он погиб? — Скорее — переродился. Чтобы написать эту сказку, — Джисон понимающе кивает. — Каждая планета олицетворяет людские души. И тут самая главная мысль в том, что эти люди-планеты могут развиваться и процветать, если прилагать для этого усилия, а могут совсем погибнуть, если лениться и ничего не делать. Прямо как в нашей жизни, не находишь? Только мы решаем, как она сложится: будем ли мы что-то делать и бороться за своё будущее, или просто будем плыть по течению, полагаясь на судьбу. — Он встречал там людей. Если планеты олицетворяют души, то что тогда олицетворяют сами люди? — уголки губ Минхо немного приподнимаются. Парню однозначно нравится, что Джисон задаёт эти вопросы из искреннего интереса. Такое не часто встретишь, но этому спортсмену будто бы действительно нравится слушать это всё. Это можно понять по заинтересованным карим глазам и слегка приподнятым бровям. Губы Хана чуть вытянулись в трубочку, а спина выпрямилась. Это выглядело слишком забавно и в какой-то степени даже мило, — именно это заставило Минхо улыбнуться. — А люди здесь отражают людские пороки. Вспомним пьяницу. Он пил и винил себя за то, что пьёт. Или вспомним географа, который не посетил ни одной страны, кроме своей. Или можем поговорить о царе, который считал, что абсолютно всё ему подвластно, хотя оснований на то совершенно не было. Или можем вспомнить фонарщика, который был затянут своей работой… — Разве быть затянутым в работу плохо? — Вовсе нет. Только ответь мне на один вопрос, Хан Джисон: когда человек слишком предан своему делу, хватает ли ему времени на других людей? — Ну… — Правильный ответ: нет. Очень редко можно встретить человека, который действительно предан своему делу, буквально живёт им, и при этом успевает впустить в свою жизнь кого-либо. Это очень единичные случаи. Так что в данной работе люди не люди, а людские пороки. — А Роза? Она ведь практически главный герой в работе. Кто тогда она? — Полагаю, это художественный образ жены Антуана. У них были очень тяжёлые отношения и вряд ли их можно назвать искренними и любовными. Они очень часто ссорились, она много ревновала, регулярно уходила из дома, но почти каждый раз возвращалась. Какая Роза в книге? — Я точно не помню… Но насколько мне известно: она была весьма ранимой… — Джисон задумывается. — А! И ещё она всегда была грустной. — Да. И принц постоянно ухаживал за ней. Это олицетворение их любви, пускай и не совсем чистой, — и после этой фразы кабинет литературы погружается в гробовую тишину. На стене висели часы, и только их тиканье иногда разряжало эту атмосферу. Джисон опускает глаза вниз, рассматривая свои кроссовки, а Минхо смотрит перед собой немигающим взглядом, думая, будто бы, о чём-то своём. — То есть, эта сказка нравится тебе тем, что в ней очень много правды? — Да. Иронично выходит, не так ли? Сказки сочиняют для детей, чтобы рассказывать их им на ночь, погружая в мир волшебства, а Антуан де Сент-Экзюпери переплюнул всех других авторов. Он написал сказку, которую и правда можно рассказывать детям, однако эту же сказку не мешало бы прочитать и многим взрослым, чтобы научиться некоторым вещам. — А чему эта сказка научила тебя? — Минхо смиряет Джисона нечитаемым взглядом, отчего спортсмен сразу выставляет руки вперёд, несильно махая ими. — Нет-нет, я просто спросил, извини, если это личное! — Минхо долго смотрит на парня, а затем, видимо смирившись, вздыхает. — Она помогла мне понять одну простую истину: близкие отношения с человеком — это самое сложное, что есть в этом мире. Чем ты ближе с другом, тем сложнее с ним прощаться. И счастье, которое тебе дарит близость, пропорционально страданиям расставания, — Джисон в удивлении вскидывает брови, смотря на заметно погрустневшее лицо Минхо. Карие глаза опустились в пол и уголки губ, некогда приподнятые, больше таковыми не являлись. Будто бы всё тёмное, что только есть, сгустилось вокруг одного маленького человека.       В кабинете повисла гнетущая атмосфера. Она давила, буквально зажимала в тисках, не давая спокойно дышать. Казалось, что оба парня это почувствовали.       Минхо встряхивает головой, поднимается с подоконника и, не попрощавшись, покидает стены аудитории, закрывая за собой дверь. Весьма громкий звук в такой звенящей тишине, заставляет Джисона вздрогнуть. Он оглядывается по сторонам, пытается найти Минхо, но понимает, что тот ушёл.       Походу, Хан влез туда, куда влезать не стоило.

***

      До начала тренировки остаётся не так много времени. Джисон ускоряет шаг и заходит в раздевалку самым последним. В помещении уже все члены команды ходят в надетой защите, тренировочных свитерах и коньках; вратари надевают шлемы, а нападающие и защитники либо обматывают клюшки изолентой, ибо старая стёрлась, либо просто сидят, ожидая, когда капитан выведет команду на лёд. — Всем привет, — громко проговаривает Хан, пожимая руку повстречавшемуся на пути Уёну — одному из нападающих команды. — Опаздываешь, — подмечает Феликс, когда его лучший друг садится рядом. Младший уже был полностью готов к тренировке: он сидел с клюшкой в руках, в тренировочной одежде и коньках, с лезвий которых были сняты защитные чехлы. — Задержался в классе литературы, — наспех отвечает Джисон и сразу же снимает с себя верхнюю одежду, быстро меняя её на термобельё. — И что ты там делал? — непонимающе оглядывает. — Опять что-то забыл что ли? — Нет. Помнишь того парня, которого мы там встретили? — Джисон стаскивает с себя штаны, также меняя их на термобельё, затем быстро берёт защиту, надевая её. — Которого ты благополучно разбудил, и он ударился затылком о стену от страха? — Хан одаривает друга скептическим взглядом, вызывая у того смешок. — Конечно помню, и что? — Так вот, я был с ним. Мы общались, — Феликс вскидывает брови от удивления, недоверчиво смотря на друга, который уже натянул тренировочный свитер и, сидя на скамейке, зашнуровывал коньки. — Ты и он? И о чём же? — О литературе, — младший только открывает рот, чтобы задать следующий вопрос, как его друг перебивает его. — Да, я могу поговорить о литературе. Иди со своими подколами знаешь куда? — Куда же? — На лёд, — Феликс тихо посмеивается, пока Джисон, встав со скамейки уже полностью одетым, кричит команде о том, что пора выходить из раздевалки. — Я не понял, капитан, почему команда не на льду? — открывшаяся только что дверь встречает Джисона недовольным лицом Ын Ли, который стоял в коридоре со сложенными на груди руками. Он осматривает Хана с приподнятой одной бровью, выражая тем самым своё крайнее раздражение. — Прошу прощения, Ын Ли. Такого больше не повторится, — капитан прижимает ладони друг к другу настолько, насколько ему позволяли перчатки и зажатая в одной из кистей клюшка, а после кланяется. Тренер одобрительно кивает, а после этого разворачивается на сто восемьдесят градусов, направляясь ко входу на площадку. За ним пошёл и Хан, а уже за капитаном все остальные члены команды. — Итак, — парни, выехав на лёд, окружили тренера: некоторые сели на одно колено, а некоторые стояли позади тех. — Сегодня плотно поработаем над техникой, в конце тренировки поиграем двухсторонку, а пока начнём с разминки. Джисон направляющий, от синей до синей ускорение пять раз, потом три круга змейкой пять на пять, — раздаётся свисток, и Хан сразу же начинает движение, видя боковым зрением, как команда последовала за ним. Феликс ехал совсем рядом, но стоило доехать до ворот, а соответственно, и до синей линии, парни разбились в шеренгу. Раздался ещё один свисток, и хоккеисты, сразу набрав высокую скорость движения, помчались вперёд — ко второй линии. Достигнув её, они резко тормозят, заставляя лёд разбиться на маленькие снежинки, которые красивым фонтаном падают на холодную поверхность, а затем разворачиваются и уже едут обратно: кто-то ехал чуть быстрее, кто-то помедленнее. Вратари в это время, стоя в воротах, разминали колени, поочередно опуская их внутрь и растягивая связки. — Теён, ускорься, ты нападающий или кто? — кричит тренер, после чего один из хоккеистов заметно прибавляет в движении. — Вот так, молодец. Работаем!       В кармане Ын Ли зазвонил телефон, отвлекая мужчину от тренировочного процесса. Он чертыхается, кричит Джисону, чтобы продолжал пока что разминку сам, а затем принимает вызов, ненадолго покидая площадку, где ничего не было слышно, кроме скольжения коньков по тонкому льду. — Закончили! Зарядились на три круга змейкой, поехали! — Джисон объезжает всех впереди стоящих парней и, оказавшись первым, вновь ведёт строй. Сделав пять «шагов» вперёд, Хан разворачивается на сто восемьдесят градусов, начиная ехать спиной. Вновь сделав пять «шагов», парень опять разворачивается и продолжает движение лицом вперёд. Вся команда, ехавшая за ним, повторяла данное упражнение честно, не отлынивая и не отставая. Никто не позволял себе переговариваться друг с другом или снижать скорость. Поговорить они могли и во внеурочное время или хотя бы в раздевалке, а на момент тренировки всегда стояла гробовая тишина, и были слышны разговоры разве что коньков, разрезающих лёд своими лезвиями. — Закончили! Подъехали все сюда, — команда прекращает выполнение упражнения и подъезжает к тренеру, что только что вернулся на площадку. — Значит так, дальше работаем с техникой: расставляете конусы, барьеры и шины в том порядке, что я назвал, в два ряда, разбиваетесь на две колонны, ведёте шайбу к конусу, объезжаете его вокруг оси, затем к барьеру, прогоняете её через каждое его отверстие змейкой, сами проезжаете рядом, затем подкидываете шайбу, забрасываете в шину и везёте до конца зала. Третье и четвёртое звено, встаньте пока что на расстрел вратарей, иначе они заскучают у нас. Через три подхода поменяетесь. Джисон и Феликс направляющие, поехали!       Первым делом парни ненадолго покинули площадку, заглядывая за борта и доставая перечисленный тренером инвентарь. Понадобилось не так много времени: уже через пару минут всё было готово для выполнения упражнения. Феликс и Джисон, как и было сказано Ын Ли, встали направляющими, а позади них встало ещё по четыре человека. Остальные десять собрали около себя побольше шайб, готовясь разминать вратарей. — Начали! — командует мужчина, после чего на всю площадку раздаётся свист. Джисон и Феликс одновременно принимаются выполнять упражнение: они быстро объезжают конус, ловко делая целый круг вокруг него, затем гоняют шайбу змейкой, пропуская через небольшое препятствие, а после, чуть ускорившись, подъезжают к шинам, подцепляя краем клюшки шайбы и забрасывая их точно внутрь. После они объезжают шины и, оказавшись спереди, закидывают клюшки на их края, начиная тянуть за собой. Тяжесть, оказавшаяся сзади, заметно снизила скорость обоих парней, заставляя тренера закричать: — Ускорились, ускорились! Шевелим ногами! — Джисон и Феликс быстро переглядываются и, поймав в глазах друг друга азарт, начинают ехать быстрее, заметно ускоряясь. — Следующая пара, начали! — вновь раздаётся свист, после которого Уён и Теён начинают выполнять данное тренером упражнение точно так же, как и Феликс с Джисоном.       Парни доезжают до конца, касаясь борта абсолютно одновременно, после чего, быстро отъехав, возвращаются обратно, вставая в конце строя. Хоккеисты, что начали выполнять упражнение после них, сделав змейку, доезжают до конца, встречают шину уже у борта, закидывают в неё шайбу и везут её на изначальное место, только уже с двойным грузом внутри. Оставляют для третьей пары, после чего возвращаются в строй. Это упражнение помимо техники направленно ещё и на укрепление силы и выносливости. К третьему заходу в шинах будет лежать очень много шайб и возить их за собой будет куда сложнее.       В это время другие десять парней расстреливали двух вратарей как хотели: одни делали через связки с защитниками, другие — с нападающими, а некоторые и в одиночку, чтобы почувствовать себя слишком крутым. Один из парней, выполнявший указание тренера в соло, набрал скорость и, оказавшись практически у ворот, резко развернулся, сделал оборот вокруг себя и, увидев, что вратарь уже потянулся ловить шайбу с правой стороны, забрасывает её в левую часть ворот, забивая гол. — Неплохо-неплохо, Кай, молодец, — Ын Ли одобрительно кивает, заставляя спортсмена улыбнуться. Глаза тренера бегали от первых двух звеньев ко вторым двум, наблюдая абсолютно за каждым учеником. На лицах нападающих и защитников уже выступил румянец, а рот открылся, потому что количество кислорода, поступающего через нос, не хватало. Вратари, мужчина уверен, тоже были полностью красными, однако это скрывали их шлемы, оставляя в зоне видимости только глаза. — Закончили! Поменялись! — десятки меняются местами и тренер даёт несколько минут на отдых, чтобы можно было попить воды или перевести дыхание: вратари тут же снимают шлемы, начиная полноценно дышать, а полевые игроки моментально обхватывают трубочки от бутылок губами, жадно глотая холодную воду. — Много не пейте, иначе потом будет тяжело тренироваться! Минута, и начинаем! — и ровно спустя шестьдесят секунд парни вновь принимаются выполнять упражнение. Феликс и Джисон, выполняя установку тренера с максимальной ответственностью, умудрялись следить за остальными товарищами, иногда подсказывая как лучше сделать или что необходимо исправить, чтобы начало получаться. — Ты когда оказываешься у ворот, всем видом показываешь вратарю в какую сторону будешь бросать. Не верти корпусом, держи его ровно, тогда твои действия будет сложнее предугадать, — говорит товарищу Джисон, после чего хлопает его по плечу и возвращается в строй. А парень, решив довериться капитану, старается сделать так, как ему посоветовали: ускоряется, едет прямо, смотрит то на шайбу, то на вратаря, и только в самую последнюю секунду, абсолютно не вертя корпусом, бросает её вправо. Вратарь же, не успев отреагировать, лишь падает на лёд, так и не словив шайбу. — Спасибо, хён, — хоккеист подъезжает к Джисону и стукается с ним шлемами, прислоняя голову к голове капитана в знак благодарности. — Нет проблем, — улыбается Джисон, наблюдая, как товарищ по команде, прислушавшись к его словам, стал выполнять упражнение только так: не вертя корпусом.       Через несколько минут Ын Ли снова кричит «закончили», снова даёт пару минут на отдых, а затем, велев разделиться на пары и тройки, проговаривает новое упражнение, направленное на отработку техники. Хоккеисты слушают внимательно, а после раздавшегося вновь свистка, приступают к выполнению задания. Площадка погружается в звук скрежета коньков по льду и тяжёлого дыхания спортсменов, усердно выполняющих задание. Ын Ли стоял у борта, облокотившись на него плечом одной руки, и внимательно наблюдал за каждым своим учеником. Подмечал, что меняется в технике каждого и что наоборот — слишком хромает и нужно проработать ещё лучше. — Закончили. Зарядились на двухсторонку, синие и красные на льду, остальные пока что сели, — парни, одетые в зелёные и серые майки, быстро перекидывают ноги через борт и уже через пару секунд оказываются сидящими на скамейке, поставив перед собой клюшки.       Джисон и Феликс, будучи в первом звене, встали с одной стороны. Капитан был в середине площадки, как центральный нападающий, младший же занял позицию справа. Остальные игроки разбрелись по своим местам. Ын Ли выезжает в центр, останавливается около Хана и Уёна — центральных нападающих первых двух звеньев, и, чуть подождав, резко бросает на лёд шайбу, сразу же отъезжая от места борьбы. Парни моментально начинают биться за неё, но Джисон, оказавшись быстрее, перебрасывает её на свою сторону, отдавая пас назад.       Шайбу тут же подхватывает Феликс, начиная двигаться в сторону ворот противника. Глаза парня постоянно бегают с шайбы на окружающих его игроков, чтобы понять, кому можно отдать пас и можно ли вообще. Его тут же окружают защитники противоположной стороны, затрудняя путь к воротам. Феликс маневрирует, проскальзывает через одного игрока, но видит, как второй защитник несётся прямо на него, желая припечатать к борту. Младшему ничего не остаётся, как отдать шайбу назад в надежде, что её заберёт кто-то из красных, и через секунду его прижимают к борту, после чего оба игрока падают на лёд. — Аккуратнее! Своих не ломаем! — комментирует эту ситуацию тренер, продолжая наблюдать за игрой. Шайбу перехватил игрок в синем свитере, начиная вести в ворота Феликса и Джисона, но его тут же нагоняет двое защитников, и ещё один ожидает рядом с вратарём. Второй, расставив руки в стороны, перемещается то влево, то вправо, максимально внимательно следя за Теёном. Однако только он добирается до ворот, как шайбу перехватывают, отдают пас другому защитнику, а тот — Джисону.       Хан быстро оглядывается, оценивает обстановку и, поняв что большая часть игроков со стороны его ворот, начинает быстро ехать к воротам противника. Защитники тут же нагоняют его, но впереди них оказывается Феликс: он стучит клюшкой по льду два раза, давая капитану знак того, что он готов, он забьёт, нужно лишь довериться.       Джисон маневрирует, делает вид, что вот-вот отдаст пас справа бегущему защитнику, и когда удостоверяется, что противник поверил в это, быстро отдает шайбу Феликсу, который был совсем рядом с воротами. Младший перехватывает её, объезжает калитку, и забивает гол, просовывая шайбу в маленькую щёлочку между вратарём и железной трубкой.       Вся команда красных тут же вскидывает руки вверх, чуть потряхивая клюшками, пока вратарь с расстроенным видом достаёт шайбу из ворот, чтобы отдать тренеру. — Один-ноль, красные ведут, — подытоживает Ын Ли, а затем он вновь вбрасывает шайбу в игру, продолжая наблюдать за своими учениками.       Спустя час тренировка закончилась. Выдохшиеся спортсмены, поснимав шлемы, побрели в раздевалку: кто-то на ходу пил воду, а кто-то взлохмачивал полностью промокшие волосы, от которых очень сильно пахло потом.       Оказавшись в раздевалке, парни сразу же побрели в душ. Душевых кабин было всего пятнадцать, поэтому некоторые спортсмены просто сидели на скамейке, поснимав всю защиту и оставшись только в термобелье. Джисон и Феликс никогда не гнались помыться первее всех, поэтому они, устало откинувшись на железные дверцы шкафчиков, просто восстанавливали дыхание, прикрыв глаза. — Ну и как пообщались в итоге? — Он… Интересный? — Это ты у меня спрашиваешь? — задаёт вопрос Феликс, устало улыбаясь. — Я там не был и пришёл на тренировку вовремя. — Не нуди, — вздыхает Джисон. — Мы с ним поговорили о писателях и о его любимой книге. Но потом он резко ушёл. — Ушёл? Почему? — Феликс всё же разлепляет глаза, веки которых заметно потяжелели, и оборачивается на старшего. Тот пожимает плечами. — Мне кажется, я случайно влез туда, куда не стоило влезать, — проговаривает Джисон и поджимает губы. — После одного моего вопроса он сразу же ушёл. Думаю, я спросил что-то очень личное, — Феликс кивает, откидываясь обратно на дверцу шкафчика. Парень открывает бутылку и обхватывает трубочку губами, желая устранить сухость во рту и в горле. — По нему видно, что он не очень общительный. Не удивительно, что ты задел его чем-то, — отвечает Феликс будничным тоном. — Что дальше? — В смысле? — В смысле я не поверю, что в кабинете литературы ты оказался случайно. Что планируешь делать дальше? — Я не знаю. Мне интересно разговаривать с ним. Он… Он какой-то… — Другой. — Да. — И именно это привлекает тебя в нём, — Джисону не остаётся ничего, кроме как кивнуть, согласившись со словами друга.