Rose auf den Theaterbühnen

Он согласился пойти в театр исключительно потому, что Эмми назвала имя своего коллеги, который должен сыграть роль Мефистофеля. Прозвучавшее чётко и звонко, оно разбередило затуманенную болезнью и морфином память, возвращая в самый конец Великой войны. Отказаться было невозможно и, как оказалось, не напрасно. Алый плащ Мефистофеля вился на сцене как неудержимый пожар, как огонь, испепелявший стыд и мораль, которые Гёринг отчаянно пытался спасти, убежав много лет назад ранним утром в сырой холод. Он думал, что больше никогда не увидит лицо юного актера. Но тот был уже не молод: угловатость давно сошла с тела, набравшего силы и веса. Они оба, впрочем, изменились. И не только внешне. Ловкие выверты, резкие телодвижения, громкий голос, взлетающий под купол театра, выходки и козни — всё это хлынуло со сцены и обуяло Гёринга так, что их с Эмми ложу огласил его искренний, неподдельный смех. Этот дьявол великолепен, пластичен и, о Господи, инфернально сексуален. Под конец спектакля Гёринг поманил к себе одного из адъютантов и шепнул ему на ухо, указывая рукой, полной перстней, на распластавшегося по сцене едва ли не в экстатическом припадке Мефистофеля. Чувства, захватывавшие Густафа во время живого исполнения, достигли своего пика. Нервное возбуждение мешалось с наслаждением от игры, взаимодействия со зрителями и коллегами на сцене. Это был один из самых оглушительных успехов за последнее время. И, подумать только, он вновь брался за эту роль спустя столько лет. Теперь возможностей у признанного актёра имелось в достатке. Он создал себе новый образ с нуля, вдохновившись наследием, доставшимся Густафу от других исполнителей, и сделал его даже более элегантным. Лишь маска из грима с алыми губами, горевшими на фоне выбеленного лица, придавала неестественного потустороннего шарма исполнителю, на несколько часов влезавшему в шкуру служителя Преисподней. Пускай дух зла был подслеповат и плешив, никто не посмел бы усомниться в его могуществе. Ведь за фасадом из паясничанья и кривляний крылось нечто страдальческое и гнетущее. Так тесно Густаф ещё никогда не срастался с какой-либо ролью. Благо это или напасть — время покажет. Но когда он воздевал глаза к слепящим софитам, убеждался, что находится там, где ему суждено быть. Последний яростный взгляд, последняя горькая ухмылка, и тяжёлый бархатный занавес ненадолго отделил актёров от зала. Пришло время для финального поклона под гром аплодисментов, предвосхищавших небывалый фурор. Бурные овации оглушили Гёринга, но он всё же поднялся и присоединился к всеобщему ликованию, наблюдая с высоты своего места за тем, как на сцену хлынул настоящий водопад из цветов, осыпавший вышедших на поклон актёров точно из рога изобилия. Видно было, как через ряды зрителей пробирается его адъютант, выставив перед собой букет из алых роз, огромный и яркий, похожий на фантасмагорическое облако из лихорадочных снов. Наконец, тот приблизился к подмосткам и, не дождавшись окончания катарсиса, взошёл на сцену, направляясь к главному герою торжества. Не Фаусту. Мефистофелю. — Герр Грюндгенс, — адъютант протянул ему терпко благоухающий букет без лишних расшаркиваний, — рейхсмаршал просит вас к себе. Восторженный зал притих, когда человек, облачённый в военную форму, бесцеремонно пересёк границу, отделявшую зрительский зал от подмостков. Он не нуждался в услугах театральных работников, дабы сообщить о воле начальства. Выступив вперёд, будто в защиту коллег, тихонько перешёптывавшихся за спиной своего руководителя, Густаф встретил вторженца дружелюбной улыбкой. — Премного благодарен! Для меня это честь. Бережно передав ранее полученные цветы подоспевшей работнице, Густаф принял букет из рук адъютанта. Взгляд пронзительных серо-голубых глаз прошёлся по тугим алым бутонам, после чего метнулся к ложе, где расположилась Эмми вместе с избранником. Грюндгенс не сомневался в том, что именно она подбила рейхсмаршала на подобную любезность, желая, наконец, представить их друг другу. Она была свято уверенна, что таланты Густафа заслуживают самой высокой оценки. Сомнительное признание, но Густаф ему не противостоял. Это было опасно. Не желая затягивать неловкую паузу, Грюндгенс разорвал общую цепь и поманил за собой адъютанта. Он успел освоиться за кулисами театра и помнил, какие проходы ведут к ложам второго этажа. С их уходом толпа сразу оживилась: им в спину понеслись одобрительные восклицания, жаркие «браво» и новые шквалы аплодисментов. Вышагивая за Грюндгенсом, адъютант не оглядывался по сторонам и, казалось, нисколько не был заинтересован в самой личности актёра. Его задачей было доставить исполнителя к рейхсмаршалу и его спутнице, а всё прочее — не его ума дело. Поворот за поворотом, ступень за ступенью, и они, наконец, оказались у двери, ведущей прямиком к ожидающему Гёрингу. Адъютант остановился и жестом предложил Грюндгенсу войти. — Прошу. Он ждёт вас. Напоследок одарив провожатого благодарной улыбкой, Густаф уложил букет себе на локоть и распахнул дверь. С порога на него набросился благоухающий вихрь в норковой мантилье, мелодично позвякивающий драгоценностями. — Ах, Эмми, спасибо, спасибо! Это было, в самом деле, захватывающе… Приобняв расчувствовавшуюся подругу свободной рукой, Густаф, наконец, осмелился взглянуть на её спутника. Уголки рта Грюндгенса предательски дрогнули. Герман развернулся к нему и поймал взор светлых глаз, который слишком хорошо помнил, несмотря на попытки забыть. Как и было заметно издалека, Грюндгенс вытянулся, окреп и раздался в боках и бёдрах, но это мало портило его пластичную фигуру. Да и не Гёрингу об этом судить.  — Превосходно, герр Грюндгенс, вы растёте над собой… — Приятно слышать это от вас. Предательское «Герман» едва не сорвалось с губ. Сколько перемен потрясло Германию за последние годы, а Густаф так и не сложил дважды два. До этой самой минуты. Что и говорить, загадочный офицер из далёкого прошлого успешно освоился в стремительно меняющемся мире и успешно подмял под себя его немалую часть. Потухший взгляд Густафа снова упал на букет, теперь казавшийся ему неслыханной пошлостью. Когда-то в порыве чувств он отнёсся к чужому подарку бесцеремонно. И вот, спустя столько лет судьба решила его проучить. — Не смущайтесь, — Гёринг шагнул ближе, сокращая расстояние между ними совершенно непринуждённо, будто ничего не связывало их ранее, словно они встретились в первый раз. — Эмми много говорила о вас, и я хотел убедиться лично. Я впечатлён. Герман смотрел неотрывно, не мигая, и в его глазах горел какой-то зловещий холодный огонь, совсем не такой, как тогда. Он стал совершенно другим человеком. Много воды утекло. Ранение, наркотики, смерть любимой жены — всё это наложило отпечатки, но не искоренило одного: того, чего Герман так ненавидел и боялся в себе, желая избавиться от него всеми силами... От рокочущего чувства в груди при виде светлых глаз и ресниц. Он протянул Густафу руку. — Моё восхищение. Эмми, без лишних слов уловившая настроение возлюбленного, выпустила Густафа из объятий и подхватила его под руку, заглядывая в лицо с огромным энтузиазмом. Два безмерно уважаемых ею мужчины — любовник и актёр — наконец, сошлись. Из этого сотрудничества наверняка родится нечто чудесное и плодотворное. А Грюндгенс так и стоял без движения, подобно статуе, высеченной из чёрного мрамора. Белоснежное лицо усиливало впечатление, что актёр не принадлежит миру сему. Но даже дух зла дрогнул в присутствии человека, ставшего Гитлеру правой рукой. Только лихорадочная мысль о том, что промедление смерти подобно, вывела Густафа из транса. Скосив глаза на подругу и благодарно ей кивнув, он снова переложил цветы, чтобы ответить на приветствие рейхсмаршала. Ладонь без бархатной перчатки сжала чужие пальцы твёрдо и решительно. — С благодарностью его принимаю, - мягкая полуулыбка, качнувшиеся полы плаща, и исчадие Ада опустило голову в грациозном полупоклоне. Подобная встреча могла произойти не иначе как по воле злого рока. Зал, заворожённо наблюдавший за этой судьбоносной встречей, взорвался новым шквалом аплодисментов, будто перед ними развернулся настоящий спектакль — феерия феерий — какая бывает раз в сто лет.  Все взгляды были обращены на них, каждый человек видел их приветствие и понимал, что именно в этот момент рейхсмаршал зажёг собственной рукой новую звезду на небе театра и кино. Возможно, Гёринг тоже понимал это, пока неотрывно смотрел в выбеленное лицо Грюндгенса — не такое, каким он видел его в последний раз, но всё ещё узнаваемое, пробуждающее глубоко сокрытые воспоминания и провоцирующее то самое порочное копошение в груди. Оно было таким же, как много лет назад, не утихло и не исчезло, отчего Герман мгновенно осознал одну простую вещь: звезда этого человека будет сиять, чтобы он — второй человек в Германии — мог любоваться ею и греться в её лучах. — В таком случае, я настаиваю, чтобы вы составили нам компанию сегодня вечером. У меня есть отменное вино. Совершенно не кислое. Впервые в жизни Густаф вздрогнул из-за разразившихся оваций. Он так любил их и ждал, но теперь они знаменовали нечто зловещее, выходящее далеко за пределы театральной залы. О времена, о нравы! И всё же присутствие Эмми, любовно поддерживающей подаренные ему цветы, разряжало обстановку. Она ведь похожа на него, даже если не настолько талантлива: живёт и дышит театром, примиряясь с реальностью посредством сцены и светлой влюблённости в человека, но не личность со всеми её грехами и преступлениями. Светлые глаза женщины были полны доброты и участия. — Соглашайтесь, Густаф! Я и Герман всегда будем вам рады. Грюндгенс тихонько усмехнулся и опустил взгляд в пол. Пот также холодил ему спину, грим, хотя и в разы лучшего качества, также смазался и оставлял белёсые следы на вырезе бархатного дублета. — Не откажусь от столь приятного времяпрепровождения. Дайте мне десять минут, и я весь в вашем распоряжении. — Мы ждём вас с нетерпением, — ответил Гёринг и, наконец, выпустил его руку. В чём Густаф был совершенно прав, так это в том, что он теперь целиком и полностью в его распоряжении.