твоя ненависть.

сейчас ничего не осталось, кроме как сжечь его и забыть навсегда.

…

нет.

***

      дыхание спёрло после того, как антон резко открыл глаза. тяжело вдохнув воздуха, он оглядывает потолок, пытаясь привыкнуть к темноте.       в голове было очень много мыслей и страхов, внутри затягивался тугой узел из нахлынувшей тревоги и желания задохнуться, перестать существовать. но больше всего хотелось разрыдаться и забыть обо всём, что он видел. всё, что он чувствовал.       пространство потеряло своё поведение, вокруг всё меркнет и кружится по кругу, оказывается перевёрнутым вверх ногами, и кажется, не собиралось возвращаться в прежний вид. к горлу подступала отвратительная на вкус рвота, что уже ощущалась на корешке языка и антон отчаянно прочищает горло, громко прокашливаясь, словно он уже ощущал, как его душили.       нежные, местами грубые из-за мозолей, пальцы обхватывали его шею, сжимаясь вокруг неё сильнее с каждой секундой, и он чувствовал, как дышать становилось труднее, как бы не старался взять хотя бы кислорода в изголодавшие по нему лёгкие.       а потом антон замечает, что лежит рядом с димой. его тёплые руки — одна обхватывает его талию, а вторая лежит на волосах, — кажется, перед тем как уснуть они нежелись и тепло целовались. от осознания этого в груди расцветало приятное чувство, которое не получалось сравнить с чем-либо ещё. шло откуда-то из самых глубин и задевало всё самое чувствительное, что было внутри, щекотя и лениво играясь.       дима спал, тихо и спокойно, любяще прижимаясь к нему и, вроде как, даже немного улыбался. не всегда увидишь его таким спокойным, довольно лежащим распластавшись по всему дивану. в голову закрадывалась мысль, что хотелось просто отдать ему весь мир, всё что угодно, лишь бы больше никогда не видеть его грустным, или что хуже — плачущим, чуть ли не навзрыд.       звёздочкина немного дёргает. всё это было сном, и всё, что он видел — ненастоящее. руки затряслись, и он цепляется за волосы димы, осторожно перебирая их меж пальцев, пытаясь успокоиться. не удивительно, что ему помогало. волосы димы всегда были мягкими и с слегка вьющимися кончиками, которые ещё ко всему прочему сильно секлись. антон очень любил перебирать именно кончики — они забавно вились вокруг его пальцев.       завороженно смотря в потолок и предпринимая кучу попыток забыть дурной сон, он невольно берёт ладонь побрацкого в свою, слегка сжав её. обычно ладони димы были прохладными, особенно кончики пальцев, — дима часто играл на гитаре и пальцы сильно затекали. антон каждый раз был просто без ума от возможности согреть обледеневшие ладошки.       резкое прикосновение повело за собой тихое, еле слышимое мычание снизу. дима совсем немного поёрзал, а после и вовсе приоткрыл глаза. сначала не совсем понимал, что происходит, и почему антон выглядел таким встревоженным, таким напуганным, а самое главное с таким диким волнением в глазах.       шатен осторожно переворачивается на живот, и заглядывает в чужие глаза, стараясь разглядеть в них хотя бы крупицу спокойствия. не получалось. дима с тоской наклоняется голову, и проводит ладонью по волосам антона, зачёсывая их назад — стоит убрать руку, они заваливаются вперёд — слегка в сторону, снова и парень немного улыбается.       — ты чё, опять херня какая-то приснилась?       в ответ послышался лишь тихий шмыг, и антон с каким-то отчаянием прижался к диме, заводя руки за его спину и медленно гладя, желая согреть, будто сменить тему, будто чтобы показать, что он в порядке. хотя было очевидно, что на самом деле он вообще не в порядке, и по его бледному лицу это прекрасно видно, — пусть даже в темноте и хер что разглядишь.       — это было очень плохо, дим.       побрацкого как-то даже немного передёрнуло от этого надломленного голоса. обычно он ровно поставленный, без лишних ломок и перепадов в тоне, всегда идёт одной волной без каких-либо колебаний. монотонный, и в то же время такой спокойный и приятный, вселяющий доверие в беспокойное сердце, готовое вот-вот остановиться.       сердце билось в странном ритме, установленным тиком метронома и дима понимает, что сейчас лучше побыть большой ложкой , поэтому подвинулся повыше, и уткнулся носом в растрёпанные волосы антона, щекоча самому себе нос. руки повёл ближе к животу, осторожно поглаживая. не хотел доставать вопросами, хотел просто побыть рядом, пусть и хотелось обратно завалиться спать и забыть обо всём на свете. он просто прекрасно знал, что когда антону плохо — лучше вовремя принять меры и не пускать это всё на самотёк.       в тусклом свете с окна — разных вывесок и фонарей, отражающегося света фар и лампочек — дима замечает еле-еле заметные проблески на глазах антона. без слов понимает, что происходит, и молчит. лишь не спеша гладит макушку того и чувствует, как с каждой секундой чужое тревожное сердце под его ребрами стучит всё быстрее и быстрее, а звёздочкин в какой-то момент вовсе сжимается почти пополам.       это было началом чего-то большого, началом чего-то, чего дима пока не понимал, но прекрасно видел, что ещё немного, ещё совсем чуть-чуть и…       — ты…?       — всё нормально.       снова намеренно поставленный тон, которым он хотел полностью убедить в том, что переживать не о чем. это было очевидно, антон никогда не хотел показывать своей слабости, а за еле появившиеся слёзы был готов избить себя до синяков. но сейчас знал, что с димой так не получится. дима не даст, дима не позволит и будет рядом, позволит дать себе слабину, даже если в голове будет огромное противоречие «тебе плохо, выпусти это» и «да ты даже этого не заслуживаешь».       сдаётся. берёт и вот так легко сдаётся, ложась боком, сжимая в пальцах чужую футболку и первые за долгое, ужасное долго тянущееся время, позволяет себе уронить первую слезу. честно, даже не понимал почему, за что, и зачем.       стало страшно. всё, что произошло в том мерзком сне противно царапало сознание острыми, неровными и противными когтями, вызывая тем самым ужасную головную боль, которая давила на вину ещё сильнее. но при этом антон был так благодарен, что его не заваливали вопросами, не ковыряли ещё даже не засохшую корочку, намёка на которую и в помине не было. нет, эта рана всё ещё кровоточила, но то, что он был не один клеило пластырь с глупым и забавным рисунком на эту рану.       — ты можешь мне рассказать, помнишь ведь?       когда-то давно они обсуждали это, обсуждали что если что-то случилось — они рассказывают, не отмалчиваются и не держат под тайной в сейфе и с пин-кодом в двадцать цифр. это доверие, и когда-то давно они дали себе обещание, что попробуют сделать всё возможное, чтобы между ними не было никаких недосказанностей. чтобы канат связывающий их становился лишь крепче, и в конечном итоге стал таким, что уничтожить будет невозможно.       они оба это помнят, и оба старались держать это обещание. конечно, были косяки, были ошибки, но сейчас звёздочкин вовсе не хотел повторять их. не хотел повторения тех ужасных событий из сна, не хотел ссор, не хотел всего того, что могло произойти между ними. поэтому тяжело вздохнул, не пытаясь смахнуть маленькие реки слёз, что неконтролируемо стекали по щекам.       — да, помню.       — ну так и? — дима осторожно опускает голову, и целует любимого в лоб.       — мне просто стало страшно. мне приснилось всё… очень плохое, что только могло произойти у нас. это было просто… просто ужасно.       побрацкий прекрасно слышал как ломался голос ломался под очередным приступом паники. кажется, антону действительно было очень тяжело вспоминать всё это. и раз он так реагировал, с такими надрывными нотками пытался рассказать всё, что его мучило — запомнил он всё в ярчайших красках. неужели его действительно так пугало, что они могут… разойтись?              и он рассказал про всё — про крики, про ссоры, про драки, — после которых всё ужасно болело и в квартире висело ужасное, давящее и до рвоты апатичное настроение, которое хотелось сблевать куда-то подальше, вымыть рот с мылом и больше никогда не чувствовать этот отвратительный привкус на корне языка, — про бьющую под дых сцену, где они пытались друг друга придушить к чертям собачим. зачем? они были слишком злыми и раздражёнными, или слишком сильно устали друг от друга? не попытались услышать друг друга, или секрет крылся в том, что хотели узнать, кто же продержится дольше?       а ведь их остановил лишь страх. антона остановил страх, страх что останется один и потеряет единственного любимого человека, которому не могла угрожать какая-либо опасность. но, видимо, на самом деле всё это время опасностью был он сам. он слишком сильно переживал, переживал, что сон перейдёт, противно скрипяще неровными ногтями переберётся в реальность, и всё это произойдёт на самом деле. никто из них этого не хотел, очевидно. и кажется, антон первым решил высказать свои опасения, пусть и половина была неразборчива из-за странного истеричного приступа.       дима не смеялся, не осуждал, он внимательно слушал и позволял тому выплакаться. позволял выпустить всё то, что накопилось за долгое время. он сам по себе знал, как это порой трудно — позволить себе, вроде, такую простую вещь. просто заплачь, в чём проблема?       проблема в осуждении, в страхе того, что над тобой начнут глумится и говорить, какой же ты на деле оказался слабак, что не можешь справится с такой мелочью — сразу в слёзы. дима знал это, и не хотел, чтобы антон чувствовал себя так. слёзы — не слабость. не то, за что должно быть стыдно, не то, за что ты должен извиняться чуть ли не падая в колени.       — …ого.       сейчас это всё, что хватает на ответ, хотя шатен тихо, и задумчиво мычит, пытаясь размыслить об этом более рационально.       — но… тох. мне ведь хорошо с тобой, ты чё?       канат вяжется всё крепче, становясь по ощущениям не чем-то созданным из кучи чего-то мелкого, а чем-то одним целым, как огромным и тяжёлым железным прутом, крепким как человеческий зуб — чтобы сломать, нужно хорошенько постараться.       — я, ну, как-то даже не думал, что тебя правда это всё так парит. ты реально так боялся, что мне херово с тобой?       в ответ ничего, только слабый кивок. дима чувствует, как футболка намокла где-то в области, где слегка беспокойно билось его полуживое, но такое счастливое сердце.       всё ещё не смеялся, продолжал быть рядом и оглаживать макушку антона, прислоняясь губами, чтобы показать, что он здесь, он не будет осуждать, он подождёт до тех пор, пока ему не станет лучше.       — тебе стоило рассказать об этом раньше, серьёзно. это, ну… это нормально. всё окей, слышишь? это нормально, что ты переживаешь, но я ведь- я ведь не знал.       оба жмутся друг к другу, желая согреть, желая спрятать друг друга от всего ужаса, что поселился в их головах, и разгуливал по улицам. никто не обращал внимания на этих тварей, но их они всегда напрагали. пытались бежать, пытались так же делать вид, что ничего не происходит и вообще, на самом деле им это всё кажется.       только очевидно, ничем хорошим это никогда не кончится. и если забыть, забросить на самую дальнюю и пыльную полку, им станет хуже. эти кошмары продолжат преследовать их, и в конечном итоге, они остануться ни с чем. с сожжённым канатом, который когда-то давно мог бы быть крепче самого дорогого алмаза.       — я просто так не хочу, чтобы это случилось.       дима жалобно сводит брови и тяжело вздыхает. он тоже не хочет, пусть и знает, что вероятность того, что это произойдёт ну жалко, до невозможности мала. они смогут всё исправить, они смогут помочь друг другу.       вчера дима плохо себя чувствовал, и антон сделал всё возможное, чтобы улучшить его состояние. обнимал, терпко целовал и гладил. гладил так нежно, любяще, так осторожно, чтобы не доставлять побрацкому дискомфорта. старался помочь как только мог, делал всё, что было в его силах.       и ему стало лучше. антон любил любить диму, и заботиться о нём. дима тоже любил антона и любил быть рядом с ним, даже в такой неожиданный момент, когда он сдался. когда он перестал сдерживать свои эмоции и утыкался в димино широкое плечо, выплакиваясь в него.       сейчас дима старался делать всё возможное, чтобы помочь звёздочкину. и этот момент давал понять, что никакого ужаса с ними не произойдёт. они не позволят, будут прикрывать спины друг друга, но не дадут ничему плохому произойти.

ни за что и никогда не дадут.

      — никогда не случится.