Ad Astra

      Лорд Волдеморт вернулся в поместье Малфоев отстранённый и задумчивый. Сразу же потребовал у Малфоя Омут Памяти и заперся в (не) своём кабинете.       Там снял невидимость с надетого на голову венка из розовых и фиолетовых пышных астр, снял сам венок и повертел в руках.       Так и есть.       Это вложение магии в пожелание было чем-то древним, очень, очень могущественным. Своим пожеланием Астра буквально связала их. Понимала ли она, что делает? Или нет? Она привязала пожелание к чему-то настолько недолговечному, к венку из срезанных цветов, которые завянут и сгниют — наверное, нет, она не понимала? Или наоборот, понимала прекрасно, и поэтому привязала своё пожелание к чему-то, что просуществует так микроскопически недолго?       Астра была сплошной загадкой. Слишком умная, слишком знающая — но такая неестественно, нечеловечески добрая.       И рядом с Астрой у него был удивительно ясный разум. Он уже знал, что крестражи повлияли на его разум — но только рядом с Астрой его это пугало. Он не помнил большую часть своей жизни — но только рядом с Астрой ему не казалось это нормальным.       Сейчас — только сейчас — он поговорил с Астрой и осознал, что не знает, как его жизнь пришла к тому, что сейчас происходит. Он не знал, как вообще началась война — и только сейчас он вспомнил, что вообще не хотел никакой войны. Что сейчас они все — все Пожиратели Смерти — следуют идеям, которых у него на самом деле никогда не было.       Что… как он вообще умудрился назвать организацию «Пожирателями Смерти»? Что это за бред вообще?       И только сейчас он осознал, что это бред.       Почему он осознал это только рядом с Астрой? Почему?       Астра однозначно была странной загадкой… но она была однозначно нужна. Она не хотела зла — он так редко встречал людей, которые не хотели зла.       Надо будет, конечно, проверить, почему так.       Но пока…       Пока у него был цветочный венок из розовых и фиолетовых астр, к которому было привязано… что-то, благодаря чему он всё ещё чувствовал себя таким же осознающим реальность, как рядом с Астрой. Благодаря чему он всё ещё осознавал реальность.       …Он вызвал по метке Снейпа.       Снейп смотрел на него с обречённостью и затаённой ненавистью — и он только сейчас впервые это заметил. Впрочем, с ненавистью на него смотрели все, кому он сломал жизнь — но не помнил, как.       Сейчас Волдеморт был в своём истинном облике — но только сейчас понимал, что его истинный облик ужасен. До этого он носил иллюзию молодого парня, при первой встрече с Астрой названного Эстером, чтобы очаровать незнакомку, которую не хотелось убивать, и он носил её только для того, чтобы магглы и маги от него не шарахались и не звали авроров. До этого он считал, кажется, что его тело сильное, бессмертное, и змеиные черты в облике только подчёркивают его отличие от простых смертных… он не очень помнил, что именно он считал, но, кажется, это было так.       В любом случае.       — Северус, — начал Волдеморт, и Снейп с трудом удержал выражение лица — он заметно очень удивился. — Ты видишь этот венок из цветов?       — Да, милорд.       Он был невероятно удивлён.       Ах да. Всемогущий и ужасный Тёмный Лорд показывал ему венок из розовых и фиолетовых астр.       Ах да.       Ну ничего, Волдеморту было плевать.       — Мне нужно зелье сохранности живого, чтобы эти цветы не завяли и венок прослужил вечно.       — Но… зелье сохранности перестанет действовать через год, милорд.       — Да, и поэтому через год ты сваришь новое. Варится оно быстро, поэтому у тебя сутки.       — Да, милорд.       — Можешь быть свободен.       Шокированный Снейп исчез, как его и не было, и Волдеморт надел венок и стал думать дальше.       Безусловно, надо было сходить к целителю, причём к целителю души. И спросить, что с ним. И потом стереть целителю память, конечно.       Прийти под иллюзией человеческого облика, конечно. И назваться Эстер Эванс. А что, звучит, в принципе, неплохо.       Собственно… безусловно, он ненавидел имя Том. Но называться Волдемортом… это было по-детски. И по-идиотски. И это было простительно в пятнадцать. Ну, может, в семнадцать. Ну ещё в двадцать — может быть, с натяжкой. Но потом?       Но, увы, теперь ему придётся быть Волдемортом. Он же не может просто прийти и сказать всем этим Пожирателям Смерти, что теперь он будет зваться Эстер Гонт. То есть, можно, но пока что наверняка не нужно. Потому что не поймут.       Надо сначала разобраться с тем, как они к нему относятся, что он с ними со всеми успел сделать, как это исправить и как сделать их не боящимися с примесью ненависти, а по-настоящему верными.       Он бы пошёл к Тони. Но… Тони… есть вероятность, что Тони теперь тоже его ненавидит.       Он смутно помнил, как пытал Тони.       Ну…       Что уж теперь поделать.       Ах да, Тони же в Азкабане.       Все те, которые в Азкабане, ему обрадуются. С этого и надо начинать.       Целитель по менталке, а потом думать про Азкабан. Не снимать с головы венок из цветов.       Он глянул в зеркало — посмотреть, как нелепо он выглядит, весь такой змеистый полулич в розовом венке из цветов.       И обомлел.       У него был нос.       Он даже поднёс руку к лицу и пощупал — и нос действительно был. Настоящий, с ноздрями, прямой и ровный, такой же, какой был у него в молодости.       Что это могло значить?       …Только то, что какой-то крестраж больше не крестраж, а ещё одна часть души вернулась на своё место и стала влиять на его тело.       Это… было хорошо.       Даже слишком хорошо, но быстрая проверка показала, что это было правдой.       Астра — однозначно, точно, это была она — слишком хорошо на него влияла.       Он должен был чаще общаться с Астрой.       Но сначала… теперь он ясно осознавал, что в то время, когда был безумен, он делал вещи, которые сам считал неприемлемыми. Например, пытал последователей и друзей.       Что, если ни вернувшиеся части души, ни древняя магия Астры не спасёт его от нового приступа безумия? Что, если он навредит Астре? Убьёт её? Убьёт её и лишит себя надежды вернуться к нормальной жизни?       Сначала — к целителю.       Как можно скорее — теперь он понимал, что непоправимое — что угодно — может случиться в любую минуту.       ***       Целитель менталок в Мунго привык работать с некачественно наложенными обливиэйтами и только, и вот теперь Эстер Гонт раздражённо шагал по тёмным и затхлым коридорам Нурменгарда.       Большого труда и самоконтроля стоило не убить целителя, а всего лишь стереть ему память. Что дальше делать — он придумал быстро. Очень не хотелось неожиданно снова скатиться в безумие, тем более, что приступ желания убить целителя всё-таки был.       Гриндевальд, по слухам, был неплохим менталистом. По общеизвестным фактам — прекрасным специалистом по тёмным искусствам.       Был ещё вариант обратиться к маггловскому психиатру, и с каждым шагом по тёмному коридору этот вариант казался всё менее идиотским, но он всё шагал и шагал по лестницам Нурменгарда, потому что маггловские психиатры ничего не знают о тёмной магии и крестражах.       И вот он подошёл к единственной камере во всём этом огромном тёмном замке, в котором были теперь лишь трупы охранников — и узник.       Он взорвал дверь и вошёл.       Там лежал ветхий, ветхий старик. Костлявый, костлявый, как сама смерть. Его лицо напоминало череп, а глаза ввалились.       — Что вы здесь делаете? — скрипучим голосом спросил узник.       Эстер по привычке обаятельно улыбнулся.       — Добрый вечер, мистер Гриндевальд, — мягко сказал он. — Мне жаль это признавать, но я пришёл просить вас о помощи.       Гриндевальд приподнял седую бровь над впалой глазницей.       — Чего вы хотите, юноша? Найти Дары Смерти? Научиться темнейшей магии? Выглядите вы, прямо скажем, на редкость по-идиотски.       О, Эстер прекрасно знал, как он выглядит в своём веночке, укреплённом зельем Снейпа. Но он не стал сейчас его даже прятать — он считал, что Гриндевальд способен понять.       Он подошёл к постели Гриндевальда, наколдовал низкий стульчик — чтобы быть на одном уровне с узником — и сел.       Снял и протянул ему венок.       — Вот, смотрите, — сказал он. — Я прекрасно знаю, как выгляжу.       Дрожащие и костлявые старческие руки взяли венок, и он затрясся вместе с руками, задрожали головки астр.       — Мощнейшее древнее благословение, — проскрипел Гриндевальд. — Сродни магии фей, но это не она. Да, я прекрасно понимаю, почему вы так выглядите, юноша. Мне бы кто подобное подарил… да, такое можно принять только в дар, вы, надеюсь, знаете?       Эстер не знал.       Он покачал головой.       — Я раньше никогда такого не видел и даже не читал о таком, — вздохнул он. — Но некоторое время назад я встретил странную девушку. Она спасла меня. Она точно человек, но её присутствие странно на меня влияет… Я подарил ей букет цветов, а она решила, что он слишком большой, отделила половину, сплела венок и подарила его мне с благословением. Это было позавчера, и теперь, кажется, я буду носить его, не снимая. — Он мягко усмехнулся.       — Поздравляю, юноша. Но я своего решения не изменю — если вы решили, что я расскажу вам о Дарах Смерти или научу тайнам Тьмы — выметайтесь вон.       Эстер улыбнулся снова.       — Нет, я не за этим. — Гриндевальд снова поднял бровь. — Точнее, не совсем за этим. Меня не интересуют Дары Смерти. А тёмные искусства я привык учить самостоятельно… за что и поплатился. И теперь мне надо вернуть всё обратно. Или хотя бы сделать что-то, чтобы не стало хуже.       Гриндевальд приподнялся и стал по-старчески медленно садиться на постели. Постель была такая же дряхлая, как и он сам — древняя кушетка с ржавыми скрипучими пружинами, рваное бельё, явно давно не стиранное. Эстер не выдержал и парой заклинаний обновил всё и почистил. Он точно не смог бы помочь Гриндевальду сесть, он не знал, как его правильно трогать, он точно не умел заботиться о людях и тем более трогать их руками — так что он не стал этого делать.       Гриндевальд ему одобрительно кивнул.       — Ну, в таком случае, юноша, рассказывайте, что вы с собой такое сделали.       И Эстер тяжело вздохнул и снял иллюзию.       И теперь впервые ему стало стыдно за свой внешний вид. Потому что сам Гриндевальд тоже занимался тёмными искусствами много лет — но ни во что такое не превратился.       И он начал своё печальное признание.       — Я в юности очень боялся смерти, — просто сказал он. — Я был подростком как раз во время вашей войны, и я был сиротой и жил в лондонском приюте под бомбёжками. То, что я выжил, я искренне считаю чудом — но смерти я боялся до безумия. И… собственно, безумие со мной и случилось, моя внешность — далеко не худшее, что со мной произошло. Я создал крестражи.       Гриндевальд закашлялся.       — Сколько? — каркающе уточнил он.       — Шесть, — отрывисто ответил Эстер.       — Шесть, — повторил Гриндевальд. — Что ж, изменения во внешности выглядят… интересно.       И в нём действительно промелькнул какой-то исследовательский интерес к вопросу — но тут же угас, как будто в жизни его больше ничто не интересовало.       — Нет, изменения во внешности другие, — возразил Эстер. — Когда я создал шестой, я выглядел… так примерно. — Он создал рядом иллюзию себя в один из моментов между созданием шестого крестража и собственной смертью, который помнил. — Но потом я умер. Возродился через четырнадцать лет при помощи ритуала с костью отца, кровью врага и плотью слуги. Ритуал проводил самый тупой из моих слуг, так что я удивлён тем, что я вообще воскрес, но не тем, что я воскрес вот таким.       — Логично, — пробормотал Гриндевальд.       — Правда, нос у меня появился только позавчера, — усмехнулся Эстер.       Гриндевальд усмехнулся тоже — как-то то ли ехидно, то ли издевательски.       — И как же вы его себе сделали? — насмешливо спросил он.       — Не знаю, — честно ответил Эстер. — Я вернулся с прогулки с той девушкой, которая подарила мне венок. В последнее время — с тех пор, как я познакомился с этой девушкой — мои крестражи… то есть, отколотые кусочки души стали каким-то образом возвращаться ко мне. Я встречался с этой девушкой два раза — и уже два куска души ко мне вернулись.       — Вы любите эту девушку? — уточнил Гриндевальд.       Эстер дёрнулся, как от удара.       Ему хотелось закричать, что он не умеет любить — но это явно было элементом его безумия, и он сдержался и нашёл нормальный, адекватный вариант ответа.       — Я встречался с ней два раза, — напомнил он. — Я почти ничего о ней не знаю.       — Порой, чтобы влюбиться, достаточно взгляда, — заметил Гриндевальд с таким видом, как будто сообщал великую мудрость. Выглядел он при этом совсем как Дамблдор, но Эстер старался вести себя максимально адекватно, хоть его и передёрнуло. — А девушка в вас влюбилась?       — Не думаю, — всё-таки недовольно сказал Эстер. — Она тоже видела меня два раза, ничего обо мне не знает, и, судя по тому, какая она, она и без меня имеет кучу кавалеров. Она… флиртует, улыбается, ничего такого.       В школе в Эстера влюблялись многие девушки — и он знал, как выглядят влюблённые пятикурсницы. Точно не так.       — Но благословлённый венок она подарила именно вам, — отметил Гриндевальд.       Эстер задумался.       — Когда она благословляла этот венок, я смотрел на неё… как сова, наверное. А она улыбнулась и сказала, что это её так подруга научила.       Гриндевальд, задумчиво поморщился.       — Она могла и солгать, — сказал он.       Эстер склонил голову на бок.       — Я ничего о ней не знаю, — повторил он. — Но мне кажется несправедливым спрашивать о ней у кого-то, кроме неё. Хотя я мог бы. — Он тряхнул головой. — Но я пришёл спросить у вас не о девушках. Точнее, не только о девушках. Я стал безумен задолго до смерти. Я не помню, что происходило. У меня есть смутные воспоминания о том, как я убивал, и смутные воспоминания о том, как я пытал своих друзей… например. Но я не помню. Я не помню, как я погиб. Я не помню, что я делал. Я знаю, что я начал войну — но я не помню, как. До того, как я стал безумен, у меня не было в планах никакой войны. Я и после воскрешения был безумен — и сейчас я очень смутно помню, что делал. Но однажды я случайно аппарировал не туда, в пункте выхода из аппарации наступил на змею, она меня укусила, я лежал без сознания… мою рану очистила от яда незнакомая девушка, которая просто заблудилась в лесу — и с тех пор безумие стало отступать. Рядом с ней у меня ясная голова, я точно знаю, что происходит. Я точно знаю теперь и только теперь, что то, что со мной произошло, ужасно. И позавчера я вернулся со встречи с ней и понял, что я не хочу обратно в безумие и боюсь, что оно придёт снова. Я хочу знать, что мне теперь делать. И я не знаю, кто мне может помочь. Я подумал, что вы можете — и, думаю, мы с вами можем обсудить, чем я могу заплатить вам. Я не хочу продолжать войну и пытать своих друзей.       Гриндевальд внимательно смотрел на него. Очень внимательно.       — Так вы у нас, значит, британский Волдеморт?       Эстер кивнул.       Оправдываться за дурацкое прозвище неожиданно хотелось, но было на редкость глупо.       — Что ж, — сказал Гриндевальд. — Мы можем договориться. Вы забираете меня отсюда. Даёте мне дом, палочку, целителя. Я не прошу многого — я старик, у меня мало желаний, только комфортная старость и смерть. Ничего больше — могу поклясться. Поклясться нам обоим необходимо — но могу поклясться и в этом. И для того, чтобы помочь вам, мне придётся залезть к вам в сознание — надеюсь, вы это понимаете.       — Понимаю, — спокойно кивнул Эстер. — Я составлю клятву, по которой мы не сможем друг другу навредить — а вы проверите. Но сейчас я заберу вас отсюда. Кстати, позвольте вопрос. Охрана тут была, простите уж, никакая. Почему до сих пор никто вас не освободил?       Гриндевальд совсем по-старчески развёл руками.       — А некому. Все, кто имел ко мне какое-то уважение, мертвы. Догадываюсь, что и в учебниках истории ничего лестного не написано. Со мной остался только друг мой Альбус… который имеет слишком много совести, чтобы не приходить и не пытать меня своими руками, но слишком мало, чтобы перестать мне писать.       Эстера всё-таки передёрнуло.       — Вы переписываетесь с Дамблдором?       Гриндевальд просто пожал плечами.       — Я не читаю, но он всё пишет. Можете, если хотите, забрать, почитать. А мне до предателя нет никакого дела.       — Почитать? — Эстер не мог скрыть жадности в голосе.       — Стопка писем под столом. — Гриндевальд снова пожал плечами. — А теперь скажите мне, юноша, есть у вас какое-то нормальное имя? Обращаться к вам на вашу карикатуру я не собираюсь.       — Меня зовут Эстер, — спокойно и уверенно сказал он, наконец-то ощущая, что у него есть имя.       У него было имя.