Death letter

Данте разложила перед ним фотографии. С фотографий на него смотрели знакомые родительские лица. Такие, какими он их помнил. Ещё без чернильного отпечатка, Проклятого клейма — следов гниющей плоти, последствия переселения душ в чужие тела. — Здесь мы с твоим отцом празднуем нашу годовщину, — женщина протягивает ему снимок, сделанный, вероятно, в ресторане, который перестроили уже лет шестьдесят тому назад в книжный магазин. Супружеская пара с рубиновыми кольцами на безымянных пальцах, два влюблённых (пока ещё) человека сидят у окна, украшенного тëмно-синей бархатной партьерой с золотой вышивкой, изображающей созвездие Стрельца. Знак зодиака, под которым ему суждено было родиться. На столе стоит подсвечник, догорает свеча, приглушённый, мягкий свет падает на их смеющиеся каким то совершенно неестественным смехом, слегка опьянëнные от вина лица. От всей атмосферы снимка, самой его сути веет необъяснимой страстью, сильной, пьянящей, лишающей рассудка, здравомыслия, забирающей волю, чувства и силы, алыми, окровавленными цветами роз с шипами, пробирающимися в самое сердце, опутывая его, медленно и мучительно вырывая его из груди, оставляя рваную, кровавую рану. Рану, которую оставили ему эти люди на снимке, самые близкие, его родители. — А здесь тебе три годика, сынок — пропела синтетическим голоском Данте, протягивая ему следующую фотографию. Он. Совсем ещё маленький, на руках отца. Он улыбается, обнимает папу, но в глазах Гогенхейма видна лишь задумчивая, мрачная серость, напоминающая море в ненастный день. Он смотрит куда то вдаль, сквозь фотографа, и кажется, совсем не обращает внимания на своего сына. Его сердце снова ëкнуло. Ему стало обидно. Он никогда не понимал, чем же он так не угодил своим родителям, что ни мать, ни отец никогда не обращали на него внимания..? Нередко его мучил вопрос: для чего он родился? Зачем существует? И стоило ли ему вообще появляться на свет?.. У него нет друзей, у него нет тех, с кем можно было бы поговорить по душам. Родители никогда не были для него родными людьми. Их никогда не было рядом. Он ощущал себя лишним, чужим в собственном доме. Ему некому рассказать о своих терзаниях, рвущих душу на мелкие кусочки, незаметно, безболезненно, но верно, целенаправленно, с каждым днём делая его слабее, стирая краски из его мира, ограниченного стенами родительского дома и полумëртвым грушевым садом. Он не замечал, как под действием опьяняющего вещества, добавленного в чай и в печенье, разум постепенно покидает его тело, и с каждой секундой он становится всё чувствительнее, ранимее, ему уже тяжело сдержать накопившуюся за долгие годы боль, ему хочется плакать, нет, рыдать.. Слеза катится по его щеке, тело пробирает дрожь, в комнате слышны всхлипывания. В этот момент ему так хочется обнять свою мать, он надеется, что хотя бы сейчас, увидев его слезы впервые за 18 лет, она не оттолкнет его, а успокоит, погладит по голове, нежно притянет к себе и поцелует в лоб.. Он тянет к ней дрожащие руки, как бы прося обнять его.. Однако Данте, довольно сильно вцепившись в его дрожащие ладони, отводит их в сторону, ледяным взглядом глядя прямо ему в глаза, в самую душу, словно гипнотизируя его, произносит очередную фразу, больно бьющую по уже и без того израненному сердцу, - Нет, мой мальчик, ты должен быть сильнее этих глупых людских телодвижений.. - как же жутко звучит её фальшиво-нежный голосок в сочетании с её испепеляющим, строгим взглядом! Но он покорно кивает, опуская руки.. Ведь это мама. Как можно перечить ей?.. Раз она так говорит, значит, будь оно так. Он вновь испытывает чувство вины за свою слабость перед ней, вновь закусывает нижнюю губу, пытаясь в тысячный раз подавить свою боль, усмирить рвущийся наружу крик отчаяния, сохранить спокойствие.. - И наконец, - прошептала, нет, прошипела Данте, - эта фотография.. Посмотри повнимательнее.. Здесь всё, о чем ты мечтаешь.. Всё, чего ты хочешь.. Смотри внимательно, дорогой.. Он опешил. С фотографии на него смотрела молодая супружеская пара. Милая девушка со светло-кофейными глазами, нежно-русыми волосами, мягким, тёплым взглядом глядящая на своего ребёнка, обнимая его, а рядом стоял её муж, высокий, кареглазый мужчина, нежно обнимающий свою жену, с заботой и отцовской любовью глядящий на ребёнка. Ребёнок улыбается, держит в руках хрупкий цветочек сакуры. Ярко светит солнце. Небо безоблачное и ясное.. По его щекам вновь побежали слезы, только теперь это были злые и отчаянные слëзы. Он впервые в жизни ощутил вначале лёгкое покалывание, а потом свинцовую тяжесть где то очень глубоко. Она, подобно яду, подобно расплавленному металлу, смешанному с серной кислотой, растекалась по венам, наполняя невыносимой болью всё тело, а затем и душу, отравляя и без того лишённый разума мозг, уничтожая способность контролировать собственные действия и слова.. Он впервые почувствовал невероятную злобу на этих людей. За то, что они счастливы, за то, что они смеются, за то, что они любят друг друга. Он впервые почувствовал то, что отравляет миллионы жизней и толкает людей на самые безумные, бесчеловечные поступки. Он впервые почувствовал зависть.. - Ты должен убить их, милый. Эти люди узнали наш секрет. Если не избавиться от них, твои родители могут серьёзно пострадать, сынок.. На мгновение он вздрагивает. Будто что то щëлкает на задворках сознания, всего на мгновение, ему становится страшно, по спине пробегает холодок.. Всё ещё ничего не соображая, но будто что то чувствуя, слабо, неосознанно, он отвечает: - Я не могу, мама.. Он снова заплакал. Звук звонкой пощёчины, боль в левой щеке заставили его слезы остановиться. Данте одарила его ледяным, по истине сатанинским взглядом. - Действуй.. Они живут в трёхэтажном доме, в конце улицы. У этого дома дырявая крыша. Такое убожество не спутаешь ни с чем.. Вновь взявшая верх злоба, обида, копившаяся долгие годы, отвращение к этим людям на фотографии, обжигающая, доводящая до агонии боль вдруг разом хлынули в его голову, загорелись в его ясных, золотых глазах адским, жаждущим крови огнëм. - Ce sera fait, maman*.. Данте улыбнулась своей дьявольской улыбкой, а затем протянула ему заряженный револьвер. - Этой ночью в городе должно стать на одну сладкую парочку меньше, - пропела она коварным голосом. - Je te le promets, maman*.. *************** Он не помнил ни числа той кровопролитной ночи, ни дороги до дома с дырявой крышей. Он не помнил, какая неведомая, захватившая его разум и тело сила привела его туда, он не помнил, как он попал в дом, он не помнил ничего. Он помнил только боль. Выстрелы. Детский плач и крики. Он помнил кровь. Много крови. Повсюду. Он помнил взгляд детских, нежно голубых глаз. Взгляд, проникший в самую душу, плач ребёнка, закрывшегося руками в защитном жесте, зовущего маму и папу, свернувшегося в маленький дрожащий комочек. В тот миг он осознал, что он натворил.. Своими собственными руками он лишил жизни двух ни в чем не повинных людей. Он лишил ребёнка родительской любви. Он сломал чужую судьбу. Искалечил её, разломил, растоптал. Он лишил невинное дитя родительской заботы, того мирного, скромного счастья, которое царило в их крохотном доме с худой крышей. Этот ребёнок больше никогда не увидит мамину улыбку. Не услышит папин смех. Родители больше никогда не обнимут его и не прочитают ему сказку на ночь, больше никто и никогда не поцелует его в лоб и не накормит блинчиками, приготовленными тёплыми и любящими руками. Он понял: теперь их судьбы похожи. Только вот он не знал родительской любви с самого начала. А вот этот ребёнок собственными глазами увидел убийство своих родителей. Ребёнок больше никогда не сможет быть счастливым. Никогда не сможет улыбнуться. Никогда, даже в самую тёплую и ясную погоду не почувствует тепла и не увидит солнечного света. Как и он сам. Что то внутри него умерло в ту ночь, в ту самую секунду, когда он нажал на курок. Вместе с ни в чем неповинной парой. Вместе с детской судьбой. Он запомнил, как в бреду, в беспамятстве обнял этого ребёнка. Прижал к себе дрожащими руками. Он помнил, как рыдал, как слезы падали на маленькие плечики. Они плакали вместе. Что-то объеденило их той ночью. Маленького сироту и убийцу его родителей. *********** Он не запомнил дороги домой. Он не помнил, как дрожащими руками отворил дверь в дом, который никогда не был для него родным. Он не слышал, что шипела Данте, дьявольски ухмыляясь. Он помнил её прикосновения. Отвратительные прикосновения ледяных пальцев, острых ногтей. Столь же отвратительных, сколько и желанных, нужных.. Он хотел закричать, упасть в её объятия.. Но знал, что она оттолкнет его. Вновь посчитает слабым. По пути к своей комнате, проходя тёмные коридоры, то и дело освещаемые ослепительными молниями, в которых то и дело слышался ужасающий грохот грозы, он встретил отца. Он больше не мог сдерживать своих чувств. Он бросился к отцу и обнял его, громко зарыдал в его плечо. Отец не оттолкнул его, но и не обнял в ответ. Траурным, тяжëлым взглядом он смотрел куда-то вдаль, безучастно относясь к проявлению чувств своего сына. Заметив капли крови на его жилетке, Хоэнхайм нахмурился, посмотрел с отвращением на своего сына, а затем, замахнувшись, ударил его со всей силы, так, что он упал, больно ударившись головой о паркет. - О-отец... Я... Я не.. - Как ты мог...? -Отец, я... Я не хотел.. Я.. - он не мог больше связать и двух слов, слëзы вновь рекой хлынули из его глаз. - Ты лишил жизни невинную семью.. Всё же, я не сумел уберечь тебя. Теперь..и твои руки испачканы в крови.. Поступки этой женщины уже переходят всякие границы... - с этими словами, Хоэнхайм стремительной походкой отправился в покои Данте, вероятно, намереваясь серьёзно с ней поговорить по поводу свершившегося кровопролития. По правде говоря, алхимик давно уже не питал таких страстных чувств к Данте, какие пламенем горели в его сердце в начале их совместной, преступной жизни... .... Он с трудом поднялся на ноги. Голова болела и кружилась. Сердце было окончательно разбито, растоптано его отцом, а дух сломлен и задушен цепкими пальцами Данте. Будто в тумане он слышал напряжённый, пронизанный ядом, холодом, отчаянием, агонией и болью разговор двух когда то любивших друг друга людей.. Будто в тумане брёл он до гостиной, доставал старый, ртутный термометр.. Вернувшись в свою комнату, он разбил градусник, болезненными, уставшими глазами, покрасневшими от слез и бессонных ночей наблюдал, как ртуть стекает из разбитого термометра в стеклянную колбу. Со слезами на глазах, дрожащими руками он что то писал неразборчивым почерком, то и дело оставляя кляксы, расплывающиеся в причудливые, болезненные, психоделические формы.. ... Достав из аптечки ингалятор, который обычно используют люди для лечения, вместо лекарства он залил в него ртуть и.. Нажал на кнопку, поднося маску к своему лицу.. Это решение он принял совершенно не думая, будто он знал, с самого начала знал, что конец его будет таковым. Всё давно к этому шло, он принял свою судьбу покорно и согласно. Будто он был рождён лишь для того, чтобы умереть. Закрывая глаза, с болезненным и отчаянным наслаждением он вдыхал ядовитые, смертоносные ртутные пары, словно аромат цветов с капельками утренней росы и свежести. Ядовитый пар оседал в лёгких, превращая альвеолы в капсулы с ртутной смолой, а ему казалось, что он чувствует, как лёгкие наполняются запахом дождя, летящими лепестками сакуры с примесью кленового аромата, что так часто приходилось ему слышать, открывая по осени окно.. Этот же аромат был всегда его единственным спасением от постоянной простуды, ведь родители не считали нужным расходовать финансы на его лечение.. И сейчас тяжёлый дым, убивающий его, был для него спасительным. Сама смерть была избавлением от вечного равнодушия, непринятия и отвержения, единственным верным способом очистить своё запятнанное сердце, смыть кровь с рук... Предметы поплыли перед глазами, лицо стало белее снега, вечно холодные кончики худощавых пальцев, кажется, покрылись инеем.. Волосы побелели, болезненное выражение лица сменилось спокойным, лёгкая, предсмертная улыбка тронула его побелевшие губы, одинокая слеза пробежала по щеке.. Время остановилось. Его Сердце, Когда-то живое, вежливое и хрупкое, перестало биться. Он не дышал. .... Вскоре дождь прекратится, вода тонкими струйками побежит по стëклам, а холодные лучи раннего солнца осветит холодную постель и мёртвое тело, раскиданные по подушке золотистые волосы. А вскоре его найдут Хоэнхайм и Данте, и оба они будут в ужасе от этой болезненной и, в каком то безумном смысле, прекрасной утренней картины.. Они найдут зажатой в окоченевших пальцах записку своего сына, его последнее обращение к ним. Хоэнхайм заплачет, руки его задрожат, а Данте лишь покачает головой. Вскоре, в результате попытки трансмутации человека родится совершенное существо... Совершенное, но не живое. Без души, без слез, белый любви, с вечно холодным телом, пронзительным, жестоким взглядом и тёмной тайной, которую он будет хранить на подкорках своего разума.. ....Энви будет помнить всё. И ни за что не простит предательства отца, который не заботился о нём ни при жизни, ни теперь, и, испугавшись ответственности, позорно сбежит от своей семьи, которую вообще-то никогда таковой не считал.. Но давайте вернёмся к записке, оставленной уже небезызвестным нам Энви. ...... Развернув скомканную бумажку, Данте и Хоэнхайм прочли: "Мама, папа, простите меня. Я был никчёмным человеком и сыном. Простите, что родился таким. Простите меня за всё. Я.. Так и не смог заслужить вашей любви. Знайте, что я любил вас, люблю, и буду любить, если после смерти есть что то ещё.. Прости меня, мама, я не смог смириться с кровью на моих руках.. Прости меня, отец, я не сумел стать талантливым алхимиком и быть для тебя полезным. Пожалуйста, не плачьте обо мне. Закопайте моё тело в саду, под моим любимым маленьким деревцем.. Не горюйте, не думайте обо мне. Прошу вас только об одном: не забывайте меня совсем.. Я знаю, что никогда не был вам нужен, но это не ваша вина.. Это я.. Пожалуйста, простите меня за то, что все эти 18 лет я был для вас обузой.. Я не хотел.. Мама, папа.. Вы были и есть для меня самые близкие и родные люди, не смотря ни на что. Пожалуйста, живите спокойно, будьте счастливы.. Прощай, мама. Прощай, отец. Прощайте.. Пусть у вас всё будет хорошо.. P.S. Иногда поливайте деревце.. Мне не хочется, чтобы оно совсем завяло.." ************** Солнце заходит. И больше не встанет Лампа разбита. Осколки растаят.