Температура плавления металла

— Ты хочешь… Чего-о? — переспрашивает Гэвин, выронив изо рта сигарету. Коннор давит окурок ботинком и невозмутимо отвечает: — Не припомню, чтобы ты жаловался на слух. Реакция на предложение не особенно удивляет. Может, стоило повременить с этим, но стремительная динамика их отношений даёт надежду, что Гэвин не станет изображать из себя ханжу и всё-таки согласится. Стремительная. Динамика. В голове мелькают яркие вспышки воспоминаний: раз — Коннор слизывает кровь со свежего пореза на Гэвиновом предплечье, дурея от запаха, вкуса и шальной эйфории почти что полной вседозволенности; два — Гэвин толкает его спиной на постель и тут же наваливается сверху, тяжесть его тела ощущается приятно и правильно, и становится немного жаль, что они кончили недавно и не совсем так, как обоим бы хотелось; три — неожиданно нежные прикосновения, лёгкие поцелуи и долгая, неторопливая прелюдия. Коннор и не думал, что грубоватые манеры Гэвина не распространяются на постель и он может быть настолько осторожным. Четыре — пальцы в растянутой заднице сменяет член, и, когда Гэвин входит до конца, с его губ слетает вздох облегчения. Вот теперь всё взаправду. Мосты сожжены, назад пути нет, уже не спишешь то, что было до того, на случайность. Пять — перед тем, как кончить, Гэвин наклоняется вниз и целует Коннора, горячо и жадно, а потом кусает его в шею. Не до крови, конечно, но едва заметная отметка всё равно остаётся, и память о маленькой шалости веселит их весь последующий день. Шесть — они в душе, намыливают друг друга руками, и, когда Гэвин выливает на ладонь немного шампуня и втирает его в волосы Коннора, тот закрывает глаза. Семь — на совещании в Департаменте они встречаются взглядами и медлят чуть дольше положенного, прежде чем отвести глаза. Если смотреть очень внимательно (а Коннор смотрит), можно заметить, как уголок губ Гэвина слегка приподнимается. Восемь — в опенспейсе, посреди рабочего дня, когда кругом полно людей, Гэвин наклоняется к Коннору, чтобы посмотреть отчёт в его терминале, но оказывается непростительно, недопустимо, возмутительно близко, и его ладонь ложится на столешницу так, чтобы их пальцы соприкоснулись. И в этом больше интимного, чем если бы они целовались у всех на виду. Коннор чувствует себя голым. Нервы накалены до предела. Он возбуждён. Гэвин звонко щёлкает пальцами перед его носом. Приходится тряхнуть головой, чтобы прийти в себя. — Ты что, подвис? Я согласен. Но, — он вызывающе вскидывает подбородок, порядком заросший рыжевато-русой щетиной, — на моих условиях, ясно? Окей, окей. Яснее некуда, и Коннор, разумеется, согласен. Теперь вся его жизнь превращается в ожидание. Когда это будет? Коннор, затаив дыхание, следит за каждым движением Гэвина, стоит им остаться наедине. Сейчас? Или потом? Можно спросить, да только это убьёт радостное предвкушение кайфа. Как неделя перед Рождеством, только лучше. Каждый визит в допросную сопровождается грязными мыслями, а совместное дежурство — томительным ожиданием и напряжением, которое копится и концентрируется. Чем выше давление, тем выше и сопротивление. Коннор не позволяет себе проявить нетерпение ни жестом, ни словом, он будто бы костенеет, покрывается ледяным панцирем. Это, разумеется, наносное. Коннор держит себя в руках, это правда. Но так же правда и то, что он на пределе. Они едут с места преступления в пригороде. День жаркий, но уже клонится к вечеру. Коннор думает о деле, о том, что надо бы заехать в магазин, об отчёте и предстоящем суде над одним из уродов, расстрелявших пять человек при ограблении банка. Он не думает о сексе, и, когда Гэвин сворачивает на грунтовую дорогу, а потом снижает скорость и ныряет в густую тень раскидистых деревьев на обочине, не сразу понимает, что вот оно — началось. — На выход, — велит Гэвин. Машина останавливается, а вот Коннор заводится с нуля до сотки за пару ударов сердца. Он открывает дверь и выбирается наружу, где слышит второе распоряжение: — Руки вверх. Положи их на тачку. Вот так, — на запястьях со щелчком застёгиваются наручники. — Хорошо… Коннор закрывает глаза, потому что голова идёт кругом. Наверное, вся кровь приливает к члену, иначе это не объяснить, хотя никому из них объяснения не нужны: Гэвин без лишних слов расправляется с пряжкой брюк и молнией. Плотная ткань скользит по бёдрам Коннора вниз, вслед за ней отправляются и чёрные хипсы. Он рвано втягивает в себя воздух и так же неровно выдыхает. Обнажённой кожи касается легкий ветер, и мысль о том, что их могут увидеть — вряд ли, но всё-таки, — добавляет ещё пару градусов к тому жару, который надвигается на него неумолимой волной. Гэвин кладёт руку ему на поясницу и слегка надавливает в немой просьбе. Коннор подчиняется, ведь ради этого всё и затевалось, вот оно, то, чего он так долго и терпеливо ждал. Поэтому он послушно выгибает спину, подставляя Гэвину задницу, и снова ждёт. Теперь уже недолго осталось. Сердце болезненно и поспешно частит в груди. Он представляет что-то похожее много раз за последние дни, и всё-таки Гэвину удаётся застать Коннора врасплох. Ну, почти: не то чтобы он когда-то мог расслабиться до конца. Несколько невыносимо-долгих секунд Коннор не решается даже дышать. Первый удар выбивает из него удивлённый вскрик. Второй он глушит, прикусив рукав. Третий обжигает кожу огнём. Четвёртый выходит особенно звонким. На пятом Коннор распахивает глаза и стонет, но уже не только — и не столько — от боли. Он очень хочет, чтобы Гэвин обратил внимание на его член или разрешил потрогать себя, но он терпит и держится из последних сил. Седьмой, восьмой, девятый разжигают жар желания похлеще, чем в плавильной печи, и Коннор чувствует, как обычно скованные спазмом мышцы наконец отпускает напряжение, и он весь словно стекает в руки Гэвина послушной, податливой массой. — Этот последний, — Коннор слышит шёпот куда-то в затылок, ощущает дыхание кожей. Гэвин награждает его ещё одним шлепком. У него ладонь покраснела, наверное. Она очень горячая — Коннор охает, когда пальцы смыкаются на его члене. Ветер беспокойно шумит в кронах, и слышно, как мимо по трассе проносятся машины. Впереди стелется гладь пшеничного поля, пахнет высушенными на солнце луговыми травами, но Коннор едва ли замечает всё это, словно весь мир сузился до ласкающей его руки. Гэвин отстраняется от него, и даже оглядываться не нужно, чтобы знать, что он делает, достаточно звуков: шороха одежды, металлического лязга ремня и хруста обёртки презерватива, которая, судя по невнятной ругани, никак не хочет рваться. Жаль, что запястья всё ещё скованы наручниками. Коннор мог бы раскрыться для Гэвина, помочь себе руками, раздвинув половинки задницы, но нет так нет. Тот справляется и сам. Перед тем, как толкнуться на всю длину, деликатно проверяет дырку пальцами — всё ещё податливая. Ну конечно, это не удивительно, с их-то новым графиком. — Можно? — спрашивает он, и Коннор смеётся. Гэвин Рид полон открытий. После всего того, что у них было, и после сегодняшнего всё ещё уточняет. — Ну конечно. Тогда Гэвин принимается за дело уже всерьёз. В этот раз он осторожничает, стараясь не тревожить раздражённую кожу лишний раз, и от этого Коннора прошивает неожиданной нежностью. Перед тем, как расплавиться в крепких объятиях до конца, он думает, что обязательно пригласит Гэвина на свидание. Возможно, даже купит цветы. В конце концов, именно так и ведут себя влюбленные, верно? Коннор смотрит вперед, туда, где синий купол неба сходится с желтым ржаным морем на самом горизонте, и, когда он кончает, в его голове впервые за долгое время нет ни одной мысли. И это хорошо.