О различиях

Кафка любит поболтать. Последствие её раздувшегося эго, соразмерного количеству пожизненных и смертных казней, вбитых плоскими голографическими буквами в скудное досье, - ещё один повод вступить в посторгазменное эйфорическое самоласкание, - и способности, от которой возможно избавится только подрезав голосовые связки, если имеется хирургические образование, но если ты врач-любитель, психопат или вечно апатично-ленный-исследователь, предпочитающий теории - практику, то можно обойтись грубой силой: вырвать язык с корнем, выбить зубы или разорвать кожный эпителий, как конь плугом вспахивает землю, впиться ногтями в глотку и провести линию от уха до уха, - но, боюсь, неизбежен летальный исход. Всё в сумме - стандартный набор оратора-сектанта-политика-полководца-революционера, вдохновителя толпы, человека-идею, человека-манифест. И словно для баланса Блэйд немногословен. Так немногословен, что возникают вопросы. Есть странное ощущение, что он не осознаёт реальности, а если осознаёт - очень медленно, когда наступает прошлое, вместо "быть" - "был", "я тебя знаю" - "я тебя помню", "ты ходила с Кафкой". Ходила. Когда-то там, протискиваясь сквозь мутную, туманную пелену времени. Он помнит Стеллу, которую называет Келусом, Келуса, которого называет Стеллой. Юнь Циня, Дэнь Фэня, которого видит в Дэнь Хэне. Помнит ли Блэйд свою возлюбленную? О ней он не обмолвился ни словом. Может потому что не спрашивали, а может потому что не хотели знать. Кафку не волнует ни прошлое, ни будущее. Как если бы в детективе в прологе прочитать на полях кривую карандашную запись: "убийца садовник". Так же ей абсолютно известны все сюжетные повороты судьбы. Она знала, что будет с Блэйдом. Знает, что Блэйд в конце концов умрёт. Но на родной планете людям неведом страх. Кафка не боится, потому что не умеет. А ещё не умеет привязываться и ценить чужую жизнь. Да своей, признаемся, едва ли дорожит. Блэйд смутно помнит прошлое, оно наполняет его, как болванку, раздувает голову и перевешивает, вот-вот забавная детская куколка упадёт лицом вниз, ребёнок хорошо представляет эту боль, но ему нисколько не жаль. Не жаль ломать и разбирать на части пластмассовое тело, обрезать волосы, топить в ванне, бить об стену, а потом сыграть в семью. Вспороть брюхо и вздёрнуться под потолком на вывалившихся кишках, а за завтраком подлить чаю. Блэйд не представляет будущего, которое упрямо и настырно тянет его за руку вперёд во тьму, подальше от света туннеля. Кафка может помочь не сойти с ума от истошного визга мары, прорывающегося сквозь хлестающую кровь лопнувших перепонок до нейронов мозга, ошмётков нежно-розового мяса, втиснутых в черепную коробочку кое-как лишь бы было. Но она не собьёт Блэйда с курса, не развернёт на 180 градусов, чтобы толкнуть в ослепляюще белую пропасть. Не сейчас, по крайней мере. Кафка обычно не врёт, но любит недоговаривать. - Блэйдик, - её ласковый и хриплый голос где-то за спиной, за костной стенкой черепа, вне раздражённого ушного канала. - Ты там как? «В порядке?» - приходится додумывать за неё. - Да, - глухо из привычки выпаливает, выплевывает он. - "Да"? - Кафка посмеивается. - Ну и чудесно! Пуля проскакивает над головой, Блэйд поворачивается к стрелку. Его не видно. Конечно. - Сходим купить тебе пальто, как закончим? Мужская модель на мне великовата, - на заднем фоне обрывается крик. Кафка говорит что-то ещё, но наушник выпадает на землю вместе с головой Блэйда. Она чернеет и раскрывается ликорисом, разливаясь в лужу крови, струи тянутся к телу. Новая голова и старый Блэйд. Безымянные, безлицые тела не успели отпрянуть, как на шее растянулась улыбка, полный крови рот с выбитыми зубами. - Блэйд? - долетало с земли. Блэйд поднимает наушник чуть рассеянно, словно первый раз видит. О чём они? Ах, да, Кафка хотела сходить на свидание. - Конечно. Когда?