Нихуя

      Томура задирает голову и прикрывает уставшие глаза, позволяя ветру поигрывать с кудрями отросших белых волос. Те неприятно щекочут шею и лоб, вызывая желание повырывать раздражающие патлы с корнем ко всем чертям, со всей силой дернуть, срывая вместе с куском скальпа. Почувствовать старую-знакомую сестрицу боль. Уже не такой тяжелый как в былые времена браслет сдерживающий причуду холодит руку, под ним откровенно мерзко покалывает руку и Томуре хочется оторвать кисть вместе с глупой железякой и со всей силы пнуть ненужную конечность твёрдым носком кед. Приходится резок останавливать собственные мысли. Он проходил через это.       Глубокий вдох.       Медленный выдох.       Шигараки Томура спокоен. Волосы можно немного подстричь, а глупый браслет сдвинуть слегка выше. Компромисс — как и говорил его личный психотерапевт. Его прошлое «Я» недовольно морщится где-то в глубине, и показывает ему язык в ответ на такие мысли. Нынешний Томура отмахивается от него «на-отвали» и вновь с удовольствием набирает свежий и такой свободный воздух в легкие. Он устало плюхается на ближайшую лавочку, так как ноги, за пять лет тюрьмы отвыкшие от длительных походов, отказывались нормально функционировать. Глаза он приоткрывает лениво, лишь на узкую щелочку. В лица мимо проходящих счастливых жителей всматривается мимолетом, пытаясь уловить хоть какую-то реакцию. Хоть что-то. Хоть какой-то знак того, что его помнят. Хоть кто-то.       Он был злодеем, чуть ли не сильнейшим среди всех. Он достиг столького, он сделал все сам, он достиг всего! У него были люди, у него были последователи. Его знали, его боялись, от него отшатывались, узнавали в лицо, давали питаться своим ужасом, поглощающим изнутри страхом и глубоким уважением. Проходящим сейчас мимо него людям откровенно плевать. Будто не знают его, будто ничего не было. Ничего из того, что он творил, ничего из того, что он сделал. Город выглядит цветущим, счастливым и довольным. Здания целы, обновлены огромными новомодными телевизорами, на которых все так же, как и много лет назад крутят новости. Новости, в которых больше не упоминается ничего, из того, что он сделал.       Ощущение собственной ничтожности и незначимости в этом мире накрывает неожиданно, высокой и неизбежной волной. Он не чувствует себя кем-то значимым, он не чувствует себя никем. Осталось ли у Шигараки Томуры хоть что-то? Деньги, люди, авторитет — все кануло в лету. Не осталось ни крупицы былого величия, ни крупицы от значимости его и его роли в этом мире. Все стерлось, исчезло, превратившись в крупицы пыли, что игривый ветер унес куда-то вдаль.       Шигараки Томура чувствует себя ничтожным.       Громкий, пробивающийся даже через гул толпы знакомый голос неожиданно отрывает. Заставляет приоткрыть глаза и лихорадочно бросить быстрые взгляды по сторонам. Поднимает взгляд Томура быстро, как только понимает источник звука. Глаза его цепляются за знакомые черты уже повзрослевшего лица с паутинкой знакомых мелких шрамов, взгляд сам по себе с жадностью впивается в копну все таких же, будто не поменявшихся нелепо торчащих черных волос с зеленым отливом.       С большого экрана, расположенного на одной из стен здания, на него, своими слишком чистыми глазами смотрит застенчиво машущий в камеру Мидория Изуку собственной персоной. Тот выглядит повзрослевшим, немного более уставшим чем всегда, с этими пролегшими на переносице и у глаз морщинками. Популяция глупых веснушек будто разрослась, делая лицо и так солнечно-раздражающего мальчика еще более заметным и солнечным.       Томура впервые за день концентрирует на чем-то внимание. Старательно слушает, мечтая придушить проходящие мимо полчища людей. Мальчишка точно упомянет его, скажет хоть слово. Они же были чем-то вроде типичных главных врагов, теми, кого противопоставляли друг другу. Мидория Изуку не мог забыть. Томуру же выпустили! Разве не фурор? Не повод поставить такую новость во все заголовки газет? Вызвать ажиотаж среди граждан?       Но Мидория Изуку ничего не говорит. Он послушно отвечает на вопросы миловидной корреспондентке, сдержано и немного отстранено комментирует и сообщает маленькие и явно несущественные подробности о нынешнем положении дел в сражении с недавно образованной злодейской бандой. С улыбкой на лице принимает поздравления с победой над кем-то, кто не Томура. Мидория Изуку молчит о нем так, будто ничего не было.       Приемник ныне покойного Всемогущего выглядит и ведет себя взрослее. Он больше не краснеет и не деревенеет при интервью, как делал в свои шестнадцать, на засмотренных Томурой до дыр видео записях — ничего личного, врага нужно знать в лицо. Он улыбается мягко и расслабленно, будто перерос свое детское волнение, перерос боязнь внимания. Будто перерос Томуру. Вырос из их войны, стал героем, самым настоящем. Двинулся дальше, продвинулся вперед, оставляя их давнишние схватки в учебниках истории и не более. Делая их пережитком прошлого.       А Томура..       А он нихуя.

***

      Кажется уже тридцатый мятный леденец за последние минут так десять хрустит на зубах страдальчески бросающего курить и пить Даби. Не то, чтобы говнюк хотел того сам. Просто не допускали, так как его эксцентричное я очень любило вылезать наружу вместе с суицидальными наклонностями и склонностью к мазохизму. Тот даже сейчас сидел по-домашнему закинув ноги на стол, и мизинцем старательно ковыряя стык между искусственной имплантированной ему кожей, и его настоящей-родной.       — Зажигалки нельзя, спички нельзя, — размахивая руками жалуется тот. — Даже плита, сука, электронная. Огонь мол вызывает у меня, — он старательно строит очередную перекошенную морду, к слову, весьма неудачно из-за наполовину замененной кожи. — Агрессию, и плохие ассоциации, — передразнивает он.       Беловолосый, сидящий на успокоительных Даби — который теперь Тойа — с отсутствием шрамов на пол лица и уродского жженого плаща выглядел по меньшей мере странно. Чем-то смахивал на наглого домашнего кота-бездельника, которому лень встать даже для того чтобы поесть. Легко адаптирующийся Даби прижился в скучном обществе и рутинной жизни на удивление легко. Будто устало смирился с новой судьбой, отсутствием массовых погромов, нужды в том, чтобы воровать и проводить вечера в наркотических трансах.       Пожалуй, у Даби были причины так спокойно прижиться в размеренной рутине.       Возможно.       — Уныло пиздец, — одним предложение очень хорошо описывает ситуацию «дружок» попутно раскусывая тридцать первый леденец. — Пульт кинь, хоть че на фон включу.       — Я не ебу, — раздраженно цедит Томура, а потом делает глубокий вздох, прямо как его учили и приходит в себя. — Где Его Куриное Высочество хранит пульт.       — Я тоже, — довольно гогочет Даби быстрым нажатием выключая будильник, напоминающий о важности приема таблеток. Томуре, в принципе, кристально плевать. Он ему не мамочка. И даже не Лидер. — Потому что это мой пульт, и я его храню.       — Зашибись, — выдает Томура разводя руками. — Очень помогает, — Даби, а ныне Тойа катит глаза и машет рукой в одному ему понятном направлении. Томуру так и тянет в ответ язык показать, но перерос он это примерно год назад, вместе с открытыми вспышками гнева, поэтому он лишь послушно достает завалявшийся в диванном кармане пульт.       — Новости рубани какие, — зевает Даби открывая бутылку чего-то не алкогольного, но очень подозрительного. — Может про тебя что сказанут. Ты ж у нас звезда, — Шигараки встрепенается.       — А обычно говорят? — он поворачивается к Даби, несмотря на экран механически листая каналы, краем уха пытаясь уловить дикторскую речь.       — Не, нахуя? — задает вполне благоразумный вопрос, крышкой от бутылки постукивая по столу, будто дырку в нем пытаясь пробуравить. — Вот я там да, сверкнул пару раз в комплекте с куриным высочеством, — дополняет говнюк булькая смехом. Шигараки с царапающей грудь завистью прикусывает губу, сглатывает непонятно тяжелый комок в горле и прикрывает глаза, считая до трех.       — Ах точно, — получается чуть более надрывно, чем хотелось бы. — Ты же у нас страдальчески трахаешься с этим, — пульт откладывается в сторону, а Томура слегка прикрывает глаза повторяя короткий счет от одного до трех.       Даби откровенно давится подозрительным напитком, с грохотом ставит несчастную бутылку на стол, кашляя в согнутый локоть. Он приподнимает брови, строит максимально удивленное лицо.       — Я? Страдальчески? — фыркает он, пока по лицу ползет весьма довольная ухмылка. — Не угадал, я в кайф его трахаю, — он опять с размаху бутылку подхватывает, задирая голову и прикладываясь к горлышку. Томура морщится.       — Мог не уточнять, — он все же не удерживается и показывает ныне-Тойе язык, обиженно поворачиваясь к телевизору. Смотрит он куда-то мимо экрана, пропуская неинтересные заявления и объявления. Он чувствует как странное чувство ненадобности его здесь пожирает изнутри, оставляя гнетущую пустоту. Все слишком плавно, слишком неправильно хорошо. Не хватает постоянных перемещений с места на место, драк, краж. Не хватает адреналина и драйва. Не хватает последствий от содеянного.       Он откидывается на спинку жалобно скрипнувшего дивана, запрокидывает голову и вздыхает, будто пытаясь выдохнуть чувство неправильности происходящего, чувство собственной ненужности в этом мире теперь.       — Чего я вообще добился в жизни, — кусает смазанные гигиенической помадой губы Томура, и косит взгляд на старого знакомого. Даби неопределенно хмыкает, дырявя его холодным взглядом.       — Экзистенциальный кризис?       — А ты в психологи заделался? — неожиданно плавно, без вспышки резкой агрессии.       — Ну я проходил трехдневный курс и в добавок профессионально трахал мозги своему психиатру. Так что тип того, — нахально язвит. — Хотел работать семейным психологом, у меня вроде как ахуенно выходит, но Крылатый сказанул чтобы я на работу устраивался, поэтому, — фразу он не заканчивает, прерываясь для того чтобы подвергнуть очередной леденец судьбе его собратьев.       — Поэтому ты решил забить?       — В точку, — театрально хлопает в ладоши Даби. — А на деле, Лидер, — старое обращение бьет по ушам, отдается в душе чем-то привычным. Колышет желание сделать хоть что-то. — Сколько тебе там? Двадцать шесть? Я вот в свои двадцать четыре уже правой рукой лидера Паранормального Фронта был, — скалит желтоватые зубы он. — Неплохой такой человек был, к слову. К целям своим шел, — он руки за голову закидывает. — А тебе вот двадцать шесть, и не добился ты ровным счетом нихуя, Тенко.       Слова отдают горечью. Имя отдает тем же. Ублюдок Тойа прав. Шигараки Томура был человеком уверенным, авторитетным. Был кем-то, и что-то имел. Шигараки Томуру знали, боялись и уважали, а Шимура Тенко так и остался где-то позади, на ранних стадиях развития. Скатывался все ниже, и ниже, теряясь в самом себе и медленно умирая, исчезаю из памяти людей. И к сожалению, Шигараки Томура умер пять лет назад.       Тенко смотрит куда-то в бок, до побеления кусает губу и чувствует противно подступающие слезы, когда на экране мелькает счастливое, с чуть розоватыми щеками лицо будущего Символа Мира, придерживающего за руку миловидную шатенку.

Мидория Изуку перерос его.

А он нихуя.