чудесное воспоминание о глупой юности

Гриффиндорская гостиная ходила ходуном. Если остановиться на мгновение, закрыть глаза и абстрагироваться, то можно представить себя посреди многотысячной толпы поклонников какой-нибудь рок-группы. Да вот только никакой многотысячной толпы не было: на Гриффиндоре, если суммировать учеников со всех семи курсов, еле-еле наберется человек сто пятьдесят, а шуму-то! “Рональд Уизли наш король!” — скандировали студенты, а сам виновник торжества со счастливой улыбкой плыл на руках у толпы. Гермиона не смогла удержаться от нежной гордой улыбки. Рон, наконец-то, получил то, чего заслужил уже давно — признание. Его любили, его хвалили, его превозносили на пьедестал лучшего вратаря за последние несколько лет после выпуска Оливера Вуда. Это была его золотая минута славы, на веснушчатом лице было приклеено выражение гордости и счастья, от чего у Гермионы сжалось сердце. Когда Рона наконец опустили на пол, она подумала, что это идеальный момент, чтобы подойти и поздравить его лично, сказать, как она гордится им, что он действительно превосходно справился во время матча. Вытягивая шею, Гермиона высматривала рыжую макушку в море студентов, чтобы не потерять его, и пробиралась сквозь спины, плечи и локти вперед, к нему, только чтобы в один момент встать, как вкопанная, и смотреть на то, как на шее Уизли виснет гребаная Лаванда Браун. Все, что Гермиона успела сделать перед тем, как эти двое стали лобызать друг друга перед глазами всего факультета — это моргнуть. Она стояла там, в акте какого-то нездорового мазохизма, и пялилась. Внимательно разглядывала, как большие ладони Рона стискивают талию Лаванды, ее выгибающуюся поясницу, и вообще все это слюняво-мерзкое действо. О, картина была настолько освежающая, что даже грустно не было. То была ярость. Холодная, удушающая, нарастающая с каждой секундой злость, помыкающая ею теперь. Словно щупальца, та обнимала каждую внутренность Гермионы, сжимала и заставляла кровь бежать все интенсивнее. Резко развернувшись в сторону выхода из Башни, она начала грубо расталкивать людей локтями, уже не обращая внимания на всевозможные “эй, ты ослепла?” и “смотри, куда идешь!”, чтобы просто выйти отсюда, вдохнуть немного воздуха. Подальше, подальше от этого цирка. Гермиона вылетела из портрета Полной Дамы и на всех парах пошла вверх по лестнице, которая словно чувствовала, что с Грейнджер лучше не шутить сейчас, и удобно скользнула прямо ей под ноги. Она говорила, что Рональд Уизли заслужил признание? К черту Рональда Уизли, этого противного безответственного мальчишку, который настолько не уверен в себе, что без эффекта плацебо, который обеспечил ему Гарри, не смог бы поймать ни одного мяча! К черту Рональда Уизли, который вообще не прошел бы в команду, если бы не ее Конфундус в МакЛаггена! Он просто огромный ребенок, который вот уже шесть лет вьется за ней хвостом, потому что сам не в силах элементарно открыть книгу и написать простейшее эссе. Все, с попытками привлечь внимание лучшего друга покончено. Он не достоин ее. Да, вот так-то, не достоин Гермионы Грейнджер, умнейшей ведьмы своего поколения! Да ему до нее, как до вершины Эвереста пешком. Пусть довольствуется Лавандой Браун — она ему идеально подходит. Такая же легкомысленная, дурная голова с перекати-полем в черепной коробке, вот и пусть наслаждаются друг другом, сколько хотят, а она заслуживает гораздо большего. Гермиона остановилась посреди какого-то коридора, и сердце у нее стало тяжелым-тяжелым. В глазах начали собираться предательские слезы, чтобы через несколько попыток удержаться на веках, скатиться вниз по щекам. Кого она обманывала? Ей нравился Рональд Уизли, со всеми его глупыми мыслишками, со всеми его ужасными манерами за столом. Нравились его глаза, веснушки, теплые руки. Она была влюблена в своего лучшего друга с четвертого курса, ждала его, ждала, когда же он увидит ее чувства и придет за ними. Вот только ей, Гермионе, предпочли Лаванду. Белокурую, румяную Лаванду с заразительным смехом, красивыми бедрами и женственными повадками. Естественно, зачем Рону угловатая заучка Гермиона, которая пропахла библиотечной пылью и чернилами? “А сердце ваше не способно на любовь. Душа сухая, как страницы учебников, к которым вы привязаны навсегда...” Что-то рухнуло внутри нее, когда в голове всплыли те самые слова Трелони. Может шарлатанка была права? Может быть, Гермиона просто не была способна привлечь кого бы то ни было? Что, если ей суждено быть навеки одинокой зубрилой, на которую никто не посмотрит? Чем больше она думала, тем сильнее ее накрывало меланхолией. Тихие слезы превратились в сдавленные рыдания, и она прижала сложенные руки к груди, пытаясь надавить на свое сердце, нащупать его, понять — такая ли она сухая и жалкая, как сказала Трелони? Из горла вырвался сдавленный всхлип, и она сжала плечи, ссутулив спину. Ей нужно было понять, что с ней не так. Насколько она безнадежная? Насколько она ущербная? Ее голова резко поднялась, когда где-то послышались шаги. Уверенные, четкие и выверенные, скорее всего, мужские. И они становились все громче и громче, кто-то шел прямо в ее направлении. Не желая быть застигнутой в таком состоянии, Гермиона быстро оглянулась и бросилась к какой-то неприметной дверце. Та легко поддалась, и гриффиндорка прошмыгнула внутрь, прикрыв за собой дверь. В комнате стояла кромешная тьма. У нее не было с собой палочки — та осталась в спальне. Гермиона не думала, что ей пригодится древко во время празднования победы в матче, да так и вышла из гостиной без него. Но паниковать было не из-за чего: она просто переждет, когда прохожий пересечет этот коридор, а потом выйдет отсюда. Ничего страшного. Прижавшись спиной к стене рядом с дверью, она наскоро протерла кончившиеся слезы со щек и навострила уши. Вот, шаги все ближе и ближе, еще буквально несколько секунд и можно будет выйти. Да только незнакомец, кажется, остановился прямо у двери... Гермиона задержала дыхание и расширенными глазами смотрела на то, как открывается дверь, впуская в комнату немного света. Ей удалось разглядеть высокую фигуру, точно мужскую, как она и предсказывала, и взмах школьной мантии, а потом дверь закрылась. Помещение снова окунулось в непроглядную тьму. О, черт. Какова была вероятность, что именно в эту гребаную комнату мог зайти человек? Один к тысяче? К десяти тысячам? Вау, какая удача, Гермиона, ты сегодня бьешь все рекорды. Что это вообще за место такое? Гермиона все ждала, когда незнакомец включит свет или еще хоть что-нибудь, но он ничего подобного и не думал, кажется, делать. До ее ушей лишь донесся тихий шорох, словно кто-то куда-то сел и пошуршал тканью мантии, а потом все, тишина. Она старалась не дышать, не шевелиться и гадала, как долго ей придется пробыть здесь, раз уж выйти незамеченной без палочки нет ни единого шанса. И все. Минута, другая, тишина да тьма, а у нее уже начали затекать ноги от статичного положения. Гермиона начала судорожно думать, как ей выбраться отсюда и не засветить своим опухшим заплаканным лицом. В тишине раздался странный звук втягивающегося в ноздри воздуха. Незнакомец пару раз сделал комичное “нюх-нюх”, и Гермиона поняла, что он резко встал. —Кто здесь? — низкий мужской голос, наполненный недовольным подозрением, прорезал пространство. Гермиона задержала дыхание, чтобы он даже вдоха ее не услышал. Мерлин, сделай так, чтобы он просто внезапно вырубился! Ей надо уйти! —Я чувствую твои духи, девчонка, — снова донеслось до нее, и Грейнджер мысленно чертыхнулась. Она ведь ради идиота-Рона сегодня набрызгалась духами, которые ей мама подарила! Цветочно-фруктовые такие, маггловской фирмы, с нотками бергамота, малины и апельсинового цвета. Очень женственные. Нет, все-таки нахер Рональда Уизли, это он во всем виноват! А незнакомец все принюхивался и принюхивался, медленно делая шаги в ее сторону... Ее сердце билось, как бешеное. Что-то было в этой ситуации непонятное, что щекотало ее изнутри. Адреналин маленькими порциями проникал в ее кровь, заставляя чувствовать себя то ли в опасности, то ли в шаге от того, чтобы расхохотаться. Вскоре в ее ноздри проник еще один запах, но уже мужского одеколона. Гермиона плохо разбиралась в таких вещах, но парень пах чем-то древесно-цитрусовым. Единственное, что она знала — ей нравится аромат. Наконец, студент остановился прямо перед ней. Ну, ей так показалось, по крайней мере: до ее тела доходили импульсы чужого тепла. Гермиона закаменела и зажмурила глаза, пусть это ничего и не изменило. Она отсчитывала удары своего сердца и ждала, когда парень поймет, что ошибся и отойдет. Не успела она досчитать до ста, как в ее плечо впилась чужая рука. —Ой! Это было молниеносно, как если бы ударила кобра, словно незнакомец решил просто наугад выкинуть ладонь вперед. —Попалась, — прошипел он где-то над ее головой. Мужская ладонь стиснула ее плечо, а второй взялась за ее горло, не передавливая гортань, но все равно ощутимо. —Отпусти меня немедленно! — пискнула она, недовольная тем, что в ее голосе по факту не было ни капли угрозы. Ее тело было напряжено, но недостаточно напряжено для ситуации, где тебя насильно удерживает некто сильнее и выше тебя. Ее организм никак не мог перейти в режим повышенной готовности, потому что Гермиона просто не чувствовала опасности. Внутри все еще было щекотно. —Ты зашла сюда, спряталась в темноте, как какая-то подвальная крыса, и выдвигаешь требования? — заявил голос. Гермиона чувствовала горячее дыхание где-то на линии волос на лбу. —Как ты узнала об этом месте? —Я ничего не знала, я случайно тут оказалась, — ответила она и сделала попытку отпихнуть от себя высокое тело, уперлась ладонями в широкие плечи, да безуспешно. Черт бы побрал ее выходить без палочки из гостиной. Идиотка. —Расскажешь свои сказки кому-нибудь другому, — ее тело встряхнули и снова прижали к стене. Гермионе это не понравилось. —Ты одна из малолеток, которые не понимают слова “нет”? —Чего? — у нее глаза шире открылись от удивления. Он что, думал, что она фанатка-сталкер с младших курсов? Это абсурд! —Ты сам какой-то из школьных мачо с самомнением с живот Слагхорна или что? Она могла поклясться, что тело перед ней содрогнулось от сдержанного смешка. —Говорю тебе, я случайно оказалась в этом месте. Я хотела спрятаться и не думала, что помешаю кому-то, — примирительно сказала она, просто желая, чтобы ее шею перестали сжимать. Это ощущалось не самым приятным образом, если честно, и вообще пахло чем-то нездоровым. —Поэтому отпусти меня пожалуйста, я не хотела нарушать твое спокойствие. Прошло несколько секунд перед тем, как незнакомец принял решение довериться ее словам и отпустил ее. Гермиона выдохнула от облегчения и расслабила тело, позволяя себе привалиться спиной к стене. —Тогда уходи сейчас же, — отрезал парень. —О, ну... Я могу тут остаться минут на десять или около того? — неловко пролепетала она, поджав губы. —...зачем? —Видишь ли... кхм... я немного плакала, и мне бы не очень хотелось выходить в таком виде, а палочки у меня с собой нет, и... —Ты с Хаффлпаффа что ли? — произнес он. Голос был наполнен недоверчивым обвинением в стиле “ты тупая или умственно отсталая?”. Гермиона вспыхнула от негодования. —Во-первых, нет, я не с Хаффлпаффа. Во-вторых, я предельно не понимаю, как твое пассивно-агрессивное завуалированное оскорбление моих умственных способностей связано с представителями этого факультета... —Рэйвенкло? —О, заткнись! — ее голос стал выше на несколько октав. —Какая вообще разница, просто дай мне немного времени и разойдемся, как в море корабли. —У тебя десять минут, — безапелляционно заявил парень и, судя по звукам шагов, начал отходить туда, где был до этого. Гермиона моментально последовала за ним на звук и запах, потому что ей было неуютно стоять в кромешной темноте. Тело незнакомца упало на что-то, вроде вполне мягкое, и она попыталась аккуратно добраться до этого места. Только по пути обо что-то больно ударилась бедром, кажется, угол стола, и тихо ойкнула. Где-то она задела острое твердое колено своей икрой, поняла, что дошла до сидения, и начала руками нащупывать это сидение, чтобы случайно не промахнуться и не упасть задницей на пол. Через пару секунд слепых нашариваний она умудрилась споткнуться и в панике ухватилась руками за чужую голову. —Мерлин, что за... — донеслось до нее возмущенное ворчание, а потом ее схватили за руки и почти швырнули рядом с собой. Гермиона приземлилась на, кажется, диван. Обивка под руками ощущалась потертой, как будто старой, уже не такой мягкой. Гриффиндорка поспешно выпрямилась и прошептала тупое “спасибо”. И затихла. Так и сидели. Молчали. Неловко. Гермиона теребила края школьной юбки пальцами, поджимала губы и просто пялилась в пустую темноту. Так и должно быть? Она, конечно, была не самым социально адаптированным человеком. Сложный характер, интровертность и все такое. Ей было тяжелее заводить знакомства, чем таким открытым людям, как Джинни или Гарри, и она не знала, как ей себя вести. Тем более, в такой странной ситуации. Но молчание ее убивало, а они и двух минут вместе не провели. —А что это за место? — выпалила она. Парень рядом тяжело вздохнул. —Не знаю, какой-то заброшенный и никому не нужный кабинет. —Я о том, почему ты сюда приходишь. И почему сидишь здесь один, в темноте? — аккуратно подвела она, не обращая внимания на его явно саркастически-раздраженный тон. —Явно для того, чтобы меня здесь допрашивали какие-то плаксы, — перекривил он, отчего Гермиона невольно сравнила себя с призраком в дамском туалете. Миртл. Ей стало неприятно — неужели она такая же противная? Обида начала конвертироваться в гнев, уже в который раз за день. —Знаешь что? Я думаю, что ты просто одинокий придурок, — язвительно протянула она, и сразу же продолжила, не давая этому снобу ответить. —Может быть, тебя унижают однокурсники, и ты прячешься тут от них, м? И она ожидала чего угодно — оскорбления, конфронтации, споров, — но точно не смеха. Незнакомец рассмеялся бархатисто-низким, снисходительным смехом, от чего у нее по позвоночнику пробежалась прохладная дрожь. Интересно, не будь они в темноте, произвел бы этот смех на нее такое же впечатление? Словно ей внутренности медом намазали. —Да, так и есть, — ответил он, когда отсмеялся. Очевидно, ложь, иначе не веселился бы так. —Ты точно со Слизерина, — сделала она вывод. Он остался без ответа. Но не так быстро. Теперь в дело вступило то, что, если цеплялось к Гермионе, то уже не отцепится — любопытство. Вся эта ситуация была совершенно не похожа ни на что, к чему она привыкла за свою кроткую жизнь. Ей было интересно, природная жажда к интересным загадкам и их разгадыванию всегда заставляла ее лезть туда, куда никто бы не полез. Обычно люди встречались где-нибудь в общественно-банальных местечках, типа школы, работы, кафе, а там уже начинали общаться или дружить. Все это так избито, это все было в жизни практически каждого человека. Каждый ли день люди знакомились с кем-то вот так? —Ну так что, мальчик-изгой? Ты так и не ответил на мой вопрос, — снова начала она разговор. —И не собираюсь, если ты еще не заметила. —Не ответишь — я всей школе расскажу, что ты тут прячешься. Повисла тревожная тишина. Гермиона ждала какого-нибудь ответа, но вместо него почувствовала кончик палочки, ткнувшийся куда-то под ключицу. —Ты тайком проникла в мое место, девчонка, и я был достаточно милосерден, чтобы предоставить тебе время для того, чтобы успокоить твою ноющую задницу... —Что? Ты был достаточно милосерден? — видит Мерлин, она правда не смогла сдержать смех у себя в груди! —Ты что, каким-то богом себя считаешь? Или темным лордом? Достаточно милосерден, милая Моргана... Она смеялась так заливисто и громко, что перестала ощущать давление палочки на свое тело. Черт, Гермиона не знала, что с ней и почему она себя ведет так, ей буквально угрожают во второй раз за последние минут пять, а ей смешно. Ну, раз ситуация необычная, то не грех свои обыденные паттерны нарушить. Сейчас она не гриффиндорская заучка Грейнджер. Она никто. Темнота в глазах незнакомца, просто говорящий голос, такой же, как и этот парень для нее, значит, ей можно вести себя не как обычно. —А ты почему рыдала? — ее снова ткнули в ключицу древком, в тоне парня была уже серьезная напряженность. —Может быть, это ты у нас на жизнь обиженная? Гермиона заткнулась. Она вспомнила Рона и то, как он легко позабыл о ней, начал целоваться с девчонкой, которой за предыдущие годы учебы и пяти слов суммарно не сказал. Сердце снова полоснуло обидой. —Не твое дело, — сказала она, стихая, а потом движением руки убрала от себя палочку и сменила позу, чуть выпрямившись. Тело рядом с ней самодовольно хмыкнуло. Ее колени коснулись мужского бедра. Что она имеет сейчас? Разбитое сердце, чувство отверженности, неуверенность в себе и пять минут в компании какого-то грубого мальчишки. Но его бедро было теплым, и почему-то ей от ощущения этого невинного касания стало проще. Она одинокая. Рон теперь будет занят своей новой девушкой, а Гарри увлечен Джинни Уизли. Ей некому было выговориться, не с кем разделить свои чувства. Все, что у нее есть сейчас — это хам-незнакомец с завышенным чувством собственной значимости. И от него приятно пахло, и голос у него был красивый. Внезапно она возненавидела все, что связано с Гермионой Грейнджер. Возненавидела этот свой образ отличницы-ханжи, возненавидела отсутствие спонтанных радостей в своей жизни, отсутствие неожиданных поворотов и юношеских глупостей. Всем этим занимались Рон и Гарри, а она была куском здравомыслия в их трио, оставаясь в вечном застое. Статичная, скучная, одинокая Гермиона. И вся абсурдная ненормальность сложившихся обстоятельств заставила Гермиону захотеть не чувствовать себя одинокой. Что-нибудь, что угодно, чтобы доказать себе, что она больше, чем сложившийся портрет в социуме. Поерзав на месте, она собралась с силами. Взяла всю гриффиндорскую храбрость, которая у нее была, и немного повернулась в сторону парня. Ей пришлось наклониться и для уверенности прощупать пространство перед собой. Ладонь коснулась того самого теплого бедра, которое моментально напряглось под рукой. Гермиона выдохнула и перенесла вес на эту руку, чтобы приблизиться к тому месту, где предположительно должно находиться лицо незнакомца. —Что ты... — донеслась до нее начавшаяся было претензия, но как только Гермиона определила, где точно должна находиться его голова, сразу же приблизилась к лицу и аккуратно прижалась к чужим теплым губам своими. Незнакомец перед ней застыл. Она не двигалась и никак не углубляла поцелуй, лишь прижималась к мягким губам, стараясь оценить собственные ощущения. Ей было... приятно. Ладно, кому она врет? Это не “приятно”, это “ого...”, как минимум. Ей показалось, что кожа на губах загудела от удовольствия, по рукам пронеслись мурашки. Тело под ней глубоко и ровно дышало, и в комнате воцарилась устрашающая тишина. Несколько секунд продлились, как несколько часов. Молодой человек так ничего и не сделал, не шагнул навстречу, и Гермиона, пристыженная своими глупыми действиями, мысленно ругающая себя на чем свет стоит, начала отстраняться. Мерлин, как же неловко... Она уже открыла рот, чтобы извиниться, объяснить свой неуместный порыв, но ей не дали этого сделать. Теплое тело подалось навстречу ее собственному, грудь Гермионы соприкоснулась с твердой грудью парня, а губы снова оказались прижаты друг к другу. Только вот в парне смелости и уверенности явно было поболее, и это было не просто прикосновение. Это был очень внезапно обрушившийся на нее пожар. Он не был груб, но не был нежен. Это было просто... интенсивно. Гермиона знала поцелуи мягкие и глубокие, изучающие и медленные (спасибо, Виктор), но таких у нее еще не было. Незнакомец был напористым, словно человек, добравшийся до воды после долгих дней жажды. Гермиона застонала от такой силы и прогнулась в пояснице, забываясь в незнакомых доселе чувствах. Это была та самая страсть, которой пели оды в дамских романах? Наверное, да, потому что описания в этих книжках удивительно совпадали с тем, что чувствовала в эту секунду она. Огромное зверское желание во что бы то ни стало сожрать всю эту настойчивую ласку, поглотить ее, оставить ее навсегда внутри, в мышцах и костях. По ее нижней губе скользнул кончик горячего языка, и она раскрыла рот, впуская его внутрь. Поцелуй стал чуть медленнее, но глубже. В этом всем была какая-то грязная интимность, и она нравилась Гермионе. Парень обвил одной рукой ее талию и крепче прижал ее к себе. Гермиона с готовностью гнулась в его руках, как податливый пластилин, мяла его губы своими, пока не скользнула рукой в копну недлинных волос. Они были немного волнистые и очень легко путались, как ее собственные, но гораздо мягче. Стоило ей оттянуть пятерню вместе с волосами, натянуть их, как до ее ушей донесся ответный несдержанный стон. Этот звук, такой приятный, льстящий ей, пропутешествовал вниз по всему ее телу и осел между ног, заставляя ее сжать бедра. Мерлин, это было слишком, слишком красиво. Незнакомец внезапно оторвался от нее, и в комнате осталось лишь два тяжелых громких дыхания. Губы Гермионы были в слюне, ее грудь вжималась в юношескую с каждым вдохом. —Твои десять минут истекли, но я готов продлить время твоего посещения, —донесся до нее запыхавшийся голос. —Ага, — ответила она и снова притянула его к себе за волосы. Большие руки соскользнули с талии ниже, к бедрам, и Гермиона почти вздрогнула. На какую-то секунду ей показалось, что это уже слишком, что она, черт побери, целуется непонятно с кем в кромешной темноте, даже имени этого человека не знает. Но новая волна желания доказать себе, что она больше, чем о ней думают все, смыла все сомнения. Она чуть раздвинула ноги и потянула юношу к себе, откидываясь лопатками на подлокотник дивана. Тело устроилась меж ее бедер и продолжало целовать ее губы. Его язык снова оказался у нее во рту, Гермиона в ответ на это лишь тихо простонала и встретила его своим. Запах мужского одеколона забивался в ее ноздри, пьянил почти так же сильно, как сумасшествие всей ситуации. Ее согнутые колени сжали тело парня по бокам, и его пах оказался прямо между ног. Прямо на ее белье. Прямо там. Она почувствовала доказательство его возбуждения, прижавшегося к ее промежности. И сам незнакомец наверняка даже через слои ткани почувствовал, насколько там горячо и влажно. Небольшой толчок, создавший самое прекрасное трение, заставил их простонать в унисон. —Черт, так горячо... — наполовину шепот, наполовину стон проник ей в уши. Гермиона беспомощно заскулила, услышав эти слова. Это была какая-то грязь. Неприлично, почти унизительно, но почему тогда из ее лона начало вытекать еще больше смазки? Она пошла за зовом своего тела, не обращая внимания на то, что подобные вещи ей не снились даже в самых пошлых снах, и еще больше раздвинула ноги. Ей было необходимо почувствовать его прикосновение там, потереться, унять хотя бы часть той нужды, что сейчас пульсировала между ног. Гермиона ухватилась за мужские плечи и заставила себя открыть рот. Ей нужно было посмотреть, действительно ли подобные вещи вызывают у нее такую реакцию, или это было исключение. —Потрись... — пропищала она сдавленным шепотом, не веря, что говорит это. —Что? Не слышу, повтори громче, — почти оскорбительная надменность в его голосе говорила о том, что все он слышал. Гермиона захныкала, но через пару секунд взяла себя в руки. —Потрись об меня, пожалуйста, — выдавила она из себя, и новый узел затянулся внизу ее живота. Да, ее это возбуждало. —Где потереться, милая? — низко прошептал голос прямо ей в ухо. Губы очертили линию ее челюсти, а его таз снова подался ей навстречу, создавая то самое необходимое трение. —Да, вот здесь, — простонала она, расплываясь лужей на диване. Она сама немного подалась бедрами вперед, чтобы врезаться промежностью в стояк. Твердо, прекрасно, восхитительно. —Прямо вот тут, да? — черт, черт, черт, он так вкусно шептал ей в кожу, на ухо опаляя ее своим дыханием, пока их бедра двигались навстречу друг другу, а гениталии притирались через одежду. Пусть он говорит еще, еще, больше... —Тебе нравится, когда мой член трется о тебя? — он начал толкаться ощутимее, быстрее, врезаясь твердым членом прямо меж половых губ. —Я через одежду чувствую, как из тебя вытекает, а я ведь даже не прикоснулся к тебе... —О, черт... — выдохнула она, впитывая в себя каждое слово. Как у него получалось делать это так непринужденно и эротично? —Да, пожалуйста... Гермиона приподняла ноги и обхватила его бедра, скрестив лодыжки за его спиной. Так у нее была возможность прижать ее к себе еще ближе, еще крепче, еще сильнее. Заблокированное зрение обострило все остальные органы чувств. Осязание и слух взяли верх над всем остальным. Она слышала каждый тяжелый вздох, каждый стон, который вырывался из юношеского рта, и сразу же ощущала горячее дыхание у себя на коже. По Гермионе бегали мурашки, внизу живота все сжималось и разжималось от чистейшего возбуждения. Она чувствовала себя под самым мощным кайфом, когда в ее горящую плоть, покрытую тканью белья, вталкивалась чужая твердость. Незнакомец постанывал и шептал какие-то глупости ей в шею, губы зажимали кожу там, защипывали и с неприличным звуком отпускали обратно. Ее собственные руки сжимали сильные плечи и скользили непонятно где: спина, грудь, бицепсы, ребра. Она сама иногда не особо понимала, где трогает его. Единственное, что ей удалось знать точно, так это то, что ей хорошо. Она хотела к нему прикасаться, пока это давало ей чувство причастности, пока на душе было свободнее, чем когда-либо. Отыскав его волосы рукой, она чуть оттянула голову от своей шеи и начала рыскать губами по лицу. Кожа была теплой, где-то в районе челюсти и подбородка ощущались следы от легкой щетины, словно он побрился лишь вчера. Ее губы оставляли влажные следы по всему лицу, на каждом выступе, на каждой впадинке, пока мужские руки оглаживали ее обнаженную под юбкой кожу на бедрах. Они двигались на ней так уверенно, сжимались с силой, словно незнакомец хотел продавить на них вмятины своими пальцами. Контакт кожи с кожей жегся и заставлял подмахивать тазом навстречу, чтобы ощутить еще немного этого волшебного трения. Гермиона была совершенно неопытна в подобных откровенных ласках, и делай она это все в каких-нибудь других обстоятельствах, то непременно попала бы впросак. Но она изучала свое тело, когда на замок опускалась ночь, а шторы на ее кровати задвигались. Она знала, как довести себя до конца быстро и эффективно, но то, что происходило сейчас в этом заброшенном кабинете не поддавалось никакому сравнению. Это было в десятки, нет, в сотни раз лучше. Тепло чужого тела, желание человека доставить ей удовольствие, обмен энергией — совсем другое дело. Немного одернув себя, чтобы вернуть себе контроль над собственным телом, гриффиндорка решила пойти дальше. Она поместила руку куда-то на мужскую грудь и скользнула вниз, туда, где крепче всего соединялись их тела. В тот момент, когда она дотронулась до его эрекции, ее губы с нетерпеливым рычанием захватили в поцелуй. Пальцы ее беспорядочно терлись о твердость члена через брюки, чтобы потом обхватить ствол и несколько раз провести рукой вверх и вниз. —Мерлин, да, вот так хорошо, продолжай, — донеслась ей прямо в губы чужая мольба. Обрадованная, что сделала все правильно, Гермиона улыбнулась себе и продолжила движения рукой, одновременно толкаясь бедрами вперед. Ее тело само следовало туда, где ему будет хорошо. Но ее остановили сильные руки, одна из которых сразу же переместилась меж ее ног. Уверенные движения пальцев поверх ее белья заставляли ее практически хныкать. Мокрая ткань липла к ее еще более мокрой плоти, мешала, была преградой на пути к наслаждению. Решив на собственном примере показать, как лучше сделать, Гермиона на ощупь расстегнула чужие брюки и влезла рукой сразу же за резинку белья, теперь обхватывая плоть напрямую. Она была горячей, бархатистой, на ней были выпуклости — наверное, вены. Незнакомец нетерпеливо толкнулся в ее кулак, уткнувшись носом в шею. Он дышал загнанно и прерывисто, как и сама Гермиона, у которой закатывались глаза от того, как чужие пальцы терли ее промежность. Через пару секунд ее белье было сдвинуто в сторону, а пальцы круговыми движениями сминали складки, из-за чего к их стонам прибавилось пошлое хлюпанье. —Ты даже не знаешь, кто я, — прохрипел незнакомец дрожащим голосом, —и посмотри, как из тебя течет. Ты понимаешь, что твоя смазка льется на руку незнакомому человеку? Каково это, а? Кем мне тебя считать после такого? Гермиона клацнула зубами и резко дернула свою руку на члене вверх, чтобы большим пальцем собрать вытекающий из головки предэякулят и развезти его вниз по стволу. —Блять... —И чем ты отличаешься от меня, мой незнакомый человек? — не думая выдохнула Гермиона, наслаждаясь тем, как тело над ней дрогнуло. —Кем мне тебя считать после такого? —Туше, — Гермиона могла поклясться, что услышала в этом голосе одобрение, смешанное с возбуждением. Его пальцы задвигались быстрее, а хлюпанье под ними стало еще громче. Гриффиндорка откинула голову назад и задержала дыхание на несколько секунд. Ее рука двигалась в трусах парня почти автоматически, пока она всем своим существом сосредоточилась на ощущение нарастающего наслаждения между ног. Каждый мускул в ее теле напрягся, дыхание со стоном и свистом вырвалось изо рта, пока она жмурилась и выгибалась, вжимаясь своим животом в твердый плоский живот напротив. —Я... я сейчас... — вырвалось у нее, пока все тело застыло, подготавливаясь к предстоящему оргазму. —Давай, кончи для меня, — низкий хрип, полный похоти и грязи, стал последней точкой. Гермиона кончила так сильно, что перед глазами поплыли белые круги, с криком и истомой. Легкие болели от того, как быстро и глубоко она дышала в попытках прийти в себя. Где-то на краю сознания она понимала, что незнакомец обхватил ее руку своей и двигал ее вверх-вниз, толкаясь навстречу бедрами. Ладонь скользила по члену, несдержанные стоны разбивались о ее барабанные перепонки. Гермиона отыскала в темноте губы юноши и впилась в них грубым, настойчивым поцелуем, когда он кончил. Все его тело тряслось, она это чувствовала, отзывчиво прижималось к ней. Рука оказалась покрыта теплой, немного липкой жидкостью, и Гермиона не ощутила никакого отвращения. Ей понравилось знать, что она доставила кому-то такое удовольствие. Что кто-то дрожал из-за нее, издавал такие соблазнительные звуки. Они лежали там, во тьме, и целовались. Истертый диван чуть поскрипывал, когда они перемещали свой вес и принимали сидячее положение. Ее изначальная настойчивость улетучилась и заменилась мягкостью и лаской, пока языки скользили между губ и исследовали каждую трещинку на них. Теплые руки скользили по задней стороне бедер Гермионы, чуть оцарапывая ногтями кожу. Ее собственные руки были кольцом обвиты вокруг шеи парня, чтобы держаться так близко, насколько это возможно. Ее слегка утомленное после оргазма тело легко поддалось, когда юноша подхватил ее под ягодицами и резко посадил себе на колени, сжав мягкую плоть на заднице. Губы все еще не отрывались друг от друга, Гермиона чувствовала в его слюне остатки зубной пасты и сладость, словно он ел какой-то фрукт не так давно. Возможно, это было яблоко. Когда Гермиону притянули выше, она снова почувствовала эрекцию на своей промежности, но теперь плоть к плоти. Послеоргазменное состояние тут же оставило ее, улетучилось, уступив новой волне желания. Она на фоне размышляла, оставит ли здесь и сейчас свою девственность. Размышления не заняли много времени, потому что она уже нашла оправдание своим действиям. Привстав на коленях, которые она расположила по стороны от юношеских бедер, Гермиона вжалась в его тело своим и начала медленно качать тазом, размазывая свои соки по уже снова твердой плоти. Рядом с ее щекой раздалось шипение, а пальцы еще сильнее впились в ее ягодицы. Парень помогал ей двигаться, контролировал глубину толчков и их скорость, направлял ее. Ей понравилось, Мерлин свидетель, она хотела, чтобы он взял ее. —Я хочу его внутри, — шепнула она, потираясь клитором о самую головку. Боже, как же это хорошо. —Тогда чего ты ждешь? — раздалось в ответ, а за ответом последовал легкий шлепок по заднице. Не болезненный. Игривый даже. И тут Гермиона застыла. Нет, не в такой позе. Она не могла просто так взять и... сесть на него. И боялась сказать о том, что у нее никогда никого не было. Это было неудобно, неловко, тем более после того, что здесь было буквально несколько минут назад. Черт, ну почему все так сложно... Тем временем, незнакомец, кажется, терял терпение. Он подхватил Гермиону одной рукой, чтобы она приподнялась, а второй, насколько она поняла по задевающим ее движениям, обхватил свой член. Твердая влажная головка ткнулась во вход во влагалище. Ее передернуло и она соскочила с колен юноши, отодвигаясь в сторону. Нет, она не могла сделать это таким образом. В комнате было слышно лишь ее паническое дыхание. —Что это было? —Нет, ничего такого... —Ты не хочешь? —Хочу, хочу! — сразу же пискнула она и мысленно ударила себя по лицу за такое нетерпение в голосе. —Тогда что? — Гермиона прикусила опухшую нижнюю губу, чтобы собраться с духом, но ее перебили. —Мерлин, ты что, несовершеннолетняя? В тоне незнакомца вдруг появилась такая же паника, только если страх Гермионы был неловким и пискливым, то его страх был угрожающим и одновременно тревожным. —Нет! Мне семнадцать! —Ты... чем-то болеешь? — осторожное предположение подействовало на нее, как ушат воды. Какого хрена... —Мерлин, я девственница! — выпалила она под воздействием собственного раздражения. И заткнулась. Незнакомец заткнулся тоже. И снова воцарилась до ужаса неловкая тишина. Гермиона сидела на диване, теперь прижав колени к груди, и затаила дыхание. Гермиона снова думала. Она независимая, сильная, умная и привлекательная женщина. Да, точно. У нее есть полное право лишиться невинности с кем она захочет, когда захочет и с кем захочет. Она не должна стыдиться того, что у нее не было секса к семнадцати годам. С тех пор, как Гермиона достигла половой зрелости, она все свое романтическое внимание уделяла лишь Рону, и не ее вина, что он до этого не допер или что она не привлекала его в ответ. В этом нет ничего такого. Она не станет плохой или недостойной, если лишится девственности в... таких обстоятельствах, в каких она сейчас. Самое главное в этой ситуации лишь ее собственное желание. Если она хочет отдаться непонятно кому и непонятно где — она может это сделать. Вся эта идиотская концепция с хранением себя для одного единственного и лишь после свадьбы — это полный ужас, и она не обязана ему подчиняться, и не обязана вступать с кем-либо в отношения, чтобы сделать это. Никто ей не указ, если таково ее желание. И она хотела выйти из этого образа, мечтала об этом не так давно. Чем не прекрасный шанс доказать самой себе, что она может быть безбашенной и спонтанной, как все ее ровесники? Гермиона уверенно кивнула самой себе и уже хотела высказать свою точку зрения, но ей снова не дали ничего сказать. —Нет, это неправильно, — наконец подал голос юноша. —Что неправильно?.. — не поняла Гермиона. —Ты не можешь сделать это вот так, — сказал он ей почти что менторским тоном, от которого ее передернуло. —Это странно. И неправильно. Тебе лучше сохранить себя для кого-то важного. Что? —Послушай, но ведь весь смысл в загадке, — возразила она. —Подумай сам: у меня никого нет, но я хочу это сделать. Мы друг друга не знаем, и это все облегчает. Мы можем насладиться моментом и не беспокоиться о межфакультетских войнах, или что об этом подумают наши друзья, или еще о каких-то обыденных мелочах. Мы совершенно свободны, и у нас есть шанс поэкспериментировать. Ты можешь научить меня всему, и каким может быть хороший секс — твоя очевидная опытность сыграет нам обоим на руку. И еще, мы с тобой будем лишены всех этих межличностных трудностей. Никаких обид, ссор, расставаний и всего такого, если я и ты согласимся относиться с уважением друг к другу здесь, пока мы в этой комнате. Просто хорошо проведем время, получим удовольствие и разойдемся, никаких обязательств. Разве это не замечательно? Гермиона аккуратно подалась вперед и начала нащупывать теплую ладонь — та была еще немного влажной от ее соков — и нежно сжала ее, пытаясь через физический контакт показать, что она уверена в своем решении. —Это будет тайна для каждого из нас, твоя и моя. Чудесное воспоминание о глупой юности, поделенное на нас двоих. Ночь пройдет, мы не будем знать друг друга, но воспоминание останется. Ее спутник долго молчал, и Гермиона забеспокоилась, что сейчас выставила себя на посмешище. Захотелось дать заднюю. —Если ты вдруг не хочешь брать на себя ответственность, то, конечно, я могу поня... Юноша дернул ее за руку к себе и одним поцелуем, которым он немного промахнулся (поцелуи в уголок губ тоже ничего), дал свой ответ. —Заткнись, — Гермиона чуть отклонила голову, чтобы он не понял, что она улыбнулась. — Ты ведь знаешь, что в первый раз будет немного больно? —Да, я знаю. —Я вряд ли смогу что-то сделать с этим. И у тебя, скорее всего, пойдет кровь, — он говорил тихо, и ей показалось, что ее кавалер будто и сам стал немного менее уверенным. Чуть дрожа от предвкушения, гриффиндорка сглотнула. —Ну, мы же не зря учимся в школе для волшебников и не просто так размахиваем палочками, чтобы не быть в состоянии убрать кровь, правда? — сказала она, понимая, что у нее жутко горят щеки теперь, когда то, чего она сама же и желала, так близко. Его смешок прозвучал волшебно. Гермионе понравилось, что она может немного рассмешить своего незнакомца. От этого было тепло. —Правда, — подтвердил он и вместо того, чтобы продолжать болтовню, обнял ее за талию и чуть оттянул ее тело вниз, так, чтобы она упала спиной на диван. К ее удивлению, юноша решил начать с очень, очень нежного, почти благоговейного поцелуя, в котором ей захотелось раствориться. Это отличалось от всего, что между ними было немногим ранее. Однако долго поцелуй не продлился. —Я отнесусь к этому с уважением, — начал он, от чего у Гермионы внутри все затрепетало. Слова легли ей на душу, как сладкий тягучий мед. —И постараюсь сделать так, чтобы тебе было комфортно в первый раз, и ты сможешь остановить меня, если тебе вдруг что-то не понравится. Но если... если мы продолжим, я хочу тебя предупредить: если ты не скажешь мне остановиться, то я буду считать это твоим полным согласием. Договорились? —Договорились, — выдохнула Гермиона. —Просто сейчас постарайся... не торопиться, ладно? Пусть нам обоим будет хорошо. Незнакомец провел носом по линии ее челюсти, оставив легкий поцелуй у уха, и аккуратно раздвинул ее ноги, чтобы разместиться меж них. Ладони чуть сжали место над коленями, чтобы затем медленно двинуться вверх, все выше и выше, пока он не сдвинул края юбки и не пробрался под нее. —Давай снимем их, да? — низко пророкотал ее спутник, на что Гермиона ответила тихим угуканьем. Она чувствовала, как его костяшки прошлись по тазовым косточкам, чтобы после зацепиться тонкими пальцами за резинку ее белья и начать стаскивать его вниз. Гриффиндорка приподняла ягодицы, чтобы помочь ему, а сама бессознательно скользила губами по нежной коже его шеи. Оттуда сильнее всего пахло его природным запахом. Что-то телесно-мускусное, но при этом почти молочное, и этот аромат смешивался с его одеколоном. Она расплывалась в этом, ее мозг затуманивался. Он пах мужчиной, и все его движения отдавали мужчиной. Не мальчиком-подростком. —Ты кончишь много раз сегодня, детка. Обещаю. О, милостивый Годрик, это было так, так горячо. Все в этой реплике было горячо. Само его обещание, данное таким грубовато-низким голосом, полным искушения. То, как он назвал ее деткой. Гермиона тихо застонала от того, как мокро снова стало между ее ног. Когда ее белье исчезло, сильные руки начали медленно снимать всю ее одежду, предмет за предметом. Сначала за пределы дивана улетела ее футболка с эмблемой Гриффиндора, которую она надевала на матч. После — лифчик, который она сама помогла снять. Она уже была готова снять с себя юбку, но ее сбили горячие поцелуи в основание шеи. Гермиона непроизвольно раздвинула ноги еще шире и откинула голову назад, давая своему спутнику больше доступа к коже. Он влажно целовал горло и ключицы, путешествуя губами с одной стороны на другую. Временами он останавливался, чтобы засосать в рот отдельные участки, словно помечая ее. Ее собственная рука зарылась в мягкие недлинные волосы и начала массировать кожу его головы, чуть подталкивая ее ближе к себе. Ласка была такая медленная, что у нее отключилась голова, а кровь внутри при этом кипела. Грейнджер просто наслаждалась ощущением губ, смазанных слюной, движением его рук, которые обводили линии от талии до бедер, чтобы затем вернуться вверх. Чуть сжав ее ребра, незнакомец большими пальцами провел по нижним окружностям ее груди, а сам губами двинулся дальше. Гермиона не была дурой, но из-за полной заторможенности ощущение его твердого языка на одном из сосков стало полной неожиданностью, что заставило ее вздрогнуть. Самым кончиком он обвел область вокруг соска, чтобы в конце концов присосаться к нему. Грейнджер зашипела от интенсивности ощущений, выгибаясь под большим телом, подставляясь его рту. Второй сосок был захвачен его пальцами. Он чуть сжимал его. Покручивал, оттягивал, вылизывая первый, и у Гермионы от этого все внутри сжималось. Дрожащими руками она нашла ворот его рубашки и начала медленно расстегивать пуговицы. Чем больше кожи открывалось ее рукам, тем больше времени она тратила на прикосновения к горячей гладкой коже. Где-то по правую сторону от нее стучало его сердце, и это приводило ее в восторг. Кто-то такой живой, у кого так же, как у нее, быстро и беспокойно билось сердце, был рядом с ней и дарил себя, свое время, свое тело. Это необыкновенное чувство засело внутри нее, вынуждало ее таять и чувствовать благоговение. Когда она закончила с его рубашкой и стянула ткань с его плеч и рук, она поняла, что он отстранился. Совсем вблизи слышался шорох одежды, его ноги между ее собственными перемещались. Он снял с себя брюки. Затаив дыхание, Гермиона дождалась, когда незнакомец вернется в прежнее положение и сразу же сжала своими коленями его бока, чтобы согнуть ноги и притянуть его поближе к себе. —Не торопись, — мягко предупредил он, когда его ладони взяли ее под колени. —Извини, — сказала она тихонько и заставила свое тело успокоиться хоть чуть-чуть, чтобы юноша сделал все сам, как надо. Он аккуратно пристраивался меж ее бедер, а потом Гермиона почувствовала, как твердая длинная плоть скользнула вдоль ее влажных складок и начала тереться, собирая всю ее смазку. Ее тело само подалось навстречу, таз сам поднялся, чтобы увеличить давление. —Вот так, детка, — шепнул парень куда-то в темноту, пока раскачивался в ее ногах. Когда головка вдруг скользнула вниз и снова уткнулась в ее лоно, она захныкала. От страха, нетерпения, предвкушения — все и сразу. Ее тело желало, чтобы он поскорее оказался внутри, хотело большего, хотело почувствовать наполненность, и при этом опасалось боли и новых ощущений. —Ты хочешь, чтобы я закончил все одним движением или сделать это медленно? По тому, как он говорил, было слышно, что он сам еле держался. Гермиона, внутренне благодаря его за терпение и стремление пощадить ее, тяжело сглотнула. —Сделай это сразу, — она приняла решение. Пусть будет резко и недолго, чем растягивать это все. Она и опомниться не успела, как член вонзился в ее нутро. Гермиона вскрикнула и вцепилась пальцами в покатые плечи, чувствуя, как ее влагалище конвульсионно сокращается от резкого вторжения. Боль не была невыносимой, но, тем не менее, оставалась болью. Сжав зубы, она втянула воздух через нос и замерла, боясь подвинуться, чтобы не навредить себе еще больше. —Я знаю, что больно, — шипящий шепот проникал в каждую пору ее тела, и действовал, как самое сильное обезболивающее. —Просто постарайся пересилить себя и расслабиться, хорошо? Боль уйдет. Она ощутила, как ее щеку оглаживают, и поддалась просьбе. Медленно, но верно она заставляла мышцы расслабиться, а тело растечься на старом диване. Пульсирующая мука отступала, пока внутри нее дергался и трепетал твердый член ее незнакомца. Через пару минут она погладила ладонью его бицепс, под которым дрожали мышцы, и кивнула в темноту. —Я в порядке, ты можешь... продолжать, — неустойчиво сказала она. —Умница, ты так хорошо справляешься, — воздух из его рта ударился о ее висок, и, пока она упивалась его простой похвалой, он двинул бедрами. Сначала толчки приносили больше дискомфорта, чем удовольствия, но потом... Потом она поняла, почему ее ровесники были так помешаны на сексе и говорили о нем чаще, чем о домашних заданиях. Не прошло и несколько минут, как Гермиона уже извивалась, чувствуя, как внутри нее скользит член. Ее вздохи превращались в стоны, ногти впивались во влажную спину незнакомца, а ее ноги крепко обнимали сильное тело. Они двигались в такт друг другу, мокрая от пота кожа терлась, и, казалось, только искры не летели. Время от времени он целовал ее так крепко, словно пытался вобрать ее в себя, впитать ее существо. Стенки ее влагалища крепко сжимались вокруг члена, всасывали его внутрь, и чем крепче она стискивала плоть внутри себя, тем громче раздавались мужские стоны. —Быстрее, пожалуйста, — взмолилась Гермиона. —Ты такая чертовски узкая, — выдохнул он, теперь уже вколачиваясь в нее с бешеной скоростью. Их бедра бились друг о друга, наполняя помещение звуками влажных вульгарных шлепков, от которых Гермиона только больше текла. —Я не продержусь долго, если ты продолжишь так... Блять, детка, в тебе так хорошо, я хочу оставаться внутри тебя вечно, ты слышишь? Ее стон больше был похож на вой. Грязный язык этого паршивца заставлял ее разрушаться, распадаться на части, выгибаться и подставлять грудь под его рот. И, казалось бы, что может быть лучше чем то, что происходило, но стало совершенно невыносимо хорошо, когда юноша опустил руку меж их телами и начал круговыми движениями стимулировать ее клитор. Вот тогда Гермиона сломалась. Она кончила бесстыдно громко, непозволительно мощно. Оргазм ударил в голову и заставил ее трястись и дрожать, как при судорогах, а сознание улетело в другой мир. Мир, полный болезненного наслаждения и полностью отключенных мыслей. Гермиона почти не почувствовала, как из нее сначала достали член, а потом ее живот покрылся той же теплой липкостью, что и ее рука не так давно. Парень рухнул на нее, придавив ее к дивану, но ей было не тяжело. Напротив, ей было легко, как никогда. —...хорошая девочка... так сильно кончил... была великолепна, детка... Слова были значимыми и при этом ничего не значили. Отзывались в душе и при этом соскальзывали с обрыва ее бессознательности. Она была грудой разваливающихся костей, томящихся в высшем наслаждении, которое могло доставить одно тело другому. *** Гермиона и ее незнакомец провели в темноте почти всю ночь. Ласки прекращались максимум на пятнадцать минут, чтобы они могли прийти в себя, а потом все начиналось по кругу. Он возбуждался, а она падала за ним с обрыва. Незнакомец сам наложил на нее противозачаточное заклинание, а потом был нескончаемый поток оргазмов. Он выполнил свое обещание: она кончила так много раз, сколько, наверное, за жизнь не кончала. Гермиона прыгала на его члене, а потом он вылизывал собственную сперму, смешанную с ее смазкой, с ее промежности. Он взял ее сзади, пока она стояла на четвереньках; взял ее сбоку, задрав ее ногу повыше; она отсасывала его член так, будто это был самый вкусный леденец в мире, а он терпеливо учил ее, как это лучше делать. А потом снова и снова, он внутри нее, она трется о его бедро, его рука в тысячный раз сжимает округлость груди, а засосы давно разбросаны по всему ее телу. И самое страшное во всем этом безумии было понимание, что Гермиона не равнодушна к происходящему. Всю ночь она плыла в волнах благоговения, удовлетворения, страсти, нежности, единства и доверия. В конце она не удержалась и оставила несколько мягких поцелуев на выпуклых костяшках мужской руки. Ей хотелось остаться с ним, в этой темноте; мыслительные процессы прекратили свою работу, остались лишь чувства. Она так и не вспомнила ни Рона, ни Лаванду, ни всю эту белиберду до конца ночи. А когда вспомнила, то поняла, что ей абсолютно плевать на них. В конце они разговаривали. Гермиона была удивлена тем, насколько они сошлись во мнениях о нынешней власти в магической Британии. Они хотели изменений для граждан, хотели сделать все, чтобы мир, в котором они живут, стал лучше. Гермиона рассказала незнакомцу о своих идеях касаемо нынешней работы отделов, выслушала его собственные, и ей было интересно. Она впервые встретила ровесника, с которым было не скучно разговаривать. Но только когда они засыпали, оба без сил, крепко переплетая конечности и вдыхая запахи секса, она начала думать. Он мог быть кем угодно. Мерзким хулиганьем, прыщавым пятикурсником, снобом, ненавистником грязнокровок. Между ними могли стоять предрассудки, воспитание, вражда между факультетами, социальный статус. На секунду она ужаснулась, когда представила, что рядом с ней мог спать Драко Малфой, а потом одернула себя. Нет, она миллион раз слышала истеричный высокий голос папенькиного сынка, это не мог быть Малфой. И она приняла решение. *** Когда Гермиона проснулась, первое, что она почувствовала — это мягкие прикосновения чужих пальцев к ее ребрам. Она беспокойно зашевелилась на диване. —Доброе утро, — услышала она. —Откуда ты знаешь, что сейчас утро? —Я считаю, что когда проснулся, тогда и утро, — ответили ей, и Гермиона не смогла даже улыбнуться, понимая, что ей предстоит сделать. Решив не тянуть кота за хвост, она набрала воздух в легкие. —Ты не мог бы помочь мне одеться? Я без палочки, и не могу наколдовать заклинание. —Конечно. Люм... —Нет! — взвизгнула она и рефлекторно лягнула парня ногой, на что он зашипел. —Ты совсем с ума сошла?! —Не нужен свет, мы не должны друг друга видеть! Просто сделай так, чтобы моя одежда прилетела сюда, иначе я могу спутать ее с твоей! —Что? Почему мы не должны друг друга видеть? Ты жалеешь о произошедшем? — в его голосе было плохо скрытое беспокойство. Было слышно, как он пытался звучать ровнее, но в сочетании с самой формулировкой получалось это у него не так хорошо. —Мы договорились, что просто разойдемся после этой ночи, помнишь? Мы не должны видеть друг друга... —Но почему нет? Я хочу увидеть тебя, хочу узнать тебя, разве это так плохо? —Ты не понимаешь, — нетерпеливо возразила Гермиона. —Что, если там, снаружи, мы ненавидим друг друга? Что, если между нами пропасть? Пожалуйста, не заставляй меня, я не выдержу, если увижу ненависть на твоем лице после того, что было. Все наши воспоминания об этой ночи будут разрушены, и я не могу позволить этому случиться, просто не могу. Просто помоги мне одеться, и я уйду. Мы не должны искать друг друга. Он ничего не говорил. Несколько минут просто лежал там, рядом с ней, и дыхание его было ровным. Гермиона готова была дать ему время, чтобы он свыкся с этой мыслью. Спустя еще десять минут незнакомец зашевелился. Где-то послышался шорох, а потом к ней на колени прилетела груда одежды. Было сложно понять, что куда надевать, поэтому она не возразила, когда ее спутник стал помогать ей одеться. Вскоре она накрыла голову капюшоном мантии, которую он трансфигурировал для нее из какого-то полотенца, и вышла из класса, тихо умоляя себя не пожалеть о своем решении. *** Том Риддл, семикурсник и староста школы, уже месяц пытался заставить себя не думать о том, что произошло после матча по квиддичу. Он всегда был сдержан и нейтрален. Ушли годы на то, чтобы создать идеальный образ в стенах этой школы. Его любили, его уважали, его хвалили и возносили на каждый из возможных пьедесталов. Он был умен, старателен, востребован и, что самое главное, привлекателен. Как внешне, так и внутренне. Именно поэтому он регулярно ходил в заброшенный класс на последнем этаже замка. Там был темно, тихо и почти пусто. Там можно было побыть собой. Том часами лежал в этой ночи и позволял отдохнуть телу и мозгу, отвлечься от своих обязанностей, отвлечься от почти круглосуточного внимания. Он был нужен всем как староста, как успевающий ученик, как мужчина, и последний пункт особенно выводил его из себя. Не первичные физические потребности были нежелательной слабостью, и он это прекрасно осознавал. С тринадцати лет он держал себя в узде, воспитывал в себе дисциплину, терпел неудобства ради развития, чтобы в одну ночь в его тихий уголок забралась какая-то девчонка и вдребезги разрушила все, что он воспитывал в себе годами. Нет, Том не любил врать себе, поэтому свободно признавал — в произошедшем была и его вина тоже. Это он поддался сиюсекундному влечению, когда девчонка абсолютно легкомысленно украла его первый поцелуй. Он поддался, взволнованный ощущениями, а потом не смог и не захотел останавливаться. Том помнил, как ему стало смешно, когда во время своей речи она упомянула его “очевидную опытность”. Но все, что произошло той ночью, происходило в первый раз и для него. Он действовал инстинктивно, иногда к месту использовал знания о женской анатомии или информацию, которую слышал из разговоров парней, и девчонка подумала, что он опытный. Она все испортила, все разрушила, играючи вальсируя по его нервным окончаниям. Как и думал Том, вся эта чушь с сексом была ничем иным, как наркотиком. Первые несколько дней все было нормально, он даже чувствовал себя гораздо лучше обычного, был воодушевлен, энергии и терпения только прибавилось. Но потом он ощутил нужду. Нужду вернуться в горячее лоно, ощутить запах цитруса, малины и каких-то цветочных трав. Нужду потереться о маленькое женственное тело, уткнуться носом во влажную шею, почувствовать, как она отзывчиво льнула к нему в один момент, чтобы в другой уже оказаться сверху на его члене и начать скакать на нем, как дикая кошка. Но дело было не только в физическом, что злило лишь больше. К его огромному удивлению, было что-то незаменимо волшебное в том, как чувствовались маленькие женские руки на его теле, в которых можно было расслабиться, почувствовать себя хозяином всего мира. Он все еще помнил, как она поцеловала его руки в конце. Это было... как секрет. Еще одна тайна, которую незнакомка подарила ему, помимо всей этой ночи. Да, она подарила ему тайну. И нужду. И зависимость. И отчаянную злость, которая просыпалась в нем каждый раз, когда приходилось успокаивать себя пустой дрочкой. Том злился из-за произошедшего, из-за своей слабости, из-за того, что девчонка отвергла его. А еще он обнаружил, что становится очень болтливым во время секса. Он за всю жизнь не говорил столько непотребств, сколько сказал за ту ночь. Том пытался флиртовать с другими ведьмами, с одной даже дошло до поцелуев в темной нише одного из коридоров, но это было не то. Та девушка пахла пудрой и сладкой ватой, у нее были руки абсолютно гладкие, без мозолей в тех местах, которые обычно натирала волшебная палочка. У его незнакомки были. Такие же, как у него. Значит, она много колдовала и, возможно, была не бесталанной дурой. Но Том не мог ее найти, как ни пытался. Каждый прием пищи он осматривал Большой Зал и пытался представить ту или иную девушку на месте его особенной ведьмы, но тщетно. Он обнюхивал, как какой-то извращенец, каждую студентку, которая оказывалась рядом с ним достаточно близко, но снова нет. Все, что он знал — это то, что девчонка была с шестого или седьмого курса, если не наврала о возрасте. Еще через две недели он принял волевое решение — забыть о ней. У него была ответственная должность, а еще на носу были Ж.А.Б.А., решения о будущей жизни, и на поиски какой-то маленькой трусливой идиотки, побоявшейся открыть ему лицо, времени не было. А недотрах он переживет, чай не маленький уже. Был май, когда он сидел в библиотеке, вычитывая любую доступную информацию о заклинаниях, расширяющих пространство, когда до него донесся громкий спор, полный оскорблений и криков. Оглянувшись на стойку библиотекаря, он обнаружил, что мадам Пинс не было на месте. А это значит, что он, как староста, должен сам все разрулить. О, как он был взбешен тем, что его прервали, один лишь Салазар знает. И его раздражение достигло своего апогея, когда он увидел двух гриффиндорцев, орущих друг на друга, как резаные. Кормак МакЛагген, тупоголовая обезьяна с огромным самомнением и полным отсутствием ума и манер, и Гермиона Грейнджер, золотая девочка. Первого Том презирал, как люди презирают тараканов и других мерзких вредителей, а вторая... Честно, с его второго курса, когда девчонка была первокурсницей, он не мог избавиться от ее имени. Весь преподавательский состав сравнивал их. Если один профессор хвалил таланты Тома перед другим, второй моментально вспоминал о Грейнджер. “О, как удивительно, два вундеркинда, один за другим, такое бывает лишь раз в столетие, не чаще!” А Том не понимал, что в ней особенного. Да, она была умна, возможно, она была даже более начитана, чем он, но то была лишь зубрежка, разве нет? Будучи на курс старше, у него не было возможности лично оценить ее магические способности, но быть талантливее и старательнее его Грейнджер точно не могла. Том любил магию, лелеял ее, обращался с ней, как с любовницей. Делала ли это Грейнджер? Он сомневался. И это он еще не принял во внимание ее характер. Риддл слышал, что говорят у нее за спиной. Зануда. Ханжа. Скучная. Пустая. Никакая. Именно поэтому она ему не нравилась. Том никогда не общался с гриффиндоркой, они были далеки настолько, насколько это возможно. Он — обаятельный, харизматичный и умеющий пользоваться этим. Она — тухлая, закрытая, слишком правильная. —...понять, что если девушка сказала “нет”, то это значит гребаное “нет”, тупое существо... —...кто еще обратит на тебя внимание кроме меня, Грейнджер? Я делаю тебе одолжение... —Я сделаю сама себе одолжение, когда сломаю твою тупую голову об этот стол, МакЛагген! Ого. Это про нее говорят, что она скучная зануда?.. —Что здесь происходит? — резко вклинился он, широкими шагами приближаясь к нарушителям спокойствия. —О, ничего невообразимо удивительного, староста, — едко зашипела Грейнджер, все еще не сводя горящего яростью взгляда с громилы. —Просто мистер МакЛагген не может запихнуть в свой крошечный мозг значение слова “нет”, может быть, вы сможете ему объяснить? Том окинул ее пустым взглядом сверху вниз, прежде чем повернуться к ругающемуся в голос парню. Он должен был защитить ее согласно всем социальным нормам, к тому же, он и сам испытывал отвращение к подобным индивидуумам. Каким нужно быть тупым имбецилом, чтобы пытаться заставить женщину согласиться общаться с ним? Это было буквально унизительно для самого же мужчины. —Мистер МакЛагген, как староста я должен предупредить вас в первый и последний раз: подобные домогательства непозволительны в стенах школы. Двадцать баллов с Гриффиндора. С этой минуты мисс Грейнджер под моей протекцией, и если она даст мне знать, что вы снова принялись за свое, я буду вынужден поднять этот вопрос на уровне профессоров. Я ясно выразился? Том закончил свою выверенную, вежливую речь, которую был обязан произнести, и вперся взглядом в Кормака. Он позволил своей магии потянуться к гриффиндорцу, прямо к его шее, чтобы тот почувствовал давление на гортань. Обычно он так не делал, но Риддл знал, что обычными словами от таких, как МакЛагген, не отделаться. Тот напыжился и покраснел, сжимая руки в кулаки, в глазах плескались гнев и паника, а потом выплюнул “увидимся, Грейнджер” и быстрыми шагами удалился. —...подумать только, что гребаным мужчинам должен угрожать другой мужчина, чтобы они наконец отвалили... почему нельзя просто с первого раза пойти к дементору... мисс Грейнджер под моей протекцией, как великодушно... Том приподнял бровь, слушая тихую ворчливую тираду, которую выдала Грейнджер, пока убирала учебники и перья в сумку. —Вы что-то сказали, мисс Грейнджер? — насмешливо протянул он, ухмыляясь ее детскому гневу. —О, нет, мистер Риддл. Просто дала себе небольшое обещание ввести закон об обязательной кастрации мужского населения, когда стану министром. Может хоть так облегчу себе жизнь. Том заставил себя не рассмеяться этой по-детски очаровательной угрозе. Ясное дело, что она не серьезно говорила, но, тем не менее, прозвучало забавно. —Могу я пройти, или ты собираешься тут до комендантского часа стоять? У меня Зельеварение через десять минут, если что, — язвительно спросила она. Том скривил губы. Как бы ему ни было интересно смотреть на ее вспышку гнева, позволять ей перегибать палку он тоже не собирался. —Слишком много едких комментариев в сторону человека, который только что избавил тебя от навязчивого внимания, — прошипел он, чуть наклоняясь к ней и глядя прямо в карие глаза. Карие. Скучные. Но пустые ли? Он смотрел, как гриффиндорка на секунду закрыла рот, удивленно глядя на него, а потом приосанилась и кивнула. Когда она снова заговорила, ее голос был ровным и нейтральным. Занудные интонации послушной отличницы скользнули в ее речь. —Да, благодарю за помощь, мистер Риддл. Могу я пройти? —Конечно, — он был доволен переменами в ее поведении, как староста, но недоволен, как Том Риддл. Ему показалось, что он увидел в этой на первый взгляд деревянной девочке какие-то проблески характера и стержня, жизни, но она спрятала их без всяких пререканий. Он отступил на шаг, позволяя ей выйти в коридор, а она благодарно кивнула и прошла мимо, естественным движением смахнув копну кудрей с плеча на спину. И вдруг воздух вокруг него будто изменился. Запах пыли и пергамента исчез, вместо него малина, цветы, бергамот. Он даже сам еще не успел это осознать головой, а сердце уже на рефлексах забилось быстрее. Том уставился в ее спину огромными от шока глазами. Он не мог ошибиться, нет, нет, он узнал бы этот запах из тысячи. Это она. Том отдал первый поцелуй Гермионе, мать ее, Грейнджер. Он отдал ей девственность и забрал ее собственную в ответ. Он трахал ее целую ночь, даже не зная, что это она. Золотая девочка, зануда Грейнджер, прыгала на его члене, просила его трахать ее быстрее, растекалась под ним лужей... Салазар... Ноги сами понесли его за ней. Он почти бежал, глядя на ее темную макушку, скрывающуюся за дверями библиотеки. Это она. Это она. Это она. —Грейнджер! — крикнул он, толкая тяжелые дубовые двери. Девчонка обернулась на его зов и встала посреди коридора. Он так же остановился и посмотрел на нее заново, абстрагируясь от всего, что знал о ней. Тонкая, худая фигурка. Гермиона не была низкой, даже наоборот, длинные ноги обтянуты школьными серыми гетрами. Классическая плиссированная юбка, серый жилет с гриффиндорским гербом на груди, белая рубашка. Длинные кудрявые волосы, рассыпанные по плечам и спине. Вздернутый нос с веснушками, не особо пухлые губы, впалые щеки. Она выглядела нормально. Без каких-то выдающихся форм, но, тем не менее, изгибы были. И Том мог ясно представить ее лицо там, в том кабинете. Мог представить, как она стонет и жмурится в оргазме. О, и ее глаза. Она стояла там, в коридоре, залитом солнечным светом, и теперь ее глаза не казались скучными. Солнце делало их блестящими, светлыми, как Жидкая Удача. Гермиона Грейнджер не была красавицей в общепринятом смысле этого слова. Но... —Ты что-то хотел, Риддл? — с непониманием на лице прервала она его думы. —Да, — кивнул Том, ощутив жуткое желание расслабить зелено-серебристый галстук на своей шее. —Я провожу тебя до кабинета Зелий. —Что? Зачем? — ее бровь приподнялась то ли в недоумении, то ли в недовольстве. Конечно, учитывая ее недавнюю речь про несправедливое превосходство мужчин, и женщин, вынужденных принимать помощь мужчин, чтобы защититься от других мужчин, жест, который он собирался сделать, будет воспринят не самым положительным образом. Но это неважно, потому что цель этого жеста была совершенно в другом. Все слова, кроме одного, которое он произнесет, не будут иметь никакого значения. Он должен проверить. —Ты под моей протекцией. Вдруг по пути к кабинету к тебе снова кто-нибудь пристанет, детка? Том победоносно осклабился, когда увидел, как веснушчатое лицо вытягивается в шоке и панике. Попалась. *** —Мерлин, это тот самый? Как ты уговорил Филча отдать его? — Гермиона почти подпрыгнула, когда увидела посреди их квартиры тот самый диван, потертый и старый, из той самой комнаты, в которой они провели много ночей перед тем, как Том выпустился из школы. —Фокусник не раскрывает своих секретов, — загадочно ответил Том и утащил свою заучку на их любимый диван. Они должны как следует отпраздновать выпускной Гермионы, ведь когда они начнут свою миссию по изменению мира, у них не будет времени на подобные праздники.