Сборник историй по заявке "спанктобер"

На подъезде к взлетно-посадочной полосе показался ожидаемый автомобиль. Опоздуна уже измучились ждать. Персонал каждые пятнадцать лишних минут перепроверял приборы, стюарды поправляли и одергивали и без того опрятную форменную одежду. Взрослый мужчина, который уже не удерживал невозмутимый взгляд президента корпорации, стоял возле своего лимузина. Шофер подъехавшего внедорожника вышел, поприветствовал главу наклоном головы и взялся за дверцу — выпустить виновника. Оскар резвым кролем выскочил под строгий взляд отца, словно это могло спасти все проведенное время его ожидания: — А вот и я. Пап, ну извини. Дела возникли очень интересного характера. Такое нельзя было пропустить, ты сам поймешь, когда я расскажу в самолете. — Непременно расскажешь, — неприветливо выцедил без намека на улыбку Бейн-старший и проследовал к трапу. Оскар немного остыл, но твердо зашагал вслед за папой, не предполагая о том, что незадолго до его прибытия саквояж с инструменарием перекочевал из багажника на борт. Разговор началася безотлагательно. Роджер смотрел прямо в глаза сыну, когда они расположились в креслах по другую сторону от матери. А она лишь покачала головой на приветсвие Оскара, уже зная, чем закончится разговор. — И как в тебе умещается столько безответственности. Ты не только нас заставил нервничать и выжидать появления. Инвесторы тоже ждут и не одобрят такого отношения. — Но я же сказал… — Не перебивай, Оскар. Я хоть и глава, но опаздывать на важную встречу — это все равно, что показать себя с неприглядной стороны. Более того, ты, как прямой наследник, тоже будешь выглядеть как несерьезный бизнесмен. Кто захочет иметь с тобой дела в будущем? — Пап, ты утрируешь. Извинимся, и заключим твою сделку. У тебя же все схвачено! — Дела так не ведутся, когда ты это поймешь? И прежде всего, извиняться следует тебе. И перед нами в том числе. — Я понимаю, и готов… — Готов взять ответственность? И понести соответствующее наказание? — Нака… Погоди, не хочешь же ты сказать… — То, что тебе уже двадцать, не помешает мне принять убедительные меры. — Но мы же сейчас начнем взлет… — Так ты рассчитывал избежать наказания, потому что мы на борту? Вынужден тебя огорчить. Глаза Оскара округлились. Он только что осознал, что все более серьезно, чем он думал. Нога нервно задергалась, вместе с рукой на колене, отбивая дрожь по паласу. — Валентий, — обратился он к борт-проводнику, — подайте мой скавояж, а потом вместе с Лизой идите в отсек за шторами, послушайте музыку. После того, как посторонние вышли, отец встал и приказал Оскару готовится. — А-ааа, — замялся Оскар, уже потерявший спокойствие и надежду на полюбовный исход. — Можно мама тоже выйдет? Его лицо заливала краска, доходя до самых ушей. Он иногда получал от отца розгами и ремнем в детстве, но сейчас считал себя слишком взрослым. Положение его пугало не меньше, чем предстоящая экзекуция. Роджер переадресовал взглядом этот вопрос супруге. Она пожала плечами и ответила: — Раз ты готов отстаться с отцом наедине, то и я не возражаю. Зайду, когда будет нужно. — После слов она встала, забрала свою сумочку и вышла к персоналу за штору. Отец снял с запястья часы и покрутил несколько раз кистью, разминая маховую руку. Оскар кусая губы расстегнул джинсы, но что делать дальше не придумал. — Вот сюда встань коленями, спусти штаны и облокотись, — он указал на кресло по левую руку. Оскар последний раз прерывисто вздохнул и сделал почти безукоризненно: оба колена поставил на сиденье, спустил джинсы вместе с бельем, прижал живот к спинке. Немного повозился, ища упор рукам по обратной стороне, где не было поручней. Роджер выбрал первую розгу, проверил на гибкость. Мешающий низ рубашки задрал на спину сына. Его рука осталась на оголенной пояснице, а другая примерилась к первому удару. Давненько он не практиковался. Возникали у него пару раз вопросы к доверенному лицу, по совместительству шоферу Оскара, поначалу его работы. Не все нюансы заданий сразу укладывались у подчиненного в голове: то забывал пиджак для презентации из химчистки забрать, то отвозил Оскара, не рассчитав расписание, однажды не учел запись на анализы и свозил подопечного в кафе. Вместо денежных взысканий, этот человек иногда соглашался на порку. Денег-то Рождеру было не жалко, а вот поднять уровень профессионализма было необходимо и полезно. Тем более, что эквивалент был выбран добровольно. Роджер был не из тех людей, которые за суровостью прячут накопившуюся жестокость. Совсем нет. Наоборот, обеспокаивался всеми нюансами сделки. Шофера он отвозил в укромное место на своей территории за особняком, старался сильно не стыдить раздетого, не отпускать лишних комментариев. Клал грудью на теплый капот, руками к стеклу, ногами на земле. Проговаривая обязанности, наносил по ягодицам хлесткие, средней силы стежки, стараясь не перекрещивать и давая передышки между подходами. Затем подчиненный проговаривал список в точной последовательности, корчась и вздрагивая от финального слоя ударов по уже истерзанному красному заду, но уже более мягким и плоским предметом. С непривычки даже этот, не слишком обидный, предмет ощущался очень болезненным. К концу парень уже завывал что-то непонятное, иногда потряхивался всем телом и всхипывал совсем не по своим двадцати шести годам: — Простите (шлепок) З-з-аайй. Я буду (вжух) внима-а-а-тль. (Сштж) У-у-у-й. Мистер (хлесть) Бррреаааайн. Ыаааа, боже, не могу больше, пожалуйста! Рождер склонялся и гладил по волосам и плечам: — Совсем немного осталось. Сейчас закончим. И он клал мягче и спокойней. Бедра виляли, норовя получить по не очень приспособленным для битья местам, но Роджер следил и выравнивал буквально на ходу. Предмет шлепал и отскакивал от вспухшей горячей кожи, то с левой, то с правой ягодицы. Почти ни разу не досталось ни бедрам, ни пояснице. Парень вздрагивал так, что подпрыгивал, но обещание, что почти уже все, одаривало его надеждой на облегчение. Но куда там. После порки тело горело, мышцы ныли, одеваться было той еще пыткой, хоть Роджер и помогал как мог, как собственному сыну. Хозяин отвозил своего подчиненного после порки обратно к особняку, провожал до комнаты. Сам же, после ухода прислуги спать, приносил сэндвичи с лососем и чай, чтобы никто потом не смотрел на парня косо или сочувственно. Ну и на него самого, как на бизнесмена «со странностью». В последующие дни спрашивал, все ли обязанности шофер мог выполнить, от части старался освободить. Нельзя было сказать, что Роджер испытывал тягу к этому методу воспитаний или когда-либо нарочно искал повод. Но определенно он знал толк в хорошей порке и исполнял ее всегда безукоризненно, доводя до конца. И Оскар знал это. Знал, что упрашивать отца бесполезно. Умолять тем более — слабость наказывалась отдельно: менялся предмет и выписывались штрафные, как бы тяжело уже не было заду. Поэтому оставалось только молчать. И обещать себе в следующий раз быть разумней. Парень уже перенапрягся в ожидании. Роджер не специально тянул, он просто вспоминал, как пороть. Шофер уже давно работал без нареканий. А сына он последний раз «поучал» где-то в семнадцать, когда тот вздумал попробовать курить. Сперва розгами за глупость. А через день еще ремнем, за вред здоровью и с лекцией о зависимостях. С тех пор Оскар так сильно его не подставлял, как сегодня. Видимо, сын расслабился. Пока его снова не поставили в «позу». А поза, скажем прямо, была очень удобной. Попа не слишком выпирала, но и не была плоской. То есть пространства для стежков было придостаточно. Колени слегка разведены, голова опущена, как у раскаявшегося узника. Ладони на вытянутых руках упирались в заднюю часть спинки кресла, пальцы расправлены. Красиво, обреченно, унизительно, полностью во власти экзекутора — просто идеально. — Подыши, медленно, постарайся расслабиться. Оскар словно очнулся от этого голоса. Он звучал одобряюще и предвещающе одновременно. Парень принялся расслабляться. Выходило не очень, но в самом начале нужно только войти в ритм, подстроиться. Боль будет не нарастающей, но постоянной. А вот когда она поглотит, вот тогда уже не останется места волнению, страху, стыду и вообще мыслям. Тогда будет просто больно и невыносимо, одна сплошная жгучая полоса, ремневую толщу которой захочется порвать. И закончить наконец мучение. Но мучение закончится только тогда, когда отец посчитает нужным. Роджер начал чуть выше середины ягодиц. Положил стежок сразу на две половинки. — Хмм… — проглотил Оскар первый свой звук. Второй стежок лег чуть ниже, а выше уже пошла розовым по белому тонкая полоса. — Ххой… (вжих) Пхмм, (хлесть) ыыыаа, (фштж) ввуооой, (вззим) кхааай. — Хоть Оскар и старался приглушать звуки, они предательски срывались через сомкнутые губы. Острые вспышки боли не давали нормально вдохнуть, из глаз уже сыпались слезы. Ладони только и успевали, что вжиматься через толщу кресла в колени. Кажется, у розги отлетел кончик, и отец отошел за второй. Точно, шорох и новая ветвь рассекла свистом воздух позади Оскара. Оглядываться или поднимать голову он даже не думал — порка только началась, и лишние движения оставят его совершенно без сил. Хотя он и так едва ли держался. Воля, казалось, уже покидала его в ощущениях вытянутых рук. — Ты выучишь этот урок, Оскар, (стежок) и хорошенько усвоишь (стег). Чего стоит твое опоздание (хлесть). Безалаберность (вжжух), безответственность (взлесть), расхлябанность (стыжж), избалованность (встыж, вжзух, хлесть). — Ааааа, папа, я понял, — Оскар захныкал, — я больше так… Ооойяяя! — Конечно не будешь (хлесть). Опаздывать (вздзянь), позорить нас (шшлепс), заставлять людей ждать (схтыжж), меня подставлять! (Вззенц). — Ыааа, я же не хот… йеееел. Па-а-а-а-п. Йааай, хваа-уааа-ааатит. Два с половиной круга превратили белые ягодицы в розовые поля. Третий слой начал высвечивать на сплошном розовом белые полосы. Они бороздили гладкую округлую форму, превращая полотно в румяную вафлю. Роджер снова достал новую розгу. Оскар подвывал, не зная, как и сколько еще терпеть. Спрашивать боялся — за слишком быструю сдачу Роджер добавит ремня. Раз пять или семь, а перед этим еще надо вынести все, что осталось. Считать бесполезно, у папы не было пунктика на счет цифр. Но был четкий пункт о том, сколько надо по времени и объему. Прямо пропорционально вине. Но знать бы насколько сегодня серьезно, хотя бы примерно. Передышка длилась недолго, четвертый слой пошел как по маслу. Для Роджера, конечно, не для Оскара. Тот бил уже ладонями по обивке, мотал головой в разные стороны, выкрикивал боль и ничего, кроме ерзанья коленями выдать больше не мог. Рот уже не закрывался, только взвигивали и вытягивались протяжные стоны. Завывал Оскар без перерыва. Пятый слой был жесток. Свежей розгой, да с той же силой и кропотливым усердием. Равномерная пульсация выводила Оскара из позы с каждым ударом. Он поднимался как на дыбы и не успевал расслабляться, как получал новый удар, под задранной уже рукой Роджера рубашкой. Взлетать было уже некуда, Оскар так и торчал стрункой, крича в потолок: — Не надоааа, хвааааатит, пожаааалллыллы-стаааааа! — Если ты немедленно вернешся в позу, то слой будет последний. Иначе, ты меня знаешь, получишь сверху ремня. — Папочка, ты мне дашь, — кашель от выдоха, — пять секунд? Я сейчас, сейчас. Пожалуйста, пап, — он зарыдал и затрясся, беспорядочно щупая обивку, но никак не совладая с телом от боли. Согнуться запрещала ему боль во всех нервных окончаниях, дойдя кажется вж до висков. — Сначала подыши, ты же помнишь. Вдох и медленный выдох. Давай, теперь колени раздвинь. Да, до конца. Ты же хочешь мне показать, какой ты послушный? Да вот так, до самых краев. Хорошо. Теперь руки, расслабь их. Отцепи, кому сказал, — отец несильно хлестнул по рукам, вцепившимся в кресло. Кисти Оскара отскочили, но тут же легли снова с расправленными пальцами на ткань с задней стороны. Губы были растянуты в стороны, готовясь снова завыть. Спина не хотела сгибатся. Но кое-как Оскар уговорил свое тело опереться животом. Склонить голову и поползти ладонями ниже. — За руки я тебя прощаю, так как пяти секунд тогда не прошло. Но после я насчитал целых восемь. Как ты думаешь, ты достаточно взрослый? — Да, пап, конечно. — И ответственный? На середине дело не бросаешь? — Конечно, пап, я больше не опозорю тебя. — Значит, ты уже понял, что тебя ждет? Оскар не выдержал и снова заплакал. Да, так положено. Как бы он ни старался, он не смог принять вовремя позу, а возраст намекал на удвоенную силу наказания: «Шестнадцать ремней», — прошептал едва слышно. — Посмотри на меня, — резко обратился отец. Оскар поднял зареванное лицо, повернув его вбок на отца. Глаза смотрели щенячье жалобно, но не умоляли. Парень был тверд, хоть и вымотан и расстроен собой. — Ты готов все выдержать? — Но мне же надо, чтоб ты простил… я… постараюсь, не двигаться. Я докажу… — Хорошо, — Роджер протянул руку и погладил сына. В этот момент ласки тот едва не забыл про боль. Он готов был кинуться отцу в объятья, но тут же испугался самой этой мысли, и быстро вернулся в позицию: колени расставлены, задница выставленна чуть назад, плечи и голова опущены. Ладони не стал тянуть ниже, ибо все равно дернет их назад при первом ударе. Только упер их насколько возможно сильно. — Пять стежков даже не дергайся, — строго произнес отец. «Пять? Обычно же около семи?» — удивился Оскар, но тут же получил разъяснения: — Последние три будут закрепляющими. Посильней. Там я тебя придержу. «Хорошо, только пять, продержись, Оскар» — сказал сам себе, зажмурившись. Первый удар после перерыва казался огненным. На распаленную кожу как раскаленным прутом — вытерпеть было невозможно. Оскар задергался вправо и влево, лишь бы не вылететь вверх. Второй стежок его «успокоил». Пришпилил гвоздем, только голова с воем вздернулась наверх, будто отец дернул за волосы, хоть это было не так. Роджер решил не обращать внимание на мелкие огрехи — все-таки слой шестой. И так с непривычки сын показывал мужество. Стоило его за это скорей похвалить, чем выписывать штрафы. С четвертым и пятым ударом было быстро покончено. Оскар пролепетал что-то губами. Видимо не веря своему счастью, что справился. Хотя какое тут счастье? Еще три болючих удара. — А вот теперь самые крепкие. Те, что будут напоминать о себе дольше других. Те, что не позволят тебе поступать необдуманно. — Да, отец. Роджер положил левую руку чуть ниже лопаток, чтобы прижать хорошенько сына к спинке кресла. Ноги у парня тряслись, подтрясывая и ягодицы. Благо он хотя бы их не поджимал — а то было бы черезчур больно и кожа бы лопнула. Но парень держался. То ли от слов отца, то ли от его руки у себя на теле. То ли от уверенности, что больше штрафных ему не заработать. — Раз! — с сильным размахом, как хлыст, врезалась розга. Ноги забились, закричать Оскар даже не успел — вышел весь воздух. — Два! — сильный удар и свист заходящего через связки воздуха. Под начавшийся следом крик опустился последний удар: — Три! Ох, как же больно это было. Неимоверно. Даже почти незнакомо, сколько бы раз его не пороли — такого он не припомнил. Но все же часть сознания Оскара возвращалась к реальности и хотела прикрыть пунцовые ягодицы руками. Розги закончились, дать волю рукам уже можно. О ремне парень пока старался не думать — ему бы угомонить бурю на обеих половинках. — Ты ничего не забыл? — поддел сына отец, убрав руку. — Нет, конечно, отец. Восем… ой, шестнадцать ремней. — Что? Восемьнадцать? — Нет, пожалуйста, пап. — Да шучу я, расслабся. — Но видя, как расслабление идет очень туго, притянул к себе за плечи, практичеки опрокинув на себя обезволенное тело. Обнял, погладил по голове. Затем вернул обратно в положение стоя на коленях. — Дашь мне еще минутку? — парень перестал касаться ягодиц, зная, что там уже ничего не поможет, и принялся вытирать сопли с лица. Роджер взял салфетки и нежно принялся помогать сыну с сыростью: — Не минутку, а целых полтора дня. — Что? Как это? — Ну во-первых, ты не сможешь стоять и сидеть, если я дам их сейчас. А мероприятие, как ты помнишь, у нас серьезное. И требует присутствия всей семьи. — После лица Роджер перешел к утешению остального Оскара, обнял сбоку, поддерживая под мышкой. — А во-вторых, ты впервые получил усиленные, так что теперь нужно немного подождать. — Они ужасные. Я думал, я расколюсь. — Вот теперь ты понял, что я чувствовал? Я буквально раскалывался на части, пока тебя ждал. — Да пап, прости. — Оскар начал приходить в себя. — Прощу после ремня. А он у нас, — Роджер дотянулся до часов, не отпуская большого ребенка из своих объятий, — через тридцать восемь часов и восемь минут. А могло быть и сорок часов, не опоздай ты на самолет. — Тогда бы и порки не было, — пробурчало где-то в районе груди Роджера. — Вот именно, Оскар. Вообще бы не было. Но мысль о восемнадцати мне понравилась. Парень, услышав, что ремень будет не сейчас, готов был представить, что через полтора дня сам запрыгнет на кровать, оголится и даже подушку под бедра подложит. Что угодно и сколько угодно, если не сейчас. Однако, конечно, через полтора дня все будет казаться иначе. И Оскар опять будет пересиливать себя, чтобы стойко терпеть. И поэтому восемнадцать… Но парень молчал, размышляя. Отец сжалился и дал подсказку: — Давай так поступим. Если ты придумаешь короткую речь, в которой ты приносишь всем на собрании извинения, и мне не придется краснеть, то сделаем десять. А если не все пройдет гладко, то двадцать, как положено твоему возрасту. — Хорошо, я постараюсь. — Вот и договорились. А сейчас тебе надо еще отдохнуть. Я принесу ледяную подушку под попу, тебе станет легче. И будем взлетать. Роджер вернулся вместе со льдом и мамой. Она накрыла пледом прилегшего на откинутое кресло мальчишку. После порки он выглядел словно цыплёнок: умилительно юно и благодарно за нежную заботу матери. И даже отцу, подавшему планшет с наушниками. Оскар устроился полубоком, чтобы не слишком давить на выпоротый зад, но чтобы через белье касаться спасительного холода. Оставалось полтора часа до собрания. И тридцать восемь часов до момента, когда Роджер вызовет сына в тот же конференц-зал, вечером, когда никого в офисах не будет. Спустит с него штаны, поставит ладонями на стол переговоров, вытащит из шлевок любимый ремень и всыпет горячий десяток.